Текст книги "Великий океан"

Автор книги: Иван Кратт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Это соображение озадачило Алексея. Кусков сказал, что речка как раз уходила от них в сторону, шла по русским, уступленным индейцами местам и что вблизи нее чужих поселений не было. Он уже обернулся, чтобы сообщить об этом Василию и расспросить поподробней (креол плавал тогда с Кусковым), но в это время раздался стук камней, донесся повелительный голос и в дальнем конце пещеры снова появился человек в плаще и шляпе. Он вернулся один.

Незнакомец был худ, высок. Темное лицо его словно перекрещивалось длинными тонкими усами, большой шрам поперек лба приподнимал левую бровь. Хозяину пещеры могло быть и пятьдесят лет и тридцать, а изуродованная бровь придавала лицу свирепое выражение. Но сейчас он казался скорее взволнованным, чем недовольным.

Приблизившись к огню, он тронул рукой шляпу, поклонился и произнес несколько фраз по-испански. Василий неожиданно вздохнул.

Он говорит, что его зовут дон Петронио и что он рад, что мы не бостонцы, перевел он поспешно, не сводя глаз с испанца.А наипаче доволен, что мы русские...

Креол хотел еще что-то добавить, но Алексей, а глядя на него, и Лука встали со своих мест и, в свою очередь, раскланялись.

Передай, что мы тоже рады и благодарим за помощь,за явил Алексей Василию. И сообщи, кто мы такие и для чего сюда прибыли.

Алексею понравилась вежливость испанца, и, кроме того, было приятно сознавать себя начальником. А особенно радовало, что этот дон, кто бы он ни был, особо уважительно отнесся к ним по тому, что они русские. Выходит, что тут уже о них слышали.

Пока Василий переводил, один из индейцев притащил на себе убитого барана и принялся его свежевать. Только сейчас Алексей и его спутники почувствовали, что они голодны, а Лука сразу же подсел к индейцу и начал ему помогать.

Горло ему перережь, почтенный,трогал он индейца за руку.Кровь собери. Ить, темнота!

Индеец не понимал, но старался сообразить, о чем идет речь. Потом что-то проговорил и, важно кивнув головой, передал нож промышленному. Лука с ожесточением принялся за дело. Скоро куски ловко разрубленного барана жарились на углях, а проснувшиеся индейцы с любопытством и уважением глядели на Луку.

Петронио внимательно слушал Василия. Временами, когда креол, подыскивая нужное слово, умолкал, он спокойно ждал. Лицо его, наполовину скрытое широкими полями шляпы, оставалось неподвижным, но видно было, что испанец внимательно слушает. А когда Василий упомянул о Резанове, о том, что они приехали сюда во исполнение его планов, Петронио быстро поднял голову.

Я знаю сеньора Резанова,сказал он с неожиданным интересом.Я служил тогда в президии. И я знаю, что он умер. Вы были все время с ним?

Нет, он уехал один,ответил Василий.А скончался в Сибири.

Я спрашиваю не из любопытства...Петронио вдруг нахмурился, снял шляпу. Шрам на лбу, длинные усы и впалые щеки делали его старше. Теперь он выглядел пятидесятилетним, да и на самом деле, очевидно, это было так. В сорока милях отсюда, в миссии Сан-Пабло, живет сеньорита Аргуэлло. Четыре года назад она узнала о смерти сеньора Резанова и покинула людей. Может быть, вам придется бывать в тех местах расскажите ей. Но не упоминайте моего имени... Он умолк, прошелся по пещере. Длинная тень его задевала каменные своды.

Она получила известие утром. Мы уже знали с вечера. Весть о смерти сеньора Резанова губернатор получил из Мексики. Но никто первый не хотел сообщить сеньорите. Сказал Гервасио, приемный сын ее отца, преследовавший девочку своей любовью... Два дня не выходила она из комнаты, два дня не варился обед, слуги на кухне плакали. Дон Жозе Аргуэлло не покидал церкви, а сеньора и дети молились дома... На третий день она вышла. Ни единой слезинки не было в ее глазах. Раздала свои платья женщинам, попросила позвать настоятеля. Монах благословил ее отъезд... С тех пор она живет в миссии.

