Текст книги "Искушение в пустыне"

Автор книги: Иван Наживин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

Что будет, если сослать всех коммунистов мира на тропический остров? Начнется с бесконечных митингов, исполкомов и комиссий, затем станут искоренять инакомыслящих и внутренних врагов и появятся доблестные чекисты – а потом?

На этот вопрос отвечает фантастическая повесть видного русского беллетриста И. Ф. Наживина (1874–1940). Повесть была создана писателем в эмиграции на рубеже 1920-х годов и переиздается впервые.

Иван Наживин

Единственное средство

Остров без названия

Поляна Великой Беседы

Пропавшеее письмо

Искушение в пустыне

Голос с далекого севера

В пещерах горы Великого Духа

Завет Петра-убивца

Третий свисток

Крейсер «Justice»

Об авторе

notes

1

2

3

4

5

6

7

Иван Наживин

ИСКУШЕНИЕ В ПУСТЫНЕ

Единственное средство

Дело было в 1931 г.

На огромном, обнесенном высокими стенами дворе одной из лондонских тюрем толпились коммунисты всех возрастов и всех стран. Стража скучливо стояла у ворот.

– Да что за черт!.. Зачем же нас собрали? – раздавались нетерпеливые голоса. – Говорят, хотят сделать какое-то важное сообщение… Плевать на все их сообщения! А-а, вот они… Наконец!..

На широкое каменное крыльцо тюрьмы вышел профессор Богданов, известный талантливый социолог и философ, мужчина лет сорока с худощавым, бритым лицом, на котором постоянно играет улыбка, то немножко насмешливая, то удовлетворенная, как у человека, который угадал, не ошибся. Несколько сзади его шел лорд Пэмброк, очень известный миллионер-анархист и выдающийся химик. Ему лет тридцать пять. Он старается быть невозмутимым, но добрая и горячая душа фантазера то и дело прорывается наружу. Сзади них толпилось несколько человек из высшей тюремной администрации.

– Господа, – громко сказал с крыльца начальник тюрьмы, сонный человек с густыми усами. – Позвольте представить вам известного русского ученого, профессора Богданова, председателя международной комиссии по борьбе с большевизмом…

На дворе взорвался разом дикий шум, свистки, крики: «вон!.. долой!..»

– Господа, уверяю вас я ничем еще не заслужил такой… овации… – улыбаясь, сказал по-английски профессор. – Я явился к вам скорее как друг. Предложение, которое я имею сделать вам, очень важно для всех вас…

– Тише, товарищи… Слушайте!.. – раздались голоса.

– Говорите, профессор…

– Я говорю, господа, от имени международной комиссии по борьбе с коммунизмом… – продолжал профессор.

