Текст книги "Бомба Геринга"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава третья

На улице было еще темно, когда в кабинете люксовского номера перворазрядной столичной гостиницы раздался телефонный звонок. «Кто это так рано?» – спросонья подумал Стивенсон и, протянув к изголовью кровати руку, нажал кнопку ночного софитного освещения.

Спальню затопил мягкий лимонный полумрак. Резкой отмашью тяжелой руки Стивенсон распахнул шелковую портьеру широкого окна и поднял голову. Огни светились только в редких окнах домов на противоположной стороне улицы. Стивенсон посмотрел на часы. Было шесть утра. А телефон в кабинете трещал ее умолкая. Настойчивость звонка обеспокоила Стивенсона. Зашевелилась и потянулась на соседней кровати и жена. Стивенсон поднялся. Толстый поролоновый ковер глушил его тяжелые шаги. Пройдя в кабинет, он поднял телефонную трубку:

– Я вас слушаю.

Это был Фред Эверс. Он только что приехал из Ленинграда и звонил прямо с вокзала. В голосе его звучала тревога. Он сообщил, что у него неотложный и очень важный разговор.

– Жду вас у себя, – приглушенно ответил Стивенсон и положил трубку.

Сообщив по телефону дежурной по этажу, чтобы к нему пропустили раннего гостя, он направился в гостиную. Распахнул форточку и сделал десятиминутную физзарядку, которая для него была такой же привычной необходимостью, как утреннее умывание. После зарядки – пятиминутный почти холодный душ и бритье. Стивенсон торопился. Нужно закончить утренний туалет до прихода Фреда.

Для мужчины в пятьдесят лет он сохранил спортивную форму пловца. Растирая полотенцем свое упругое, сильное тело, он встал на медицинские весы, которые были здесь же, в ванной. Как и год, как и пять лет назад весы показывали семьдесят девять килограммов. При его высоком росте это был отличный вес человека, не занимающегося регулярно спортом.

Освеженный после прохладного душа, тщательно выбритый, он на цыпочках вошел в спальню, надел пижаму из легкого индийского шелка и, стараясь не разбудить жену, тихонько задернул портьеру.

После звонка Фреда прошло полчаса. Пора бы ему уже приехать. «Чем вызван такой ранний звонок? Не такой уж Фред сумасброд и ветреный человек, чтобы по пустякам ни свет ни заря поднимать с постели официальных лиц. Значит, что-то серьезное», – думал Стивенсон.

После вчерашнего затянувшегося ужина в «Метрополе» побаливала голова. Стивенсон открыл створку буфета, в котором стояла недопитая бутылка армянского коньяка. И все из-за этого атташе. Что за дурное пристрастие к коктейлям? Сколько раз давал себе слово не спускаться с ним в ночной бар!..

После рюмки коньяка в голове Стивенсона стало яснее, исчез противный привкус во рту. На какое-то время он забыл о раннем телефонном звонке и о приходе Фреда.

Стоя перед зеркалом, вмонтированным с внутренней стороны дверцы шкафа, он рассматривал свое лицо, на котором от глаз в сторону висков скользили лучики неизгладимых морщин. В светлых, гладко протесанных волосах еле просматривались редкие седые волосы. Подняв вторую рюмку с коньяком, он улыбнулся своему отражению.

Звонок в коридоре заставил Стивенсона вздрогнуть. Закрыв створку шкафа, куда он поставил бутылку и рюмку, пошел открывать дверь. По звонку он понял, что пришел Эверс.

Выражение лица, с которым Фред Эверс перешагнул порог и поприветствовал хозяина, было таким, что Стивенсон насторожился.

– Ты что в такую рань поднимаешь с постели порядочных людей?

– Куда бы мне это поставить? – Фред держал в руках небольшой чемодан, взглядом выискивая место, куда бы его определить.

– Вот сюда… Раздевайся и будь как дома. Москва со дня основания считалась хлебосольнее Петербурга. – Стивенсон раскрыл дверцы встроенного в стеке шкафа.

