Текст книги "Основы истинной науки - Книга 1-я БОГЪ не опровержимъ наукой. И. А. Карышев"

Автор книги: Иван Карышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ГЛАВА III.
Цель и назначение науки.

Человек обладает двумя главными силами или способностями души: разумом и духовно-нравственными чувствами.

Какая из этих сил главная?

На этот счёт мнения расходятся.

Одни находят, что, безусловно, разум в человеке важнее, что главным образом надо развивать его и уже ему подчинять свои чувства.

Другие полагают, что миром управляют чувства, и что разум играет подчинённую роль.

Третьи говорят, что без гармонии разума и чувства нет внутреннего согласия в человеке, нет силы и мощности проявлений интеллектуальной деятельности, дающей максимум полезности, а потому не только бесполезно, но и вредно развивать чувства в ущерб разуму, или разум в ущерб чувствам; обе стороны должны быть развиты в одинаковой степени.

Прослушаем гениальнейшее мнение по этому поводу Герберта Спенсера, высказанное им в его брошюре «Классификации наук» (стр. 48, 49 и 50); он говорит: «Не идеи управляют миром и ниспровергают его, мир управляется и ниспровергается чувствами, которым идеи служат только руководителями. Социальный механизм покоится в окончательном результате не на мнениях, а исключительно на характерах. Не умственная анархия, а нравственный антагонизм составляет причину политических кризисов. Все социальные явления порождаются общим строем человеческих ощущений и верований, из которых первые определены почти всегда наперёд, а вторые определяются почти всегда впоследствии. Большинство желаний человеческих унаследовано, между тем как большинство верований приобретается и зависит от окружающих условий; а важнейшие из окружающих условий зависят от того состояния общества, какое породили наиболее сильно господствующие желания. Социальное состояние всякой данной эпохи есть равнодействующая всех честолюбий, своекорыстий, опасений, поклонений, негодований и проч. граждан предков и граждан современников. Общепринятые идеи такого социального состояния должны, в среднем выводе, быть вполне соответственны чувствам граждан и, следовательно, в уровень с тем социальным состоянием, какое породили эти чувства. Идеи вполне чуждые этому состоянию не могут в нём развиваться, а если вводятся извне, не принимаются или же если и принимаются, то вымирают, как только кончается временный фазис чувств, допустивших их принятие. Поэтому, хотя передовые идеи, установившись раз, влияют на общество и содействуют дальнейшему его прогрессу, но установление таких идей зависит всё-таки от подготовленности общества к их восприятию. На деле выходит так: народный характер и социальное состояние определяют, какие идеи должны получить ход в обществе; а не идеи эти определяют социальное состояние и народный характер. Поэтому изменение нравственной природы человека, производимое беспрерывным влиянием социальной дисциплины, всё более и более приспособляющей эту природу к социальным отношениям, – есть главная ближайшая причина общественного прогресса».

То же мнение высказывает и Г.Г. Льюис (Философия наук Огюста Конта, стр. 7, 8), а именно, он говорит: «Я уже не раз высказывал греховное убеждение, что умственное мировоззрение не есть наиблагороднейшее мировоззрение человека. До тех пор не будет существовать философии, удовлетворяющей требованиям человечества, пока не признают той истины, что человеком управляют не его мысли, а его ощущения. Рассудок же служит человеку только путеводителем. Другими словами, рассудок есть раб, а не властелин сердца; и наука есть пустое бесполезное дело, заслуживающее так же мало уважения, как и шахматная игра, если она не ставит себе какой-нибудь великой религиозной цели, если она не исходит из какого-нибудь широкого взгляда на человеческую жизнь и предназначение».

Совершенно то же мнение приводил даже сам Огюст Конт в своей “Systeme de politique positive”; он говорит, что „ум должен всецело быть подчинён чувствам, или, переводя это с языка этики на язык логики, что упражнение ума, как и всех прочих наших способностей, должно иметь единственной целью общее благо. Всякое другое употребление ума следует считать не только бесполезным и напрасным, но даже нравственно преступным. Вполне обязанные человечеству тем развитием, которое снабдило нас умственными силами, какие мы имеем теперь, мы должны всецело посвятить эти силы на служение ему. И на этом фундаменте Конт строит выработанную систему полного подавления всякой независимой мысли.

