Текст книги "История города Москвы"

Автор книги: Иван Забелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Немудрено, что, достигнувъ такого спасеннаго освобожденія изъ надвинувшихся очень опасныхъ для Русской Земли и лично для вел. князя затруднительныхъ обстоятельствъ, Иванъ Даниловичъ въ благодареніе Господу далъ обѣтъ увѣковѣчить это событіе построеніемъ храма въ честь Іоанна Лѣствичника.

Нѣкоторые предполагають, что храмъ могъ быть построенъ въ честь тезоименитства второго сына Калиты, Ивана Иван., который, однако, родился еще въ 1326 году и потому теперь, въ 1329 г., спустя три года, едва ли представлялся какой-либо поводъ увѣковѣчить его тезоименитство. [53]53
  По изслѣдованию почтеннаго археолога нумизмата А. В. Ор ѣшникова ангелъ Ивана Даниловича былъ Іоаннъ Предтеча, а его сына Ивана Ивановича– св. Іоаннъ, патріархъ Іерусалимскій, которые святые изображены на ихъ печатяхъ при ихъ грамотахъ (Матер. къ Русской Сфрагистикѣ. М., 1903 г., стр. 15, 19).


[Закрыть]

Подтвержденіемъ тому, что обѣтный храмъ Іоанна Лѣствичника явился памятникомъ упомянутаго Псковскаго похода, можетъ служить и другой небольшой, но также обѣтный и также каменный третій храмъ, пристроенный къ Успенскому соборному храму съ сѣверной стороны, возлѣ гробницы Петра митрополита, въ честь спаденія веритъ св. апостола Петра и поклоненія имъ, т.-е. въ честь освобожденія апостола и отъ веритъ, и отъ темницы. Едва ли возможно сомнѣваться, что и этотъ храмъ былъ основанъ въ благодареніе Господу по поводу спаденія тяжкихъ затрудненій по дѣлу съ Псковичами о бѣглецѣ Тверскомъ Александрѣ, вообще по поводу умиротворенія возникавшей вражды, готовившей страшный гнѣвъ со стороны Ордынскаго царя [54]54
  Такъ объясняль постройку обоихъ храмовъ еще Путеводитель къ Древностямъ и Достопамятностямъ Московскимъ (М., 1792, ч. I, стр. 17), говоря, «что постройка совершилась въ засвидѣтельствованіе Всевышнему благодаренія за усмиреніе города Пскова».


[Закрыть].

Этотъ третій храмь былъ заложенъ того же (1329) года 13 августа (въ то время, когда второй храмъ уже оканчивался строеніемъ) и совершенъ 14 октября, т.-е. черезъ два мѣсяца послѣ основанія. Малое время, употребленное на постройку обоихъ храмовъ, указываетъ съ одной стороны на малый размѣръ ихъ строенія, а съ другой, именно, на тѣ обстоятельства, какъ въ старину вообще строились обѣтные храмы: деревянные, напр., строились обыденкою, т.-е. въ одинъ день, и такъ прозывались обыденными, а каменные, при болѣе затруднительнымъ сооруженіи, въ два-три мѣсяца.

Если не самые храмы, то ихъ мѣста и съ ихъ же именованіями сохраняются и до сихъ поръ. Церковь Іоанна Лѣствичника впослѣдствіи была устроена колокольнею для всѣхъ соборовъ, почему и обозначалась выраженіемъ, что подъ колоколы и прозывалась Иваномъ Святымъ. Затѣмъ при Годуновѣ на ея мѣстѣ выстроена высокая колокольня Иванъ Великій, въ основаніи которой въ нижнемъ ярусѣ, и помѣщенъ престолъ Іоанна Лѣствичника. Церковь спаденіе веригъ составила въ новопостроенномъ въ 1479 г. Успенскомъ соборѣ предѣлъ с. Петра Апостола.

Въ томъ же достопамятномъ для Москвы 1329 году послѣ постройки двухъ упомянутыхъ обѣтныхъ храмовъ возникла у Ивана Данил. мысль и о постройкѣ четвертаго каменнаго храма возлѣ своего двора во имя Спаса Преображенія, вмѣсто обветшавшей, быть можетъ, деревянной церкви Спаса на Бору, въ которой еще въ 1319 г. временно пребывали мощи убіеннаго въ Ордѣ Тверскаго вел. князя Михаила. Новый храмъ былъ заложенъ въ томъ же году (1329), а по другимъ свидѣтельствамъ 10 мая 1330 года по благословенію митрополита Ѳеогноста, къ которому вел. князь за этимъ благословеніемъ посылалъ даже въ Кіевъ, гдѣ тогда пребывалъ владыка. Прилагаемъ здѣсь старинный видъ этой церкви Спаса Преображенія или Спаса на Бору.

Вмѣстѣ съ постройкою храма здѣсь былъ тогда же основанъ и знатный монастырь со степенью архимандріи.

При церкви Спаса и прежде существовалъ монастырь, по всему вѣроятію, самый древнѣйшій изъ всѣхъ монастырей Москвы, такъ какъ онъ находился возлѣ первоначальнаго ея городка вблизи первой ея церкви Рождества Іоанна Предтечи, и былъ построенъ въ самомъ Кремлевскомъ бору.