С плаща вошедшего стекали струйки воды.

– Дождь?

– Так себе, лондонская изморось. В Ленинграде еще хуже.

Фред снял плащ и повесил в шкаф. Туда же поставил и чемодан. Высокий и тонкий, Фред показался Стивенсону чем-то похожим на манекенщика, которого он видел три дня назад в демонстрационном зале ГУМа. «Из видных ребят формируют корпус журналистов, – подумал Стивенсон, любуясь ладной фигурой гостя. – Этот может без особого труда работать на обаянии. Сложись у него жизнь по-другому – может быть, сейчас не мок бы под промозглым русским дождем, а пил утренний кофе где-нибудь на богатой вилле».

– Ну что ж, проходи, Фред. Только потише, не баси, а то разбудишь жену. Последние ночи она мучаете я бессонницей.

– Это болезнь наша, профессиональная, – сказал Эверс, проходя в кабинет.

– Наша, но не наших жен, – попытался возразить Стивенсон.

– Я имел в виду не всех жен, а тех, что преданы делу мужей.

– Спасибо, Фред, ты, как всегда, галантен.

– Если вместо комплимента нальешь мне рюмку коньяка с дороги, я поверю, что ты меня любишь и ценишь мое преклонение перед Лаурой.

Стивенсон открыл буфет и налил коньяк в фужер.

– Вот теперь я верю, что ты меня ждал. – Фред взял фужер и подошел к столу. – Может быть, присядем? Кстати, посмотри, нет ли у тебя дольки лимона или конфетки.

Стивенсон поставил на стол вазу с фруктами и коробку шоколадных конфет «Птичье молоко».

– У русских есть старинная пословица: когда они хотят подчеркнуть степень богатства и обилия стола, то говорят: «У них в доме или на столе было все, кроме птичьего молока». Видишь, вот они и назвали эту коробку – кстати, неплохих конфет – «Птичьим молоком». Прошу… Я пойду поставлю кофе.

Оставшись один, Фред огляделся, Обитая голубым китайским шелком с изображением цветка лотоса гостиная была обставлена дорогой темно-коричневой арабской мебелью. За длинный стол темного мореного дуба могло усесться около двадцати человек. По бокам стола стояли такие же стулья с резными гнутыми ножками, на концах обрамленными бронзовыми фигурными набивками – пластинками, изображающими виноградные гроздья. В простенке между двумя высокими окнами, выходившими на широкую магистральную улицу столицы, висел пейзаж Рокуэлла Кента. Фред сделал два глотка, подошел вплотную к картине. «Подлинник», – подумал он и перевел взгляд на миниатюрный бар, стоявший в углу. Он был пуст. Кроме коньячных рюмок, фужеров и хрустальных бокалов для шампанского, в нем ничего не было. «С каких пор такая нищета?» – отметил про себя Эверс.

Фред посмотрел на часы. До открытия ресторана – три часа. А ему дьявольски хотелось выпить еще, принять горячую ванну и лечь в теплую чистую постель. Поэтому он и растягивал удовольствие: смакуя, пил коньяк мелкими глоточками.

Когда с подносом в руках, на котором стояли кофейник и две чашечки, вошел Стивенсон, фужер перед Фредом был уже перевернут кверху дном.

– Как, уже? – удивился Стивенсон. – А я думал, ты потерпишь до кофе.

Фред вздохнул:

– Мой дорогой Джо, если ты хотя бы в десятой доле смог представить, какую взрывную сенсацию я привез тебе из города на Неве, ты сейчас же, под этим мелким дождичком, без плаща, побежал бы в ночной бар «Метрополя» и принес бутылку коньяка.

– Она будет стоять на столе, когда ты убедишь меня, что это не очередная интрига мистера Эверса. Шуточки Фреда Эверса знают не только его друзья-журналисты, но и…

Стивенсон извлек из тайника в баре нераспечатанную бутылку. Из буфета достал две коньячные рюмки. Фужер поставил на стойку буфета.

