Текст книги "Дом солдатской славы"

Автор книги: Иван Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– А это вот газеты, старший лейтенант Авагимов ветел организовать читку, – протягивая мне сверток, пояснил Сабгайда.

Как ни тяжело было, а к газетам бойцы потянулись сразу, хотелось узнать, что происходит на фронтах.

В сообщении от Советского информбюро говорилось, что наступление противника на всех участках приостановлено, а на улицах Сталинграда идут тяжелые кровопролитные бои.

– Знаете, товарищ сержант, – обращаясь Иващенко, заговорил Свирин. – Трудно нам держаться, может быть, ещё тяжелее будет, а вот когда знаешь, что в стране происходит, оно и на душе поспокойней.

– Ты кажешь правду, Иван Тимофеевич, – отозвался Глущенко. – Газета як чоловик все расскаже, дэ що робится на билом свити.

– Газетой сыт не будешь, а вот если бы ты принес термос с кашей оно бы куда веселей было, – отозвался дремавший Дымба.

– Ты только и думаешь, как бы поесть да поспать, а на остальное тебе наплевать, – сказал Рамазанов.

– Да разве я только о себе беспокоюсь. Обо всех.

– Знаем, как вы с Бахметьевым беспокоитесь о других. Ходите да ноете, скуку на других нагоняете. По-вашему, Сталинград немцам сдать, а самим за Волгу бежать, – с упреком заметил Павлов.

Остаток ночи и день мы снова посвятили подземным работам. Теперь все бойцы понимали, насколько необходима нам новая огневая точка, и работали, не считаясь с усталостью.

Весь день на соседних участках шли ожесточенные бои. Наш дом подвергался систематическому обстрелу из минометов и пулеметов. Угол здания за этот день был разрушен еще больше.

А пока снаружи грохотали разрывы, Рамазанов и Александров возились в подвале возле котла. После долгих усилий им удалось сбить муфту, соединяющую котел с нижней подводящей трубой, и показалась влага.

– Есть вода! – радостно закричал Рамазанов.

В заранее приготовленную посуду потекла темно-коричневая ржавая жидкость. Ею заполнили два больших оцинкованных бака, а остальную воду отдали жителям. Они тоже налили полные ведра, кастрюли и бачки. Воду эту мы потом пропускали через вату и марлю и, когда она становилась желтоватой, употребляли для питья и приготовления пищи.

Не лучше было и с продуктами. Ели в основном пшеницу, которую варили целиком или истолченную. Кроме этого, бойцы осмотрели на всех этажах ящики, корзины, сундуки. Удалось собрать немного фасоли, крупы, соли. Из всех этих запасов и готовилась в большой кастрюле пища для гарнизона.

В те дни никто из нас об отдыхе и не думал. Днем мы сдерживали бешеные порывы вражеских атак, а ночью занимались совершенствованием своих позиций.

Однажды в полночь, когда все были заняты работой, ко мне прибежал Рамазанов и сообщил, что Дымба и Бахметьев, работавшие на подземном ходу, куда-то исчезли.

– Павлов с Вороновым уже их разыскивают, а я пришел вам доложить, – отрапортовал ефрейтор. Направляясь в западный отсек, мы издали услышали, как Воронов пробирает самовольников.

– Продукты, говорят, искали, товарищ лейтенант, а сами спать завалились под лестницей, – доложил пулеметчик.

Этот случай взбудоражил весь гарнизон. В адрес нарушителей посыпались справедливые упреки и возмущение товарищей. Особенно разошелся Глущенко. Мы еще не видели его таким взволнованным, как в этот раз.

Я не мог придумать, какие меры воздействия можно еще применить к этим бойцам в наших условиях и решил просить Наумова забрать их из нашего гарнизона. Пусть нас останется меньше, зато на каждого можно положиться и надеяться.

С самого утра на нашем участке противник возобновил атаки. Артиллерийский и минометный огонь фашистов полностью разрушил западную торцовую часть нашего здания. Лишь в полдень, когда пошел сильный дождь, на участке настало затишье, и мы опять приступили к оборонительным работам.

