Текст книги "Дом солдатской славы"

Автор книги: Иван Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Крутая лестница привела нас в подвал. Это было довольно большое помещение. Две фронтовые коптилки, сделанные из снарядных гильз, освещали стены, покрытые пылью и копотью. По распоряжениям командиров и тревожным лицам бойцов чувствовалось, что мы попали в очень сложную и напряженную обстановку.

И в самом деле, батальону в это время было нелегко. Он занимал оборону в районе домов УНКВД, площади 9 Января и севернее ее. Противник ежедневно с утра до вечера долбил нашу оборону авиацией и артиллерией, бросал пехоту с танками, стремясь во что бы то ни стало прорваться к Волге. Вот и сейчас, когда прибыли мы, бойцы, отразив последнюю вечернюю атаку гитлеровцев, готовились к новому бою. Спешно эвакуировались раненые. Командиры уточняли обстановку и усиливали наиболее опасные участки огневыми средствами и людьми. По подвалу то и дело проходили и скрывались в темном коридоре связные. Телефонисты принимали доклады командиров рот и тут же передавали короткие, энергичные распоряжения командира батальона. Лица тех, кто мелькал мимо нас, были усталы и озабочены, покрыты пылью и гарью.

Нас провели по темному коридору вправо, и мы очутились в маленькой подвальной комнатушке. Навстречу поднялся невысокого роста офицер. Это и был командир 3-го батальона 42-го гвардейского стрелкового полка старший лейтенант Жуков.

– Фронтовики? – спросил он после взаимных приветствий.

Романенко объяснил, что направлен в действующую армию прямо из училища.

– Впервые, значит, – констатировал комбат и взглянул на меня и Маркоряна:

– А вы, конечно, из госпиталей? Стало быть, народ бывалый. Это хорошо, прошлый опыт очень пригодится.

Он вкратце ознакомил нас с боевой обстановкой и тут же рассказал, что замещает недавно раненого комбата майора Дронова. Я получил назначение на должность командира пулеметного взвода в пулеметную роту, а Романенко и Маркорян в другие подразделения. Они распрощались и ушли.

– Ну что же, лейтенант, пока за тобой не пришли, присаживайся, познакомлю с обстановкой, – предложил комбат.

Жуков был разговорчив и с охотой рассказывал о себе и о бойцах батальона. В полк он пришел в январе 1942 года. В боях под Харьковом командовал пулеметной ротой, затем командир батальона Дронов взял Жукова своим заместителем по строевой, а пулеметной ротой командовать стал прибывший в батальон капитан Дорохов.

– Вот вы к нему и пойдете в роту, – пояснил комбат. В подвал вошел заместитель командира полка по строевой части майор Голофаев. Это был среднего роста, лет сорока, с худощавым лицом, но довольно широкий в плечах человек.

– Сколько получил пополнения? – спросил он у Жукова.

– Тринадцать рядовых и три офицера, – ответил комбат.

– Одного офицера придется откомандировать во второй батальон, – нерешительно проговорил майор.

– А кто же будет командовать людьми?

– Да… Но ведь у тебя в батальоне двенадцать офицеров, а во втором всего девять.

– Не двенадцать, а десять, товарищ майор. Сегодня двоих отправили в госпиталь.

–Ну хорошо, пока не надо. Теперь скажи, как у тебя Солнечная улица огнем обеспечена?

– Здесь седьмая рота держит, за этот участок я особенно не беспокоюсь, а вот район тюрьмы меня волнует, людей маловато, да и подступы скрытые.

– Сейчас я пришлю саперов. Организуй немедленно минирование вот этих двух участков, утром отсюда ожидается наступление противника. А людей не жди, сегодня больше не будет.

– А боеприпасы? – спросил Жуков.

– Должны скоро подвезти, а сейчас готовь план минирования, – распорядился майор и вышел.

Комбат снова сел за стол, взял карандаш, задумался, но тут же поднял голову. Снаружи доносилась нарастающая трескотня автоматов.

В комнату вошел высокий широколицый боец.

– Товарищ комбат! К зданию тюрьмы фрицы просочились.