– Кури. – Стивенсон пододвинул Фреду сигареты и встал, чтобы плотнее закрыть дверь, ведущую в спальню. – Не бойся, Лаура по утрам спит крепко. К тому же она среди ночи приняла снотворное.

Эверс молча раскупорил бутылку, налил в рюмки и закурил сигарету.

– Вчера в четырнадцать тридцать в районе Смольного, почти под стенами типографии «Правды», обнаружена немецкая фугасная авиабомба весом в тысячу килограммов. – Эверс встал. – Мой первый тост – за здоровье парней, которых в России называют чернорабочими и землекопами. – Фред одним глотком опрокинул рюмку.

Стивенсон пить не стал.

– И это все?

– Мало?

– После окончания войны с немцами на счету почти у каждого русского сапера-пиротехника немало обезвреженных авиабомб и мин.

– У тебя, Джозеф, стала плохо работать фантазия. Когда-то ты хватал кончики таких информаций и плел из них изумительные узоры кружев, которые были ничем не хуже на весь мир знаменитых вологодских кружев.

– Терпеливо слушаю.

– Бомба эта не простая, а очень и очень опасная, одна из тех страшных бомб, на какие была способна фантазия ученых вашего хваленого гитлеровского вермахта… – Фред осекся на полуфразе: он вспомнил, что Стивенсон всегда приходил в ярость, когда ему напоминали его нацистское прошлое и то, что он – немецкий эмигрант, удачно улизнувший из Берлина за два дня до его падения.

– Что это значит, объясни. Я совершенно не знаком с пиротехникой.

– А это значит, что бомбу обезвредить нельзя. У нее есть специальное устройство, которое непременно и моментально срабатывает при извлечении из бомбы взрывателя. Короче говоря, группа военных пиротехников гражданской обороны готовит бомбу к взрыву на месте. Эта информация мне стоила больших усилий. – Фред прошел в коридор и достал из чемодана пакет, в котором лежали фотографии. – Полюбуйся. – Фред вытряхнул из конверта фотографии и веером рассыпал их на столе. – Ты только вглядись в лица этих солдат. Уже начались работы для подрыва этой могучей бомбы. По моим расчетам, взрыв на долгое время совершенно выведет из строя большой район Смольного и оставит одни мелкие обломки от типографии газеты «Правда». – Фред бросил на Стивенсона колючий взгляд: – Что же ты не пьешь, айсберг?! Неужели и это не радует тебя?! – При виде подчеркнуто спокойного лица Стивенсона Фред уже начал сердиться: – Что, и сейчас твоя некогда пылкая фантазия спит в объятиях жены?

– Или я устал, Фред, или ты слишком туманно выражаешься. Ну, взорвется эта бомба, ну, повредит она здания в районе Смольного, ну, останутся руины на месте типографии «Правды»… ну, еще что-нибудь выведет из строя этот гигантский взрыв… Все это я понимаю. Не понимаю главного: где та изюминка, которую ты обещал мне извлечь из этой огромной черствой булки? – Стивенсон встал и откинул тяжелую штору.

Фред снова налил рюмку и снова выпил один. В его черных глазах влажными отблесками отражались огни хрустальной люстры. Щеки зарозовели. Выражение беспечного благодушия на лице сменилось сосредоточенной суровостью, отчего тридцатилетний Фред в эти минуты выглядел старше своих лет. Он встал и, скрестив на груди сильные руки, бесшумно зашагал по просторной гостиной вдоль длинного стола.

– Представь себе, Джозеф, что мы находимся на школьном уроке. Ты ученик, а я – твой учитель.

– Ставь задачу, – входя в игру, хмуро отозвался Стивенсон. Он всегда ценил в Эверсе мужество и ум, отмеченный необоримой логикой.