К вечеру подземный ход, наконец, был готов, Мы заложили наружные двери подвального бензохранилища, проделали амбразуру и поставили ручной пулемет. Теперь Республиканская улица была под обстрелом.

Между углом дома и новой огневой точкой мы вывели на поверхность земли отверстие. Днем оно прикрывалось листом железа, а ночью в нем дежурило боевое охранение.

Впервые за двое суток бойцы получили возможность немного вздремнуть.

Дымбу и Бахметьева назначили на дежурство в первую смену сразу после ужина. Одного у дверей первого подъезда, а другого – у цокольного окна третьего отсека. Эти посты были менее ответственными, чем остальные.

В двенадцатом часу ночи я оставил за себя Павлова, а сам с Сабгайдой отправился к командиру роты Наумову. Выслушав мой доклад и просьбу, он спросил:

– Что же вы не могли пробрать Дымбу и Бахметьва так, чтобы они прочувствовали?

– Ничего не помогает, товарищ старший лейтенант, мы уже их наказывали и по-хорошему убеждали, а для них все нипочем. Они говорят – хуже того, что есть, не будет.

– Нет! На фронте для них может быть и хуже, – с гневом пояснил ротный и тут же спросил: – Сколько вас останется в гарнизоне без них?

– Со мной одиннадцать человек.

– Маловато. Но что ж, у нас тоже не густо, – Наумов немного подумал, потом сказал:

– Ладно, посылайте сюда, а вам пока в замену ничего не дам, держитесь своими силами.

– А как насчет минометов и связи, вы же обещали?

– Помню и знаю, но пока не могу. Получим пополнение, обязательно пару минометов пришлю, а насчет связи говорил с командиром батальона, он пообещал на днях выкроить для вашего гарнизона телефонный аппарат.

Возвращаясь к себе в дом, мы прихватили с пол-ящика автоматных патронов и с десяток гранат. Не отказались и от газет, предложенных командиром роты, хотя они и были за прошлые дни.

В гарнизоне было все в порядке. Не откладывая до завтра, я тут же распорядился откомандировать к Наумову Дымбу и Бахметьева. Узнав об этом, гвардейцы облегченно вздохнули.

Проснувшись около двух часов ночи, я решил подменить Павлова, дежурившего по гарнизону. В подвал доносилась артиллерийская стрельба, гул летавших по ночам «кукурузников» (так фронтовики любовно прозвали прославленные самолеты По-2).

– Соседи горят, – сообщил, улыбаясь, Павлов.

– Какие соседи? – не понял я.

– Фрицы в военторге. «Кукурузники» как раз по ним угадали, спать фашистам не дают.

Я посмотрел в оставленное для наблюдения окошко. Здание военторга горело, в пламени потрескивали патроны. Из огня выскакивали и бежали к развалинам одиночные фигурки гитлеровцев. Судя по их немногочисленности, значительная часть фашистов погибла в пожаре. Вспомнились слова Бахметьева: «Если дом загорится, нам здесь не усидеть». Горит здание военторга, так же может заполыхать и наш дом. Что же предпринять на такой случай?

Близость нашего дома к расположению противника исключала возможность бомбежки с больших и малых высот. Только наши бесстрашные По-2 умели точно послать свои бомбовые удары в цель. Немецкие же летчики, опасаясь промахнуться и попасть в своих, нас не бомбили. Но ведь дом мог загореться и от попадания артиллерийских снарядов. Как тогда сохранить людей и удержать позицию?

После долгого размышления я принял решение вынести часть огневых средств через подземные ходы наружу. И это дело нельзя было откладывать.

В коридоре первого этажа у ручного пулемета стоял Глушенко.

– Виноват, товарищ лейтенант, не заметил, як ви пидошлы, – смутился он. – Да, по правде казать, я ридко оглядываюсь. Сзади пидходят тильки свои, а вот оттуда можно ожидать неприятеля.

– Лишь бы хорошо наблюдали за врагом да не уснули…

– Насчет этого вы не биспокийтесь. Я вам вот як кажу: як що спящим на посту меня застанете пристрелите на мис щоб бильше не проснувся Но уверен, що уснуть на посту – ни, таку подлость я николы не сделаю.

