Текст книги "На крутых виражах"

Автор книги: Иван Вишняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Об этих и других подвигах авиаторов сообщало Советское информационное бюро, писали армейские, фронтовые и центральные газеты. Они стали достоянием всех воинов, всего народа.

...Из Запорожья мы перелетели в Большой Токмак, расположенный в пятидесяти километрах северо-восточнее Мелитополя. С этого аэродрома полк (вернее, 10-12 экипажей, имевшихся в наличии) летал на правый, а иногда и на левый берег Днепра. В частности, мы штурмовали вражеские войска, пытавшиеся сбить арьергарды наших наземных войск в районе Каховки.

– Ну как там? – кивая на багряное зарево, тревожно спрашивал кто-нибудь из техников.

Летчики бодрились:

– Заправляйте самолет, маршрут прежний – на Каховку.

А что там, на этом плацдарме? Не о нем ли говорят по радио: "Большие потери понесли немцы при попытке переправиться через реку Днепр на одном из участков фронта юго-западного направления... За три дня бойцы майора Седельникова уничтожили свыше 600 немецких солдат, много различного инженерного имущества, сбили два самолета и разгромили противотанковую батарею немцев"{4}. Не там ли сражаются артиллеристы, о которых сообщается: "Батарея лейтенанта Петруничева, обороняя левый берег Днепра, за последние три дня сорвала четыре попытки немцев навести переправы. Огнем батареи уничтожено до 500 солдат и офицеров, 45 автомашин, три зенитные пулеметные установки, несколько танков и большое количество саперного инвентаря"{5}.

Днепр велик; на всем протяжении его от Херсона до Киева и выше кипят бои не на жизнь, а на смерть. Летишь над рекой и видишь: чего только нет в ней. Несут могучие воды к днепровскому лиману, к Черному морю полузатопленные, обгоревшие и во многих местах пробитые свинцом лодки, баркасы и другие судна, обуглившиеся бревна плотов, мостовых ферм и настилов, скелеты самолетов, разбитые повозки, разные принадлежности убитых солдат и трупы людей, принявших правую и неправую смерть...

В нашем полку все больше и больше безлошадников. Настал день, когда по тревоге взлетело всего шесть самолетов. На аэродроме остался один неисправный И-16 и несколько других покалеченных машин соседних полков. Шестерка взяла курс в район Кочкаровки, чтобы нанести штурмовой удар по скоплению вражеских войск. Остальные летчики, в том числе и я, с хорошей завистью смотрели на удаляющиеся самолеты, мысленно желали друзьям благополучного возвращения, чтобы самим сесть в еще не остывшие кабины и лететь в бой.

С запада появились три тяжелых трехмоторных бомбардировщика типа "Фокке-Вульф", шедших в сопровождении шести истребителей Ме-109. Куда и зачем они летят? Высыпать фугасные бомбы на наш аэродром? А может быть, пойдут дальше, на восток, чтобы разбомбить мост через реку Молочная, или железнодорожную станцию Старый Крым, или пристань в Мариуполе... К нашему счастью, фашисты напоролись на огонь какой-то зенитной части. Один "фоккер" развалился в воздухе, остальные, довернув южнее, стали разворачиваться в нашу сторону.

– Э-эй, – услышали мы чей-то крик, долетавший от неисправного И-16.

Обернувшись, увидели механика, призывно махавшего рукой. А техник уже запустил мотор и проверял его работу на всех режимах. Быстрее всех сообразил, в чем дело, Михаил Круглов. Он рванулся к самолету и через минуту уже сидел в кабине. Оказывается, машину только что отремонтировали.

Вскоре Круглов взмыл в воздух и пошел навстречу группе немецких самолетов. Не обращая внимания на шестерку "мессершмиттов", Михаил с ходу атаковал трехмоторные гиганты. Сманеврировав, сделал второй заход, потом третий. Все, кто находился на аэродроме, с восхищением следили за действиями мастера воздушного боя. Не уступавший в силе богатырю Седову, Круглов на земле был нетороплив и степенен. А теперь вот, гляди, каким резвым оказался. Акробатом крутится среди восьми вражеских самолетов.