– Дано: почти под стенами типографии коммунистической газеты «Правда» накануне ноябрьских праздников или даже в день этого самого революционного праздника у русских взрывается фугасная авиабомба огромной разрушительной силы.

Фред замолк и, что-то сосредоточенно обдумывая, начал вышагивать вдоль длинного стола.

– Что требуется доказать, учитель? – тихо спросил Стивенсон.

– Требуется доказать… требуется доказать, – с каким-то особым ударением дважды повторил Фред и остановился посреди комнаты. – За это предложение я потребую настоящую плату.

– Я спрашиваю: что требуется доказать, учитель?! – с нотками начальственной строгости проговорил Стивенсон и выпил коньяк.

– А теперь слушай, что требуется доказать. – Заложив руки за спину, Эверс стоял перед Стивенсоном и смотрел на него в упор. Взгляд его был жесткий, дерзкий. – А доказать требуется то, что в ноябрьские праздники взорвалась не немецкая авиабомба, сброшенная с самолета много лет назад, а бомба, подложенная под стены типографии «Правды» и под коммуникации, ведущие к Смольному, кем-то из русских… Ну что? Что ты молчишь?

На лице Стивенсона застыла скорбная гримаса.

– Своей выдумкой, Фред, ты переплюнул самого барона Мюнхгаузена.

– Что? – как ужаленный почти вскрикнул Фред.

– Все это – детский лепет. Бомба обнаружена. Она уже сфотографирована. По ее обезвреживанию ведутся работы.

Фред медленно опустился в мягкое кресло и продолжал таинственно, почти шепотом:

– Милый Джо, ты только представь себе, как сразу же, через полчаса после этого гигантского взрыва, «Голос Америки» поведает об этом всему миру… Этой лжеинформацией, которую подхватит ряд государств, мы внесем большую сумятицу в умы всех тех людей мира, которые обращают с надеждой свои взоры к Москве и к политике Московского Кремля. Вот что требуется доказать, мой терпеливый ученик. Задача ясна? – Фред протянул руку к бутылке, но ее твердо отстранил Стивенсон:

– До тех пор пока эта сверхсекретная информация не уйдет куда следует, мы не выпьем ни рюмки! – Стивенсон поставил коньяк в бар и закрыл его на ключ.

Тон, которым были произнесены последние слова Стивенсона, убедил Фреда. Он был доволен впечатлением, произведенным на Стивенсона его планами, ради которых он ранее обусловленного срока вернулся из Ленинграда.

– Задача разрешима? – спросил Фред.

– Задача нелегкая, но… попробуем. И при одном условии: если за ее успешное решение ученик и учитель будут вознаграждены по-королевски. Клевета – опасное оружие. – Стивенсон поднял свой тяжелый взгляд на Эверса: – Скажи мне, Фред, только одно: бомба обязательно взорвется там, где она обнаружена?

– Если она не взорвется там, ты можешь столкнуть меня с седьмого этажа, прямо из окна твоего номера.

Стивенсон подошел к Эверсу, положил на его плечи свою тяжелую руку и крепко, как старший брат младшего, обнял:

– Я давно говорил тебе, Фред: ты далеко пойдешь.

– Спасибо, мой друг. Только в качестве аванса за королевские гонорары я прошу совсем немногое – еще одну рюмку.

Стивенсон решительно покачал головой:

– Послушаемся на сей раз мудрых римлян: Odum post negotium[1]1
  Отдых после работы (лат.).


[Закрыть]. А русские на этот счет говорят еще точнее: кончил дело – гуляй смело.

Огромные часы, стоявшие на полу в простенке между окнами, печально пробили восемь раз.

Ноябрьская предпраздничная Москва жила своей жизнью. Начинался напряженный трудовой день большого города.

Глава четвертая

Радиограмма была расшифрована глубокой ночью. Капитан Скатерщиков отпечатал ее на машинке и, передавая начальнику отдела, высказал свое мнение:

– Думаю, что об этом следует срочно поставить в известность штаб гражданской обороны. Если они смогут принять все необходимые меры предосторожности, чтобы взрыва не произошло, – это будет огромный просчет иностранной разведки.