От Глушенко я отправился к боевому охранению, которое мы всегда выставляли на ночь в отверстие подземного хода, между домом и наружным подвалом.

На посту стоял Сабгайда. Это был человек среднего роста, лет двадцати семи. За его плечами уже было несколько месяцев фронтовой жизни. С болью на сердце он отходил вместе с другими из-под Харькова к Сталинграду. Ведь совсем рядом, на том берегу Волги, родное село, там жена и сын. Сабгайда спустился и стал будить своего товарища.

– Вставай, Комалджан, – осторожно теребил он Тургунова.

– Опять ползут? – быстро поднимаясь, словно он и не спал, спросил солдат.

– Пока тихо, но могут полезть. Устал я, сон одолевает, вот и разбудил. Подежурь немного, а я прилягу, – пояснил Сабгайда.

– Хорошо! Давай, твоя ложись, а моя будешь на посту стоять, – на ломаном русском языке проговорил Тургунов.

Внешне он выглядел моложе своих двадцати семи лет. Дома у него, как и у многих других, осталась семья. По характеру Комалджан выделялся среди других бойцов гарнизона молчаливостью, в бою не терялся. От товарищей ничего не скрывал, выкладывал все, что было на душе.

Услышав мой шорох, Сабгайда окликнул:

– Кто идет?

– Что-нибудь заметили? – спросил я у него.

– Пока вроде спокойно, товарищ лейтенант. Вот только из-за «молочного дома» с полчаса назад шум мотора слышался. Вроде грузовик подходил. А правее трансформаторной будки сильный галдеж немцев слышен был.

– Хорошо. Отдыхай, а ты, Тургунов, наблюдай повнимательней да смотри не усни, а то на зорьке на сон потянет крепко.

– Зачем так говоришь, товарищ командир? Узбек Гургунов на посту не уснет. Он не будет плохой человек.

На рассвете оккупанты решили нас припугнуть:

– Внимание! Внимание! – послышался на площади голос фашистского диктора. Гитлеровцы установили за «молочным домом» репродуктор и горланили одно и то же: – В вашем распоряжении осталось несколько дней, и вы будете нашими доблестными войсками сброшены в Волгу, – захлебываясь, кричал немец.

– Брешешь, собака, нас не запугаешь! – злобно выругался Рамазанов.

– Вы только послушайте, как врут сволочи. Он орет, с ними вся Украина сотрудничает, а нас только в этом доме пять украинцев, – сказал Иващенко.

С утра на участке было тихо, и мы продолжали совершенствовать оборону.

В полдень рота гитлеровцев атаковала нас с северо-запада, но, потеряв десятка четыре солдат убитыми и ранеными, отступила. Раненные в этом бою, Воронов и Александров до последнего выстрела участвовали в отражении атаки фашистов. Их раны перевязала Нина, находившаяся все время рядом. После боя они умоляли не отправлять их в медсанбат.

– Не время сейчас по медсанбатам ходить, – доказывал Александров. – На ногах мы держимся крепко, оружие из рук не выпадает.

– А я со своим «максимом» расстанусь только тогда, когда руки и ноги не будут двигаться или убьют, – вторил Воронов.

Я смотрел на умоляющие лица двух гвардейцев, и во мне подымалась волна гордости за наших чудесных ребят. С такими богатырями Сталинград не покорится. И разве мог я не удовлетворить их просьбу?

Если бы меня спросили, кто из бойцов был самым отважным в прошедших боях, я не смог бы ответить. Каждый честно выполнял свой воинский долг. А примером для защитников дома служили коммунисты Александров и Иващенко.

Александров в бою был живым воплощением хладнокровия. Чем грознее складывалась обстановка, тем спокойнее становился этот человек. Но это было не напускное молодечество, не равнодушие к жизни, не бесшабашная удаль сорвиголовы. Он презирал смерть в минуты опасности, ибо в этом видел святую обязанность коммуниста-фронтовика. Многие бойцы, получив ранение, отказывались уходить в тыл. При этом они ссылались на коммуниста Александрова.