Опасаясь быть сбитыми, "фокке-вульфы" беспорядочно сбросили бомбы и повернули на запад. Тем временем три Ме-109 несколько отошли и со стороны солнца бросились на И-16. Однако Михаил не растерялся, умело вышел из-под вражеского удара и, оказавшись в хвосте у "мессера", открыл по нему огонь. Задымив, немецкий истребитель со снижением пошел к Днепру. Круглое устремился в погоню, чтобы добить его, и тут допустил ошибку: забыл об осмотрительности. Один из фашистов не преминул воспользоваться ею и длинной пушечной очередью поджег "ишачок". Каждый из нас тяжело вздохнул. Предупредить товарища об опасности мы не могли: на И-16 не было радиоаппаратуры.

Михаил выпрыгнул с парашютом, но второй "мессер" открыл по нему огонь и перебил вытяжной трос. Так и упал на землю наш герой, держа в правой руке скобу с обрывком троса...

За три месяца мы сбили в воздушных боях 17 вражеских самолетов, а сами недосчитались четырех. Соотношение потерь свидетельствует о мужестве и мастерстве наших летчиков, об их моральном и физическом превосходстве над фашистскими выкормышами. Однако никакая убыль в стане противника не могла нас утешить. Больно терять товарищей, боевых побратимов, ибо, как сказал поэт, "богатство мое составляют друзья".

Уже наступала осень, когда стало известно, что наш полк отправляют в тыл для переучивания. Это известие и радовало, и огорчало. Радовало потому, что получим самые совершенные машины и с новыми силами будем драться против ненавистного врага. Огорчало сознание того, что теперь, когда мы стали обстрелянными бойцами, именно нас, а не других летчиков, направляют в тыл.

Населенный пункт, куда мы прибыли, находился на берегу Волги. Здесь расквартировались и приступили к изучению новой материальной части. Было два типа истребителей – Як-1 и МиГ-3. Мне пришлось овладевать "мигом". Этот истребитель поступил на вооружение в 1941 году. Он имел мотор водяного охлаждения мощностью 1200 лошадиных сил, развивал скорость свыше 620 км/час. Потолок его составлял двенадцать тысяч метров, дальность до тысячи километров. Вооружен он был двумя пулеметами ШКАС и одним крупнокалиберным системы Березина. Бомбовая нагрузка достигала 200 килограммов.

Семья летчиков-фронтовиков пополнялась выпускниками школ – сержантами. Кое-кого из "стариков" переводили в другие части с повышением: командир экипажа получал звено, а из звена уходили в отряды или эскадрильи. Совершенно неожиданно меня тоже вырвали из родного полка – вручили предписание убыть в отдельную авиационную эскадрилью ПВО...

Ох, как тяжело было расставаться с однополчанами, с которыми вместе начал воевать, облетел десятки фронтовых аэродромов, не раз ходил на боевые задания, радовался победам и горевал над могилами друзей!.. Борис Еремин, Алексей Маресьев, Николай Демидов, Владимир Балашов, Михаил Седов, Алексей Саломатин и Александр Костыгов снова улетали на фронт с майором Барановым. А меня оставляли в тылу, на волжском берегу.

– За что, – спрашиваю у командира полка, – отправляют в обоз?

– Какой обоз? – удивился Николай Иванович. – Разве охрана стратегического моста через крупнейшую водную магистраль мира – это обоз? А знаете ли вы, какие там есть другие объекты государственной важности? Нет? Тогда нечего хныкать. У меня попросили лучшего командира звена с перспективой повысить его в должности, мастера стрельбы по воздушным и наземным целям, отличного навигатора и... и, – Баранов даже начал заикаться от волнения. – Уж не ошибся ли я?

Своими сомнениями майор ошеломил меня. "Или в самом деле ненадежный человек?" – подумал о себе. От такой мысли стало жарко. И зачем затевал разговор? Вот оставят здесь и радуйся. Никакие заверения в патриотизме не помогут...

