Текст книги "Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая"

Автор книги: Иван Бунин

Всходящий дым

 
Всходящий дым уводит душу
   В огнепоклоннический храм.
И никогда я не нарушу
   Благоговения к кострам.
В страстях всю жизнь мою сжигая,
   Иду путем я золотым
И рад, когда, во тьме сверкая,
   Огонь возносит легкий дым.
Когда, свиваясь, дым взовьется
   Над крышей снежной, из трубы,
Он в синем небе разольется
   Благословением судьбы.
Во всем следить нам должно знаки,
   Что посылает случай нам,
Чтоб верной поступью во мраке
   Идти по скользким крутизнам,
Дымок, рисуя крутояры,
   То здесь, то там, слабей, сильней,
Предвозвещает нам пожары
   Неумирающих огней.
 

1936

Саван тумана

 
Каркнули хрипло вороны,
   Клич-перекличку ведут…
Нет от дождя обороны,
   Дымы свой саван плетут…
Листья исполнены страха,
   Плачут, что лето прошло…
Ветер примчится с размаха,
   Горсть их швырнет, как назло.
Выйти мне в сад невозможно,
   Мокрая всюду трава…
В сердце так дымно, тревожно,
   Никнет моя голова…
Влажные плачут березы,
   Ивы плакучие… Грусть…
В воздухе длинные слезы…
   Будет потоп, что ли? Пусть!
Лягу в постель и укрою
   Пледом себя с головой…
Если б обняться с тобою,
   Друг мой – заветнейший мой!
 

1936

Разлучность

 
Я с вами разлучен, деревья,
   Кругом ненужный мне Париж,
А там, где вы, вдали кочевья
Звенящих пчел, улыбка девья
И солнце – праздник каждодневья.
   Зеленовейность, воля, тишь.
А там, где вы, любая мушка
   Звенит создателю хвалы,
Лесная вся в цветах опушка,
И, одиноких грез подружка,
Кукует гулкая кукушка
   В душистом царстве нежной мглы.
Я с вами разлучен, щеглята,
   Что звонко пели мне в окно,
Вся вольность от меня отъята,
И все мое неволей взято,
Мне помнится – я жил когда-то,
Но это было так давно.
 

Косогор

 
Как пойду я на далекий косогор,
Как взгляну я на беду свою в упор,
Придорожные ракиты шелестят,
Пил я счастье, вместе с медом выпил яд.
 
 
Косогорная дорога вся видна,
Уснежилася двойная косина,
А на небе месяц ковшиком горит,
Утлый месяц сердцу лунно говорит:
 
 
«Где все стадо, опрометчивый пастух?
Ты не пил бы жарким летом летний дух,
Ты овец бы в час, как светит цветик ал,
Звездным счетом всех бы зорко сосчитал.
 
 
Ты забыл, войдя в минуты и часы,
Что конец придет для всякой полосы,
Ты вдыхал, забывши всякий смысл и срок,
Изумительный, пьянительный цветок.
 
 
Ты забыл, что для всего везде черед,
Что цветущее наверно отцветет,
И когда пожар далекий запылал,
Любовался ты, как светит цветик ал.
 
 
Не заметил ты, как стадо все ушло,
Как сгорело многолюдное село,
Как зарделись ярким пламенем леса,
Как дордела и осенняя краса.
 
 
И остался ты один с собою сам,
Зашумели волчьи свадьбы по лесам,
И теперь, всю силу месяца лия,
Я пою тебе, остря свои края».
 
 
Тут завеяли снежинки предо мной,
Мир, как саваном, был полон белизной,
Только в дальности, далеко от меня,
Близко к земи ярко тлела головня.
 
 
Это месяц ли на небе, на краю?
Это сам ли я судьбу свою пою?
Это вьюга ли, прядя себе убор,
Завела меня, крутясь, на косогор?
 

Григорий Блох (Тюрсев)

Два голоса

 
Скажи мне, вечный часовой,
Зачем, откуда ты?
– «Я искра Силы мировой,
Зарница девственно живой
Любви средь темноты».
 