Комбат повернулся к телефонисту, коротко бросил:

– Вызовите срочно к телефону Наумова. А вы, – обратился он к бойцу, – позовите ко мне начальника штаба.

И снова приказы, распоряжения, команды.

Вскоре за мной пришел старшина роты Плотников. Он повел меня к небольшому деревянному домику, приютившемуся у самого обрыва, под высокой кручей. Здесь меня встретили командир роты капитан Дорохов, его заместитель младший лейтенант Аникин и политрук Аваимов.

Я сразу почувствовал, что попал в родную семью: так приветливо и радушно встретили здесь новичка.

Знакомясь друг с другом, мы беседовали до глубокой ночи. Политрук Авагимов рассказал мне о подвиге пулеметчика сержанта Демченко. В одном из боев Демченко получил тяжелое ранение, но не ушел с боевого поста, продолжая разить атакующих фашистов, и так погиб у пулемета вместе с расчетом.

Беседа затянулась бы до рассвета, если бы не распорядился командир роты:

– Отдыхайте, лейтенант, а завтра пойдете принимать взвод, который находится в седьмой стрелковой роте. Командир этого взвода убит, за него там сейчас старший сержант Воронов. Парень толковый. Впрочем, сами увидите. Ну все. Остаток ночи и весь сегодняшний день – вам на отдых.

Что это за «отдых», я узнал на следующий день. Едва забрезжил рассвет, Аникин разбудил меня и предложил перебраться в щель возле дома. В соседнем окопе разместились командир роты и политрук. Мы запаслись на целый день сухарями и консервами.

Аникин оказался разговорчивым собеседником. Тонкий, чуть ли не женский голос этого рыжеватого двадцатилетнего человека был слышен в соседних окопах. К тому же заместитель комроты был очень подвижным и никак и не мог усидеть на месте: все время ерзал, выглядывал из щели. А вылезти нельзя – появились самолеты.

Началась беспрерывная бомбежка. Ожесточенный бой не смолкал ни на минуту. Клубы дыма и пыли закрыли все. Сквозь них с разных сторон тянулись тонкие, как иглы, линии трассирующих пуль. В гуле канонады и бесконечной автоматной стрельбы трудно было понять, где свой, где враг. Бесконечно рвались телефонные провода, связь между подразделениями поддерживалась главным образом связными – неутомимыми тружениками войны, которые ежечасно, ежеминутно рисковали свое жизнью.

Вечером самолеты, наконец, скрылись, и мы вернулись в домик под кручей. Вскоре стало известно, что произошло за день на переднем крае.

Батальон прочно удерживал прежние позиции. Попытка врага захватить дома, прилегающие к штабу батальона, провалилась. Но правее нас гитлеровцам удалось потеснить соседние подразделения и занять дом железнодорожников, стоявший у самой кручи, и это до предела осложнило боевую обстановку на нашем участке. Теперь противник стал простреливать часть Волги, в том числа и переправу в районе нашего батальона.

В здании мельницы

Закончился еще один день сталинградского сражения. До позднего вечера фашистские танки и пехота с неослабевающим натиском штурмовали наши позиции. Лишь только с наступлением полного потемнения бои стали заметно утихать.

До этого мне уже приходилось бывать под бомбежкой и под артиллерийским и минометным обстрелами. Видеть немецкие танки и озлобленные физиономии оккупантов и даже участвовать в отражении их психической атаки. Но то, что увидел я и пережил в тот день в Сталинграде, нельзя было сравнить ни с чем. Страшный оглушительный грохот, ослепительные вспышки, огонь и дым, среди которого мелькали человеческие фигуры, все это оживило передо мной картину Брюлова «Последний день Помпеи».

Жителей римского города постигла тогда страшная стихия. Там били громы и молнии, горело живое и мертвое от извержения огнедышащих недр Везувия, а здесь совсем другое. Сюда пришел враг и пытается бомбами, пушками и танками сломить волю защитников города к сопротивлению, но они сражаются с неслыханным мужеством и упорством.