Заметив мое смущение, Николай Иванович чуть поубавил гнев и сказал на прощание:

– Там, на Волге, воздушный пост не менее важен, чем на Левобережной Украине. Тыл и фронт доверяют вам ключи от серединного неба Родины. Берегите его как зеницу ока.

Наши пути разошлись. Полк улетел на запад, я – на восток.

Глава третья.

Новые друзья

На площадке, расположенной на волжском берегу, стояло девять истребителей и примерно столько же учебных самолетов. Это были машины Отдельной эскадрильи, в которую меня назначили командиром звена. Делая круг, заметил на старте нескольких человек. Они, видимо, пристально наблюдали за мной: что, мол, за новичок пожаловал к нам... Постарался оставить о себе хорошее впечатление: расчет и посадку произвел с предельной четкостью. Внимательно следил за пробегом и рулением, чтобы не было никаких отклонений.

Едва успел выбраться из кабины, как увидел слева группу людей. Ни одного знакомого лица. Кому докладывать? Смотрю, впереди стоит летчик в кожанке. На каждой петлице по три "кубаря" – так в просторечии называли знаки отличия командиров. Докладываю:

– Товарищ старший лейтенант, согласно предписанию младший лейтенант Вишняков прибыл для дальнейшего прохождения службы!

– Здравствуйте. Заместитель командира эскадрильи Стоянов, – назвал себя человек в реглане с коричневым цигейковым воротником. – Как долетели?

– Нормально. Волга – отличный ориентир.

– По посадке заметно, что вы были инструктором в летной школе. Не так ли? – полюбопытствовал Стоянов.

– Да, в Батайской.

– Значит, нашего полку прибыло, – весело произнес лейтенант, находившийся рядом со Стояновым.

– Соболев. Тоже в прошлом инструктор, – кивнул в сторону лейтенанта заместитель командира эскадрильи. – Знакомьтесь.

– Костя, – шагнул тот навстречу. Затем добавил: – Командир звена.

Кажется, сразу же познакомился со всеми людьми эскадрильи. Молоденький сержант, судя по всему – механик, спросил:

– А вы на фронте были?

– Пришлось повоевать.

Слово "повоевать" как магнит стянуло вокруг меня новых друзей. Видимо, никто из них еще не видел войны.

– Фронтовик!

– Воевал!

– Дрался с фашистами, – зашептали люди.

– Расскажите, – снова подал голос сержант, – как вы там...

В разговор вступил Стоянов:

– Я думаю, успеем еще побеседовать. Пусть отдохнет человек после полета, осмотрится, обвыкнет немного.

Все согласились с ним. Вероятно, старший лейтенант пользовался уважением и авторитетом.

– Идемте в штаб, – сказал мне Стоянов, – там же рядом и общежитие летчиков.

Личный состав эскадрильи размещался в трех небольших домиках, прилепившихся к волжскому обрывистому берегу. В течение двадцати минут, пока шли туда, старший лейтенант рассказал кое-что о себе и сослуживцах, о задаче, которую выполняет часть, ибо эскадрилья была Отдельной.

Звали Стоянова Александром. Он сразу же производил впечатление простодушного и даже веселого человека. Ростом был невысок, головой едва доставал до моего плеча, но жилист и крепок, словно дубок. Позже узнал, что он любил аккуратно одеваться, ежедневно брился, регулярно подшивал свежие подворотнички.

– Поблажку дашь себе – привыкнешь к небрежности. А от нее до нерадения один шаг, – говорил Стоянов. – Можно ли от людей требовать дисциплины и порядка, если сам в этом не тверд!

Так он преподал мне урок требовательности. Для чего? Видимо, опасался, как бы фронтовой "дух вольности" не повлиял на эскадрилью, летчики которой мечтали о боевой работе. Сам Стоянов успел побывать в боях еще раньше меня дрался с японскими самураями два года тому назад. Затем по какой-то причине уволился в запас, а с началом этой войны вновь был призван в армию.