Начальник отдела внимательно прочитал текст расшифрованной радиограммы, которая была перехвачена три часа назад.

– А если сделать уже ничего нельзя и бомба взорвется, разрушит типографию «Правды» и причинит огромные бедствия центральному району города? – Уже немолодой полковник устало посмотрел на капитана и, словно думая о чем-то своем, второстепенном, вдруг встал из-за стола и подошел к окну, вглядываясь в ночную Москву. – Летная сегодня погода? Не подведет?

Опережая ход мыслей своего начальника, капитан ответил:

– Полчаса назад я звонил на аэродром. Самолеты из Ленинграда и в Ленинград летают.

Полковник вернулся к столу и, еще раз пробежав глазами текст радиограммы, пристально, сквозь прищур, который четче обозначил вспорхнувшие от глаз морщинки, посмотрел на капитана:

– Кого из наших рекомендуете послать в Ленинград на помощь?

– Могу поехать я. Можно послать Калашникова или Тюленева. Это, пожалуй, самые подходящие кандидатуры. Тюленев в прошлом сапер, Калашников в курсе всей разработки операции.

– Когда Калашников из Ленинграда?

– Сегодня утром. Он очень устал.

– Может быть, сами? – Виноватая улыбка на худощавом лице полковника еще резче подчеркнула, что этот человек устал не только от напряженного труда последних суток, но и от всей той огромной и нервной работы, которой он долгие десятилетия отдавал свои силы.

– Я только что звонил жене и на всякий случай предупредил, что, не заезжая домой, утром, с первым рейсом, вылечу в Ленинград.

– Отлично. Из Ленинграда звоните мне как можно чаще. Не теряйте из поля зрения этого красавчика Фреда Эверса. Он может быть завтра там.

Капитан посмотрел на часы:

– Может быть, я все-таки успею заскочить на полчаса домой? Может случиться, что в Ленинграде придется пробыть дольше, чем мы предполагаем.

– Введите в курс деле очередного дежурного штаба гражданской обороны. Если будет в запасе время – располагайте собой по собственному усмотрению. Главное, чтобы вы утром, к началу работ, были уже на месте.

– Сейчас там идут земляные работы. Военные возводят защитный вал для ограничения действия взрыва на случай, если взрыватель сработает.

Полковник некоторое время молчал, глядя на капитана Скатерщикова, потом сказал:

– Желаю вам доброго пути. – Он медленно встал из-за стола, протянул руку капитану. – Звоните. Если нужна будет помощь – дайте знать.

Когда капитан уже собирался уходить, полковник жестом остановил его:

– И еще одно непременное условие. Это на тот случай, если бомбу будут взрывать там, где она сейчас находится.

– Слушаю вас, товарищ полковник.

– Все работы у бомбы рекомендую фотографировать. Скажите об этом руководителю работ. А еще лучше, если все это от начала до конца будет запечатлено на кинопленке.

– Вы имеете в виду отклики в прессе?

– Да, это очень существенно, – твердо ответил полковник. – Все это важно не столько для нашей прессы, сколько для вещественного доказательства истины, если в этом, к нашему несчастью, будет необходимость. Если бомбу не удастся обезвредить и она взорвется там, где находится сейчас, сразу же, через полчаса-час, в эфир молнией полетит вот эта клевета. – Полковник ткнул пальцем в лежавшую перед ним радиограмму. – И тогда эту ложь нужно будет опровергать. А это все очень сложно.

– А если не найдется смельчака добровольца, который рискнет во время опасных работ вести съемки?

– Тогда займитесь этим сами.

– Понял вас, товарищ полковник.

– Счастливо.