– Разрешите мне прежде всего вкратце резюмировать нашу подготовительную работу и постарайтесь выслушать меня спокойно: я излагаю не вашу точку зрения на дело, но нашу. Отправной пункт наш был таков: зараза коммунизма, этого слепого устремления народных масс за несбыточным, за пестрой, ослепившей их химерой земного рая, охватила все народы. Если в одном месте этот «опыт» позорно проваливался, то это нисколько не останавливало соседний народ, который с таким же горячим рвением начинал опыт снова. Результаты этих опытов, господа, нам слишком хорошо известны: Европа разорена и обессилена на долгие годы. Я полагаю, что эти опыты стоили ей гораздо более, чем все ее войны, взятые вместе. Теперь в массах началась уже благодетельная реакция и большинство европейских держав уже окончательно подавили у себя это движение. Но всюду и везде тюрьмы переполнены коммунистами, которых их разгром не только ни в чем не убедил, но напротив, зажег их пламенной жаждой мученичества и героической гибели. И пред миром встал вопрос: что же делать с массой этих фантастов? Гильотина? Мы все слишком устали от крови, пролитой в последние годы во имя новой жизни и высоких идеалов, а во-вторых, было бы просто большой неосторожностью воздевать на ваши раскаленные головы венец мученический… Видите, господа, я откровенен с вами до конца… Содержать эти сотни тысяч большею частью молодых работников по тюрьмам долгие годы невозможно: во-первых, это очень дорого, непосильно разоренным вами народам, а во-вторых, и просто нелепо: вы можете и вы должны работать, как и все, за свой риск и страх. Я имел честь внести на рассмотрение конференции мой проект: избрать в пустынных областях океанов, подальше от материков, в благоприятных условиях какой-нибудь большой остров и депортировать туда всех коммунистов, снабдить их решительно всем необходимым для устройства жизни на новых началах и – предоставить их самим себе, лишив, однако, их возможности покинуть остров до полного… ну, скажем, выздоровления… Работайте, устраивайтесь, покажите человечеству пример, как надо жить. Мне возражали, что эти опыты были проделаны почти уже во всех культурных странах, – да, но коммунисты утверждают, что тут с ними боролись, тут им мешали. Прекрасно: пусть теперь никто и ничто не мешает вам… Мое предложение было встречено конференцией с очень лестным для меня сочувствием и собранию угодно было поручить мне снестись с Британским Королевским Географическим Обществом с целью выяснить, какой из островов был бы наиболее пригоден для этой цели. Британское Королевское Географическое Общество встретило наш запрос с чрезвычайным вниманием и на последнее собрание наше делегировало своего члена, высокочтимого сэра Эдварда Райта, научные труды которого вам, конечно, хорошо известны. Сэр Эдвард Райт доложил нам, что, обсудив наш запрос с особой тщательностью, Британское Географическое Общество остановило свой выбор на принадлежащем Великобритании острове, который на языке туземцев называется островом Больших Деревьев, а по-английски островом Принца Георга. Это довольно большой остров в умеренножаркой полосе Великого Океана, мало известный только потому, что он удален от путей больших пароходных компаний. Почва острова очень плодоносна, растительность на нем богатейшая, а климат исключительной мягкости и очень здоров: туземцы не знают никаких заразных болезней и отличаются долголетием. На острове есть весьма значительные залежи каменного угля, которые надолго обеспечивают остров топливом. Благодаря удаленности острова от путей правильного и быстрого сообщения, европейцев пока на нем очень мало и, если они не пожелают остаться с коммунистами, хозяйства их легко скупить, а им предоставить переселиться в другое место. Туземное население очень мирно и не представляет опасности ни с какой стороны. В крайнем случае и его можно было бы депортировать на один из островов ближе к Новой Зеландии, но я полагал бы, что делать этого не следует: раз дело идет о немедленном слиянии всех народов земли в одну братскую семью, было бы большою несправедливостью лишать цветные народы принять участие в этом опыте… Правда, эти туземцы стоят на очень низкой ступени развития: они не знают письменности, живут первобытной коммуной и едва ли умеют считать до десяти, но тем интереснее, кажется мне, и для вас самих этот опыт. Так вот, господа, цель моей сегодняшней миссии к вам состоит в том, чтобы узнать ваше отношение к предлагаемому проекту, ибо конференция желает избежать тут всякого насилия и вести дело самым гуманным образом…

Снова на широком дворе взорвался страшный шум.

– Браво!.. Великолепно!.. Долой!.. Гениально… – кричали коммунисты. – К черту дурацкий остров!.. Браво!.. Долой!..

– Как я вижу, господа, отношение к нашему проекту далеко не единодушно… – заметил профессор Богданов. – Не откажите в любезности стать: те, которые за переселение, направо, а те, кто против, налево от меня… Вот так… Благодарю вас. Таким образом, за переселение значительное большинство. Ну-с, господа, те, кто против переселения, что вы имеете возразить против нашего предложения?

– А какого черта будем мы делать там? – понеслись сердитые реплики слева. – Волков гонять? Долой остров!.. Это какая-то новая ловушка буржуазии, товарищи. Долой!..

– Решительно восстаю против проекта!.. – яростно кричал маленький старичок с длинными пушистыми волосами. – Мы хотим работать здесь, в самой толще старого мира, а если этого нельзя, то самым звоном наших цепей мы будем возвещать человечеству зарю новой жизни…

– Ну, каких же цепей?… – усмехнулся профессор. – Ведь никто из вас их и не видывал… Конечно, господа, я и не думал, что мы сейчас придем к окончательному соглашению. Вы имеете еще достаточно времени, чтобы столковаться по этому вопросу между собой. Во всяком случае все желающие доедут.