В развитии мыслительной силы Конт не видит нужды, или, пожалуй, видит нужду, но бесконечно меньшую, нежели в покорности и послушании. Он беспрестанно указывает, что, из всех составных атрибутов человеческой природы, ум требует больше всего управления и обуздывания. Это самый буйный, “1е plus perturbateur”, из духовных элементов нашей натуры – более даже, нежели эгоистические инстинкты. В течение всего переходного периода, начавшегося со времён древней Греции (Конт говорит, что с тех пор мы постоянно находились в революционно-переходном состоянии), ум был в положении систематического восстания против “le coeur”.

У Огюста Конта есть обширнейшие трактаты, доказывающие что нет возможности себе представить возрождение человечества без полнейшего прекращения „умственной анархии“ и без „систематизации человеческих знаний“, что может лишь быть достигнуто подчинением ума руководству чувств» (Д.С. Милль 153, 3, 165).

Обдумаем и вникнем хорошенько в глубочайший смысл этих трёх сообщений великих мыслителей. Не приходится ли нам ежедневно убеждаться в справедливости их слов, разбирая лично свою жизнь, жизнь других людей, жизнь обществ и народов и даже строй каждого государства?

Спросим себя, почерпает ли каждый из нас из внешнего мира все впечатления и все знания, которые существуют в мире?

О! далеко нет, – ответит каждый, который хотя немного вдумывался в строй вселенной. Окружающий нас мир так переполнен бездною премудрости и самых разнообразнейших тайн во всех областях и уголках вселенной, которые, конечно, со временем рано или поздно составят предмет изучения; некоторые открываются каждому из нас лишь постепенно, по мере того, как он сам созревает в своём интеллектуальном развитии и делается способным заметить какую-нибудь из них и остановить на ней своё внимание, потому мы должны заключить, что одно и то же явление природы или какой-нибудь факт, или какая-нибудь великая истина, виденная или слышанная нами, производит на каждого из нас совершенно разные впечатления. Одни совсем её не понимают, есть такие, которые неспособны её замечать ни одной силой или способностью своего существа. Из тех же, которые и видят, чувствуют или ощущают этот факт или эту великую истину, всякий объясняет её себе сообразно своему интеллектуальному развитию, с теми оттенками, которые имеет его развитие, и с теми пробелами и уклонениями от общего и истинного смысла этого явления, которые существуют в нём самом, в его существе, но не в разбираемом явлении. А следовательно, тот, кто больше развит, черпает большее число впечатлений из природы, правильнее уясняет себе их и даёт им более близкие к истинному их смыслу толкования, чем тот, кто меньше развит.

Всё ли хорошее, что нам удаётся таким образом почерпнуть из внешнего мира, применяем мы к жизни? Совершенствует ли оно нас и подвигает ли нас по пути развития? Мы всякий день убеждаемся, что видеть и понимать истину не значит быть способным применить её к себе. Всякий из нас знает множество прекрасных и неоспоримых истин, однако, все ли они прививаются к нам и входят в нашу жизнь? Исследуем ли мы те факты и явления, которые в действительности важнее, или те, к которым лежит больше наше сердце?

Приведём примеры:

1) Из области духовной: вспомним учение Христа о всеобщей взаимной братской любви, о смирении и покорности.

2) Из области нравственной: о вреде пьянства.

3) Из области политической: о несовременности войн.

Разумом мы превосходно понимаем все эти истины; они поражают нас своей ясной практической мудростью, полной применимостью к ежедневной жизни нашей на земле, а однако они к жизни не прививаются, разве мало-помалу совершенно незаметным образом.

В этом случае и наука не делает исключений; она охотнее исследует то, к чему она привыкла и более склонна. Изучая мельчайшие детали знакомых ей фактов и явлений, и она оставляет нерасследованными целые области чудесного и загадочного, которые должны бы были возбуждать её живейший интерес. Для примера приведём весьма своеобразный и вполне официально доказанный исторический факт, а именно: целый караул солдат видел одновременно и Императрицу Анну Иоанновну, и её двойника в тронной зале дворца. Подобных фактов много; подвергался ли хотя один из них расследованию позитивизма?