Петронио, как видно, хотел еще что-то сказать, но удержался. Не доходя костра, он резко прикрикнул на ждавших ужина индейцев, поднял их. Те послушно и торопливо стали собираться.

Прощайте, сеньоры,приблизился он снова к гостям.Гроза прошла. Завтра продолжите путь. Это жилищеваше!

Петронио сделал широкий жест рукой, низко поклонился и вышел вслед за индейцами.

Куда они?нарушил молчание Лука.Пошто сорвались? Кто такие?

Инсургенты!вдруг зло сказал Василий.По-ихнему мятежники. Против короля воюют. За то, чтоб людям вольно жилось! За этого дона Петронио гишпанцы объявили десять тысяч пиастров. Еще у Дракова мыса про него слышал...

...Алексей вышел из пещеры. Гроза действительно утихла. Внизу гудела река, огромные звезды светились между разорванными облаками, кругом темнели горы. Белый плотный туман наползал на землю, было беспокойно и душно.

Встреча с человеком, знавшим Резанова, а главное, рассказ о той странице его жизни, о которой услыхал впервые, заинтересовали и взволновали Алексея. Он даже не стал слушать Василия, рассказывавшего Луке про действия инсургентов. Николай Петрович никогда не говорил ему о своей калифорнийской невесте. Он приехал тогда деятельный больше прежнего, бодрый, говорливый. Правда, иной раз он внезапно умолкал посреди разговора, задумывался, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Как будто чувствовал, что покидает эти края навсегда...

Полный сочувствия и какого-то неизъяснимого любопытства, долго бродил Алексей по каменной площадке. Затем вернулся к костру и молча прилег возле уснувших спутников.

Весь следующий день партия Алексея поднималась по реке. Но и на этот раз мест для заселения не было. Тянулись все те же крутые берега, скалы, потом речка стала совсем узкой. Пришлось повернуть назад.

Глава третья

Место для колонии нашел Кусков. Отправив Алексея вверх по реке, он вам с партией алеутов и промышленных двинулся вдоль морского берега. Ему не хотелось удаляться в глубину края. Океан был знаком, отсюда все же ближе казалось до Аляски. Океан был не только изведанным другом, он связывал его с Барановым. Он мог служить и защитой.

На второй день пути, перейдя речку по камням и перевалив горный кряж, Иван Александрович остановился со своим отрядом на отдых. Расположились у самого берега, полого спускавшегося к морю. С севера равнину сторожили горы, густо поросшие лесом. К югу местность постепенно возвышалась и уходила до горизонта. А прямо перед путниками открывались небольшая бухта и почти напротив нее чуть видная каменистая гряда островков. Кусков узнал их. Это были Ферлонские камни, расположенные на траверзе залива св. Франциска. Там находились лежбища морского зверя.

Высокое, открытое место, годное для посевов и пастбищ, близость моря, а главное, обилие леса и возможность удобного общения с испанцами и промысла котов прельстили расчетливого Ивана Александровича. Примерно о таком месте он и говорил главному правителю. Все же, честный и точный во всем, он решил дождаться Алексея и, ежели тот не нашел лучшего, селиться здесь.

А неделю спустя уже приступили к строительству форта.

...Алексей шел берегом. Солнце накалило камни, бледное небо незримо сливалось с океаном. Был час отлива и так знойно, что казалось, рыболовы-чайки рассекают горячий воздух. Стояла середина лета.

Сверху, со стороны нового форта, доносился стук топоров, звенела пила, в кузне, стоявшей ближе к морю, гулко ковали железные скобы. Иван Александрович спешил до осенних дождей обнести заселение палисадом.