Позднія преданія отъ древнихъ старцевъ разсказывали, что первоначально этотъ монастырь былъ устроенъ за Москвою-рѣкою съ небольшимъ верстахъ въ 4-хъ отъ Кремля еще отцомъ Ивана Даниловича, Даніиломъ Александровичелъ, у церкви св. Даніила, имъ же поставленной во имя своего тезоименитства, и что Иванъ Даниловичъ въ этомъ 1330 году перевелъ Даниловскую архимандрію въ Кремль.

Однако Даниловскій монастырь остался монастыремъ же на своемъ прежнемъ мѣстѣ и преданіе, по всему вѣроятію, относило перемѣщеніе монастыря къ перемѣщенію въ Кремль Даниловскаго архимандрита и избранной братіи.

Любомудрія желатель и иноческаго житія ревнитель Иванъ Даниловичъ избралъ въ архимандриты отца Іоанна, «мужа сановитаго и словеснаго и любомудраго сказателя книгамъ, и учительнаго божественныхъ писаній». Само собою разумѣется, что монастырь, находившійся вблизи Великокняжескаго двора, былъ надѣленъ значительными вкладами, имѣніями и различными льготами.

Учрежденіе монастыря возлѣ своихъ хоромъ и водвореніе въ немъ архимандрита, разумнаго и словеснаго сказателя книгамъ, показывало, что Иванъ Даниловичъ высоко цѣнилъ книжное ученіе и любилъ бесѣдовать съ книжными людьми. Существенное значеніе монастыря въ нашей древности зяключалось именно въ просвѣтительномъ его вліяніи на тогдашнее общество. Въ своемъ родѣ монастырь являлся академіей или вообще школой, гдѣ можно было услышать многое отъ добраго церковнаго ученія на пользу доброй жизни и душевнаго спасенія. Поэтому учрежденіе монастыря въ стѣнахъ Кремля равнялось въ извѣстномъ смыслѣ учрежденію просвѣтительнаго училища.

Спустя съ небольшимъ два года, въ 1333 г., Иванъ Дан. заложилъ новую, уже пятую, каменную церковъ во имя Михаила Архангела на набережной сторонѣ тогдашней площади Кремля, вѣроятно на мѣстѣ древней деревянной, которая могла быть построена еще Московскимъ княземъ Михаиломъ Ярославичемъ Хоробритомъ, братомъ Невскаго (т 1248).

Новый каменный храмъ былъ въ то же лѣто и оконченъ и освященъ 20 сентября митрополитомъ Ѳеогностомъ. Этотъ храмъ воздвигнутъ Иваномъ Даниловичемъ не безъ мысли о вѣчномъ упокоеніи въ его стѣнахъ и самому его строителю. Послѣ его кончины онъ и послужилъ общею усыпальницею для Московскаго княжескаго рода, какъ и Спасскій монастырскій храмъ послужилъ въ то же время усыпальницею для великихъ княгинь.

Въ Архангельскомъ храмѣ первымъ былъ погребенъ самъ его создатель Иванъ Даниловичъ, а въ Спасскомъ-первою его супруга Елена, скончавшаяся въ 1332 году и погребенная марта 4.

Такимъ образомъ въ теченіи четырехъ лѣтъ (1329–1333) въ Великокняжеской Москвѣ было построено четыре каменныхъ храма (въ томъ числѣ одинъ предѣльный) и каждый изъ нихъ строился въ одно лѣто не болѣе четырехъ мѣсяцевъ.

Одно это обстоятельство даетъ уже свидѣтельство, что храмы были не велики и образцомъ ихъ можетъ служить существующій до сихъ поръ храмъ Спаса на Бору, нынѣ во дворѣ Новаго дворца, о которомъ хотя и есть свидѣтельство Лѣтописи, что онъ вновь построенъ въ 1527 г. и съ предѣлами, но, по всему вѣроятію, это свидѣтельство относится только къ постройкѣ предѣловъ съ южной его стороны, главный же храмъ по своимъ очень малымъ» размѣрамъ напоминаетъ первоначальную постройку при Иванѣ Даниловичѣ Калитѣ.

Всѣ такія постройки обнаруживали значительную бѣдность Московскаго князя и вообще бѣдность всего населенія Суздальской Земли, столько разъ опустошенной Татарскими нашествіями изъ конца въ конецъ. Теперь уже не было возможности вел. князю создавать такіе храмы, какъ былъ воздвигнутъ при Андреѣ Боголюбскомъ въ маленькомъ же Владимірѣ великолѣпный дивный Успенскій Соборъ.

Въ Твери, успѣвшей обогатиться раньше, чѣмъ Москва, каменный храмъ во имя Спаса заложенъ еще въ 1280 г. и окончень въ 1290 г., а въ 1292 г. украшенъ стѣнописью. Судя по употребленному времени на его постройку, это былъ храмъ болѣе обширный, чѣмъ даже Московскій соборный храмъ Успенія, Москва съ малыми средствами могла строить изъ камня только малые храмы, которые оставались ея украшеніемъ почти цѣлыя полтораста лѣтъ.

Но кромѣ упомянутыхъ каменныхъ храмовъ, въ городѣ Кремлѣ не мало было храмовъ деревянныхъ, о количествѣ которыхъ мы узнаемъ изъ лѣтописныхъ извѣстій о пожарахъ.