По возвращении в домик я стал собираться и попросил Аникина подробней рассказать о местности, где находится взвод. И был удивлен, когда он назвал уже знакомую мне площадь имени 9 Января и здание мельницы.

Мне хотелось скорее уйти во взвод. Ведь до утра осталось не так много времени, а предстояло не только познакомиться со своими бойцами, но и с обстановкой перед передним краем стрелковой роты. Перед уходом командир роты сказал:

– Ты, лейтенант, не удивляйся, что во взводе, куда идешь, всего пять человек и один пулемет. Время такое: один за двоих воевать должен.

Поднявшись наверх, мы со старшиной Плотниковым оказались на ровной открытой местности. Впереди, в полсотни шагов, стояло разбитое пятиэтажное здание. От его верхней части остались зубчатые обломки стен и погнутые металлические балки. Вместо бывших окон зияли темные пустые проломы. Лишь присмотревшись к этим развалинам, я с трудом узнал ту самую паровую мельницу, которую увидели с Ериным, когда сошли с трамвая.

– Несколько дней назад седьмая рота еще держалась на площади, но пришлось отойти и закрепиться в этом здании, там и ваш взвод, – пояснил старшина. Оставшиеся полсотни шагов оказались нелегкими. Этот участок противник обстреливал из пулеметов и автоматов, всюду рвались мины и снаряды, поэтому добираться пришлось, переползая от воронки к воронке, от одной груды развалин к другой.

У мельницы (со стороны машинного отделения) нас окликнул часовой. Назвав пароль, мы прошли в северную часть здания. Здесь, в большом зале с толстыми стенами и окнами, заложенными кирпичом, находились изнуренные боями солдаты. В одно из окон высовывался станковый пулемет. Старшина остановился возле него:

– Вот мы и пришли.

Бойцы у пулемета встали, один из них представился:

– Командир пулеметного расчета старший сержант Воронов.

Мне сразу понравился этот подтянутый круглолицый человек лет двадцати двух. Кроме него, в мое подчинение входили первый наводчик сержант Хаит, второй номер сержант Иващенко и подносчики Свирин и Бондаренко.

– А это, – указал на меня старшина, – ваш командир взвода, пулеметчики.

Бойцы были рады новому командиру. И вовсе не потому, что я им понравился, пришелся по душе (для этого надо было с ними вместе не один пуд соли съесть). Просто им надоело. Как выяснилось из дальнейшей беседы, пулеметчиками распоряжался то один командир, то другой, то третий.

– Теперь мы будем знать только вас, товарищ лейтенант, – сказал Иващенко. – А то что же получается? Один командует: ставь пулемет справа! Другой бежит: куда? Налево идите! И не знаешь, кого слушать.

Лицо сержанта мне показалось знакомым, а через минуту выяснилось, что Иващенко прибыл сюда дня на четыре раньше и тоже из 169-й дивизии! – Выходит, что мы с тобой вместе шагали из-под Николаевского до Харабалей?

– Выходит так, товарищ лейтенант, – ответил сержант и рассказал о себе. Мы с ним оказались одного года рождения. Он тоже демобилизовался из армии осенью 1940 года и сразу поступил на службу в милицию. Весной 1942 года вместе с другими работниками милиции Украины был направлен в Саратов, а там был призван в запасной полк 169-й стрелковой дивизии.

– Ты что ж, с милицией дело имел? – спросил у наводчика Воронов.

– После кадровой работал милиционером, а что здесь особенного?

– Да ничего, конечно, я просто так, – неопределенно ответил Воронов и смущенно улыбнулся.

– А ты кем до войны работал? – спросил Иващенко.

– В Донбассе на железной дороге пути перешивал. В сороковом году в армию призвался, в Черновицах служил, город такой есть в Закарпатье. Там и война застала.

– Небось полковую окончил?

– Нет, грамоты не хватило.

– А как же звание дали? – спросил Михаил Бондаренко.

– Так и дали, безо всякой школы обошлось, – ответил Воронов.

И в этом была правда.