Алексей возвращался из стоянки алеутов, разместившихся со своими байдарами у подножия береговых скал. На разведку лежбищ морского зверя алеуты пока не ходили ловили для всей колонии рыбу, били птиц. Кусков наказал передать старшине, алеутскому князьку Нанкоку, чтобы явился завтра с половиной отряда на таску деревьев из леса.

Рыбка в море уйдет, кит кушать будет. Я лучше тут буду...пробовал было отвертеться от тяжелой работы Нанкок, но Алексей засмеялся и что-то чересчур быстро согласился. Озадаченный князек поспешил отказаться от своих слов.

С молодым помощником Кускова он чувствовал себя всегда неуверенно. Тот не грозил, не ругался, а если кричал, то потом шутил и самое трудное делал сам. И все вокруг него кричали и смеялись, а делали больше других. Но однажды Нанкок видел, что, когда задира промышленный кинулся с ножом на другого, Алексей вывернул ему руку так, что тот провалялся больше месяца. Непонятный человек...

Алексей давно не спускался сюда, к скалам. С тех пор как начали ставить срубы и рыть колодец, прошло уже больше месяца, у моря делать было нечего. Люди рубили в горных ущельях дубы и чагукрасную сосну, носили на себе к месту будущего форта, добывали глину, лепили мазанки. Часть промышленных и бабы копали землю, сеяли на пробу роясь, сажали картошку.

На заре, как в далекой России, вился над жильем дым, пахло квашней и хлебом. Хлопал крыльями и голосил вывезенный с Ситхи огненно-рыжий петух.

Туманы и зной отнимали много дорогого времени. Непривычные к этим местам люди не знали, как укрыться от ночного холода и сырости, а днем не выдерживали изнуряющей жары, худели и сохли. Бабам не помогали платки, козырьком повязанные почти под бровями, лупились носы и щеки, с непривычки темнело в глазах.

Но Иван Александрович не давал отдыха никому. Почерневший и заросший бородой, всегда в картузе и суконном кафтане, тащил он на плечах дубовое бревно, а за ним, подхватив другой конец, согнувшись от тяжести, тужились четверо мужиков. Алексей тоже по нескольку дней не выходил из лесу рубил и пилил здоровенные комли.

Коней и быков не было. Кусков рассчитывал достать их в миссии Сан-Франциско, но до окончания первых построек не хотел заводить связей с испанцами. Ограничился тем, что послал в Монтерей подарки Баранова. Правда, ждал, что испанцы прибудут сами. Узнав же от Алексея о доне Петронио, нахмурился.

Нечего нам в чужие дела вмешиваться,заявил он недовольно.Тут свои законы, не нами придуманные. А мы приехали со своими соседями в мире жить.

Но о Петронио расспросил подробно, сколько с ним индейцев, каковы на вид, какое оружие. А услышав про дочку коменданта, посветлел и, трогая в ухе золотую серьгу, молча постоял у камня. Алексей догадался, что Кусков знал обо всей этой истории и, быть может, даже видел девушку. Но спросить о ней почему-то удержался. А вместе с тем уже не раз он вспоминал рассказ Петронио, и когда заходило солнце и длинные тени бугров ложились на равнине, часто глядел в сторону степи, словно ожидал увидеть там донну Марию.

Сейчас, идя по плотному, упругому песку обнажившейся отмели и видя очертания кряжа, за которым находился залив св. Франциска, Алексей опять подумал о печальной судьбе этой девушки.

Он шел, подбирая мелкую гальку, потихоньку швырял ее в крабов, ползавших по отмели. Потом остановился, посмотрел на чуть видневшиеся в мареве Ферлонские камни. Они выступали на поверхности океана как огромные квадратные зубы. Так и не удалось послать туда котиколовов. А времени прошло порядочно! На сей раз Иван Александрович и слышать не хотел о промысле, пока не поставят главных строений. Если есть коты никуда не денутся. Сперва нужно обстроиться. Расчетливый и бережливый во всем, правитель новой колонии не скупился, когда дело шло о его людях. Казармы ставили добрые, на сотню лет, крыли тесом, семейным рубили особо. Рыли колодец, два погреба, собирались строить баню, кожевенный завод и сукновальню...