Какъ только Москва стала устроиваться твердымъ гнѣздомъ, такъ и начались пожары, происходившіе и отъ несчастныхъ случаевъ, и, вѣроятно, также и отъ злодѣйскихъ поджоговъ. Въ теченіи 13 лѣтъ случилось четыре большихъ пожара, о чемъ, какъ бы съ недоумѣніемъ и намекомъ, отчего они могли происходить, замѣтилъ и лѣтописецъ. Первый пожаръ случился 3 мая 1331 г., при чемъ лѣтописецъ впервые наименовалъ: погорѣлъ городъ Кремникъ, Кремль. Второй пожаръ былъ въ 1335 г. Третій – въ 1337 г. іюня 13, когда сгорѣло 18 церквей, а Новгородскій лѣтописецъ къ этому присовокупляетъ, что тогда вся Москва погорѣла, послѣ чего случился сильный дождь, такъ что все спрятанное въ погребахъ или вынесенное на площадяхъ, «все потопло что было гдѣ выношено отъ пожара».

Это свидѣтельство любопытно въ томъ отношеніи, что, стало быть, Новгородцы были свои люди въ Москвѣ и заносили въ свою лѣтопись даже такія обстоятельства, о которыхъ другія лѣтописи совсѣмъ не упоминаютъ. Второй пожаръ Москвы, случившійся въ 1335 г., записанъ только въ одной Новгородской лѣтописи [55]55
  "Того же лѣта, по грѣхомъ нашимъ, бысть пожаръ въ Руси: погорѣлъ городъ Москва, Вологда, Витебскъ и Юрьевъ Нѣмецкій весь погорѣлъ». Это вмѣстѣ съ тѣмъ указываетъ, какъ торговые люди хорошо знали, что дѣлалось во всѣхъ городахъ, куда заходили ихъ неутомимые торги.


[Закрыть].

Четвертый большой пожаръ случился черезъ два-три года послѣ кончины Ивана Даниловича, при его сынѣ Симеонѣ, 31 мая 1343 г., когда также погорѣлъ весь городъ, однѣхъ церквей сгорѣло 28, по другимъ свидѣтельствамъ только 18.

Число церквей должно указывать и на численность городского населенія, которое, кромѣ Великокняжескаго двора, состояло главнымъ образомъ изъ сословія дружины и богатыхъ гостей-купцовъ, имѣвшихъ какъ тѣ, такъ и другіе значительные достатки и потому строившихъ и на своихъ дворахъ особые домовые храмы. Одинъ изъ такихъ храмовъ, какъ увидимъ, оставался въ Кремлѣ до послѣднихъ годовъ ХVІІІ ст., именно Воздвиженіе во дворѣ Головиныхъ.

Что касается пожаровъ, то необходимо припомнить, что они бывали особенно часты въ тѣ годы, когда политическая сила Москвы обнаруживала свое неуклонное возрастаніе, конечно, всегда сопровождаемое обидами и насиліемъ для тѣхъ, кто не хотѣлъ идти по слѣдамъ московской политики, крѣпко державшей въ своихъ рукахъ идею государственнаго единенія. Очень замѣтно, что пожары, это періодическое выжиганіе Москвы, совершались въ извѣстныхъ случаяхъ изъ ненависти и мести.

У оскорбленныхъ и обездоленныхъ людей, какихъ не мало могло явиться при первомъ усиленіи Москвы, пожаръ былъ единственнымъ самымъ удобнѣйшимъ средствомъ нанести обидчику и насильнику желанное возмездіе. Вотъ почему періодическіе пожары при первоначальномъ устройствѣ города Москвы въ княженіе Ивана Калиты, а потомъ въ государствованіе Ивана Третьяго, когда происходило еще болѣе сильное и болѣе богатое переустройство города, ряды такихъ пожаровъ невольно останавливаютъ вниманіе изслѣдователя и заставляють отыскивать, раскрывать ихъ причины въ тѣхъ обидахъ, какими особенно было богато время Ивана Третьяго. Горѣла Москва и отъ воли Божіей, и отъ воли обиженныхъ ею людей и по правдѣ, и по неправдѣ.

Заботливо устроивая свой родной городъ и утвердивъ въ немъ каменными храмами вѣковѣчныя мѣста и донынѣ существующихъ главнѣйшихъ зданій Кремля, Иванъ Калита года за два, по другимъ свидѣтельствамъ за 4 мѣсяца, до своей кончины, 25 ноября 1339 г., заложилъ градъ Москву дубовый, который былъ срубленъ тою зимою и оконченъ великимъ постомъ 1340 г., когда 31 марта послѣдовала и кончина строителя [56]56
  П. С. Л. ПИ, 79 и Никон.; Кар. IV, пр. 318. По другимъ лѣтописямъ онъ скончался въ то же число 1341 г. П. С. Л. I, 230. Княжилъ 18 лѣтъ, слѣд. съ 1323 г., когда Юрій Дан. ушелъ на погибель въ Орду (П. С. Л. V, 222).


[Закрыть].

Поздніе лѣтописцы къ этому присовокупляютъ: «Такоже и посады въ ней (въ Москвѣ) украсивъ и слободы, и всѣмъ утверди» [57]57
  Описаніе Рукоп. Сборниковъ Имп. Публ. Библ., Бычкова I, 154.