Еще задолго до армии колхозный паренек с Орловщины Илья Воронов сразу по приезде в Донбасс записался в осоавиахимовский кружок. Целыми часами водился возле станкача «максим», а когда призвался в армию, Илья по косточкам разбирал и собирал пулемет. С тех пор он не расставался с «максимкой». Отличное знание оружия, умелое применение его в бою, личную отвагу и смелость пулеметчика по достоинству оценило командование. Воронову присвоили звание старшего сержанта и назначили командиром расчета.

Осмотрев оружие, проверив наличие боеприпасов и уточнив расположение огневых точек противника, я отдал приказание набить пустые ленты патронами и попросил Воронова провести меня к командиру роты.

Ротный КП находился в этом же здании, в подвале северной части мельницы. Мы спустились по отвесной железной лестнице и очутились в небольшом помещении. Под ногами зашуршало зерно, толстым слоем покрывавшее пол. Возле стены, на маленьком столе горела керосиновая лампа, в углу примостился со своим аппаратом телефонист.

За столом я увидел командира 7-й стрелковой роты старшего лейтенанта Наумова – широкоплечего, довольно полного мужчину лет сорока.

Из рассказа старшего лейтенанта Авагимова я уже знал, что Наумов был политруком, а несколько дней назад командир роты выбыл в госпиталь по ранению, вот и остался он за политрука и командира.

– Очень рад, – ответил Наумов на мой рапорт, крепко пожимая руку. – Пулеметчиками я доволен, молодцы ребята.

Поинтересовавшись, как у нас с патронами, Наумов предложил мне располагаться тут же. Но мне хотелось получше узнать подчиненных, подробнее ознакомиться с обстановкой на участке, и Наумов отпустил меня во взвод

Свирин, Иващенко и Хант сидели на полу у стены и набивали пустые ленты. Мы с Вороновым присоединились к ним.

Сначала работа шла молча. Затем завязался разговор. Солдаты наперебой рассказывали о прошлых боях, вспоминали погибших товарищей. Из их рассказов я понял, что они хорошо знают друг друга и не стесняются высказать правду-матку в глаза товарищу, если он допустил какой-либо промах. Иващенко, например, припомнил, что Хант однажды неправильно выбрал огневую позицию, и расчет поплатился за это: один боец был ранен. Из этой же беседы я узнал, что все они уроженцы ныне оккупированных территорий: Воронов – из Орловской области, Иващенко и Бондаренко – с Украины. Мне нетрудно было понять, что каждый из них не пожалеет сил для того, чтобы освободить родную советскую землю от фашистской нечисти. Это были настоящие защитники Сталинграда, лозунгом которых стало: «За Волгой для нас земли нет!».

В дружеской непринужденной беседе незаметно пролетел час. От командира стрелковой роты явился посыльный: вызывают.

У Наумова уже сидели командиры взводов.

– Вот что, товарищи, – сказал нам ротный – по сведениям нашей разведки, фашисты собираются во второй половине ночи или утром начать наступление. Атака ожидается со стороны Солнечной улицы.

На столе перед Наумовым лежала схема, вычерченная от руки, и он показал по ней направления ожидаемых атак противника.

– Со стороны Солнечной улицы возможно появление танков, поэтому противотанковые средства приказываю перебросить влево. Приготовьте побольше противотанковых гранат и выделите от каждого стрелкового взвода по два человека для уничтожения танков бутылками «КС». Вам, лейтенант, – обратился командир роты ко мне, – надо подобрать огневую позицию в машинном отделении и обеспечить отражение атаки пулеметным огнем. – Наумов обвел нас взглядом и закончил:

– Если вопросов нет, по местам. Еще раз передайте бойцам, что к Волге враг пройдет только через наши трупы. Пока хоть один из нас способен держать оружие, фашисту не пить волжской воды.

Один из командиров спросил:

– А не известно ли, хотя бы примерно, какими силами будет начато наступление?

– Трудно сказать, – пожал крутыми плечами Наумов. – Во всяком случае гитлеровцы будут превосходить наши силы не меньше, чем втрое.

Он усмехнулся:

– А нам что, впервой?