– А мы? – яростно крикнул маленький старичок. – А мы?

– Относительно вас я ничего не могу пока сказать… – отвечал профессор Богданов. – Конференция обсудит положение.

– Острожники!.. – взвизгнул старичок, потрясая кулачками. – Палачи!.. Звери!..

– Не шумите так… – раздались недовольные голоса среди коммунистов. – Довольно! Надо говорить о деле…

– О, как я счастлива!.. – воскликнула Ева, двадцатилетняя красавица-еврейка, в чудных черных глазах которой светилась ее душа, поющая, нежная, для которой прекрасная мечта – жизнь, а жизнь – прекрасная мечта. – Профессор, вы точно светлый ангел, вестник радости… Как хорошо!..

– Да, это открывает новую эру в истории человечества… – решительно сказал Исаак Рейнхардт, очень известный коммунист, высокий, красивый и властный, с черной львиной гривой.

– А сколько приблизительно коммунистов пойдет в переселение, г. профессор? – крикнул кто-то со двора.

– Если процентное отношение между желающими и нежелающими ехать и по другим тюрьмам Европы будет такое, как и здесь, то я полагаю, что поедет более двухсот тысяч… – отвечал профессор.

– О… замечательно!.. – раздались радостно-взволнованные голоса. – Сколько работников будущего! Профессор, вы воскресили нас из мертвых. Сегодняшний день будет торжественно отмечен в истории человечества… Долой остров…

– Надеюсь, господа, что вы не будете иметь ничего против того, чтобы я сопровождал вас туда в качестве посредника между вами и конференцией да и остальным миром? – спросил профессор.

– Значит, у них не будет возможности сноситься с внешним миром помимо вас?… – бешено крикнул старичок.

– Товарищи, это западня!

– По моему настоянию, вы будете иметь не только правильные, хотя и редкие, почтовые сношения с миром, – отвечал профессор, – но вам будет предоставлена полная свобода оборудовать типографии, печатать и распространять все, что вам угодно, поставить даже радио… Конечно, все только своими руками…

– Браво!.. – послышались голоса и аплодисменты. – Прекрасно!.. Браво!..

– Я еду, во-первых, все же как необходимый представитель конференции… – продолжал профессор.

– Шпион? – зло перебил его кто-то.

– Нет, наблюдатель… – спокойно поправил профессор.

– Как социолога и немножко философа меня очень интересует ваш опыт, господа… А кроме того я могу быть полезен вам в сношениях с туземцами: я знаю их язык и вообще знаком с теми краями.

– Просим, просим… – среди аплодисментов кричали справа в то время, как слева заливисто свистели. – Очень рады…

– Ну-с, чтобы на сегодня кончить, господа, я должен сообщить вам, что в культурном обществе в этому начинанию замечается очень большой интерес… – сказал профессор.

– Ко мне поступают значительные пожертвования на это дело и от частных лиц. Вот позвольте вам представить знаменитого английского химика и анархиста лорда Джорджа Пэмброка, имя которого вам, конечно, хорошо известно. Он пожертвовал на ваше дело миллион фунтов и сам едет на остров в качестве моего сотрудника…

И снова взволнованная толпа ответила аплодисментами, радостными криками и свистом.

– Позор свистунам!.. – раздались в толпе негодующие голоса. – Если мы встречаем сочувствие, то мы… Вы предаете великое дело! Вы должны оставаться среди темного, несчастного человечества, а вы бежите… Это подлость, измена!. Мы не словом, мы делом будем проповедовать оттуда… Это вы, теоретики, боитесь дела… Изменники!.. Негодяи!..

Брань крепла. Маленький старичок неистовствовал впереди всех. И вдруг – вспыхнула рукопашная. Ева от стыда закрыла лицо руками…

– Э, так не годится!.. – сказал спокойно начальник тюрьмы, для которого это новинкой не было. – Караул, прекратить!..