 
Кругом лишь мрак, и нет любви,
И смертью живы мы!
– «В морях пролившейся крови
Мечту далекую лови,
Как свет в окне тюрьмы».
 
 
Мечта – обман, погаснет свет,
И все, что живо, прах!
– «Кто знает счет предвечных лет?
Что было, будет или нет
В кружащихся мирах?»
 
 
Миры – бесцельная игра
Слепых, ненужных сил!
– «Пройдет земных ночей пора,
Безумец тот, кто до утра
Свой факел погасил».
 
 
Скажи, куда же голос твой
Ведет из темноты?
– «Не кончен час сторожевой,
Я только вечный часовой
И смены жду, как ты».
 

Песочные часы

 
Достались мне от деда по наследью
Старинные песочные часы…
Сатурн унылый, размахнувшись медью
Наполовину сломанной косы,
Стоит над потускневшею оправой
Пред девушкой, держащею весы…
Что хочет он скосить? Какой забавой
Потешить ненасытный голод свой?
А девушка с улыбкою лукавой
Что хочет взвесить слабою рукой?
Застыли оба в вечном напряженьи,
Вперив незрячий взор перед собой,
А времени бесшумное движенье,
Пересыпая струйкою песок —
Бездушный прах минувшего мгновенья! —
Спешит распутать скомканный моток
Всей нашей жизни, странной и бесцельной,
Спешащей, как стремительный поток,
В туман морей, густой и беспредельный…
 

Встреча

 
   В садах одной из городских окраин,
Где в час заката легче дышит грудь,
Мне встретился гулявший мирно Каин.
   Он сел со мной немного отдохнуть
И говорил, поникнув головою:
«Так жить нельзя! Зовет нас новый путь,
   Мы вслед пойдем за новою звездою,
Мы цепи зла, как нити, разорвем,
И, окропив весь мир водой живою,
   Мы будем жить заботой лишь о нем!
Пред нами светлый океан свободы,
Любовь нам будет кормчим и рулем,
   И близок час! Пусть тяжки будут роды, —
Грозой желанной сохнущей земле
Несут расцвет бушующие воды,
   Я чую день, видна заря во мгле!..»
Но я исполнен был тоски и скуки
И видел лишь помету на челе
И кровью брата облитые руки…
 

Счастье

 
Собрав обеда барского объедки,
Напялив шубу с барского плеча,
Иной готов поверить сгоряча,
Что случаи такой удачи редки!
 
 
Судьба, подол брезгливо засуча,
Швыряет часто стертые монетки,
И, лишь остыв, мы видим напоследки,
Что светит нам не солнце, а свеча…
 
 
Объедки мысли, чувства, настроенья,
Поношенных восторгов умиленья —
Не все ль равно? Ты мог или хотел
 
 
Добиться счастья лишь такого сорта, —
Благодари скорей за свой удел
Иль ангела-хранителя, иль черта!..
 

Даниил Ратгауз

«Пусть мгла теперь висит вокруг…»

 
Пусть мгла теперь висит вокруг,
Пускай вся жизнь иная ныне,
Пускай моих напевов звук —
Глас вопиющего в пустыне.
Пускай страстей безумных шквал
Грозит нам всем девятым валом, —
Я снова в руки лиру взял
В моем скитаньи запоздалом.
И будет близок голос мой,
Моя печаль, моя тревога,
Всем чутким сердцем и душой,
Не потерявшим в жизни Бога.
 

«Мелькает жизнь туманами, неясными и странными…»

 
Мелькает жизнь туманами, неясными и странными,
Жизнь тщетного искания, страдания и зла.
Был миг далекой юности, – я жил фатаморганами,
Я верил в свет ликующий, – теперь повсюду мгла.
 
 
Во что так страстно верилось, что с прошлым было связано —
Всему было приказано угаснуть, умереть…
Как много недодумано, как много недосказано,
Как много песен начатых я не успел пропеть!
 