Скажите, кто не восхищался премудрой простотой великих истин и не мечтал о том:

1) Как жилось бы легко на земле, если бы каждый был слугой других и делал бы другим только то, что желал бы, чтобы ему сделали. Всякий понимает, что земля превратилась бы в рай и всякому было бы легко, весело и удобно жить. Жизнь совсем изменила бы свой грубый корыстный характер, страсти и интриги исчезли бы и, положительно, все сделались бы лучше.

Всякий скажет, что высота этого учения не соответствует низкой степени среднего уровня нравственного развития людей, а потому они и не в состоянии применять это учение. Когда-нибудь, в далёком будущем, когда люди станут совершеннее, и эта истина будет всё более и более входить в жизнь людей. При настоящем же строе жизни эта идея составляет одну утопию.

2) Кто не понимает вреда от пьянства? Если бы люди не пьянствовали, сколько бы денег сохранилось, сколько бы уменьшилось преступлений, болезней безобразий, оргий, несчастий, нищеты....

– Разве могут порочные люди не пить? – ответят Вам. – Грусть свою топят в вине! Можно указать много других более существенных средств, чтобы отгонять свою грусть, но пьянство от этого нисколько не уменьшится, пока люди не сделаются нравственно чище.

3) Если бы не было войн – не было бы ни войск, ни военного сословия; как обогатились бы государства! Это видят все. Но всякий понимает тоже, что кроме внешних врагов в государстве есть более злейшие внутренние враги, и имя им: неразвитость, необузданность, дикость, жестокость, эгоизм, алчность, злость, зависть, обман и преступление, которые много хуже внешних врагов. Если не было бы государство сильно и авторитетно, – какой беспорядок царил бы в нём; такая распущенность, что жизнь всякого сделалась бы хуже и трудней, чем жизнь первобытного человека среди хищных зверей, пантер и пещерных медведей. Одним страхом ответственности наказания и можно только сдержать страсти и злость людскую, и ещё много времени пройдёт, пока чувство долга сделается общим достоянием.

4) Лет двадцать тому назад только шептались и передавали друг другу, не иначе как по секрету, о сверхъестественных явлениях, которые существуют по преданию в каждом семействе и о которых не было принято говорить громко, а потому они сохранялись втайне. Теперь начали говорить о них в обществах, и даже открыто. Подобных рассказов миллионы. Неужели эти факты достойны меньшого внимания для исследователя, чем изучение грозы, ветра, северного сияния? Казалось бы, что они должны были возбудить несравненно больший интерес, ибо сами явления загадочнее и чудеснее, а между прочим наука и не думает приниматься за их изучение. Не знать о них учёные не могут; зная же об их существовании, они не могут не поражаться им, совершенно так же, как поражается каждый из нас; отчего же никто ещё не изучает их? Ответ ясен: духовное развитие учёных ещё не возросло до того, чтобы быть в состоянии открыто идти против невежественных модных толков и взяться за такое дело, которое может подорвать их репутацию позитивистов, которой они дорожат ещё.

Мы всякий день убеждаемся, что видеть и понимать истину ещё не значит быть способным применить её к себе.

Пока мы понимаем истину одним своим разумом, а не сердцем и не чувством – мы никогда не будем в состоянии осилить свою природу, переделать себя и заставить себя делать то, что нам не сродно.

Мы все более порочны, чем добродетельны и потому заметьте, как какая-нибудь гадость, пошлость, сальность к нам быстро прививается! Мы еле успеем услыхать её ещё одним ухом – и уже схватили её на лету и готовы исполнить. И сколько трудов нам иногда стоит удержать себя от этого. Вот как быстро принимается злое семя, упавшее на подходящую ему злую почву души нашей. Совершенно противоположное явление происходит, если нам приходится услышать о чём-нибудь высоком, прекрасном и мудром, о том, что выше нашего нравственного развития. Нам доказывают, что это хорошо, убеждают, что стоит нам только принять эту истину, и мы сами будем лучше, и жизнь наша пойдёт ровней, безмятежней, и отношения наши к окружающему миру и к людям станут легче. Мы и сами знаем всё это, но всё-таки упорствуем, опровергаем и подыскиваем разные препятствия, несмотря на то, что хорошо видим всю несостоятельность этих опровержений, и в конце концов, эта истина нами не принята и к нашей жизни не применена.