[Закрыть].

При постройкѣ Новаго дворца и его отдѣльныхъ апартаментовъ со стороны рѣчки Неглинной были найдены остатки упомянутыхъ дубовыхъ стѣнъ, состоявшіе изъ большихъ дубовыхъ деревъ, толщиною въ отрубѣ почти въ аршинъ, наполовину уже истлѣвшихъ и лежавшихъ въ землѣ на протяженіи болѣе семи саженъ (22 арш.) и въ разстояніи отъ стѣны Кремля на три слишкомъ сажени [58]58
  Описаніе Новаго Императорскаго дворца въ Кремлѣ Московскомъ, А. Вельтманъ. М., 1851 г., стр. V.


[Закрыть].

Какое пространство занималъ этотъ дубовый Кремникъ, на это мы не встрѣтили свидѣтельствъ ни въ лѣтописяхъ, ни въ другихъ письменныхъ памятникахъ. Но по нѣкоторымъ указаніямъ можемъ съ вѣроятностью предполагать, что его предѣльная линія съ восточной стороны на ровной площади доходила до Малаго (Николаевскаго) дворца со включеніемъ мѣстности самаго дворца и Чудова монастыря. При обновленіи дворца въ 1874 году ва его дворѣ, по направленію къ его воротамъ, подъ слоями жилаго мусора материкъ оказывался на глубинѣ отъ 9 и до 13 арш., что явно свидѣтельствовало, что здѣсь въ древнее время проходилъ глубокій ровъ, направлявшійся къ Москвѣ-рѣкѣ подъ гору на Подолъ вблизи существующей церкви Константина и Елены, гдѣ на Подолѣ и въ ХVІІ ст. пролегала особая улица между старинными боярскими дворами и стоявшими тамъ церквами. Въ то время одна изъ этихъ церквей во имя Рождества Богородицы обозначалась что на Трубѣ, слѣд. стояла какъ можно полагать надъ древнимъ рвомъ, который потомъ былъ обдѣланъ трубою для стока съ площади весеннихъ и дождевыхъ водъ. Эта труба проходила и подъ Кремлевскою стѣною къ Москвѣ-рѣкѣ.

Съ западной, то-есть съ С. 3. стороны, по теченію Неглинной, межа дубоваго города оканчивалась у грота въ Александровскомъ саду или съ внутренней стороны у главныхъ воротъ Арсенала, противъ улицы Никитской. Именно эта Никитская улица, не имѣющая теперь своего продолженія въ Кремль, должна указывать, что нѣкогда она служила большою дорогою отъ Волока-Ламскаго, откуда шелъ торговый путь изъ Новгорода къ древнему Москворѣцкому торговому пристанищу, въ первое время существовавшему еще на Подолѣ самаго Кремля, почему и дорога пролегала возлѣ восточной стѣны Кремника.

Съ южной стороны по теченію Москвы-рѣки дубовый городъ оканчивалъ свою межу надъ упомянутымъ рвомъ или трубою XVII ст., противъ которыхъ направлялась изъ Замоскворѣчья также нѣкогда большая дорога Ордынская, превратившаяся въ улицу Большую Ордынку. Эта дорога подходила къ берегу рѣки прямо противъ низменной подольной части Кремля, гдѣ стоитъ церковь Константина и Елены и гдѣ, какъ упомянуто, существовало древнѣйшее торговое пристанище Москвы, передвинувшееся впослѣдствіи къ теперешнему Москворѣцкому мосту.

Со стороны теперешнихъ Никольскихъ воротъ или отъ С. Востока стѣна дубоваго Кремника направлялась черезъ Арсеналъ къ Чудову монастырю и Малому дворцу, гдѣ, какъ упомянуто, открыты были слѣды древняго рва. Предположительно таковъ былъ объемъ дубоваго города Москвы.

Иванъ Калита въ теченіи своего не особенно долговременнаго княженія настолько успѣлъ устроить городъ Москву въ ея строительныхъ частяхъ, что его наслѣдникамъ оставалось продолжать его дѣло уже только съ художественной стороны, какъ это и было выполнено его сыномъ Симеономъ Гордымъ. Повидимому, послѣдній пожаръ, истребившій не то 18, не то 28 церквей, не распространился на новые каменные храмы, или же не повредилъ ихъ значительно, потому что на другой же годъ (1344) эти каменные храмы не только были обновлены, но ихъ стали украшать и стѣнописаніемъ.

Иконописному художеству въ Москвѣ начало могъ положить еще митрополитъ Петръ, самъ хорошо знавшій это художество оставившій въ Успенскомъ соборѣ икону Богоматери своего письма, именуемую Петровскою, которая, какъ великая святыня Москвы, въ ознаменованіе святой охраны, всегда выносилась въ крестныхъ ходахъ вокругъ города.