«Ранним утром ты заснула…»

 
Ранним утром ты заснула
И тебе приснился сон:
Много шороха и гула,
Много мглы со всех сторон.
Ты вздыхаешь, слезы льются,
Орошают бледный лик…
Но я знаю, ты проснешься,
Ты воспрянешь через миг, —
Юность вешняя с тобою,
Много солнца впереди,
Много яркой, светлой веры
В молодой твоей груди.
 
 
Мне не спится. В ночь глухую
Не сомкну усталых глаз,
Я без сна во мгле тоскую
В этот поздний, страшный час…
Явь – мне сон, моя родная!
Старость темная со мной —
Нет уж больше пробужденья
Для души моей больной.
 

Мгновения в вечности

 
Междупланетные пространства,
И сонм неисчислимых лет,
И нашей жизни миг короткий —
Мы не живем, нас в мире нет!
Напрасны слезы и тревога,
И ужас бледного лица, —
Мы только сон минутный Бога[7]7
  Мы только сон минутный Бога… – Здесь прослеживаются мотивы философии епископа Беркли (1685–1753), утверждавшего, что, даже если бы мир вещей исчез, он все равно сохранился бы в виде суммы идей в Божественном разуме: в виде сна Бога.


[Закрыть],
А снам Господним нет конца!
 

«Зима, и вьюга, и мороз…»

 
Зима, и вьюга, и мороз.
Я стар, и ночи все темнее…
   В твоем саду так много роз,
   И в серебре блестят аллеи.
   Луна. И мы с тобой одни.
   Твоим словам я внемлю жадно…
   Летят безоблачные дни,
   Сияют ночи. Нам отрадно…
   И это было лишь – вчера,
   Меж тем умчались в бездну лета.
   Я слышу грозное: пора!
   Давно забвеньем ты одета…
   Куда мой рок меня занес?
   Куда ведут мои аллеи?..
Зима, и вьюга, и мороз.
Я стар, а ночи все темнее.
 

«Сократ, Платон иль Марк Аврелий…»

 
Сократ, Платон иль Марк Аврелий, —
Кому нужны вы в наши дни?..
У нас теперь иные цели,
Нам далеки небес огни.
 
 
Кругом тоска, кругом тревога,
Страстей нас охватила сеть,
Мы далеки теперь от Бога
И не умеем в даль глядеть.
 
 
И тучи темные нависли,
Вся жизнь – горючих слез река…
И мы живем не силой мысли,
А только силой кулака.
 

Зинаида Гиппиус

Родное

Т. И. М.

 
Есть целомудрие страданья
И целомудрие любви.
Пускай грешны мои молчанья —
Я этот грех ношу в крови.
 
 
Не назову родное имя,
Любовь безмолвная свята.
И чем тоска неутолимей,
Тем молчаливее уста.
 

Декабрь 1920

Париж

Ключ

 
   Струись,
   Струись,
Холодный ключ осенний.
   Молись,
   Молись
И веруй неизменней.
 
 
   Молись,
   Молись
Молитвой неугодной.
   Струись,
   Струись,
Осенний ключ холодный…
 

Сентябрь 1921

Висбаден

Мера

 
Всегда чего-нибудь нет, —
Чего-нибудь слишком много…
На все как бы есть ответ —
Но без последнего слога.
 
 
Свершится ли что – не так,
Некстати, непрочно, зыбко…
И каждый не верен знак,
В решенье каждом – ошибка.
 
 
Змеится луна в воде,
Но лжет, золотясь, дорога…
Ущерб, перехлест везде.
А мера – только у Бога.
 

Рождение

 
   Беги, беги, пещерная вода,
Как пенье звонкая, как пламя чистая.
   Гори, гори, небесная звезда,
Многоконечная, многолучистая.
   Дыши, дыши, прильни к Нему нежней,
Святая, радостная ночь безлунная…
   В тебе рожденного онежь, угрей,
Солома легкая, золоторунная…
   Несите вести, звездные мечи,
   Туда, туда, где шевелится мга,
   Где кровью черной облиты снега,
   Несите вести, острые лучи,
   На край земли, на самый край, туда —
Что родилась Свобода трехвенечная
   И что горит восходная Звезда,
Многоочитая, многоконечная…
 

Стихи о луне

 
Кривое, белое пятно
   Комочком смято-мутным
Висит бесцельно и давно
   Над морем неуютным.
 