Капитан вышел из кабинета. Полковник подошел к окну и, вглядываясь в ночную Москву, подумал: «Спишь, матушка Белокаменная… Ты видишь разные сны: веселые и печальные… Снят и дети капитана Скатерщикова. Через полчаса он поцелует их, сонных, в постелях… на прощание обнимет жену и поедет навстречу той секунде, которая может дорого обойтись нам, если солдаты-пиротехники не сумеют сделать то, что мм предстоит сделать…»

Глава пятая

Было два часа ночи, когда полковник Журавлев спустился в сырую шахту и, шлепая резиновыми сапогами по липкой грязи, подошел к Горелову:

– Ступай-ка поспи часика три и к шести как штык сюда! Подготовительные работы пройдут без тебя.

Горелов не стал возражать полковнику. Он чувствовал смертельную усталость. Прошлую ночь почти не спал. Весь день прошел в предсвадебной суматохе и напряжении, а тут, как будто к великой беде, бомба оказалась той самой системы, какая оборвала жизнь его друга лейтенанта Митрошкина.

Полковничий «ГАЗ-69» довез Горелова быстро. Подъезжая к дому, он еще издали увидел огни в своей квартире. Там была Лариса. «Еще не спит… Ждет… – Сердце защемило тревогой. – Чувствует, что мне предстоит опасная работа…»

Выходя из машины, Горелов наказал шоферу, что будет ждать машину к пяти тридцати. К этому же подъезду. Молоденький шофер с владимирским говорком хрипловатым полусонным голосом что-то буркнул себе под нос и, громко хлопнув дверцей, сразу же резко взял с места.

Горелов стоял у подъезда до тех пор, пока вездеход не скрылся в темноте осенней промозглой ночи. Он собирался с мыслями. Что сказать Ларисе? Рассказать всю правду? Это еще сильнее встревожит ее. Скрыть опасность и представить работу как обычную, ординарную задачу – значит обидеть ее… Подумает, что нет нужды непременно ему, находящемуся в отпуске, поручать эту работу. Скажет: мог бы отпроситься, объяснить все свадьбой… Уж кому-кому, а ему-то, только что награжденному орденом, пошли бы навстречу.

Дверь Лариса открыла, когда Горелов еще не успел подняться на лестничную площадку своего этажа. Окаменев, она стояла на пороге – бледная, строгая. Первый раз она встречала его без улыбки. И в какие-то секунды, еще не дойдя до порога, Горелов впервые с особой силой почувствовал, что он для нее теперь значил. Как всегда, он поцеловал ее в висок, потрепал по щеке и, стараясь разрядить напряжение, попробовал шутить:

– Что ты такая бука? Ревнуешь к немецкой фугасной Гретхен?..

На шутку Лариса не ответила и, только когда захлопнулась дверь, обвила руками шею Владимира. Рыдания ее были беззвучны.

– Ты что? К чему все это? – пытался успокоить ее Владимир, отстранив от себя и глядя в широко раскрытые, испуганные глаза Ларисы.

– Все? – спросила она шепотом дрогнувшими губами.

– Что – все?

– Разрядили?

Владимир простодушно хохотнул и слегка присвистнул:

– Какая ты скорая! Эта рыбка не простая, а золотая. Простым неводом ее не выловишь из окиян-моря. Все еще только начинается. Пока идут цветики, ягодки впереди.

Лицо Ларисы стало до суровости жестким. Таким его Владимир еще никогда не видел.

– Я прочитала… Я все прочитала… Я теперь все знаю… Я знаю, почему тебя отозвали из отпуска… Они даже не посчитались, что завтра у тебя такой день.

Владимир прошел в столовую и увидел на столе книгу. Это было пособие по пиротехнике. Книга лежала раскрытой на страницах, где шло описание взрывателя ELAZ17A.

Швырнув книгу в шкаф, Владимир подошел к Ларисе и тем же шутливым тоном принялся журить ее:

– А я-то думал: приду домой, а ты мне уже яичницу на трех лучинах сготовила, припасла четвертушку с солеными огурчиками…

Лариса отвела руку Владимира и молча прошла на кухню. Пока Владимир переодевался, ужин был готов.