Одним словом, рассудок наш во всех случаях жизни является рабом сердца и чувств, но не властелином. Разум может понимать истину, но воспринять её человек может только тогда, когда он нравственно достаточно для того развит и для того, кто мало развить, эти истины будут то, что мы называем недосягаемым идеалом.

Если бы разум был властелином, то что мешало бы человеку заставить своё сердце, свой характер и свои чувства применять в своей ежедневной жизни те высокие истины, о которых он слышал и разумом одобрил, и тогда не было бы недосягаемого и не было бы идеалов? Идея, постигнутая разумом, прививалась бы к нам и становилась бы нашей собственной; изменяя соответственно наш характер и привычки, улучшала бы нас самих.

Но природа требует от человека, чтобы он сам сперва подготовил почву души своей для возможности дальнейшего совершенствования; если почва не готова – то и совершенствования нет. Одним словом, человек есть именно то, что он есть, не более и не менее; и может применять к своей жизни и к себе лично только то, что соответствует его нравственному развитию. Если он желает совершенствоваться, то должен работать над собой, над развитием своих чувств и своего духовного понимания природы вещей. Он должен переделывать свой характер и свои привычки силой своей воли и принуждать следовать идеям высшей правды, высшего добра и совершенства. Без этой борьбы с самим собой нет истинного, внутреннего и душевного прогресса и человек останется тем же, на том же уровне своего развития. Пока у людей и у общества есть идеалы, до которых они стремятся и не могут достигнуть, надо воспитывать их душу и сердце более усиленно, чем разум, ибо разум их и так уже опередил сердце, и дальнейшее его развитие не только не принесёт никакой пользы, но может оказаться вредным, как всякий серьёзный и опасный инструмент в руках ребёнка, не умеющего обращаться с ним.

Теперь перейдём к другому вопросу и спросим себя, что такое наука?

Мы хотели бы видеть в науке обширнейшую хранилищницу или сокровищницу всех без изъятия результатов полезной деятельности всех сил и способностей человека, как разумных, так и нравственных и духовных, ведущих как всё общество, так и каждого отдельного члена его по пути прогресса. По точному смыслу наука должна охватывать все знания людские, какие бы они ни были, в полном их объёме. Всё, что только может улучшать жизнь человека на нашей планете, всё, что может совершенствовать и улучшать самую нашу планету и делать её более лёгкой и приспособленной к удобствам жизни на ней, всё, что возвышает и облагораживает душу человека, или способствует к установлению правильных отношений людей между собой и к окружающей их природе – всё должно было бы иметь свою рубрику в науке и соответствующее место среди человеческих знаний, ибо всё это человеку одинаково и безусловно необходимо; а следовательно, все подобного рода темы должны считаться научными.

Выяснив себе до некоторой степени наш взгляд на цель и на назначение науки, на необходимость как разумного, так и нравственного воспитания людей, рассмотрим насколько наша современная господствующая наука удовлетворяет этим требованиям, насколько она способствует изучению великих истин и насколько она развивает в нас нравственность, облагораживает и возвышает наши чувства, чтобы подготовлять почву нашей души, чтобы она могла быть способна к восприятию высших истин.

ГЛАВА IV.
Позитивизм.

Разбирая современную господствующую науку, мы далеко не найдём в ней всего того, что желали бы видеть, преследуя наше выше приведённое понятие о цели и назначении наук. Скажем более, – в настоящее время совершенно нет науки, а есть какая-то несчастная, жалкая и скомканная наука под весьма горделивым названием позитивизм.

Приверженцы позитивизма окружили науку китайской стеной положительных принципов и предвзятых идей, и те знания, которые не соответствуют предначертанной ими программе, не включаются вовсе в область положительных наук.