 
Вздымая водные пласты,
   Колеблет моря сван.
А солнце смотрит с высоты,
   Блистая и скучая.
 
 
Но вот, в тот миг, когда оно
   Сердито в тучу село,
Мне показалось, что пятно
   Чуть-чуть порозовело.
 
 
Тревожит сердце кривизна
   И розовые тени,
И жду я втайне от пятна
   Волшебных превращений…
 

 
В полусверкании зеленом,
Как в полужизни-полусне,
Иду по крутоузким склонам,
По белоблещущей стене.
 
 
И тело легкое послушно,
Хранимо пристальной луной.
И верен шаг полувоздушный
Над осиянной пустотой.
 
 
Земля, твои оковы сняты.
Твои законы сменены.
Как немо, вольно и крылато
В высоком царствии луны!
 
 
И вьется в полусмертной тени
Мой острый путь – тропа любви…
О мать земля! моих видений
Далеким зовом – не прерви!
 
 
Ужель ты хочешь, чтоб опять я
Рабом очнулся, и в провал —
В твои ревнивые объятья —
Тяжелокаменно упал?
 

Горное

 
Освещена последняя сосна.
Под нею темный кряж пушится.
Сейчас погаснет и она.
День конченый – не повторится.
 
 
День кончился. Что было в нем?
Не знаю, пролетел, как птица.
Он был обыкновенным днем,
А все-таки – не повторится.
 

Все равно…

 
…Нет! из слабости истощающей
   Никуда! Никуда!
Сердце мое обтекающей,
   Как вода! Как вода!
 
 
Ужель написано – и кем оно?
   В небесах,
Чтобы въедались в душу два демона,
   Надежда и Страх?
 
 
Не спасусь, я борюсь
   Так давно! Так давно!
Все равно утону, уж скорей бы ко дну…
   Но где дно?..
 

Равнодушие

…Он пришел ко мне, а кто – не знаю,

Он плащом закрыл себе лицо.

1906

Он опять пришел, глядит презрительно,

Кто – не знаю, просто он в плаще…

1918[8]8
  Эпиграфы: первый – из стихотворения З. Гиппиус «К черту» (1905 г., а не 1906-й, как ошибочно датирует она), второй – также из ее стихов.


[Закрыть]

 
Он приходит теперь не так.
Принимает он рабий зрак.
   Изгибается весь покорно
И садится тишком в углу
Вдали от меня, на полу,
   Похихикивая притворно.
 
 
Шепчет: «Я ведь зашел, любя,
Просто так, взглянуть на тебя,
   Мешать не буду, – не смею…
Посижу в своем уголку,
Устанешь – тебя развлеку,
   Я разные штучки умею.
 
 
Хочешь в ближнего поглядеть?
Это со смеху умереть!
   Назови мне только любого.
Укажи скорей, хоть кого,
И сейчас же тебя в него
   Превращу я, честное слово!
 
 
На миг, не навек! – Чтоб узнать,
Чтобы в шкуре его побывать…
Как минуточку в ней побудешь —
Узнаешь, где правда, где ложь,
Все до донышка там поймешь,
   А поймешь – не скоро забудешь.
 
 
Что же ты? Поболтай со мной…
Не забавно? Постой, постой,
   И другие я знаю штучки…»
Так шептал, лепетал в углу,
Жалкий, маленький, на полу,
   Подгибая тонкие ручки.
 
 
Разъедал его тайный страх,
Что отвечу я? Ждал и чах,
   Обещаясь мне быть послушен.
От работы и в этот раз
На него я не поднял глаз,
   Неответен – и равнодушен.
 
 
Уходи – оставайся со мной,
Извивайся, – но мой покой
   Не тобою будет нарушен…
И растаял он на глазах,
На глазах растворился в прах
   Оттого, что я – равнодушен…
 

Веер

 
Смотрю в лицо твое знакомое,
Но милых черт не узнаю.
Тебе ли отдал я кольцо мое
И вверил тайну – не мою?
 