Но главнымъ насадителемъ иконописнаго художества въ Москвѣ былъ преемникъ св. Петра, митрополитъ Ѳеогностъ. При немъ, несомнѣнно по его призыву, появились въ Москвѣ Греческіе иконописцы, которые своимъ мастерствомъ и основали въ Москвѣ знаменитую впослѣдствіи школу этого художества, послужившую образцомъ даже и для послѣдующихъ вѣковъ. Греческіе мастера въ 1344 г. украсили стѣнописью, подписали митрополичью соборную церковь Успенія, окончивъ работу въ одно лѣто. А вел. князь Симеонъ Иван. тоже повелѣлъ росписать у своего двора церковь Архангела Михаила, несомнѣнно въ память своего отца, въ ней погребеннаго. Этотъ храмъ росписывали Русскіе иконники, старѣйшинами и начальниками у которыхъ были Захарій, Деонисій, Іосифь и Николай. Въ то лѣто эти мастера не успѣли докончить стѣнописанія, «и половины не подписаша», по случаю обширности храма и мелкаго письма.

Въ слѣдующемъ 1345 г. и вел. княгиня Анастасія (Августа, Литовка), супруга вел. князя Симеона, также пожелала украсить стѣнописью монастырскую церковь Спаса на Бору, гдѣ въ тотъ родъ по кончинѣ своей и была погребена. И здѣсь работали Русскіе же мастера, у которыхъ старѣйшинами были Гойтанъ [59]59
  Гойтанъ почему-то названъ Карамзинымъ (IV, 172) иностранцемъ. Къ этому г. Иловайскій (II, 39) прибавилъ, что «судя по имени, едва ли не былъ этотъ Гойтанъ выходцемъ изъ юго-западной Руси, можетъ быть, привезенный или вызванный оттуда первою супругою Симеона Литовско-Русскою княжною. И самый Петръ митрополитъ, родомъ Волынецъ, искусный въ иконномъ письмѣ, покровительствовалъ развитiю этого искусства въ Москвѣ и призыву мастеровъ изъ юго-западной Руси». Карамзину, повидимому, имя Гойтанъ доказалось иностраннымъ, а оно давнее Русское слово, означающее снурокъ, на которомъ носили кресты тѣльники, стало быть, это было только простое прозвище иконописца. По назначенію и усердію супруги Симеона онъ росписывалъ церковь Спаса въ качествѣ старѣйшины, при чемъ названъ ученикомъ Грековъ, а главное Русскимъ родомъ (Ник. III, 181. Кар. IV, пр. 372).


[Закрыть], Семенъ и Иванъ, ученики Грековъ, какъ обозначилъ ихъ лѣтописецъ.

Затѣмъ было приступлено къ стѣнописанію и въ церкви Іоанна Лѣствичника. Работы во всѣхъ, этихъ церквахъ были окончены уже въ 1346 г.

Но зарождавшаяся Москва водворила у себя не одно иконописное художество, она завела у себя и колокольное литье. Въ этомъ 1346 г. вел. князь Симеонъ съ братьями Иваномъ и Андреемъ, значитъ на общій братскій счетъ, слили три колокола большихъ и два меньшихъ. Лилъ ихъ мастеръ Борисъ Римлянинъ, который еще въ 1342 г. уже слилъ колоколъ великій (вседневный) въ Новгородѣ къ св. Софіи по повелѣнію владыки Новгородскаго Василія, призвавшаго для этого дѣла мастеровъ изъ Москвы и во главѣ ихъ упомянутаго Бориса, человѣка добра (по мастерству), замѣчаетъ лѣтописецъ. Русское имя Борисъ обнаруживаетъ, что Римлянинъ былъ уже православнымъ.

Такимъ образомъ и богатый и знатный Новгородъ, процвѣтавшій торговлею, воспользовался художествомъ колокольнаго литья все-таки изъ Москвы, успѣвшей начать самостоятельную независимую работу и на этомъ поприщѣ народнаго развитія.

Художники Греки появились въ ней съ митрополитомъ Ѳеогностомъ, который самъ былъ родомъ Грекъ и несомнѣнно призвалъ къ своему двору мастеровъ различныхъ художествъ, какихъ недоставало въ Русской странѣ.

Художники Итальянцы появились въ Москвѣ по случаю торговыхъ сношеній съ южными Черноморскими краями, особенно съ Сурожемъ и съ Генуэзскою Кафою, съ тамошнимъ богатымъ торгомъ. О прибывшихъ въ Москву гостяхъ – Сурожанахъ лѣтописцы упоминаютъ подъ 1356 г. Но по всему вѣроятію и раньше этого года Генуэзскіе торговцы уже хорошо знали дорогу въ Москву, такъ какъ сѣверный торгъ, направлявшійся прежде, до XIII ст., на Кіевъ по Днѣпру, теперь измѣнилъ это направленіе и шелъ уже черезъ Москву по Дону, чему еще до нашествія Татаръ очень способствовали именно тѣ же Итальянскіе генуэзскіе торги, сосредоточившіе свои дѣла въ устьяхъ Дона и въ Крымскихъ городахъ Сурожѣ и Кафѣ. Сурожцы въ качествѣ Итальянскихъ торговцевъ упоминаются въ 1288 г. по случаю кончины Волынскаго князя Владиміра Васильковича, когда по немъ во Владимірѣ Волынскомъ плакали Нѣмцы, Сурожцы, Новгородцы и Жидове.