Солдаты и смотрители вмешиваются в толпу и искусно, хотя и не без труда, разделяют ее.

– Профессор, ради Бога… – тихо, но горячо говорил под шум свалки Арман, молодой, пылкий, прямой и всегда веселый француз-коммунист. – Я ваш слушатель по Ins-titut des Hautes Etudes^[1]. Ради Бога, не настаивайте, чтобы ехали те, кто не хочет… В большинстве случаев это темные личности, часто просто уголовные, которые и здесь губили наше дело…

– Мы не будем ни во что вмешиваться… – отвечал профессор. – Ваша судьба вся в ваших руках. Устраивайте все, как считаете лучшим…

На дворе шум продолжался. Два дюжих смотрителя тащили куда-то яростного старичка. Он барахтался, визжал и брызгал слюной. Несколько человек бросились отбивать его. Профессор Богданов спокойно стоял на крыльце и на лице его играла обычная его улыбка. Лорд Джордж Пэм-брок, который до этого молча и ласково поблескивал на толпу своими золотыми очками, теперь, видимо, немножко, растерялся…

Остров без названия

Тихая южная ночь. Яркие звезды. Океан. На палубе большого парохода пестрая толпа коммунистов-эмигран-тов. Некоторые спят. Вдали причудливыми созвездиями светятся огни других пароходов, идущих в кильватерной колонне. С правого борта густо дымит к звездам конвоирующий миноносец…

– Но каково путешествие!.. – тихо сказала Маслова, кругленькая старушка с коротко остриженными волосами. – Какой покой на море!..

– И какое совпадение… – с ужасающим акцентом заметил Гольдштерн, самоуверенный, мелко-практичный и чрезвычайно кудрявый. – Мы прибываем как раз первого Мая. Капитан говорит, что уже на заре остров будет виден, а в полдень мы бросим якорь.

– Многие от волнения не могут спать… – сказала Джу-лиа Венти, красивая и ленивая итальянка. – И какое торжество в небе!.. И, вероятно, скоро уже рассвет…

– Вы говорите таким тоном, товарищ Джулиа, точно собираетесь продекламировать нам что-то пышное… – засмеялся веселый Арман. – Знаете, в нашем движении есть одно важное упущение: у нас есть «Интернационал», гимн коммунистов, но у нас нет пляски коммунистов, между тем как от полноты сердца не только глаголют уста, но иногда пляшут и ноги. Представьте себе, например: океан, ночь, звезды, а на палубе эдакая генеральная коммунистическая кадриль… Замечательно!.. Вот я отличался бы…

– Да вы и так отличаетесь… – усмехнулась Надьо, худенькая венгерка с огромными черными глазами, прикрывая старым пледом своих двух спящих детей, случайно прижитых в мимолетных романах.

– О, если бы этот рассвет был для нас действительно и рассветом новой жизни!.. – задушевно сказал Макс, коммунист-мистик, очень видный писатель, бледный, весь исполненный какого-то исключительного обаяния, человек лет тридцати, родом из старо-дворянской баварской семьи.

– Мало переменить место – надо переменить душу!..

– А вы думаете, что это возможно, мэтр? – осторожно спросил профессор Богданов.

– Почему же нет? – отвечал Макс. – Древние мистики прекрасно понимали это. Помните, в Евангелии говорится, что человеку надо родиться снова? Вот об этом говорю и я. В новые мехи надо вливать и вино новое – вино энтузиазма, вино веры, то тонкое, солнечное вино любви, которым незримо пропитана вся жизнь вселенной…

– Это вино пьют в мире только немногие… – сказал профессор. – Немногие – не то избранники, не то просто сумасшедшие, право, не знаю… Все же остальное, от амебы до самого возвышенного профессора, подчиняется железному закону борьбы; борьба же эта – довольно грязненькая – порождает, конечно, не любовь, но соперничество, злобу, ненависть…