Одна стена мельницы была обращена на запад. Именно отсюда скорее всего можно было ждать атаки гитлеровцев. Поэтому нам предстояло так установить пулемет, чтобы он обеспечивал наибольший угол обстрела.

Придя от командира роты, я позвал Воронова, и мы вместе с ним осмотрели машинное отделение. Оно было разбито, на полу среди битого кирпича валялись шестерни, тут же стояли ржавые машины, изуродованные снарядами.

В соседнем помещении, где размещались основные мукомольные агрегаты, царил такой же хаос. Стены здания, сложенные из красного кирпича, были настолько массивны, что их не пробивали ни бронебойные снаряды, ни снаряды крупного калибра. Угрозу для бойцов представляли только те, что могли попасть в окна.

Выбрав удобное место, мы обложили амбразуру кирпичами и каменными глыбами, и огневая позиция была готова. Затем я поставил боевую задачу перед каждым бойцом и показал им на местности возможные направления вражеских ударов. На всякий случай каждый выбрал запасную позицию.

Рано утром противник обрушил на мельницу шквал артиллерийско-минометного огня. Сквозь пыль и дым трудно было разглядеть, что творится впереди. Но вот разрывы стали реже, и мы увидели, что гитлеровцы атакуют нас со стороны Солнечной улицы, как и предполагал командир роты.

Мы быстро перебросили пулемет налево, и Воронов нажал гашетку. Начался неравный бой. Гитлеровцы лезли точно очумелые, не считаясь с большими потерями. Им удалось продвинуться слева и подойти вплотную к мельнице. Но никто из бойцов не дрогнул. Автоматчики в упор расстреливали врага, забрасывали его гранатами.

В бою участвовала и санитарка 7-й роты худенькая белокурая Маруся Ульянова. Переползая от раненого к раненому, она то и дело строчила из автомата и громко выкрикивала:

– Бейте, бейте их, гадов поганых!

Потеряв около сотни убитыми и ранеными, фашисты, наконец, отступили на исходные рубежи. Здание мельницы снова задрожало от разрывов снарядов и мин.

В середине дня гитлеровцы повторили атаку, но и на этот раз успеха не имели.

Вечером меня вызвал Наумов.

– Ленты все снаряжены? – спросил ротный.

– Все, товарищ старший лейтенант, а что, опять атака ожидается?

– Пока не слышно, но вам предстоит другая задача, – ответил ротный и, развернув схему, лежавшую перед ним на столе, спокойно продолжал. – Два дня назад вот в этот дом пробрались четыре наших бойца и заняли оборону. Старший среди них сержант Павлов. Если противник возобновит наступление, то в первую очередь он попытается захватить этот дом. Поэтому вы со своим взводом после ужина пробирайтесь туда и закрепляйтесь. Дом мы должны удержать во что бы то ни стало.

– Ты выделяешь им что-нибудь из противотанковых средств? – спросил у Наумова присутствовавший при этом разговоре старший лейтенант Жуков.

– Нет, товарищ комбат, на всю роту четыре бронебойки осталось, – разводя руками, ответил Наумов.

– И все же три расчета пошли с ними, бронебойки им нужнее, – решительно произнес Жуков и, обращаясь ко мне, сказал:– Задача на вас, товарищ лейтенант, воздается очень ответственная. За оборону этого дома полностью отвечаете перед командованием. Я назначаю вас командиром гарнизона. Связь держите с командиром роты Наумовым. Вот и все. Можете готовить людей и оружие к выполнению задачи. Старайтесь бойцами не рисковать, пополнения не обещаем.

Выйдя от командира роты, я увидел высокого плечистого солдата со знаками ефрейтора на петлицах.

– В ваше распоряжение прибыл, – доложил он, – командир отделения ПТР Рамазанов.

– Сколько вас?

– Три ружья и пять человек, – на ломаном русском языке ответил Рамазанов. Подошли бронебойщики Сабгайда, Нурматов, Дымба и Бахметьев. Выяснилось, что двое последних – новички, только прошлой ночью прибыли с левого берега.