Надо вообще замѣтить, что первая Москва, какъ только начала свое историческое поприще, по счастливымъ обстоятельствамъ торговаго и именно итальянскаго движенія въ нашихъ южныхъ краяхъ, успѣла привлечь къ себѣ, повидимому, особую колонію Итальянскихъ торговцевъ, которые подъ именемъ Сурожанъ вмѣстѣ съ Русскими заняли очень видное и вліятельное положеніе во внутреннихъ дѣлахъ Великокняжеской столицы и впослѣдствіи много способствовали ея сношеніямъ и связямъ съ Итальянскою, Фряжскою Европою. Къ концу XV вѣка эти связи завершились весьма важнымь событіемъ – бракосочетаніемъ Іоанна III съ Софьею Палеологъ, устроеннымъ непосредственно одними Итальянцами и еще съ большею силою водворившемъ въ Москвѣ Фряжское вліяніе не только въ политикѣ, но главнымъ образомъ въ области разнаго рода художествъ.

Однако участь Русскаго художническаго развитія въ теченіи всей нашей древней Исторіи была очень бѣдственна, постоянно встрѣчая неодолимыя препоны въ нашемъ же древнемъ коснѣніи, которое цѣлые вѣка заставляло насъ обитать въ деревяннъіхъ городахъ, молиться въ деревянныхъ храмахъ, благо дремучіе и непроходимые лѣса доставляли дешевыя средства для скорѣйшаго устройства жилищъ и укрѣпленія городовъ. А дерево постоянно съѣдалъ вольный огонь безъ остатка. Съ деревомъ погибало все, и богатое, и бѣдное въ обстановкѣ быта. Цѣлыя столѣтія надъ Русскою землею изъ конца въ конецъ ходилъ неустанно Божій батогъ, Божій бичъ съ страшнымъ именемъ пожара.

Москва только что устроилась послѣ четвертаго великаго пожара и вотъ, спустя толъко 10 лѣтъ, въ 1354 году она опять горитъ: погорѣлъ Кремникъ весь, церквей сгорѣло 13. Затѣмъ, спустя еще 10 лѣтъ, въ 1365 г., снова «загорѣся городъ Москва оть (церкви) Всѣхъ Святыхъ съ верху (рѣки Москвы) отъ Черторьи (такъ прозывался глубокій оврагъ и ручей у нынѣшнихъ Пречистенскихъ воротъ) и погорѣ Посадъ весь и Кремль и Заречье». Эта церковь стояла близь новаго храма Христа Спасителя, почти на томъ мѣстѣ, гдѣ нынѣ сооружается памятникъ Императору Александру III.

Страшное было это лѣто! «Было тогда знаменіе на небеси, солнце являлось аки кровь а по немъ мѣста черны, и мгла стояла съ поллѣта, и зной и жары были великіе, лѣса и болота и земля горяше, рѣки пересохли и былъ страхъ и ужасъ на всѣхъ людяхъ и скорбь великая».

Пожаръ Москвы въ этотъ сухменъ и зной великій сопровождался сильною бурей и вихремъ, разносившимъ за 10 дворовъ головни и бревна съ огнемъ, такъ что не было возможности гасить: въ одномъ мѣстѣ гасили, а въ десяти загоралось и никто не успѣвалъ спасать свое имѣніе, – огонь все поѣдалъ. Въ два часа времени весь городъ погорѣлъ безъ остатка. Такъ этотъ пожаръ и прослылъ-отъ Всѣхъ Святыхъ «Всесвятскій пожаръ». Прежде таковъ пожаръ не бывалъ, замѣтилъ лѣтописецъ.

Въ тотъ же годъ, очень вѣроятно, что послѣ пожара, митрополитъ Алексѣй по откровенію Божію заложилъ каменную церковь шестую въ городѣ, во имя Чуда Архангела Михаила въ Хонѣхъ съ мыслью основать здѣсь митрополичій монастырь.

Небольшая церковь была выстроена въ одно лѣто на восточномъ краю дубоваго города неподалеку отъ его стѣны, на мѣстѣ, гдѣ до того времени находился Царевъ Посолmскій дворъ или подворье Ордынскихъ пословъ. Очень вѣроятно, что митрополитъ Алексѣй, исцѣливъ отъ болѣзни царицу Тайдулу, выпросилъ у ней это мѣсто для учрежденія монастыря и конечно съ цѣлью выселить изъ Кремля татарскихъ пословъ.

Можно полагать. что эта каменная церковь построена на мѣстѣ прежней деревянной, сгорѣвшей во Всесвятскій пожаръ. На другой же годъ послѣ этого бѣдствія митрополитъ Алексѣй озаботился вмѣсто обгорѣвшихъ стѣнъ дубоваго города построить городъ каменный. По его совѣту и благословенію, не медля нимало, стали готовить камень, по всему вѣроятію въ подмосковныхъ Мячковскихъ и другихъ тамошнихъ каменоломняхъ; зимою 1366 г. возили его къ городу, а весною 1367 г. заложили городъ и началась постройка съ великимъ поспѣшеніемъ, для чего отовсюду собраны были во множествѣ мастера каменнаго дѣла. Причины такой торопливости по всему вѣроятію скрывались въ недобрыхъ вѣстяхъ со стороны враждебной Твери.