Когда он с аппетитом ел свою любимую, жаренную, ломтиками картошку с хрустящими солеными огурцами, Лариса смотрела на него и пыталась определить по его лицу степень опасности, которая ожидала его.

– Володя, скажи мне правду, это очень опасно? Во всяком рискованном деле есть какой-то процент гарантии… Пусть грубый, но он должен быть. Какой, по-твоему, этот процент гарантии в той операции, которая предстоит тебе?

Владимир отодвинул в сторону тарелку:

– Ларчонок, ступай лучше отдыхай. Завтра часов в десять-одиннадцать капитан Горелов тебе доложит, что задание командования выполнено, что пятого ноября на его счету появилась немецкая бомба из второй тысячи бомб, которые остались нам в наследство с войны.

Лариса постелила Владимиру на тахте, где он спал всегда; сама, накрывшись старой шинелью Владимира, примостилась на узеньком диване. Их разделяли три шага. Второй раз она оставалась ночевать у Владимира. Первый раз это было в прошлом году, когда у Горелова неожиданно поднялась температура. Тогда Лариса всю ночь просидела у его кровати. Это была та самая роковая ночь, когда погиб лейтенант Митрошкин.

Свет гасил Владимир. Когда он лег, в квартире наступила тишина, было слышно, как отчетливо и резко тикал на столе будильник, поставленный на пять часов.

Некоторое время оба лежали молча. Владимир был уверен: позови он Ларису сейчас к себе, и она придет. Она будет сидеть рядом с ним до тех пор, пока не прозвонит будильник. Будет сидеть, склонившись над ним, как в прошлом году, когда он метался в жару. Но сейчас он должен отдохнуть… Заснуть скорее, чтобы к пяти часам пришли силы… От его сил и выдержки будет зависеть многое, а может быть, все…

– Я забыла пожелать тебе доброй ночи, – прозвучал в тишине голос Ларисы.

– Спокойной ночи, дорогая.

– А ты не хочешь, чтоб я тебя поцеловала?

– Хочу.

Шлепая босыми ногами по полу, Лариса подошла к тахте Владимира и села рядом. Он почувствовал тепло ее тела. Она некоторое время сидела молча и неподвижно, затаив дыхание.

– Можно, я включу торшер? – шепотом спросила Лариса.

– Зачем?

– Я хочу видеть твое лицо. Мне почему-то страшно в темноте. Давит какое-то нехорошее предчувствие.

– Включи.

Лариса включила торшер и вернулась к Владимиру.

Он лежал на спине. Его полузакрытая одеялом грудь, еще сохранившая остатки летнего загара, вздымалась высоко. Ларисе казалось, что Владимиру не хватает воздуха.

– Может, открыть форточку?

Владимир утвердительно кивнул.

Лариса приставила к окну стул и открыла форточку, И снова вернулась к Владимиру.

Она сидела рядом и молча смотрела на его лицо, нежно гладила его волосы. Вся она в эту минуту для Владимира была олицетворением, нет, не просто женщины… Скорее всего – олицетворением материнства.

Лариса прильнула губами к глазам Владимира и стала целовать их…

Она не шелохнувшись сидела на краешке тахты до тех пор, пока не услышала его ровное, спокойное дыхание.

«Уснул… как дитя», – подумала она и, стараясь не разбудить Владимира, тихо, на цыпочках подошла к торшеру, выключила свет и, свернувшись калачиком на диване, накрылась с головой тяжелой шинелью.

Перед глазами ее пугающими призраками стояли шесть черных зловещих знаков: ELAZ17A. То разрастаясь, то уменьшаясь в размерах, эти знаки заслоняли лицо Владимира, потом куда-то внезапно исчезали, чтобы снова неожиданно и резко предстать перед ее глазами черными загадочными силуэтами.