– Это одно из самых пагубных заблуждений в мире!.. – воскликнул Макс. – Оно вытекло из высохшего сердца ученого, который заперся среди своих реторт и книг в тесной, душной комнате, вдали от гор, лесов, потоков и звезд… Если вы внимательно вглядитесь в историю души человечества, вы увидите грандиозный, светлый процесс, который я назвал бы эксфолиацией, развертыванием почки: одни за другими спадают в течение веков тяжкие покровы тьмы с души человека, этой таинственной куколки, и вот, наконец, освобожденная от этих оболочек невежества, всяких слабостей, эгоцентризма, она развертывается под вечным солнцем вселенской любви цветком красоты несказанной…

– Как это прекрасно!.. – восторженно прошептала Ева.

– И вы считаете, мэтр, что этот процесс эксфолиации находится в зависимости от воли человека? – спросил профессор.

– В значительной степени… – отвечал Макс.

– Но вот я и вместе со мной миллиарды людей никогда об этом процессе ничего и не слыхали, – как же можем мы желать принять участие в том, о существовании чего мы и не подозреваем?

– Иногда и бессознательно… – отвечал Макс. – А иногда люди называют этот процесс и другим именем, как, например, этот ваш грубый научный термин эволюции. А миллиарды людей принимают участие в процессе этом бессознательно. Вы, как материалист, легко подпадаете мировой иллюзии отдельности личности. То, что вы – вы, а я – я, это только обман Майи. Я – Единый, Присносущий, Вездесущий и, если я чувствую, как спадают с души моей оковы и я поднимаюсь из тьмы в лазурные царства любви, это значит просветление, освобождение и воскресение всей вселенной…

– Я читала ваши книги, Макс, но никогда с такой силой не чувствовала я их правды, как теперь… – восторженно воскликнула Ева. – У меня, когда я слушаю вас, вырастают крылья, огромные, белые крылья и безмерная светлая радость заливает всю мою душу.

– И до чего осточертела эта дорога!.. – сонно сказал кто-то в темноте и громко, протяжно зевнул. – Скуйэ, нет ли у тебя покурить?

– Пойди к чертям… – сонно отозвался другой голос. – У меня самого последки…

– Простите, мэтр, что я настаиваю… – сказал профессор. – Но эта точка зрения всегда была несколько чужда мне и мне хотелось бы уяснить ее себе в беседе с таким блестящим представителем этого течения, каким бесспорно являетесь вы…

– Я всегда рад беседовать на эту тему… – сказал Макс.

– Я выучился санскритскому языку и одному из наречий современной Индии, только чтобы беседовать об этом с гуру Индии и Цейлона…

– Какой же путь для этого воскресения человека или, как вы выражаетесь, даже воскресения всей вселенной чрез человека?

– Видите ли, довольно трудно говорить об этом с материалистом, с человеком без известной…

– Простите, мэтр, но вы решительно ошибаетесь, называя меня материалистом… – возразил профессор. – Я не причисляю себя решительно ни к какой школе. Я не уверенный в себе доктринер, а только бедный, все изучающий скептик, который, боюсь, никогда ни на чем не остановится…