Пространство города въ это время было увеличено. Съ восточной стороны, къ торговой площади, оно было отодвинуто по крайней мѣрѣ саженъ на 30, къ теперешней линіи Кремлевской стѣны. Должно полагать, что и въ другихъ мѣстахъ городъ раздвинулся шире прежняго дубоваго. Выше упомянуто, что дубовыя стѣны стараго города находились уже въ чертѣ каменныхъ.

Поспѣшность, съ которою воздвигались каменныя стѣны, оправдалась на другой же годъ (1368-й), когда побуждаемый врагомъ Москвы, Тверскимъ княземъ, Литовскій князь Ольгердъ, недуманно, негаданно, внезапно явился подъ этими стѣнами со множествомъ своихъ полковъ. Москва успѣла только выжечь свой посадъ, дабы не дать врагу способовъ устроить изъ деревянныхъ строеній приметъ къ городу, то-есть своего рода мосты къ его сгѣнамъ. Литовскіе полки стояли около города трое сутокъ, но взать его не могли. Въ окрестностяхъ Ольгердъ произвелъ великое опустошеніе, пожегъ остатки посада, монастыря, церкви, попалилъ села и волости, пограбилъ всякое имущество и даже отогналъ съ собою всю скотину. Это было первое зло Москвѣ отъ Литвы, то-есть въ сущности отъ Твери, съ которою борьба не утихала, а все болѣе разгоралась.

Со временъ Ивана Калиты цѣлыя сорокъ лѣтъ Москва наслаждалась общеземскою тишиною и теперь поплатилась за свои грѣхи противъ Твери.

Спустя два года Ольгердъ, опять побуждаемый Тверскимъ княземъ, снова явился подъ каменною Москвою (6 декабря 1370 г.), стоялъ безъ успѣха 8 дней, наконецъ началъ просить мира, даже вѣчнаго мира, но получилъ только перемиріе до Петрова дня будущаго года. Онъ, защищая Тверь, тянулъ для своихъ выгодъ и къ Москвѣ, желая выдать дочь свою Елену за князя Владиміра Андреевича, что и устроилось въ 1372 г.

Такимъ образомъ, каменная твердыня Москвы очень помогла Московскому княжеству устоять противъ нападеній Твери и удержать въ своихъ рукахъ и Великокняжескую власть.

Если всѣ наши лѣтописцы почитали какъ бы своимъ долгомъ упоминать о постройкѣ каменныхъ церквей, находя такіе случаи не совсѣмъ обыкновенными, то постройка каменнаго города, какъ случая въ то время рѣдчайшаго, должна была произвести въ народѣ большое впечатлѣніе именно въ пользу Москвы, въ пользу ея политическаго могущества. Каменныя стѣны у самихъ Москвичей подняли, возвысили чувство независимости и стойкости въ борьбѣ съ врагами, укрѣпили вѣрованіе въ непобѣдимую силу Московскаго великаго князя, въ самомъ князѣ укрѣпили самодержавное направленіе его отношеній къ другимъ князьямъ; говоря вообще, каменныя стѣны города породили въ населеніи естественное чувство твердой опоры и безопасности, когда вокругь стояла нескончаемая вражда и усобица. Вообще можно сказать, что каменныя стѣны Москвы явились тою славною опорою, которая тотчасъ же обозначила крутой и прямой поворотъ къ идеямъ государственнаго единенія, такъ что черезъ десятокъ лѣтъ это единеніе достославно выразилось сборищемъ въ Каменной Москвѣ всенародныхъ полковъ для похода на Куликово Поле. Но еще прежде, въ 1375 году, оно не первый разъ выразилось тѣмъ, что въ походѣ на Тверскаго князя, какъ на главнаго сопротивника Московскимъ цѣлямъ, собрались подъ предводительствомъ Московскаго князя всѣ удѣльные князья со включеніемъ Новгорода; вся Русская земля въ ея Московской области возстала на Тверскаго слушника, крѣпкаго и горячаго борца за свои Тверскія цѣли.

Лѣтописецъ замѣтилъ государственное значеніе каменныхъ стѣнъ и въ своей книгѣ обозначилъ его такими словами: «Князь Великій Дмитрій Ивановичь заложи градъ Москву камену и начаша дѣлати безпрестани; и всѣхъ князей Русскихъ привожаше подъ свою волю, а которые не повиновахуся волѣ его, и на тѣхъ нача посягати»

Однако чѣмъ сильнѣе становилась Москва, благодаря своимъ каменнымъ стѣнамъ, тѣмъ грознѣе собирались надъ нею тучи и Русской и Татарской вражды. Небесныя знаменія сулили ей да и всему народу страшныя бѣдствія. Еще въ 1370 г., въ годъ второго Ольгердова нашествія, осенью и зимою, являлись на небѣ кровавые столпы (сѣверное сіяніе), все небо являлось кровавымъ, такъ что и снѣгъ видѣлся кровавымъ и люди ходили красные, аки кровь, и хоромы представлялись какъ бы въ крови. «Се же проявление, замѣчаетъ лѣтописецъ, проявляетъ скорбь великую и хотящу быть ратныхъ нашествіе и кровопролитіе и междуусобныя брани, еже и бысть». А лѣтомъ 1371 г. проявилось знаменіе въ солнцѣ: «явились на немъ мѣста чорны, аки гвозди, и почти два мѣсяца стояла по землѣ великая непроглядная мгла, нельзя было и за двѣ сажени видѣть человѣка въ лицо; птицы не видѣли летать, ударялись о головы людей, падали на землю и ходили толькопо землѣ; звѣри, не видя свѣту, ходили по селамъ и по городамъ, мѣшаясь съ людьми, медвѣди, волки, лисицы и пр. звѣри. Сухмень былъ необычайный, зной, жаръ; хлѣбъ и трава погорѣло, озера и болота пересохли, лѣса и боры и высохшія болота горѣли, насталъ голодъ велій».