Собрав свою группу, я разъяснил предстоящую задачу, установил порядок движения от мельницы к дому на площади 9 Января. Затем спустился в подвал и доложил о готовности Наумову. Тот крепко сжал мою руку:

– Ну, желаю успеха!

Первый день обороны

Захватив как можно больше патронов и гранат, мы покинули здание мельницы.

Кончился последний день сентября. Над пылающим городом опустились густые вечерние сумерки. Мигающее зарево пожара на мгновение вырвало из темноты скелеты уже обгоревших, разрушенных зданий. Вокруг рвались мины, снаряды. Пахло едким дымом и гарью. Впереди шел старшина стрелковой роты Мухин, за ним я. За нами следовали Воронов и Иващенко. Они несли собранный пулемет (на катках решили его не везти, чтобы не создавать шума). Цепочку замыкало отделение бронебойщиков.

Вот и развалины складов, принадлежавших мельнице. Отсюда начинался открытый участок, который сильно обстреливался противником. Его преодолевали короткими перебежками по одному.

Неожиданно взвилась осветительная ракета, и кто-то из бойцов, падая на землю, загремел коробкой с патронами. И сразу темноту прорезали огненные трассы вспышки выстрелов. Фашисты открыли беспорядочный, но довольно сильный огонь из пулеметов и автоматов.

Мы замерли, стараясь не шевелиться. Неприятное ощущение испытываешь, лежа под таким огнем. Кажется, что огненные спицы, распарывая ночную темь, ищут тебя и вот-вот проткнут, приколют к земле. И только уверенность в том, что враг тебя не заметил, а просто переполошился из-за нечаянного звука и палит наугад приводит к нужному решению.

– Ползком вперед! – шепотом подаю команду. Стрельба не прекращалась, и у самого дома ранило бронебойщика Нурматова. Товарищи помогли ему добраться до первого подъезда и там сделали перевязку.

У входа нас окликнул Черноголов, стоявший на посту. Ему ответил старшина.

Оставив бойцов на лестничной клетке, Воронов и я спустились по ступенькам вниз. По узкому темному коридору мы прошли к стене, где виднелось отверстие, из которого лился слабый свет. Через это отверстие проникли в большое подвальное помещение. Здесь горела керосиновая лампа, освещавшая закопченные стены, посредине стоял большой, похожий на верстак, стол. На широкой железной койке в углу были в беспорядке набросаны одеяла, подушки, перина, грязные простыни. На столе лежал ящик с патронами, возле него – около десятка ручных гранат. Всюду возле стен валялись различные домашние вещи, весь пол был усыпан клочками бумаги и стреляными гильзами.

Нас встретил невысокий худощавый сержант в щеголеватой коричневой кубанке и полинявшей пропыленной гимнастерке.

– Командир отделения сержант Павлов, – молодцевато доложил он.

– Будем знакомы, – я назвал свою фамилию и объяснил, с какой целью мы прибыли.

– Это хорошо. А нам, значит, возвращаться в роту?

Я уловил в этом вопросе оттенок недоумения: дескать, как же так, заняли дом, а теперь на готовенькое приходят другие?

– Нет, сержант, – успокоил я Павлова, – дом будем оборонять вместе.

– Ну и отлично! Мы уже давно ждем подмоги. Домина-то вон какой, а нас всего четверо. Теперь веселее будет.

Я познакомил Павлова с Вороновым и Рамазановым, приказал старшине накормить бойцов, а затем немедленно возвращаться в роту вместе с раненым Иурматовым. Павлова попросил показать нам расположение подвалов и верхние этажи. С нами пошли Воронов и Рамазанов. В развалинах торцовой части стоял с автоматом молодой солдат.

– Рядовой Александров, – четко доложил гвардеец и коротко сообщил, что по ту сторону площади слышен галдеж фашистов.

– Присматривайся получше, если что – сразу сигналь, – сказал Павлов.