Я постарался развеять опасения замкомэска: инструкторская работа до войны и фронтовой опыт давали мне право на это.

– Извини, обижать не хотел, – ответил Александр, незаметно – перейдя на "ты", – но лучше упредить нежелательные последствия, нежели потом упрекать себя за них.

Он посмотрел на меня снизу вверх и как-то виновато улыбнулся. Улыбка, хотя и добрая, почему-то не шла к его курносому лицу.

Может быть, поэтому, как я позже узнал, Стоянов улыбался редко.

В штабе, куда мы пришли, никого не было, кроме писаря. Встав из-за стола, красноармеец козырнул нам и хотел было выключить радио.

– Не надо, – остановил его старший лейтенант. – Послушаем.

Сели, распахнулись, сняли головные уборы. В штабе было довольно тепло и относительно уютно.

– Ну, что там? – Стоянов посмотрел на черный круг динамика.

– Ростовское, клинское, волоколамское и тульское направления, – с готовностью ответил красноармеец, снова поднявшийся из-за стола. – А сейчас...

Стоянов махнул рукой, и писарь умолк, сел на табуретку. О чем сообщалось сейчас, мы услышали сами:

"Из оккупированных районов Орловской области поступают сведения о чудовищных злодеяниях фашистских извергов. В районе реки Сож немецкий патруль задержал семь колхозников. У одного из них оказалась справка о том, что он является членом колхоза "Красный партизан". Слово "партизан" привело фашистов в ярость. Все семь колхозников были расстреляны на месте. Гитлеровцы разграбили и сожгли деревни Ольговка и Калиновка только за то, что крестьяне этих деревень пытались воспрепятствовать грабежам. В селе Рогово, Почепского сельсовета, группа фашистов изнасиловала Прудникову, председателя колхоза имени Кирова. Надругавшись над женщиной, гитлеровские людоеды повесили ее..."

Красноармеец вырвал вилку радиошнура из розетки.

– Что так? – вскинул брови Стоянов.

– Мои места, – вздохнул парень и опустил повлажневшие глаза.

Стоянов посуровел, сочувственно покачал головой и тихо, раздельно произнес:

– Вот беда-то какая...

Под его рукой хрустнуло пресс-папье из искусственного стекла. Нервничает. Думает, пожалуй, о том же, о чем и я: на фронт бы сейчас, чтобы лично отомстить врагу за лихо, причиненное орловчанам. Да только ли им? Много нашей земли захватили оккупанты, много натворили черных дел... и будут сеять смерть до тех пор, пока не прогоним их восвояси. Такова натура любого захватчика, а фашистских головорезов – в особенности.

– Ладно, – Стоянов отодвинул в сторону сломанное пресс-папье, – за все с ними сочтемся... А пока, Петр, – назвал он красноармейца по имени, поставь на все виды довольствия командира звена Вишнякова.

Уладив с документами, пошли в общежитие. Оно оказалось тесноватым, но чистым.

– Вот здесь будешь отдыхать, – указал Стоянов на одну из десяти железных коек, – рядом со мной.

На столе, стоявшем на середине комнаты, лежала газета недельной давности. Свежие, должно быть, унесли на аэродром. В этой старой газете кто-то подчеркнул красным карандашом: "Гитлеровские бандиты установили в Орле, в центре города, виселицу... Учитель тов. Варламов говорит: "На многих улицах Орла лежат неубранные трупы невинно замученных и казненных людей. Фашистские негодяи останавливают прохожих, срывают с них теплую одежду, обувь, забирают деньги и ценные вещи. При малейшем протесте тут же расстреливают ограбленных..."

Значит, следят люди за сообщениями из тыла и с фронта, ведут счет злодеяниям оккупантов, горит в сердцах патриотов священный огонь ненависти к захватчикам.

– Сам-то откуда? – спросил Стоянов, присаживаясь к столу и отодвигая газету с красной отметиной, похожей на проступившую полосу крови.

– С верховьев Дона. Есть такой городок Данков, километрах в восьмидесяти восточнее Ефремова.