 
Я не спрошу назад, что вверено,
Ты не владеешь им, – ни я:
Все позабытое потеряно,
Ушло навек из бытия.
 
 
Когда-то, ради нашей малости
И ради слабых наших сил,
Господь, от нежности и жалости,
Нам вечность – веером раскрыл.
 
 
Но ты спасительного дления
Из Божьих рук не приняла
И на забвенные мгновения
Живую ткань разорвала…
 
 
С тех пор бегут они и множатся,
Пустое дление дробя…
И если веер снова сложится,
В нем отыщу ли я тебя?
 

«Когда-то было, меня любила…»

 
Когда-то было, меня любила
Его Психея, его Любовь.
Но он не ведал, что Дух поведал
Ему про это – не плоть и кровь.
Своим обманом он счел Психею,
Своею правдой – лишь плоть и кровь.
Пошел за ними, а не за нею,
Надеясь с ними найти любовь.
Но потерял он свою Психею,
И то, что было, – не будет вновь,
Ушла Психея, и вместе с нею
   Я потеряла его любовь.
 

1943

Париж

Надежда моя

 
Надежда моя, не плачь.
С тобой не расстанемся мы.
Сегодня меня палач
В рассвет поведет из тюрьмы.
 
 
Бессилен слепой палач.
Зарей зеленеет твердь.
Надежда моя! Не плачь.
Мы вместе сквозь смерть – за смерть.
 

1921

Висбаден

Тройное

 
Тройною бездонностью мир богат.
Тройная бездонность дана поэтам.
Но разве поэты не говорят
   Только об этом?
      Только об этом?
 
 
Тройная правда – и тройной порог.
Поэты, этому верному верьте;
Ведь только об этом думает Бог:
   О Человеке.
      Любви.
         И смерти[9]9
  Ведь только об этом думает Бог://О человеке.//Любви.// И смерти. – Эту идею – в применении к литературе – позже позаимствовал у Гиппиус Г. Адамович, обосновывая эстетику «парижской ноты».


[Закрыть].
 

1927

Париж

«Я был бы рад, чтоб это было…»

В. Злобину

 
Я был бы рад, чтоб это было,
Чтоб так оно могло и быть,
Но чтоб душа у вас забыла
Лишь то, что надо ей забыть.
 
 
Не отдавалась бы злословью,
Могли бы вы его понять
И перестали бы любовью
Томленье, сон и скуку звать.
 
 
Я ж – ничего не забываю,
Томленьем вашим не живу,
Я даже если сплю – то знаю:
Я тот же весь, как наяву.
 

1944

Опрощение

 
Армяк и лапти… да, надень, надень
На Душу-Мысль свою, коварно сложную,
И пусть, как странница, и ночь и день,
Несет сермяжную суму дорожную.
 
 
   В избе из милости под лавкой спит,
   Пускай наплачется, пускай намается,
   Слезами едкими свой хлеб солит,
   Пусть тяжесть зéмная ей открывается…
 
 
Тоща опять ее прими, прими
Всепобедившую, смиренно-смелую…
Она, крылатая, жила с людьми,
И жизнь вернула ей одежду белую.
 

1930

Стихотворный вечер в «Зеленой Лампе»

 
Перестарки и старцы и юные
Впали в те же грехи:
Берберовы, Злобины, Бунины
Стали читать стихи.
 
 
Умных и средних и глупых,
Ходасевичей и Оцупов
Постигла та же беда.
 
 
Какой мерою печаль измерить?
О, дай мне, о, дай мне верить,
Что это не навсегда!
 
 
В «Зеленую Лампу» чинную
Все они, как один, —
Георгий Иванов с Ириною,
Юрочка и Цетлин,
 
 
И Гиппиус, ветхая днями,
Кинулись со стихами,
Бедою Зеленых Ламп.
 