Человек иного характера, Иващенко тоже был отличным солдатом. Он умел найти к каждому бойцу особый подход, приободрить растерявшихся в трудную минуту, строго одернуть тех, кто хоть на секунду забывал о законах военной службы. В бою он был бесстрашен и беспощаден, как и Александров.

В последующие два дня атаки по-прежнему следовали одна за другой. Обстановка подчас накалялась до предела, огневые средства и бойцов приходилось часто перебрасывать туда, где создавалось угрожающее положение. От гвардейцев требовалась не только стойкость, решительность, но и солдатская сноровка, находчивость.

Как-то вечером фашисты обрушились внезапно. С той стороны, где в густых сумерках перед самыми окнами дома выросли фигуры захватчиков, дежурили бронебойщики Сабгайда и Тургунов. Противотанковые ружья здесь бесполезны, убьешь одного, другого, а десяток ворвется в дом. Не раздумывая, гвардейцы сразу пустили в ход противотанковые гранаты и бутылки «КС». К месту схватки прибежали автоматчики Якименко и Шаповалов. Бой продолжался недолго. Попытка гитлеровцев ворваться в дом внезапно обошлась для них недешево.

В полночь меня разыскал в западном отсеке Свирин. Он сообщил, что к нам пришли связисты.

В центральном подвале я увидел ординарца командира роты рядового Болдырева. С ним были еще двое. Один из них, сержант Думин, доложил:

– Связь тянуть будем, где вам удобнее аппарат поставить?

– Ненадежная эта связь будет… – заметил Воронов, недоверчиво поглядывая на аппарат, стоявший на столе, на катушки с проводами. – Вон как минами да снарядами долбит, к утру и кусков от провода не найдешь.

– Об этом не беспокойся. Сделаем так, что кусков собирать не придется, а связь будет надежной, – заверил Думин.

К утру от нашего дома к мельнице, в специально сделанных углублениях, тщательно прикрытых сверху глыбами кирпича и железа, тянулись четыре линии телефонного провода. Сколько было радости, когда в подвале послышался первый звонок стоявшего на столе аппарата. Связь с ротой была налажена.

Испытание мужества

В середине октября враг с новой силой перешел в решительное наступление.

В центральном подвале кто-нибудь, я или Павлов, дежурил у телефона. Командир роты Наумов постоянно звонил, запрашивал обстановку, предупреждал, что нужно быть каждую секунду готовым для отражения вражеской атаки.

Пулеметная стрельба слышалась где-то у берега реки за пивзаводом.

– Неужели фашистам удалось прорваться к Волге? – спрашивали бойцы друг друга.

– Трудно сказать, но трескотня где-то у берега, – неопределенно отвечал кто-нибудь из гвардейцев.

Поздно вечером в аппарате раздался приглушенный звонок. Павлов снял трубку:

– «Маяк» слушает. – Он передал трубку мне. – Вас командир роты вызывает.

Наумов сообщил: «Завтра пришлю пополнение, так что веселее вам будет», – и снова запросил обстановку.

После телефонного разговора с ротным я предложил Павлову:

– Пока тихо, ложись отдыхать.

Сержант поежился, шевельнул плечами и проговорил:

– Спать-то, по правде сказать, охота, да разве «они» дадут уснуть?

До призыва в армию Яков Федорович Павлов мечтал о самолетах, уж очень хотелось ему попасть в летную школу. Увлечение колхозного паренька учла призывная комиссия Валдайского военкомата и направила его в авиачасть.

Но случилось так, что его зачислили не в школу авиаспециалистов, а в хозяйственный взвод.

В 42-й гвардейский стрелковый полк Павлов пришел уже обстрелянным, бывалым сержантом. В третьем батальоне его назначили командиром стрелкового отделения. Несколько дней назад рота вела тяжелые бои и сильно поредела. Никого не осталось и в отделении Павлова. В шутку его прозвали тогда генералом без войска. Потом, когда рота отошла в здание мельницы, ему дали трех бойцов и послали разведать этот дом.

…В двенадцатом часу ночи на КП роты состоялось совещание командиров взводов. Наумов сообщил, что противник на нашем участке готовится к наступлению, подтягивает танки, артиллерию и пехоту.