Осмотрев верхние этажи, мы спустились в подвал. Здесь и были выбраны позиции для станкового пулемета и ПТР. Воронов и Рамазанов ушли за бойцами. Показывая комнаты дома, Павлов рассказал:

– Мы здесь уже третий день оборону держим. Когда я первый раз получил задание разведать дом, нам не удалось пробраться сюда. Двоих товарищей потеряли. Вторично пошли на задание вчетвером, шума было меньше, пробрались без потерь. Здесь среди мирных жителей оказался санинструктор нашей роты Калинин, его я тогда отправил с донесением к ротному, с тех пор и ждем подкрепления. Теперь нас вон сколько, пусть сунутся гитлеровцы.

В котельной, куда мы проникли через отверстие в стене, я увидел пожилую женщину с ведром в руках.

– Кто это? – спросил я у сержанта.

– Гражданские. Их тут немало. Эвакуироваться не успели, вот и ютятся здесь.

– А где размещаются?

– Вот здесь, – он кивнул головой в сторону капитальной стены. – В первом и во втором подъездах тоже живут женщины, одна там с грудным ребенком.

– Лишние окна и двери подъездов надо чем-то закрыть. Все поменьше пуль да осколков будет сюда залетать. Ящиков мы тут не найдем?

– Не только ящиков, здесь и сундуков много, – ответил Павлов. – Так что если ящиков не хватит, сундуки в ход пойдут.

На этом и порешили. Обошли подвал, дали задание бойцам замуровать окна кирпичами и ящиками с песком. К середине ночи эта работа была закончена, и бойцы, свободные от наряда, легли отдыхать. На рассвете я еще раз обошел здание. Его подвал состоял из четырех отсеков, изолированных друг от друга капитальными стенами. Цокольный окна напоминали амбразуры с довольно широким сектором обстрела (думали ли когда-нибудь строители этого дома, что их труд будет оцениваться с такой точки зрения!). В первом и четвертом отсеках были деревянные перегородки. Здесь, очевидно, семьи работников облпотребсоюза, жившие в этом здании, складывали свой скарб. И сейчас тут еще валялось немало старых вещей, железная и стеклянная посуда, деревянные ящики.

Между вторым и третьим подъездами был особый ход в подвал со стороны Солнечной улицы. Здесь стоял отопительный котел, от него во все стороны расходились поржавевшие трубы. Во всех секциях подвала у южной стороны находились изолированные подвальные комнатушки (в них-то и ютились женщины, старики и дети).

Четыре подъезда дома были обращены на Солнечную улицу. А западная торцовая и северная стены выходили на площадь. Снаружи, да и внутри дом был уже сильно изранен минами и снарядами, особенно западная часть. Но потолочные перекрытия на всех четырех этажах оставались почти нетронутыми, и это обеспечивало прочность здания.

С четвертого этажа можно было вести наблюдение не только за площадью, но и за прилегающими к ней развалинами. Когда я забрался сюда, мне окончательно стало ясно, почему наше командование придавало большое значение этому дому. Он как бы вклинивался в расположение фашистских частей и становился важным тактическим объектом не только в системе обороны нашего полка, но и дивизии.

По обстановке, а она была крайне тяжелой, нетрудно было догадаться, что противник в этом районе любой ценой будет стремиться прорваться к Волге. Если бы ему это удалось, дивизия оказалась бы расчлененной на две части.

Нашими соседями слева и справа были гитлеровцы. Лишь в сторону Волги, к зданию мельницы, хотя и сильно простреливалась вражеским огнем, оставалась полоска нашей земли.

Метрах в пятнадцати от дома на северо-запад я увидел подвал (судя по разбросанным возле него железным бочкам, здесь когда-то было бензохранилище). В дальнейшем он сослужил нам хорошую службу.

На первом этаже возле ручного пулемета я увидел пожилого гвардейца среднего роста. Это был ефрейтор Глущенко. Он внимательно смотрел на площадь, и багряные блики от горевших зданий играли на его мясистом носу, рыжеватых усах и такой же бородке. По рассказам Павлова я уже знал, что это очень исполнительный боец, относящийся к каждому поручению, каким бы незначительным оно ни казалось, со всей серьезностью. В движениях его крепкого, даже несколько грузного, тела чувствовалась, несмотря на немалый возраст, ловкость хорошо натренированного солдата. За его плечами было уже две войны – империалистическая и гражданская.