– Но в ходе вашей мысли мне всегда чувствуется материалистический уклон века…

– Уверяю вас, мэтр, вы ошибаетесь…

– О, тем лучше!.. – воскликнул с улыбкой Макс. – Видите ли, путь освобождения себя от уз земли одновременно и очень прост и очень сложен. Первый шаг это обретение великого покоя. В океанах, которыми мы теперь проходим, часто вздымаются страшные циклоны, но опытные моряки теперь не боятся их, ибо они знают, что, если на окружности циклона скорость ветра достигает, скажем, ста миль в час, то в центре его – полный покой. И как только поднимается циклон, они уверенно ведут свой корабль в центр его, в это царство полного покоя. Так и человек в окружающих его бурях мира, где его ждет гибель души на каждом шагу, должен покинуть опасную периферию жизни и мужественно идти к центру всего, в себя, где царит великий покой. И, когда отрясет он так прах мира с ног своих, когда оставит он позади себя кровавые битвы страстей человеческих и удалится в светлые твердыни своей души, то с лучезарного престола, на котором в немеркнущем блеске восседает его вечное Я, он увидит мир преображенным: для него рушатся злые перегородки времени, пространства, причинности, тают в ослепительном свете контрасты между прекрасным и безобразным, грешным и святым, правым и виноватым и все сливается в одну вечную прекрасную поэму космического бытия в Боге… И только тогда может человек творить истинно прекрасную жизнь, ибо, если замерзает озеро, взбаламученное бурями, то ничего, кроме грязных, безобразных кусков льда, не получается, но если замерзает озеро тихое, то поверхность его расцветает миллионами прекраснейших белоснежных звезд… О, друзья мои!.. – вдохновенно воскликнул он, обращаясь к столпившимся вкруг него слушателям, которых все более и более зажигало его пламя. – О, друзья мои, вы не можете себе и представить того блаженства, которое ожидает вас на этом пути!.. Вот смотрите на эту звездную бесконечность, раскинувшуюся над нами в вечной красоте своей. Неужели вашей умиротворенной в эти тихие предрассветные часы душой не чувствуете вы, как с сверкающих воздушных кораблей этих льется на вас золотым, серебряным, алмазным дождем мировая любовь? Иногда, как сейчас вот, в этот светлый, молитвенный момент, эти блистающие светила представляются мне такими же вот кораблями, как и наш, быстро бегущими в какую-то таинственную и прекрасную Землю Обетованную… И я на расстоянии этих миллионов миль, разделяющих нас, – а, может быть, точнее сказать соединяющих нас, так как что для Бога эти головокружительные для нас бездны?… – я слышу на каждом из этих светил-кораблей мириады живых разумных существ, которые несомненно чувствуют мою любовь к ним и чрез бездны, затканные этими алмазными лучами, призывно простирают к нам милые, теплые, зовущие руки… Пред нами скоро – ибо вот уже светает, – встанет наша Земля Обетованная, но в этот торжественный час, пред лицом Бога и вечности, спросим себя искренне, от всего сердца: готовы ли мы свято и непорочно переступить порог ее, чтобы начать действительно новую, светлую жизнь? Я боюсь, что не все, не все готовы к ней… Но, друзья мои, если это так, то не новая жизнь ждет нас там, но старые страдания в тысячелетних окровавленных цепях…

– Нет, нет, мы готовы!.. – раздались со всех сторон голоса. – Мы умрем, но докажем нашу правду!.. Мы спасем мир…

– Нужна прекрасная жертва… – вся вибрируя, сказала громко Ева. – Вот этот золотой перстень – подарок умиравшего отца, прекраснейшего из людей, которого я боготворила. Я отрываюсь от всего прошлого, я поднимаюсь из тьмы, я рву дорогие цепи личных привязанностей, – я приношу этот перстень в жертву светлому Богу светлой вселенной…

И она бросила перстень в темный океан…

– Вот тут мои сбережения за всю жизнь… – растроганно сказала Маслова. – Я захватила их с собой на всякий случай. Кто знает, – думала я, – может быть, нас постигнет неудача. Но теперь я верю и хочу доказать свою веру… – воскликнула она и бросила несколько золотых монет в темные волны. – Вот!..

Всех охватило чрезвычайное воодушевление.

– И мы, и мы верим!.. – раздались со всех сторон голоса. – Мы верим в человека, верим в жизнь, верим в наш высокий идеал… Освобождайтесь, товарищи!.. Освобождайтесь, братья!..

И чрез борт полетели всякие украшения, золото, серебро. Иногда монета, зацепившись за ванты, отскакивала назад и катилась по слабо освещенной палубе.

– Какая чепуха эта истерика!.. – морщась точно от боли, говорил Гольдштерн. – Вот не люблю всегда!.. Для чего же бросать?.. Ведь, не на луне же будем мы жить… Ведь придется же покупать разное…

И, нагнувшись, он отыскивал монеты и клал их в карман, приговаривая:

– Вот глупость!.. Вот безобразие!..

– Мы завалим весь мир своими товарами… – кричали со всех сторон. – На что же нам золото? За борт всю эту грязь…

Быстро светало…

– Земля!.. – раздался вдруг с марса радостный голос.