 
Какой мерою поэтов мерить?
О, дай мне, о, дай мне верить
Не только в хорей и ямб.
 
 
И вот оно, вот, надвигается:
Властно встает Оцуп.
Мережковский с Ладинским сливается
В единый небесный клуб,
 
 
Словно отрок древне-еврейский,
Заплакал стихом библейским
И плачет, и плачет Кнут…
 
 
Какой мерою испуг измерить?
О, дай мне, о, дай мне верить,
Что в зале не все заснут.
 

«Люблю огни неугасимые…»

 
Люблю огни неугасимые,
Люблю заветные огни.
Для взора чуждого незримые,
Для нас божественны они.
 
 
Пускай печали неутешные,
Пусть мы лишь знаем, – я и ты, —
Что расцветут для нас нездешние,
Любви бессмертные цветы.
 
 
И то, что здесь улыбкой встречено,
Как будто было не дано,
Глубоко там уже отмечено
И в тайный круг заключено.
 

Иван Бунин

Сириус

 
Где ты, звезда моя заветная,
   Венец небесной красоты?
Очарованье безответное
   Снегов и лунной высоты?
 
 
Где молодость простая, чистая,
   В кругу любимом и родном,
И старый дом, и ель смолистая
   В сугробах белых под окном?
 
 
Пылай, играй стоцветной силою,
   Неугасимая звезда,
Над дальнею моей могилою,
   Забытой Богом навсегда!
 

1922

Венеция

 
Колоколов средневековый
Певучий зов, печаль времен,
И счастье жизни вечно новой,
И о былом счастливый сон.
 
 
И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: все пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.
 
 
И дымка млечного опала,
И солнце, смешанное с ним,
И встречный взор, и опахало,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.
 

1922

«В гелиотроповом свете молний летучих…»

 
В гелиотроповом свете молний летучих
В небесах раскрывались дымные тучи,
На косогоре далеком – призрак дубравы,
В мокром лугу перед домом – белые травы.
 
 
Молнии мраком топило, с грохотом грома
Ливень свергался на крышу полночного дома —
И металлически страшно, в дикой печали,
Гуси из мрака кричали.
 

1922

Петух на церковном кресте

 
Плывет, течет, бежит ладьей,
И как высоко над землей!
Назад идет весь небосвод,
А он вперед – и все поет.
 
 
Поет о том, что мы живем,
Что мы умрем, что день за днем
Идут года, текут века —
Вот как река, как облака.
 
 
Поет о том, что все обман,
Что лишь на миг судьбою дан
И отчий дом, и милый друг,
И круг детей, и внуков круг.
 
 
Что вечен только мертвых сон,
Да Божий храм, да крест, да он.
 

1922

Амбуаз

Встреча

 
Ты на плече, рукою обнаженной,
   От зноя темной и худой,
Несешь кувшин из глины обожженной,
   Наполненный тяжелою водой.
С нагих холмов, где стелются сухие
   Седые злаки и полынь,
Глядишь в простор пустынной Кумании,
   В морскую вечереющую синь.
Все та же ты, как в сказочные годы!
   Все те же губы, тот же взгляд,
Исполненный и рабства и свободы,
   Умерший на земле уже стократ.
Все тот же зной и дикий запах лука
   В телесном запахе твоем,
И та же мучит сладостная мука, —
   Бесплодное томление о нем.
Через века найду в пустой могиле
   Твой крест серебряный, и вновь,
Вновь оживет мечта о древней были,
   Моя неутоленная любовь,
И будет вновь в морской вечерней сини,
   В ее задумчивой дали,
Все тот же зов, печаль времен, пустыни
   И красота полуденной земли.
 

1922

«Душа навеки лишена…»

 
Душа навеки лишена
Былых надежд, любви и веры.
Потери нам даны без меры,
Презренье к ближнему – без дна.
 
 
Для ненависти, отвращенья
К тому, кто этим ближним был,
Теперь нет даже выраженья:
Нас Бог и этого лишил.
 
 
И что мне будущее благо
России, Франции! Пускай
Любая буйная ватага
Трамвай захватывает в рай.
 