Посматривая в мою сторону, ротный сказал:

– Командир батальона приказал ускорить подземные работы. К утру еще раз проверьте свои позиции, примите все меры к усилению обороны дома.

– Людей у нас маловато, товарищ старший лейтенант, да и патронов на хороший бой не хватит.

– Людей, может быть, сегодня пришлю, с минуты на минуту ожидаем пополнения, а патронов и гранат немного дам сейчас.

После Наумова политрук Авагимов рассказал, что днем южнее пивзавода противник прорвался к берегу. К вечеру наши соседи перешли в контратаку и снова отбросили гитлеровцев на прежние позиции.

На следующий день в гарнизоне было жарко. Противник дважды бросался в атаку, а вечером бойцы гарнизона принимали в свою семью пополнение.

К нам пришли минометчики во главе с младшим лейтенантом Чернышенко. Кроме минометчиков, прибыли автоматчики: Мурзаев, Мосиашвили и Турдыев. Теперь у нас на вооружении появились два ротных миномета. Их установили в цокольных окнах четвертой секции подвала с тем, чтобы вести огонь в северо-западном направлении. Большинство прибывших – бывалые фронтовики. Они быстро освоились с обстановкой и помогли там завершить начатые работы по укреплению обороны.

Но усталость все-таки сказывалась, особенно на новичках. «Ветеранам» обороны дома приходилось вести среди них «разъяснительную» работу. Однажды Свирин и Мурзаев рыли новый подземный ход. Между ними произошел такой разговор.

– И как вы тут переносите такую тяжесть? – стирая с лица пот, спросил Мурзаев. – То бой, то вот это… занятие.

– А солдату скучно без работы, – посмеивался Свирин: ему все это было не в диковинку.

– Ненужная это, мне кажется, работа – копаться в земле. Только зря силы тратим, – продолжал Мурзаев.

Свирин аккуратно свернул «козью ножку» и выпустил струю дыма.

– Сначала некоторые у нас тоже так рассуждали. Конечно, когда долбишь эту землю, тяжело. Но если иначе взглянуть на это дело, то оно – ох, как необходимо. Допустим, в дом угодила бомба или снаряд. Пожар. Что нам делать? Бросать все и назад, к Волге? Фашисту ведь только этого и надо! А если будут эти подземные ходы, мы можем защищать дом и вне его. И людей сохраним, и задачу выполним.

– Тогда давай закруглять курить, а то кто-нибудь увидит и скажет: лодыри, работать не хотят!

– За перекур и отдых вас никто ругать не будет|

– Товарищ лейтенант, мы вас и не заметили, – поднимаясь, сказал Свирин.

– Я просто не хотел мешать вашему разговору

Такие беседы помогали новичкам понять многое, что происходило в нашем гарнизоне и стало для старожилов привычным. Прошло еще несколько дней напряженных боев. Слева, откуда больше всего донимали нас фашисты атаками, бойцы отдельного пульбата нашей дивизии взяли под обстрел часть площади. Теперь мы ощущали огневую поддержку своих подразделений.

В последующие два дня с утра до вечера гарнизон отбивал по нескольку вражеских атак. На третий день гитлеровцы решили, по-видимому, окончательно разделаться с нами. Они двинулись сразу с трех сторон.

Бой, как обычно, начался с ураганного артиллерийского и минометного обстрела. Укрываясь за развалинами, фашисты все теснее сжимали полукольцо. На Республиканской улице появились два танка. Они открыли сильный огонь по западной стене.

Как только брызнули кирпичные осколки от разрывов танковых снарядов, Рамазанов и Сабгайда нырнули в подземный ход. Через несколько минут из наружного подвала загремели выстрелы противотанкового ружья. Один танк задымил и пополз за дома, другой тоже скрылся.

Пока здание содрогалось от разрывов мин и снарядов, клубилось темное облако дыма и пыли, смешанное с осколками металла и кирпича, фашистская пехота вплотную подошла к огневому валу. И как только оборвался огонь, гитлеровцы сразу с трех сторон, с дикими криками: «Рус, сдавайся! Рус, капут!» – бросились атаку.