Начало подобному взгляду на науку положил Огюст Конт в своей позитивной философии; программа позитивизма была выработана его последователями, которые, впрочем, считают, что ни в чём не нарушили коренного смысла первоначального учения своего учителя; но это нельзя считать безусловно верным.

Строго следуя программе позитивизма, в настоящее время исключены из числа наук и совсем к ним не причисляются нижеследующие науки:

1) Вся философия и метафизика, за исключением некоторых материалистических философий, вроде Бюхнера и Молешота, которые названы адептами положительных наук научными философиями, за отсутствием в них и тени чего-нибудь метафизического.

Огюст Конт сам писал философию, и многие его рассуждения и допущения имеют ясный метафизичный характер; притом же Конт не отвергал необходимости изучения причины, как это совершенно неправильно утверждают многие. «В точном смысле это неверно: он отвергает только вопросы о первоначальном происхождении и о деятелях, отличных от того, что называют причинами естественными. Он считает недоступными для нас причины, которые сами не суть явления. Подобно многим, он допускает исследование причин в том смысле, по которому один естественный факт может быть причиною другого. Но Конт не терпит слова «причина», он согласен говорить только о законах последовательности. Отказываясь от употребления слова, имеющего положительное значение, он упускает из виду и мысль, выражаемую им. Он не видит различия между двумя такими обобщениями, как законы Кеплера и теория тяготения. Он не старается понять разницу между законами последовательности и сосуществования, которые мыслителями другой школы называются законами явлений и законами того, что они зовут действием причин. (Д. Стюарт Милль стр. 53)». А потому точный смысл учения Огюста Конта не имеет своим основанием исключение философии и метафизики, и надо признать, что это сделано его последователями совершенно самовольно. Исключать философию из числа наук не имеет ни малейшего научного основания, ибо в истинном своём смысле философия есть наука «о самом человеке, как о существе разумном, нравственном и социальном. Так как умственные способности человека заключают в себе и его познавательную способность, то наука о человеке обнимает собою и всё то, что он может знать -насколько это касается способа познавания; другими словами, она вмещает в себе целое учение об условиях человеческого знания. Философия науки есть, таким образом, не что иное, как сама наука, рассматриваемая не по отношению к её результатам и истинам, которые она определяет, а по отношению к процессам, посредством которых ум достигает этих результатов, или по отношению к признакам, по каким он узнаёт эти истины, а также по отношению к стройному и методическому расположению их в видах возможно большей ясности понимания, равно как самого полного и удобного применения: одним словом, это – логика науки. (Д. Стюарт Милль стр. 49, 50)».

2) Из числа положительных наук исключены все богословские науки, вся теология, этика и все нравственные науки. Труды глубоких мыслителей, вроде Боссюэта, Паскаля, Давида Гэртли, Руссо, Дидро, Даланберта и многих других, не находят себе места среди положительных наук, несмотря на то, что, воспитывая нравственность и образовывая чувство, они лучше других наук способствуют развитию людей и общей их подготовке для более успешного следования по пути прогресса.

Это исключение совсем противоречит духу учения Огюста Конта. К шести основным наукам своего первоначального ряда Огюст Конт прибавлял ещё седьмую под именем «науки нравственности»; она, по его мнению, образует самую высшую ступень лестницы, непосредственно выше вслед за социологией. Огюст Конт не мог исключить нравственных наук из числа наук, так как в учении о нравственности он был вполне солидарен с Гербертом Спенсером и ставил нравственные познания выше всех существующих.

3) Огюст Конт сам исключил из числа положительных наук политическую экономию, на которую он ужасно нападал за все её выводы, находя их несерьёзными и лишёнными всякого основания. Он сам исключил также и военные науки, находя их характер лишь временным, утверждая, что будто бы с увеличением развития эти науки будут со временем замещены коммерческими. В своём линейном ряду Огюст Конт не даёт места психологии и повсюду говорит о ней с пренебрежением. Изучение умственных явлений, или, как он выражается, интеллектуальных и нравственных отправлений, помещено у него под рубрикою биологии, но и то как ветвь физиологии. Наши познания об уме человеческом, полагает Конт, должны приобретаться через наблюдение других людей. Ему показалось, что самонаблюдение может дать нам весьма немногое относительно чувств и ничего не даёт касательно разума. Он полагал, что наш ум в состоянии наблюдать всё другое, кроме себя самого, что мы не в силах наблюдать своё наблюдение и рассуждение во время самых процессов; и если бы захотели сделать это, то внимание к самому рефлексу уничтожило бы его объект, остановив собою наблюдаемый процесс.