Хозяйственные заботы вновь овладели мыслями Алексея. Он был теперь главным помощником Кускова. Вздохнув и передвинув шляпу на выгоревших от солнца волосах, он швырнул последний подобранный камешек и свернул к складам. Там, за крайним утесом, находился широкий проход наверх.

Однако, не доходя шагов тридцати до мыска, он услышал доносившийся оттуда непонятный топот и отчаянные выкрики Луки. Словно промышленный с кем-то бранился. Алексей прибавил шагу, а когда свернул за камень, в недоумении остановился. Лука, в подштанниках и нательной рубашке (пришел «с жары окунуться»), босой и без картуза, кружился среди четырех коней, дерзка их за концы арканов, накинутых на шеи. Полудикие животные пятились и храпели, пробовали вздыбиться, а Лука скользил по горячему песку, еще больше пугая лошадей криками.

Лексий Петрович! завопил он, увидев наконец подмогу. Выпущу!..

Подхватив арканы, Алексей помог успокоить животных. Это были длинногривые степные кони рыжей масти с темными полосами вдоль спины. Они оказались довольно послушными и больше не пытались вырваться. Очевидно, Лука просто напугал их своими криками. А крайняя, по виду самая беспокойная лошадь, вдруг тихонько заряжала и потянулась теплыми мягкими губами к плечу Алексея.

Откуда они? спросил он, запыхавшись, и ласково погладил золотистую морду животного.Где ты их взял?

Лука уже приободрился и, подтягивая подштанники, пустился в подробный рассказ о том, как хотел «окунуться» и только разделся, а тут из-за береговых скал вдруг показалась эта четверка, а на пятом коне ехал индеец «наг и черен видом». Он сунул в руки Луке арканы, приложил пальцы к груди, затем ко лбу, что-то проговорил, повернул своего конька и скрылся «как скрозь землю».

По-своему сказал или по-нашему?

Лука переступил на горячем песке, хотел почесать бороденку, но руки у него были заняты.

Видать, по-своему... Погоди! промышленный вдруг восхищенно выругался. Ить он же с того отряду! Барана с ним вместе резали... С отряду Петрония. И бубнил-то он тут о нем! Ну, прямо из головы вон! Как же я-то так, а?..

Алексей перестал расспрашивать. Подобрав арканы и повернув лошадей, он быстро повел их к форту. Пусть Кусков решает сам. Ясно, что четверку прислал дон Петронио, и, как видно, в подарок. Наверное, появился в этих местах и успел разузнать, что тут делается... Примет ли Иван Александрович сей сюрприз?

Правитель новой колонии отказался от неожиданного подарка. Он погладил каждого из приведенных коней и с видимым усилием над собой отпустил их на волю. Затем подошел к Алексею.

Не возьмем, Леша,сказал он, положив руку ему на плечо.Может, он и добрый человек, а только мы тут флаг свой представляем...

Стуча сапогами по камням, он двинулся к палисаду. Алексей знал, как трудно было ему отказаться от этой помощи. Люди изнурились, скот надо было добывать у испанцев или индейцев, а с теми и другими еще не удалось встретиться. Племена, уступившие землю, видимо, откочевали к Каскадным горам, испанцы не подавали признаков жизни.

Все же Алексей почувствовал облегчение от этого поступка Кускова. Словно боялся, что тот не выдержит искуса. Он даже улыбнулся, видя, как разочарованно плюнул Лука, ждавший, по крайней мере, хоть полкружки рома. Теперь награда пропала. Промышленный

поднял камень и с ожесточением кинул его в одну из лошадей, отставшую от других и мирно щипавшую посевы. Животное шарахнулось, стало на дыбы, затем понеслось вскачь в прерию.