В тот день нас было всего шестнадцать человек, а гитлеровцев в десять раз больше. Да и боеприпасов в гарнизоне осталось мало, поэтому с первой минуты боя бойцы старались экономно расходовать запас патронов и гранат. Больше часа фашисты в бешеном порыве осаждали нашу маленькую «крепость». То там, то здесь они прорывались к стенам и окнам дома. Приходилось часто перебрасывать огневые средства и людей туда, где создавалось угрожающее положение.

У западной торцовой стены критический момент. С минуты на минуту оккупанты ворвутся в подъезд. Истекая кровью, здесь бесстрашно отстреливается из автомата тяжелораненый Александров. Рядом с ним стойко держатся Гридин, Рамазанов и Мурзаев. К ним на помощь поспевают Мосиашвили, Тургунов и младший лейтенант Чернышенко. В обнаглевших захватчиков летят лимонки, бьют автоматы. Воздух содрогается от тяжелых разрывов противотанковых гранат, их бросают в фашистов Рамазанов и Чернышенко. Враг не выдерживает губительного огня гвардейцев и отступает.

Теперь опасность возрастает с северной стороны. У окон отважно сражается другая группа наших товарищей. Среди них Глущенко, Хант, Шаповалов и Якименко. Тут же, привалившись плечом к стене, сидит тяжелораненый Сабгайда. Он, как и Александров, не покидает позицию и продолжает бой.

Уже отбито несколько атак, и снова перед окнами замаячили фигуры бегущих и ползущих оккупантов. А наш огонь слабеет. Павлов выпускает последний патрон, отбрасывает бесполезный автомат в сторону, швыряет гранаты в тех, кто осмелился подойти близко к дому. Его место у амбразуры занял Свирин, у него еще есть несколько патронов, и он бьет одиночными выстрелами. Умолкает трофейный пулемет Черноголова, теперь из наружного подвала изредка постреливает автомат. Кончились патроны и у станкачей-пулеметчиков. Воронов, Иващенко и Довженко бросают последние гранаты, в ход пошли и кирпичи.

С самого начала боя среди нас все время находились обе девушки – Нина и Наташа. Они перевязывали раненых бойцов и ползали на коленях по полу, ощупью отыскивали в темноте нечаянно оброненные патроны, чтобы и последний использовать по назначению.

Наступила решающая минута. Бойцы приготовились к рукопашной схватке. Они молча стояли на своих местах, и на их лицах я не видел растерянности. Взгляд каждого гвардейца выражал решимость бороться до конца. Эти солдаты – люди разных характеров, по-разному мечтавшие построить свою жизнь и сведенные теперь военной судьбой в одном доме, – готовы были умереть, но не отступить.

Вероятно, каждому из нас в эту минуту вспомнилась вся жизнь. Мне припомнилась Кубань, родная станица на ее высоком берегу, где прошли детские годы, хутор Железный, где схоронил отца и мать, тихий город Сочи, откуда в июне 1941 года ушел на фронт…

Коммунист Иващенко молча оглядел товарищей и куском железа нацарапал на стене: «Здесь до последнего патрона стоят гвардейцы. Умрем, но врага не пустим». И каждый боец мысленно повторил эту клятву и готовился к последней схватке.

В эту минуту случилось неожиданное. На площади, ближайших улицах и развалинах разом вспыхнули фонтаны разрывов, сплошной гул потряс здание. Не понимая, что происходит, мы глядели друг на друга, все еще сжимая в руках остывшие автоматы, приготовленные к рукопашной.

– Братцы, «катюша»! – радостно закричал Воронов.

– Наши бьют! – ликовали бойцы, обнимая друг друга.

Огонь наших минометов и орудий продолжал покрывать площадь сплошными разрывами. Ошеломленные гитлеровцы метались в поисках спасения от этого губительного огня и падали сраженные.

Трудно было определить потери врага в этом бою. Только у стен дома валялось около сотни фашистских трупов, а сколько их осталось в соседних развалинах, воронках и за камнями!..