4) Из трудов всех учёных позитивисты выкраивают и исключают всё, что не поддаётся непосредственному опыту и наблюдению и всё, что не может быть проверено мерой и весом. Опыт, по мнению позитивистов, не может иметь никакого значения в вопросах сущности, происхождения и начала, а следовательно, о сущности и происхождении вещей, фактов и явлений природы позитивизм не должен выражать никаких заключений и не должен иметь никаких суждений, и все попытки к тому должны считаться ненаучными. Огюст Конт порицал даже «изучение солнечной системы, если оно простирается на какие-либо планеты кроме тех, которые видимы невооружённому глазу и одни только обнаруживают в деле тяготения на нашу землю влияние, доступное определению. Даже исследование возмущений в их движениях он считает напрасным, коль скоро оно идёт далее общего понятия о них; он думает, что астрономия с пользой могла бы ограничить свою сферу движениями и взаимным действием друг на друга земли, солнца и луны. Подобным же образом Конт имел в виду очистить и все другие науки. В одном месте он прямо говорит, что большая часть действительно доступных для нас исследований напрасна и бесполезна. Он хотел бы сузить насколько возможно больше пределы всех наук. Он постоянно повторяет, что всякая наука, как исследование абстрактное, не должна идти далее, чем нужно для того чтобы положить основание следующей за нею науке, а в окончательном результате социальной науке – главной цели всех их». (Д.С. Милль, стр. 158).

Все отвлечённые суждения и выводы, как бы логичны они ни были, все умозрения и гипотезы, как бы они ни были научны, – не включаются в область позитивизма, ибо человеческий разум в продолжение своего развития не раз принимал теории и системы, которые прежде казались ему немыслимыми, и наоборот отказывался от других, которые считал раньше логичными; и все эти заблуждения позитивисты относят к тому, что каждый человек (хотя и учёный) должен считать себя в научных вопросах как бы психически несостоятельным.

Нечего говорить уже о том, что позитивизм никогда не касался и считает выше своих сил решение всех вопросов: о Высшей Воле, правящей вселенной, о Боге, как начале всего сущего, о душах и духах и о загробной жизни.

М. Литтре очерчивает район деятельности позитивизма следующими словами: «В основе своей положительная философия отличается от всех остальных тем, что, раз признав относительность человеческого знания, она никогда и нигде не забывает этого факта и строго сдерживается в его границах. Под относительностью человеческого знания следует разуметь то, что нашему знанию есть пределы; всё, что не находится в пределах познавательной способности разума, – всё, что положительная философия отвергает, как знание гипотетическое, положительным наблюдением и опытом не доказанное. Как бы вероятными эти гипотезы ни казались, положительная философия не принимает их и не выводит из них никаких заключений, не строит на них ни систем, ни предположений, ни догадок.

«Мы никогда не можем узнать всего, – говорит Литтре, – и все наши усилия достичь абсолютного, безусловного знания не могут дать положительных результатов; будем же скромны и ограничимся в наших научных стремления тем полем, где открыт простор наблюдению и опыту, и станем принимать за истину лишь то, что может быть исследовано и проверено научным образом; только таким путём мы приобретём действительные, положительные знания, из которых можно выводить верные заключения как для нашей материальной жизни, так и для нравственной (?!); всё прочее, что сочиняют разные абсолютные теории, всегда вело лишь к заблуждениям и ошибкам. Согласимся раз навсегда, что ни наши концепции, ни наши доктрины, ни наши системы никогда не могут стать абсолютными и должны оставаться и по сущности своей, и по необходимости – относительными. Материальное пространство есть не что иное, как образ пространства умственного: что ограничивает одно, тем же ограничено и другое. Наши концепции, наши доктрины, наши системы могут быть верными лишь для человечества и среди человечества. Тщетной и ребяческой оказалась бы гордость наша, если бы мы вздумали достигнуть чего-нибудь универсального в определённом и безусловном смысле. Но благородно и справедливо может хвалиться человек тем, что посредством гения и терпения ему удалось вызвать свет, постоянно возрастающий, интеллектуальное солнце, которое просвещает его в созерцании вещей и ведёт его по пути коллективной жизни.