Алексей вернулся к строениям и до вечера уже никуда не отлучался. Палило солнце, густо истекала из свежеокоренных бревен смола, сохла и превращалась в камень глина. Ошалелые от зноя люди копались у высокого тына, тесали и пилили плахи. Они работали в одних потемневших от пота нательных рубахах, обернув голову тряпьем и пахучими ветками лавра.

Разговоров не было. Шуршали с веселым подзвоном пилы, стучали топоры, изредка кто-нибудь натужно крякал, дорвавшись до баклаги с квасом. Да в тени мазанки, развешивая на веревке белье, высоким голосом пела баба.

Жара истомила всех, но Иван Александрович торопил своих людей, ставших плотниками, землекопами, лесорубами. На пустынном берегу океана, под бирюзовым небом медленно, вершок за вершком, вырастало новое поселение Российско-американской компании.

Глава четвертая

Форт стоял на горе. Сто шестьдесят шесть ступеней вели от него к морю среди гряды камней и скал. Просторный прямоугольник берега был обнесен двухсаженным тыном, по углам поставлены сторожевые будки. Казармы и дом правителя примыкали к самому палисаду. Прочие строения и магазины заложены на другой стороне двора. Форт еще не был достроен и походил на крепость с высокими воротами, глухими стенами, обширной внутри площадью. Жилища для алеутов и байдарочные сараи собирались строить за оградой, там же выбрали и место для бани. Иван Александрович собирался развести еще сад и пасеку. Это было его давней мечтой.

Не на год строимся,говорил он с гордостью, хлопая огрубевшей рукой по какому– нибудь срубу.

Он отходил прочь, подальше от форта, и долго глядел на желтеющие строения, на склоны гор, поросшие дубом и лавром, на пустынный пока океан и ровную дикую прерию, на которой видел стада, пашни, проселок меж высокой пшеницы, коня под дугою, телегу со снопами... Благодатные земли, освященные мужицким трудом.

К концу августа прибыло небольшое суденышко из Ново-Архангельска. Главный правитель отправил его проведать новое заселение, прислал с десяток промышленных, две чугунные для салютов пушки, молодого чахоточного монаха и плотный пакет с сургучными печатями.

Шкипер подивился форту, обругал гавань, рассказал, что Баранов сам отбирал людей, сам проверил поклажу и такелаж судна, передал низкий поклон всем.

Постарел Александр Андреевич,говорил безбородый сухонький старикашка шкипер,сильно постарел. Одначе откудова и сила берется? Днем и на море и в крепости, сам штурманов обучает, ночью до вторых петухов по зальцу своему ходит да пишет. А там караулы проверять идет, зорю бьет... Тебе, Алешке и Василию особо кланяется. Было б на кого, говорит, заселенье оставить, сам бы навестить приехал. Новую крепость, говорит, пускай освятят с богослуженьем, торжество устроят и имя ей пускай сами подберут.

Старикашка рассказал еще, что недалеко отсюда у мыса Мендосино встретил подозрительную шхуну. Завидев русский флаг, судно не подняло своего и легло в дрейф.

Не иначе, корсар бродит. Так что тытого!.. А я им такого черта устрою, ежели нападут... На абордаж! вдруг крикнул он свирепо.На абордаж!

Багровое лицо шкипера даже посинело. Он закашлялся, потом подмигнул и победоносно ушел. Кусков знал старика. Со своими четырьмя матросами тот действительно мог атаковать любой корабль, посмевший остановить суденышко. Но он также знал, что старый морепроходец в каждом судне видел пирата. И все же был рад присланным Барановым пушкам. Он поручил Алексею установить их на валу палисада, обращенном к морю.

Салютовать будем, а по крайности и попугать можем, сказал он, с заметным удовольствием поглаживая чугунные дула.Теперь, Леша, все.

Освящение форта назначили на тридцатое августа, день тезоименитства царя. Так решил Кусков. Прибывший монах расхворался, две службы отслужить ему трудно. Да и лишний праздниклишний расход и утеря дней.