Все бросились к бортам. кто встал на вещи, кто влез на ванты и все жадно смотрели вперед. Вдали, на фоне зари, чуть видный, встал и океана гористый остров, прекрасный, как утренняя греза. На одном из головных кораблей, чуть слышный в отдалении, вспыхнул торжественно «Интернационал», и тысячи и тысячи людей на других кораблях подхватили его. Некоторые плакали от восторга, другие обнимались, третьи простирали вперед руки. Ева восторженно сжимала руки Макса, с упоением глядя ему в глаза…

С правого борта густо дымил миноносец…

– Но как же, господа. – начал было взволнованный лорд Пзмброк, но со всех сторон его перебили:

– Здесь нет господ!.. Здесь все товарищи… друзья… братья…

– Виноват. Прекрасно… – сказал он. – Но я хотел только спросить: как же назовем мы наш остров – Остров Серпа и Молота… – твердо сказал Гаврилов, русский большевик, массивный тупой человек с дьявольскими скулами и кулаками.

– Нет. Остров Прекрасной Жертвы!.. – сказала Ева.

– Остров Преображения Человека… – отозвался Макс.

– Или Земля Обетованная… – предложила Маслова.

– Возвращенный Рай… – крикнул Арман.

– Остров Льва Толстого… – сказал Рукин, пожилой, бледный, бедно одетый толстовец в очках, с большой бородой, тихий, но невероятно упрямый человек.

– Эк их красноречие замучило… – грубо засмеялся Гаврилов. – Просто: Серпа и Молота. Или, может, еще лучше Остров Ленина – ведь он положил начало всему. Да дай же покурить, Скуйэ… Какого черта!.. – обратился он к высокому латышу с глубоким шрамом чрез бровь и вытекшим глазом и, громко зевнув, досадливо прибавил: – Всю ночь языки чесали…

– Почему Серпа и Молота?.. – лениво возразила Джу-лиа Венти. – Разве только для труда прибыли мы сюда? Предлагаю: Остров Наслаждений…

– Весь Господня… Остров Золотого Руна… – кричали со всех сторон. – Остров Живой Воды… Новая Атлантида… Рога Изобилия… Ах, оставьте эти засаленные названия из старых географий… Я предлагаю: Остров Солнца…

– А знаете что, господа… виноват, товарищи… – сказал профессор Богданов. – Чем спорить, давайте лучше предоставим самой жизни назвать наш остров.

– Превосходно… Великолепно… – раздались голоса. – А пока пусть будет Остров без названия…

Гаврилов снова громко, скучливо зевнул…

– Солнце!.. – радостно крикнул свежий девичий голос.

Вдали, из-за красивой горы ярко сверкнул первый луч солнца. В одно мгновение все корабли оделись массою красных флагов. Ярко вспыхнуло где-то «ура» и снова торжественно загремел по океану тысячеголосый «Интернационал», и снова, полные восторга, люди плакали, обнимались, говорили пылкие слова, – только один профессор Богданов был спокоен и на лице его играла его обычная улыбка…

Поляна Великой Беседы

Широкая зеленая поляна на берегу океана. Вокруг величественные столетние деревья, из-за которых смотрит красивая зубчатая пирамида горы Великого Духа. В океане, на рейде, дремлет сторожевой крейсер… Посередине поляны задрапированная красной материей трибуна, вокруг которой шумит большое собрание коммунистов. Тут же толпятся и рослые, совершенно голые туземцы и на все улыбаются добродушно…

– Вот уже десять дней прошло у нас, товарищи, в беспрерывных собраниях, которые истощают наши силы и без конца оттягивают начало творческого труда… – громко говорил с трибуны Рейнхардт. – Время уходит, а мы не только не вышли из наших споров, но наоборот, положение как будто все более и более запутывается. Сегодня по всему острову снова назначены собрания, которые непременно должны вынести совершенно определенные решения: ведь даже выгруженные с пароходов товары из-за этих споров мы не убрали как следует, и вчерашний ливень испортил все наши запасы сахара..