Среди нас легко ранены: Черноголов, Рамазанов, Павлов, Иващенко. Никто из них в тыл не ушел. А ранения Александрова и Сабгайды оказались тяжелыми, и, как ни трудно было расставаться, пришлось этих товарищей отправить в госпиталь. Теперь у нас, кроме Рамазанова, не оставалось бронебойщиков, и их место пришлось занять нам с Павловым.

Мстя за трехдневные неудачи, враг обрушил на наш дом шквал артиллерийского, минометного и пулеметного огня. Он, казалось, хотел стереть с лица земли это здание, сковавшее его боевые операции в районе площади имени 9 Января. Мины и снаряды рвались у стен, залетали на чердак и в комнаты верхнего этажа. Мы засекали вражеские огневые точки и били по ним из ПТР. За этот день нам удалось подавить два минометных расчета и уничтожить четыре пулеметные точки. Какой-то отчаянный фашист хотел подвезти снаряды к орудию, стоявшему за углом «молочного дома». Его повозка загорелась от меткого выстрела бронебойщика.

В этот день противник повторить атаку не осмелился.

– Мабудь, душенька успокоилась, натанцювалась за три дня, – смеялся вечером Глушенко.

– Опомнится – опять пойдет, – возразил Черноголов. – Завтра опять придется поработать.

– Что ж, профессия наша такая – фрицев бить, – откликнулся Рамазанов. – У всех нас профессия такая. А кончится война – выбирай любую по вкусу, Я, к примеру, если жив останусь, опять молот в руки возьму.

Иващенко, Хант и Мурзаев до поздней ночи подносили из мельницы патроны и гранаты. Боеприпасами мы теперь были обеспечены. Мне сообщили, что командир батальона все время наблюдал с мельницы за боем, который мы вели. Когда обстановка стала тревожной, он попросил вызвать с левого берега огонь по нашему участку.

Подходили к концу подземные работы еще для двух огневых точек – для станкового пулемета и ПТР. На очереди был третий ход сообщения, который должен был соединить дом с колодцем подземного хозяйства города, расположенным в десяти метрах с южной стороны.

В один из таких дней Воронов обнаружил на четвертом этаже убитого танкиста. Фамилию его так и не установили: документов при нем не оказалось. Похоронили его в одном из отсеков западного подвала.

Теперь, когда боеприпасов у нас было вдоволь, мы получили возможность завязывать с фашистами огневые поединки, в которых наши бойцы не давали спуску врагу. В этих поединках противотанковые ружья были нашим основным средством подавления огневых точек противника.

Делали обычно так. Павлов, Воронов или я открывали огонь из автоматов. Противник поддавался на провокацию и отвечал. А Рамазанов в это время засекал его огневые точки и бил по ним из ПТР.

Результаты не замедлили сказаться. Гитлеровцы теперь стали бояться вести огонь по дому с позиций, которые были нам видны. Фашисты перестали появляться на открытых местах, наш огонь заставлял их прижиматься к земле.

Бои затихали, и мы могли, наконец, заняться жильцами нашего дома. Непрерывные бои вконец изводили мирных граждан, особенно женщин и детей. К тому же давно наступил октябрь, и по Волге плыли какие-то свинцовые круги, предвещая скорый ледостав.

Эвакуация мирных жителей

В жизни гарнизона было свое однообразие: днем мы отражали атаки, выискивали и уничтожали вражеские огневые точки, ночью продолжали укреплять свои огневые позиции. Это однообразие было нарушено происшествием.

Рамазанов заметил неизвестного человека в штатской одежде. Он появился из-за «молочного дома» и направился в нашу сторону. Рамазанов доложил об этом Павлову, и они оба стали наблюдать за странной фигурой.

Человек шел мимо нашего дома. Когда Павлов окликнул его из подъезда, он пытался скрыться за угол.

– Стой, стрелять буду! – крикнул сержант, и угроза подействовала.

Задержанного привели ко мне в центральный подвал. Это был человек лет сорока, роста ниже среднего. Лицо заросло рыжеватой бородой. Одет он был в старое мужское полупальто серого цвета, на ногах – поношенные яловые сапоги армейского образца. Когда его ввели в подвал, он быстрыми глазами обвел помещение и остановил свой взгляд на керосиновой лампе.