– Ефремов захвачен немцами. До твоей родины – рукой подать, – тревожно проговорил мой собеседник.

Опасная близость врага к местам, где я родился и вырос, беспокоила меня. Гитлеровские дикари не удержатся от разрушения города – реликвии русского народа. Когда-то Данков был пограничной крепостью Московского государства и до конца XVII века не единожды противостоял разорительным набегам ногайских и крымских татар. В эту честь, видно, мастеровые отлили данковский герб: в его верхней части, на золотом фоне, сложенные накрест серебряные меч и ножны, а над ними шапка зеленая, обложенная соболями, ниже, на зеленом поле, – лошадь.

Когда русская сила отвадила дикую татарву от разбоя, данковчане занялись разными ремеслами и промыслами, строили струги и даже морские корабли, торговали, занимались земледелием. Вольнолюбивый народ не терпел насилия над собой, бунтовал против помещиков, дворян, купцов и других власть имущих сословий; ложился под розги, сидел в тюрьмах, шел на каторжные работы в далекую Сибирь, однако не сдавался, не ронял человеческого достоинства.

После революции и гражданской войны Данков рос и хорошел на моих глазах, стал районным центром. Годы социалистического строительства коренным образом изменили облик города. И вот теперь к нему снова подступает беда...

"Все, кто не ушел в армию, – писали мне родные из деревни Требунские Выселки, что неподалеку от Данкова, – работают ныне денно и нощно. Вместе с военными роют окопы. Со стороны Ефремова слышна пушечная пальба: знать, великое противоборство идет... На всякий случай город подготовился к худшим дням: самый крупный завод эвакуирован, многие учреждения закрыты..."

Опережая события, замечу, что мои земляки внесли достойный вклад в общенародное дело борьбы с врагом. Помимо участия в оборонительных работах они посылали на фронт теплую одежду, сдавали в фонд обороны свои трудовые сбережения. В 1942 году, например, на постройку танковой колонны внесли один миллион триста тысяч рублей. А сколько средств было собрано в последующие годы войны!

Тысячи воинов-данковчан самоотверженно сражались с противником на различных фронтах и в разных родах войск. Многие из них удостоены правительственных наград. Героями Советского Союза стали: летчик-бомбардировщик В. В. Осипов, артиллеристы Н. И. Краснов, И. А. Фролов, пехотинец П. С. Ковалев и другие воины-патриоты.

Но вернемся на аэродром зимней поры сорок первого года. Вскоре после прибытия в эскадрилью мне запланировали несколько ознакомительных полетов над теми объектами, где обычно барражировали летчики. Это были: мост через Волгу, пристань, железнодорожный узел, склады, нефтеперегонный завод, нефтебаза и еще несколько важных точек.

Само барражирование – дежурство в воздухе – было несложным: летай себе на заданных высотах по определенному маршруту, наблюдай за воздухом, одним словом – выполняй обязанности часового. Но дело в том, что часовой должен отразить нападение врага на его пост. А сумеют ли наши летчики успешно отбить внезапный налет немецких бомбардировщиков или попытку разведчика сфотографировать тыловые объекты? Никто из них, кроме Стоянова, не имел боевого опыта. Вот почему мне поручили передать сослуживцам навыки, приобретенные на фронте.

– Ну вот, друзья, – сказал Стоянов, исполнявший обязанности командира эскадрильи, который по какой-то причине отсутствовал, – теперь можно и нужно спрашивать Вишнякова обо всем, что вас интересует из области боевого применения и тактики воздушного боя.

Теоретические занятия, проходившие иногда в форме живой беседы, чередовались с тренировочными полетами. Я проводил показательные воздушные бои со всеми летчиками, поэтому, естественно, сильно уставал. Но что значит усталость в сравнении с чувством удовлетворения от того, что твои товарищи с каждым днем мужают, становятся крепче, чем были, воюют увереннее, напористее! Если на первых порах в эскадрилье не было такого командира экипажа, самолет которого во время учебного воздушного боя не попал бы в объектив моего фотокинопулемета, то со временем я все чаще стал привозить пустую пленку.