Глущенко сообщил, что с северо-западного на правления слышен гул моторов, наверно, фашистские танки.

– Хорошо, товарищ лейтенант, что нас в этом доме теперь больше. Когда вчетвером мы тут отбивались, иной раз страшновато становилось. Конечно, мы поклялись не отступать отсюда, но мало нас было. Перебьют всех и опять фашисты домом завладеют. Посмотрели бы вы тогда на нашего сержанта (молодец хлопец, с таким воевать можно!). Фрицы наступают, а он кричит им: «Не пройдете, гады, тут гвардейцы стоят!» И гранатами, гранатами… Теперь, я так думаю, – не видать гитлеровцам этого дома никогда. Вон нас сколько сейчас!

– Ты, наверно, с Украины, Глущенко?

– Нет, со Ставрополыцины. Там у меня семья осталась. Не знаю, как они там – живы, нет ли?

– А семья большая?

– Жинка да три сына. Сыновья-то тоже, наверно, на фронте… А вы откуда, товарищ лейтенант?

– Из Краснодарского края, с Кубани.

– Земляки, значит! – обрадовался Глущенко. – Из родных кто есть?

– Сестра одна оставалась, а теперь и не знаю, где она.

– Не женат?

– Собирался осенью сорок первого года свадьбу сыграть, да вот война помешала.

– И дивчину уже подобрал?

– Была. А теперь где – не знаю. В городе Сочи оставалась…

Глущенко сочувственно покачал головой, а я решил на этом закончить разговор: не хотелось ворошить тревожные мысли о том, что оставалось в прошлом, не ко времени это, не к месту…

– Ну, я пойду. Наблюдайте повнимательней, товарищ Глущенко.

– Есть, товарищ лейтенант!

Между двумя большими глыбами разбитой западной стены лежал рядовой Александров. Отсюда открывалась широкая панорама. Нам было хорошо видно, как фашистские самолеты кружили над северной окраиной города. Сильный бой разгорался у метизного завода. С запада, из-за площади 9 Января, тяжелыми снарядами била по мельнице вражеская артиллерия. Снаряды со свистящим воем проносились мимо стен нашего дома и, казалось, вот-вот врежутся прямо в нас. Разрывные пули непрерывно вгрызались в кирпичную кладку, высекая искры и кроша камень. Порывы ветра приносили жар горящих неподалеку зданий, в горло лез едкий, удушливый дым. Слева от нас, где оборонялся пулеметный батальон 13-й дивизии, противник перешел в атаку, там от беспрерывных разрывов висело черное облако дыма и пыли, доносилась несмолкаемая пулеметная и автоматная трескотня.

– Вон с того дома пулемет бьет, – доложил Александров, когда я прилег рядом; он указал на северо-западный угол площади, где стоял небольшой разрушенный дом. – Везде фашисты в атаку пошли, скоро и на час полезут.

– Ну что ж, полезут – придется и нам поработать. А кроме пулемета, ничего не замечал?

– Замечал. Видите дом, рядом с тем, где пулемет? Фашисты зачем-то туда то и дело бегают. Побудут там немного и назад возвращаются.

Мне стало ясно, что в этом здании расположился командный пункт какого-то вражеского подразделения. Пока я размышлял, что предпринять, Александров рассуждал:

– Эх, хорошо бы миномет сюда! Или хотя бы снайперскую винтовку. Вот бы я их пощелкал!

Ему, видно, надоело лежать здесь одному: поговорить не с кем, а тут собеседник подвернулся. И он продолжал:

– Не привык я в обороне сидеть, товарищ лейтенант, скучно. То ли дело в разведке! Одного шлепнешь, другого пристукнешь, третьего к своим живого притащишь – «язык!»

Над головой посвистывали пули, жужжали и шлепались рядом осколки, а Александров оставался спокойным, словно не замечал ничего этого.

– Настанет время – мы пойдем вперед, – сказал я. – А сейчас главное – удержать этот дом. А скучать зачем же? Не давай гитлеровцам перебегать к тому домику, бей их из автомата, вот тебе работа будет.