Я никогда не найду лишним повторить, – продолжает Литтре, – что всё мыслимое или немыслимое имеет приложение лишь в наших собственных пределах: таков один из самых существенных результатов психической физиологии. В этих пределах эти термины обладают истиной, достоверностью, верностью, но при первой попытке перенести их за наши пределы, мы уже лишаемся уверенности в том, что они имеют какое-либо значение и они падают на нас, как оружие, неудачно брошенное в пространство.

Известно, – говорит он, – что человеческий разум не предугадывает мира, а открывает его посредством опыта, и известно также, что опыт не имеет никакого значения в вопросах сущности и начала.

Ничто не даёт нам права распространять психическую теорию нашего сознания и сознания животных на все вещества, во все времена и во все пространства.

Позитивизм имеет в виду разъяснить лишь то, что подлежит человеческому опыту и наблюдению; каждый раз, когда логика данного времени пыталась проникнуть за пределы опыта и наблюдения, философия позитивистов благоразумно останавливается и скромно сознаётся в бессилии человеческого разума. За этими пределами положительная философия ничего не отрицает и ничего не утверждает, она, одним словом, не знает непознаваемого, но констатирует существование его. Такова высшая философия; идти далее химерично, но доходить до этого, значило бы бежать от нашего сознания.

Человеческий разум в продолжении своего развития не раз принимал вещи, которые прежде казались ему немыслимыми, и отказывался от других, которые считал единственно логичными: эта психическая несостоятельность в нём есть».

Необходимость позитивного метода при научных исследованиях очень убедительно подтверждается к несчастью слишком многими учёными. – Приведём для примера слова Дж.Г. Льюиса (Истор. Философ., пер. 1885 г., стр. 5 и 294): «Напрасно некоторые силятся доказать, что философия до сих пор не подвинулась вперёд, потому что её задачи сложны и требуют больших усилий в сравнении с более простыми вопросами положительного знания.

Напрасно предостерегают нас от заключений о будущем по прошедшему, от уверенности, что никаких успехов не последует потому, что их не было. Правда, рискованно становить безусловные границы развитию человеческих способностей, но нисколько не рискованно утверждать, что философия никогда не достигнет своих целей, потому что достижение их вне человеческих сил. Здесь дело не в трудности, а в невозможности. Прогресса здесь быть не может, потому что нет критерия правильности результатов метафизического исследования. Мы можем познавать только явления, их сходства, сосуществования и последования, стремиться же к познанию большего, значит пытаться перейти положительные границы человеческих способностей, – чтобы знать больше, надо быть больше, чем мы есть».

Основной смысл этих двух выдержек из учения двух ярых позитивистов имеет следующее значение:

1) Придерживаясь программы положительных наук при исследованиях и изучениях природы и её явлений, мы рискуем вдаться в меньшие ошибки, чем то может случиться, изыскивая умозрительным путём отвлечённую для нас область в природе.

2) При настоящем развитии наук позитивисты не видят никакой возможности начать какие-либо научные исследования этой области, не потому чтобы её в действительности не было, а единственно ссылаясь на человеческую несостоятельность, ибо они находят, что человеку пришлось бы быть больше того, чем он в сущности есть.

3) Для того, чтобы быть более последовательным и менее погрешимым, позитивизм может признавать только то, что подлежит наблюдению и опыту.

4) Опыт не может иметь никакого значения в вопросах сущности и начала, т.е. о сущности и начале мы не можем знать ничего по опыту, следовательно, и рассуждать о них положительные науки права за собой не оставляют.

5) За пределами опыта и наблюдения позитивизм останавливается, и далее он ничего не отвергает и не утверждает.