25 августа 1922

«Одно лишь небо, светлое, ночное…»

 
Одно лишь небо, светлое, ночное,
   Да ясный круг луны
Глядит всю ночь в отверстие пустое,
   В руину сей стены.
 
 
А по ночам тут жутко и тревожно,
   Ночные корабли
Свой держат путь с молитвой осторожной
   Далеко от земли.
 
 
Свежо тут дует ветер из простора
   Сарматских диких мест,
И буйный шум, подобный шуму бора,
   Всю ночь стоит окрест:
 
 
То Понт кипит, в песках могилы роет,
   Ярится при луне —
И волосы утопленников моет,
   Влача их по волне.
 

1923

День памяти Петра

 
«Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия…»
 
 
О, если б узы гробовые
Хоть на единый миг земной
Поэт и Царь расторгли ныне!
Где Град Петра? И чьей рукой
Его краса, его твердыни
И алтари разорены?
 
 
Хлябь, хаос, – царство Сатаны,
Губящего слепой стихией.
И вот дохнул он над Россией,
Восстал на Божий строй и лад —
И скрыл пучиной окаянной
Великий и священный Град,
Петром и Пушкиным созданный.
 
 
И все ж придет, придет пора
И воскресенья и деянья,
Прозрения и покаянья,
Россия! Помни же Петра.
Петр значит Камень. Сын Господний
На Камени созиждет храм
И скажет: «Лишь Петру я дам
Владычество над преисподней…»
 

1925

«Только камни, пески, да нагие холмы…»

 
Только камни, пески, да нагие холмы,
Да сквозь тучи летящая в небе луна, —
Для кого эта ночь? Только ветер, да мы,
Да крутая и злая морская волна.
 
 
Но и ветер – зачем он так мечет ее?
И она – отчего столько ярости в ней?
Ты покрепче прижмись ко мне, сердце мое!
Ты мне собственной жизни милей и родней.
 
 
Я и нашей любви никогда не пойму:
Для чего и куда увела она прочь
Нас с тобой ото всех в эту буйную ночь?
Но Господь так велел – и я верю ему.
 

<1926>

Nel mezzo del cammin di nostra vita

[10]10
  Земную жизнь пройдя до половины (итал.) (Пер. М. Лозинского.)


[Закрыть]

 
Дни близ Неаполя в апреле,
Когда так холоден и сыр,
Так сладок сердцу Божий мир…
Сады в долинах розовели,
В них голубой стоял туман,
Селенья черные молчали,
Ракиты серые торчали,
Вдыхая в полусне дурман
Земли разрытой и навоза…
Таилась хмурая угроза
В дымящемся густом руне,
Каким в горах спускались тучи
На их синеющие кручи…
Дни, вечно памятные мне!
 

1947

Венки

 
Был праздник в честь мою, и был увенчан я
Венком лавровым, изумрудным:
Он мне студил чело, холодный, как змея,
В чертоге пирном, знойном, людном.
 
 
Жду нового венка – и помню, что сплетен
Из мирта темного он будет:
В чертоге гробовом, где вечный мрак и сон,
Он навсегда чело мое остудит.
 

1950(?)

Ночь

 
Ледяная ночь, мистраль
(Он еще не стих).
Вижу в окна блеск и даль
Гор, холмов нагих.
Золотой недвижный свет
До постели лег.
Никого в подлунной нет,
Только я да Бог.
Знает только Он мою
Мертвую печаль,
Ту, что я от всех таю…
Холод, блеск, мистраль.
 

1952

Тэффи

Перед картой России

 
В чужой стране, в чужом старом доме
На стене повешен ее портрет,
Ее, умершей, как нищенка, на соломе,
В муках, которым имени нет.
 
 
Но здесь на портрете она вся, как прежде,
Она богата, она молода,
Она в своей пышной зеленой одежде,
В какой рисовали ее всегда.
 
 
На лик твой смотрю я, как на икону…
«Да святится имя твое, убиенная Русь!»
Одежду твою рукой тихо трону
И этой рукою перекрещусь.