Рано утром, как только сошел туман, на влажном еще от росы дворе собрались все промышленные и алеуты.

Солнце уже поднялось над океаном, голубело небо, ярко-зеленые проступали подошвы гор, далеко в вышине парил орел. Запах смолы и водорослей мешался с запахом ладана и лавровых веток, натыканных Лукою посреди двора, где был устроен «алтарь». Промышленный не поленился притащить их из лесу так ему нравились всякие торжества. Сейчас он разжигал кадило и, строгий и важный, в новом длинном кафтане, с подрезанной ножом бороденкой, беспрерывно дул на раскаленные угли. Остальные промышленные тоже приоделись. В сюртуках и кафтанах, купленных на складах компании в Ново-Архангельске, стояли они широким полукругом, дальше толпились алеуты. Нанкок, нацепив медаль, протиснулся на самое видное место.

Как только люди выстроились, из дома показался Кусков, за ним Алексей и Василий, несшие ведерко с кропилом и сине-бело-красный российский флаг. Сзади шел бледный, дрожавший от озноба монах, держа обеими руками большой позолоченный крест.

Собравшиеся подались вперед, некоторые сдернули картузы и шапки. Глядя на них, обнажили головы все. Стало тихо и торжественно. Многие вдруг поняли, что сегодняшний день самый значительный в их жизни и что прожили ее недаром. Люди забудут имена, ветер развеет могилы, но в памяти отечества дело их останется навсегда.

Кусков подошел ближе, снял картуз, провел по лицу ладонью.

Господа промышленные!..начал он громко. Высокий, исхудалый, с не поддающимися седине волосами, стоял он перед собравшимися и в эту торжественную минуту казался совсем молодым.Господин главный правитель послал нас сюда служить Российско– американской компании и нашему государю и отечеству верой и правдой... Сегодня он нам прислал наш русский флаг. Мы всегда будем ему верны...

Он скоро закончил свою маленькую речь, отступил назад и, пропустив вперед монаха, скромно стал в конце шеренги.

Монах служил молебен. Чахлый, с большими запавшими глазами, он неожиданно громким и чистым голосом произносил слова и говорил их мягко и с большим чувством. Запах ладана, смолы и лавра, крики кружившихся над фортом чаек, щебетанье похожих на воробьев черных птичек, величественная картина прерии и белых вершин Сьерры-Невады, чужой, ставшей теперь родной земли, трогали душу, и даже горловой, ненатуральный голос Луки, изображавшего хор, не вызывал ни у кого смешка, Когда же Алексей в конце молебна поднял на высокой мачте флаг и одновременно грохнули выстрелы двух пушек, промышленные заулыбались как дети, а алеуты припали к земле.

После богослужения монах окропил освященной водой строения, стены, двор и даже Нанкока, которого подослал Василий, затем тихо улыбнулся и с полчаса кашлял. Кусков сам отвел его в горницу.

Сразу же, не отпуская людей, Иван Александрович велел придумывать название, какое хотелось бы всем дать новому заселению. Называли разные: и «святой Троицы», и в честь царя «Александровск», и в честь Баранова и Кускова, и «Алеутским», а Лука внезапно взгрустнул и предложил окрестить именем святой великомученицы Серафимы. Промышленные, а за ними алеуты галдели, спорили, отталкивали друг друга. Наконец остановились на трех: «Александровск», «Трех святителей» и «Форт Росс» предложение Алексея.

Святыми и так все земли названы,сказал он запальчиво.Пускай наше русское будет.

Кусков приказал Василию написать все три названия, каждое на отдельной щепке, а щепки положил под икону Спасителя, еще не убранную с алтаря.

Бог спор решит,заявил он просто.Ну, тяни, Лука!

Промышленный подошел к иконе, примял бороду, перекрестился и, быстренько выхватив щепку, даже икнул от волнения. Затем сунул ее Василию.

Форт Росс прочитал тот громко.