Во всѣ семидесятые годы мало-по-малу скоплялась великая гроза Мамаева и разразилась его нашествіемъ въ 1380 году. Въ это время Москва впервые явилась уже не княжествомъ, а самымъ Государствомъ, успѣвши на общее дѣло собрать народъ на Куликово Поле, гдѣ Татарской Ордѣ впервые данъ былъ богатырскій отпоръ. Однако такая борьба съ Татарами была еще не подъ силу разрозненной Русской Землѣ. Татаринъ Мамай побѣжалъ съ Куликова Поля безъ оглядки и погибъ; но на его мѣсто появился новый Татаринъ-Тохтамышъ. Онъ появился мстителемъ за разгромъ Орды, такъ какъ Мамаева дружина, перешедшая къ нему на службу, не могла забыть своего безславнаго пораженія на Куликовомъ Полѣ и повела новаго Мамая къ Москвѣ, чтобы улусника, Московскаго князя Дмитрія, какъ слѣдуетъ поустрашить и наказать за его враждебный подвигъ противъ Орды. Тохтамышъ все-таки побаивался Московской силы и именно того единенія, съ которымъ Москва стала на Куликовомъ Полѣ. Теперь этого единенія уже не было. Услыхавши походъ Тохтамыша, великій князь началъ было собирать ратныхъ и хотѣлъ идти противъ врага, но отовсюду встрѣтилъ въ князьяхъ и боярахъ разньство и распрю, еще же и оскудѣніе воинства. Отъ Мамаева побоища оскудѣла вся Русская Земля, говоритъ лѣтописецъ. Великій князь удалился къ Костромѣ, Владиміръ Андреевичъ къ Волоку, все-таки для сбора ратныхъ, какъ всегда бывало въ такихъ случаяхъ.

Москва осталась безъ руководителя и попечителя, какъ разсказываетъ единственный въ этомъ случаѣ лѣтописный свидѣтель, особая повѣсть о нашествіи Тохтамыша, составленная по-видимому церковникомъ, не знавшимъ всѣхъ настоящихъ обстоятельствъ событія. Въ этой повѣсти Москвичи являются глупыми малолѣтними дѣтьми, чего по здравому разсудку невозможно допустить.

Удаляясь изъ Москвы, великій князь необходимо долженъ былъ устроить осадное положеніе города и оставить начальство кому-либо изъ бояръ, тѣмъ болѣе, что въ городѣ оставались, какъ указываетъ одинъ лѣтописецъ, и великая княгиня Евдокія и митрополитъ Кипріанъ. Повѣсть главнымъ образомъ описываетъ только возмущеніе черни и совершившееся неизобразимое бѣдствіе, упоминая по именамъ о погибели двухъ архимандритовъ и одного игумена и ни слова не сказывая о томъ, былъ ли кто въ городѣ изъ боярской среды, въ качествѣ ли начальника или въ качествѣ обывателя. Внезапно появляется какой-то внукъ Ольгерда, Литовскій днязь Остѣй, который и устроиваетъ должный порядокъ среди взволнованнаго народа. Откуда онъ появился, по какому случаю сталъ руководителемъ обороны, объ этомъ повѣствователь ничего не знаетъ.

Когда пронеслась страшная вѣсть о походѣ Тохтамыша, окрестный народъ толпами повалиль въ городъ за каменныя стѣны, сѣсть въ осаду, какъ тогда говорили, неся съ собою всякое имущество, что кому было дорого. Сбѣжались въ городъ крестьяне изъ окрестныхъ волостей, люди иныхъ городовъ, которыхъ застала у Москвы эта напасть, и свои люди, бояре, сурожане, суконники и прочіе купцы, и архимандриты, игумены изъ монастырей, протопопы и попы отъ загородныхъ посадскихъ церквей, вообще приходское духовенство, а также и монашество, всякiй возрастъ и полъ, и съ младенцами.

Затѣмъ посады всѣ вокругъ города были пожжены, стало все чисто, ни одного тына или бревна не осталось. Это и въ Москвѣ и во всѣхъ городахъ всегда дѣлалось, дабы спасти городъ оть примета[60]60
  Приметъ составлялъ особый способъ приступа при осадѣ городовъ, всегда окруженныхъ по обычаю глубокимъ рвомъ. Чтобы подойти черезъ ровъ къ стѣнамъ города и зажечь его, требовалось соорудить своего рода мостъ. Когда въ 1489 году Московскіе воеводы осаждали на Вяткѣ городъ Хлыновъ, то велѣли всей рати готовить приступъ и приметъ, каждому человѣку по беремени смолъ да бересть, да на 50 человѣкъ по двѣ сажени плетеня, и къ городу плетени поставляли (Устюж. Лѣтоп. 167).


[Закрыть].