– Растут хлопцы, – радовался старший лейтенант Стоянов.

– Растут, – подтверждал я, – только мы пока далеко ' не совершенные воздушные бойцы.

– Это почему же? – удивился Стоянов.

– Потому, что настоящие мастера должны летать и ночью. А мы по ночам спим, вместо нас дежурят зенитчики...

– Да-а, – задумчиво произнес замкомэска. – Вместо нас воюют, вместо нас дежурят... Надо что-то предпринимать.

Вскоре после этого разговора Александр Стоянов уехал в вышестоящий штаб и пробыл там двое суток. Приехал с таким видом, точно он именинник.

– Будем осваивать ночные полеты, Вишняков! – сообщил он. – Сначала на У-2, потом на УТ-2 и УТИ-4 и, наконец, на боевом.

Я искренне порадовался тому, что заместитель командира эскадрильи добился разрешения на освоение ночных полетов. Истребителю, умеющему летать в любое время суток, не страшен никакой враг – ни дневной, ни полуночный. Доказательство тому – действия авиаторов, обороняющих подступы к Москве и Ленинграду.

А вслед за этой отрадной вестью пришла новая: старший лейтенант Стоянов назначался командиром эскадрильи, на его место утвердили меня. По этому поводу устроили товарищеский ужин. Александр оказался страстным любителем русских народных песен. Всей эскадрильей пели о волжском утесе и Ермаке, о соколах и "Варяге". Спели бы и о летчиках, да не было, к великому сожалению, хорошей песни о них. Да и сейчас, кажется, выбор невелик. А уж кто, как не летчики, достойны славной песни!

В ходе освоения ночных полетов быстро проходили неделя за неделей. На некоторое время мне снова пришлось возвратиться в прежнюю часть, чтобы в совершенстве изучить особенности ночной подготовки на учебно-тренировочном истребителе УТИ-4. Этой довольно капризной машиной управлять было не так просто, особенно в темное время суток. Однако опытные товарищи помогли преодолеть все трудности.

Переучивание проходило успешно. Единственное, что тормозило дело, это сильные ветры, вьюги и снегопады. Чем подготовленнее, зрелее становились летчики, тем чаще заводили разговор о фронте.

– Боевое дежурство – дело важное, – говорили они, – но надо и пороху понюхать. После войны спросят: "Где дрался, много ли фашистов сбил?" Что ответишь? Караулил мост?..

В таких и подобных рассуждениях была, конечно, доля здравого смысла. Стремление ребят попасть на фронт подогревалось удачными боями советских авиаторов, о которых широко сообщалось в печати и по радио. Однажды мне удалось прочитать в газете большой материал о выдающейся победе моих бывших однополчан под руководством майора Н. И. Баранова.

Это было на Северо-Западном фронте. Семерка истребителей встретила смешанную группу фашистской авиации, насчитывавшую 25 самолетов. Несмотря на численное превосходство неприятеля, наши ребята не дрогнули, смело вступили с немцами в бой. В результате противник потерял семь машин. В числе отличившихся были названы фамилии Еремина, Балашова, Демидова, Маресьева, Седова. Как я гордился своими старыми друзьями и как завидовал им вместе с новыми товарищами! Именно в этот раз кто-то из них зло пошутил:

– Сидеть нам в ПВО, пока война не кончится...

Однако этим, не очень воодушевляющим перспективам не было суждено сбыться. Как-то после очередной поездки в вышестоящий штаб командир эскадрильи сказал:

– Не исключена возможность, что к весне мы попадем в действующую армию.

Все восприняли это сообщение с таким подъемом, словно речь шла не о войне, а об интересной поездке по историческим и памятным местам.

В боевых дежурствах и заботах по обучению ночным полетам миновали суровая зима и первый весенний месяц. Без нас закончилась великая битва под Москвой, а к началу третьей декады апреля завершилось и общее контрнаступление Красной Армии. Почти на всех фронтах либо наступило затишье, либо велись бои местного значения. Шансов на то, что наша эскадрилья вот-вот примет участие в горячем деле, становилось все меньше. И вдруг...