Впервые за много недель промышленные весь день гуляли. Кусков выставил бочонок рома, зажарили трех баранов, добытых на сей случай в горах охотниками, варили осетров и рыбу «кузьму», ели дикие персики и виноград, росшие на южных склонах холмов. Палили из ружей и пели песни. А когда море и береговые камни покраснели от закатного зарева и дневной зной сменила прохлада, жгли на пригорках костры и любовались алеутскими плясками. Позже танцевали все, а пьяненькие Лука и Нанкок неистово барабанили ложками по пустому бочонку.

Иван Александрович и Алексей в гульбище не участвовали. Там распоряжался креол Василий. Правитель колонии и его помощник обошли весь форт, осмотрели берег, чтобы завтра приступить к закладке небольшой верфи, подсчитали запасы. В первый раз и Кускову выдался за это время свободный день. Как всегда, он тщательно заметил все мелочи, разглядел недоделки, ощупал и проверил почти каждую сваю, но Алексей видел, что мысли его заняты другим. Однако помощник знал, что Кусков никогда не скажет ни о том, что его радует, ни о том, что беспокоит, и не пытался спрашивать. Иван Александрович не умел перекладывать заботы на плечи других. Он нес их сам.

И все же радостного настроения Алексея ничто не могло нарушить. Поселок выстроен, люди живы и здоровы, мечты начинали претворяться в жизнь. На всех картах и во всех корабельных журналах на месте неизвестного мыса будет красоваться имя «Колония Росс»...

Он шел следом за Кусковым, слушая чириканье черных птичек, уже свивших под крышами гнезда, негромкий гул океана, отголоски песни, доносившейся из-за пригорка, видел горы и красноватые скалы, сверкающие водопады, густые пахучие леса благословенный край... Словно все это он сам дал родине.

Вечером Кусков вскрыл полученный из Ново-Архангельска пакет. Они сидели с Алексеем в еще не совсем достроенном доме правителя, в одной из трех комнат, занятых Кусковым. Четвертую, через полутемные сени, он отдал своему молодому помощнику.

Так же как в зальце Баранова на Ситхе, в комнате у Ивана Александровича стоял большой шкаф для бумаг и книг, хотя книг было мало, а на полках в строгом порядке лежали куски горных пород, пучки трав, перья птиц, лук и индейский топорик томагавк, плетеные сосуды из тонких кореньев, колосья дикой ржи, виноградная лоза, засушенные цитрусовые цветы, морские раковины все, чем изобиловали новые места.

Напротив шкафа в оконном простенке висели старинная карта Татарии и изображение реки Чжа-Кианг с застывшими на ней неуклюжими сампанами, вывезенное Иваном Александровичем из Кантона. В углу перед иконой богородицы новгородского письма стоял узкий диван, рядом с ним обитый жестью огромный ларь, а за ним, на толстом чурбане, подарок Баранова другу статуя крылатого Меркурия работы Ротчева. Белоснежный мрамор резко подчеркивал простоту бревенчатых стен.

Промышленные принимали скульптуры за ангела и, входя, крестились на нее. А Иван Александрович часто простаивал перед ней по многу минут, любуясь прекрасной статуей. Всю жизнь он жадно стремился как можно больше узнать, дойти до всего своим умом. Не один раз караульные видели свет в его окне до утра и огромную тень согнувшегося над столом Кускова. Он терпеливо переписывал заинтересовавшие его места из привезенных книг, чтобы выучить их и обдумать.

Сейчас он с волнением срезал печати. Тут были распоряжения, которых он ждал уже давно и которые ему обещал выслать Баранов, как только получит от него весточку. Весточку Кусков послал три месяца назад через бостонского корабельщика, укрывшегося от шторма в заливе Румянцева.

Развернув просмоленную холстину, Иван Александрович осторожно вынул из нее бумаги, положил на стол. Холстину и надрезанные печати отодвинул в сторону, снял со свечей нагар. Затем медленно надел железные очки, прикрыв ими умные, внимательные глаза.