– Ну, не одного сахара!.. – насмешливо крикнул кто-то.

– Разрешите мне вкратце обрисовать общее положение… – продолжал оратор.

– Ах, только покороче!.. – раздались нетерпеливые голоса. – Просим!.. До чего надоела вся эта болтовня, и сказать невозможно. К делу, к делу!..

– И разрешите, товарищи, говорить всю правду… – сказал Рейнхардт. – Мы не должны прятать голову от опасности, как страус…

– К делу, к делу!.. – нетерпеливо кричали со всех сторон. – Какие там еще страусы?… Никаких страусов…

Послышался смех.

– Товарищи, еще во время пути оказалось, – продолжал Рейнхардт, – что, несмотря на все наши предосторожности пред отъездом, в нашу среду все же забрались те «коммунисты», которые составляли бич нашего движения и в старом мире, т. е. те, которые думают и здесь найти ту мутную воду, в которой им можно будет поживиться совсем не по-коммунистически. Мы должны немедленно решить, что нам делать с этим элементом. Я думаю, что мы не должны останавливаться даже перед самыми крайними мерами, только бы сразу очистить наш остров от этих растлителей великой идеи. Это первый вопрос, по которому мы сегодня же должны вынести совершенно определенное решение. Второй вопрос, не менее важный, этот тот идейный раскол, который успел уже выявиться в нашей среде с такой неумолимой резкостью и который – я боюсь сказать… – делает почти невозможной никакую общую работу… Во всяком случае факт налицо: прошло уже две недели, а работа и не начата…

– Вы повторяетесь… – раздались нетерпеливые голоса.

– Вот вам несколько примеров нашего идейного разброда… – продолжал оратор, сердясь, что его все перебивают. – Русские сектанты-коммунисты хотят прежде всего строить дом для молитвенных собраний, а атеисты смеются и не желают им помогать, но зато, когда все мы бросились спасать сахар, толстовцы и другие сектанты не пожелали прервать своей религиозной воскресной беседы, потому что спасение души важнее спасения сахара…

На поляне послышался смех.

– Не понимаю, чему тут смеяться… – сказал Рукин, толстовец с бородой. – Этот смех говорит только о том, что большинство из вас – слепые, несчастные люди, только и всего…

– Не перебивайте, товарищ!.. – сердито оборвал Рейнхардт. – Одни хотят строить здесь роскошные дворцы, насадить пышные сады, заставить машины делать весь тяжелый труд, а другие говорят, что все спасение человека именно в труде, третьи настаивают, что лучше всего довольствоваться куском хлеба, а в свободные часы слушать рокот морских волн, собирать цветы или беседовать о Боге. Одни хотят жить фаланстерой, другие из всех сил отстаивают свои отдельные гнезда, группа ярых пропагандистов желает прежде всего строить гигантский, небывалой мощи радио, а вегетарианцы не хотят пасти скот, потому что грех его резать, – буквально голова идет кругом от этой разноголосицы, которая подымается среди нас при решении всякого жизненного вопроса!

– Вы ужасно тянете… – сказал Арман. – Я предлагаю простейший выход из положения: пусть все эти группы обособятся и живут каждая своей отдельной жизнью… Остров достаточно богат и велик и места хватит всем.

– Позвольте… – воскликнул Рейнхардт. – Но тогда надо похерить наш коммунизм! Вы проповедуете ярый индивидуализм, анархизм, все, что угодно, но не коммунизм. Все хотят с первых же шагов разбежаться – хороша коммуна! А как же будем мы делать те дела, которые нужны всему острову?

– Например? – спросил Десмонтэ, бельгиец, тупой, ограниченный, но хитрый.

– Например, для поселения всего удобнее та, северная часть острова, – отвечал Рейнхардт, – а бухта, годная для погрузки и выгрузки судов находится на этом южном берегу, – следовательно, нужно связать весь остров дорогами. Вспомните: американское правительство прежде, чем заселять свои прерии, проводить там хорошие дороги. Так согласны ли все стать прежде всего на постройку дорог?