– Приготовиться к перелету по назначенному маршруту, – объявил командир в двадцатых числах апреля.

Это был праздник для нас. Ребята даже кричали "ура" и подбрасывали шапки вверх.

Вместо нас прибыла другая эскадрилья. Для помощи новичкам надо было оставлять кого-то из старожилов. Но кого? Ни один летчик добровольно не соглашался остаться в тылу. И тут в действие вступила безоговорочная сила приказа. Не могу назвать фамилию командира экипажа, коему суждено было остаться на некоторое время в роли наставника нашей смены, однако не скрою, что этот летчик, мягко говоря, не подавал особых надежд. Как приятно было потом разочароваться в этом! Спустя некоторое время наш "безнадежный" сбил во время барражирования немецкий самолет-разведчик. Кажется, это произошло несколько раньше, чем кто-либо из нашей девятки схватился в небе с врагом.

* * *

Эскадрилья приземлилась на прифронтовом аэродроме в районе Тулы и влилась в состав 171-го истребительного авиационного полка, входившего в систему Московской зоны ПВО. Командовал частью подполковник С. И. Орляхин, его заместителем по политчасти был майор А. М. Винокуров, штаб возглавлял майор А. В. Жаворонков, инженерную службу – инженер-майор Н. И. Кириллов.

Встретили нас приветливо, рассказали короткую, но яркую биографию полка, сформированного в начале войны, познакомили с его людьми и задачами по охране воздушного пространства на подступах к знаменитой кузнице оружия Туле. Это тоже не фронт, о котором мечтали ребята, но все-таки гораздо ближе к боевым рубежам.

Пока привыкали к новой обстановке, майор Винокуров продолжал знакомить летчиков друг с другом. То рассказывал о себе туляк, то в разговор вступал волжанин. Особенно запомнилась беседа капитана Георгия Никандровича Старцева об одном из его боевых вылетов.

С поста ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи) поступил сигнал: с юго-запада в направлении Тулы идет немецкий бомбардировщик Ю-88. Над аэродромом взлетела ракета. Это приказ дежурной паре капитана Старцева перехватить и уничтожить вражеский самолет.

Из-за какой-то неполадки напарник Старцева не смог подняться в воздух, и капитан ушел на выполнение задания один. Держа курс на Горбачево, что на железнодорожной линии Тула – Мценск, летчик одновременно набирал высоту. Высота – одно из важных условий для успешной атаки противника. Облачность не превышала шести – восьми баллов, видимость была хорошей.

Вскоре вражеский самолет оказался в поле зрения Старцева. Сначала летчик различал лишь его общие контуры, потом совершенно отчетливо увидел "юнкерс" и стал готовиться к нападению на него. Выполнил несколько атак. Немецкий пилот, должно быть, уже не раз встречался с советскими истребителями или по крайней мере слышал от своих сообщников о том, чем кончаются такие встречи, поэтому незамедлительно предпринял необходимые меры: стал маневрировать и маскироваться облачностью.

Старцев был настойчивым, решительным воздушным бойцом: получив задание, старался непременно выполнить его. Однако и противник оказался не новичком в летном деле. Маневрируя по высоте и меняя курс, он то скрывался за облаками, то вновь выходил из них, чтобы не попасть под прицельный огонь истребителя. И все же чувство смертельной опасности у него победило стремление прорваться к Туле. Круто развернувшись на 180 градусов, он под покровом облачного слоя на предельной скорости ушел на запад.

Капитан, недовольный неудачной погоней, возвращался на свой аэродром. "Напрасно потерял время, израсходовал больше половины бензина и боекомплекта", – думал он. Это было не совсем так... Хотя врага не удалось сбить, но планы его были сорваны: вместо того чтобы сбросить бомбы на важный объект, заранее запланированный авиационным или наземным командованием, экипаж "юнкерса" увез их обратно. И все же, несмотря на этот очевидный довод, Старцев досадовал на себя: "Докладывал по радио, что веду бой, а "юнкерс" остался цел и невредим..."