Обхватив ладонями лицо, Алексей приготовился слушать Правитель колонии развернул первую, лежавшую сверху, желтоватую бумагу, придвинул ближе свечу. Минуты две он вглядывался в написанное, затем начал читать.

«Иван Александрович! Письмо твое с протчими бумагами через корабельщика Смита получил и весьма рад доброму началу, а також и тем, что все в здравии и благополучии. У нас тут все не без хлопот, особенно с ближними промыслами и кораблестроением, а Санкт– Петербург требует, бостонцы тоже колошей бунтуют, но мы уж тут как бог пошлет, а все беспокойства больше об вас и ваших стараниях для блага Отечества. Лекарь Круль тоже прислал весточку, обласкан и принят королем Томеа-Меа, и сие меня порадовало и утешило...»

Дальше Баранов писал подробные инструкции о составлении карты и описания бухты и берега, указывал, сколько посеять в первое лето ржи и пшеницы, узнать у индейцев, «какие водятся животные и минералы», а кроме того, «замечать небезнужно в перешейке от Малой Бодеги, в долинах и лугах, не водятся ли те полезные инсекты, приносящие мед и воск, служащие к благоденствию водворяющихся общежительством человеков, то есть пчелы. Глина також нужна будет на многие при обзаведении потребы, то и оную отыскивать разъезжающим людям приказывать. Отличных колеров каменья и руды, песок и земли доставлять к себе. на настоящие и будущие опыты...»

Обо всем писал главный правитель, всюду проникали его заботы. Подумал и о лошадях и скоте для колонии. По сему поводу прилагал письмо к губернатору Калифорнии дону Ариллага и наказывал сразу же доставить в Монтерей. В третьем письме находились «прокламации» к испанскому населению, которые тоже надлежало передать губернатору. Копии их правитель Аляски посылал и Кускову. Эти «прокламации» были присланы из Санкт-Петербурга.

«Благородным и высокопочтеннейшим соседям Гишпанцам, живущим в Калифорнии, кому сие видеть случится, здравия, благополучия и всех от бога благ желает Главное Правление Российско-американской Компании, под Высочайшим Его Императорского Величества покровительством состоящее...» Так начиналось послание. Оно говорило о желании жить в добром согласии и о торговле, начало которым было положено Резановым и которые главное правление хотело продолжать.

Баранов ничем не разъяснял «прокламацию». Он был обязан приказ исполнить. Но если бы он мог действовать в этом случае сам, он никогда не послал бы такой бумаги, направленной не по тому адресу и не от имени царя.

Когда Кусков кончил читать, Алексей так и заявил:

Выходит, что мы только от имени компании действуем, сказал он возмущенно. Упрямые пухлые губы его покривились, на лбу и осунувшихся щеках выступил румянец. Только что он слушал письмо Баранова, умное, заботливое, дальновидное. А эта вот бумага...

Алексей много слыхал и от Резанова и от его офицеров Давыдова и Хвостова, а частью сам догадывался, видя расстроенного и хмурого правителя, что в Санкт-Петербурге не понимают, да и не очень интересуются далекими владениями. Были бы бобры да коты, да приносили бы прибыток.

Что же, там все на компанию переложили?

Кусков молча снял очки, задул свечу. Некоторое время постоял зажмурясь. У него давно болели глаза.

Не наше дело, Леша,сказал он примирительно,Александр Андреевич пишет, что нам потребно делать, то и будем. Политикадело министров.

Так не министры ж бумагу прислали! Компания... Что ж она не в свое дело суется. Гишпанцы нас и в грош не поставят!

Иди, Алексей, не шуми! Сказано и хватит! Да сказки, чтоб кончали гулянку.

Утром Иван Александрович велел Василию собираться в Монтерей везти письма испанцам и поклон от него, правителя нового российского заселения, губернатору обеих Калифорний, почтенному соседу, сеньору и кавалеру дону Хосе да Ариллага. Колония Росс начала существовать.