Воронов и Павлов тщательно обыскали подозрительного и подали мне паспорт, записную книжку и перочинный нож с одним большим лезвием.

– Откуда? – спросил я.

– К сестре иду за Царицу, а ваши ребята задержали…

– Так вам надо было идти на юг, а вы к Волге направляетесь.

Человек промолчал. Я стал рассматривать его паспорт и обнаружил, что линии печати на фотокарточке и на правой странице не совпадают. Сомнений не оставалось: передо мной «липа», причем «липа» грубой работы, Не подав виду, что заметил подделку, отложил паспорт в сторону и взял записную книжку. Там оказалось несколько сталинградских адресов, а на одной странице – надпись: «Привет Светлому Яру и сестре Царице».

Было ясно: это враг. С каким заданием послан в наше расположение? Опыта вести допрос у меня не было, поэтому я решил пока оставить его под стражей в доме, а вечером отправить в штаб.

Задержанного поместили в помещении за деревянной перегородкой и стеречь его поручили пулеметному расчету.

– Сразу видно – разведчик, – сказал Павлов, когда человека увели.

– Самый настоящий, – ответил я. – Паспорт у него чужой, а фотокарточка довольно неудачно приклеена.

Перед закатом солнца ко мне в западный подъезд дома прибежал Свирин.

– Задержанный удрал!

На месте происшествия я застал Павлова, Воронова и Рамазанова. Они бегали от одного окна к другому, пытаясь заметить беглеца, но тот, по-видимому, уже скрылся в развалинах.

– Кто дежурный? – спросил я.

– Боец X.

(Мне не хочется называть фамилию этого солдата, потому что в последующих боях он воевал бесстрашно и храбростью загладил свою вину).

– Я отошел на минутку попить воды, вернулся, а его уже нет, – оправдывался X.

Воронов заметил, что это не первый случай, когда X. недобросовестно относится к несению службы. Нередко он вступал в пререкания. Однажды вздремнул на посту.

– Мы не докладывали вам, думали, товарищ осознает свои проступки и исправится. А он – на тебе!—заключил Воронов.

Нарушение воинской дисциплины, которое привело к побегу арестованного, нельзя было оставить безнаказанным.

Стемнело. Мы с Иващенко отправились на КП роты. Доложив ротному об обстановке на участке, проведенных работах по укреплению позиций, я сообщил ему и о побеге задержанного.

– Теперь держите ушки на макушке. Смотрите, как бы немцы вам сюрприз не преподнесли, – заметил Наумов и спросил.

– Какие меры приняли к солдату X.?

– Пока никаких.

– Пришлите его ко мне, я сам поговорю с ним.

– Если разрешите, мы его накажем своими силами: он просто допустил халатность и, чувствуется, его самого это встряхнуло до глубины души.

– Не будьте мягкосердечным. Его халатность, как вы говорите, может повлечь за собой серьезные последствия для всех вас. Но я не возражаю – наказывайте сами, но так, чтобы и для других послужило бы уроком.

Ротный говорил спокойно, но его взгляд был суровым, предостерегающим. Он немного помолчал и неожиданно спросил:

– Как гражданские, вам не мешают?

– Нет. Иногда они даже помогают нам.

– А как у них с продуктами?

– С этим плохо, перебиваются кое-как.

– Жалко детишек. Вы уж чем можете – помогайте. Если в ближайшие дни нельзя будет эвакуировать, то командование обещает выделить им продуктов. Но нужно, ох, как нужно отправить их за Волгу.

Передав командиру роты паспорт, записную книжку и перочинный нож сбежавшего разведчика, я вернулся в гарнизон. В центральном подвале собрались все свободные от дежурства бойцы, в том числе и X. «Пропесочили» провинившегося изрядно. Выступали по нескольку раз все. Гвардейцы говорили, что проступок X. кладет пятно на весь гарнизон.

Душа радовалась, когда я слушал эти выступления. Как дорога была для солдат честь нашей маленькой группы! Никакой «нагоняй», никакое взыскание командира не могли оказать такого воздействия, как суровые слова товарищей, с которыми ешь из одного котелка и накрываешься одной шинелью.