Размышляя о неутешительных результатах вылета наперехват, летчик не забывал внимательно следить за воздушным пространством. Осмотрительность одна из важнейших заповедей авиаторов. Сколько молодых, неопытных командиров экипажей пострадало из-за нарушения этого основополагающего правила летной службы! Кто за недоученность, кто за халатность расплачивался... Когда-то Старцев испытал это на себе, поэтому с первого дня войны сам не допускал небрежности и того же требовал от своих подчиненных.

Зорко осматривая попеременно то переднюю, то заднюю полусферу, капитан уже подходил к населенному пункту Скуратово, как впереди вдруг что-то сверкнуло. "Что бы это могло быть? – насторожился он и вгляделся пристальнее. – Да ведь это же самолет! Но чей?" Он пошел на сближение с неизвестной машиной и с дистанции четырех-трех километров опознал в ней Ю-88.

Внезапное появление немецкого бомбардировщика на ближних подступах к Туле можно было объяснить только тем, что до определенного рубежа "юнкерс" шел в облаках по расчету времени. Здесь же, у Скуратово, он вынырнул из облачности, чтобы сориентироваться по местности и взять точный курс на цель. Встреча с врагом, будто наэлектризовала Старцева. Движения его снова стали точными, мысль направлена на поиск наилучшего варианта атаки бомбардировщика. Главное – не упустить его, во что бы то ни стало сбить.

Боеприпасов у Старцева оставалось немного: дашь две-три очереди по "юнкерсу", и оружие умолкнет... А если огонь окажется малоэффективным, тогда что? Нет, второй раз упускать врага нельзя. Капитан не простит себе такого промаха. А друзья, а командир? Они тоже не простят... И тогда созрело единственно правильное решение – таранить машину с ненавистной свастикой на киле. Так будет надежнее.

"Юнкерс" крался к Туле метрах в пятистах от нижней кромки облаков. Старцев, увеличив скорость истребителя, занял более выгодное положение для атаки – подошел почти вплотную к облакам, затем соколом кинулся на противника. "Юнкерс" рванулся было вверх, чтобы уйти в спасительную мутную пелену, но встречный огонь пресек эту попытку. Гитлеровский летчик не растерялся, резко отдал штурвал от себя и, как бы провалившись, стал уходить, не меняя курса полета.

Используя преимущество в высоте и скорости, капитан быстро настиг противника. Оружие молчало; после второй очереди боеприпасы кончились. Настало время самого решительного действия – сокрушить бомбовоз тараном. Больше его ничем не остановишь, больше никак не предотвратишь беду, угрожающую славному городу русских оружейников.

Таран – исключительное средство борьбы с врагом. Оно применяется лишь в том случае, когда нет другого выхода. Решив использовать его, летчик рискует потерять машину, а то и заплатить за гибель неприятеля собственной жизнью. И этот ясно осознанный риск предполагает железную силу воли летчика, его беззаветную верность воинскому долгу и преданность идеалам борьбы. Слабохарактерный человек не способен на подвиг, лишь герою под стать такая самоотверженность.

Тарану как приему боя не учат ни в военных школах, ни в академиях, ни в боевых частях. Но прием этот уже с первых часов войны стал широко известен во всех авиационных подразделениях, на всех фронтах – от Белого до Черного моря. В нашем полку знали о дневных и ночных таранах, восхищались мужеством Алексея Катрича и Виктора Талалихина – истребителей с соседних аэродромов. Однако таранным ударам тоже не обучали, этому нельзя учить, как скажем, нельзя учить человека игре со смертью: обманешь – останешься жив, не удастся это сделать – сложишь голову. Да, такой официальной, узаконенной учебы не было, но каждый летчик, представляя себя в положении таранящего, искал такие способы нанесения удара по вражескому самолету, чтобы и самому не погибнуть и сохранить машину.