Текст книги "Наши задачи -Том I"

Автор книги: Иван Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

К истории дьявола

Дьявольское начало имеет в жизни человеческого рода свою историю. По этому вопросу существует серьезная научная литература, не касающаяся, впрочем, последних десятилетий. Однако именно последние десятилетия проливают новый свет на два прошедших века.

Эпоха европейского «просвещения» (начиная с французских энциклопедистов 18 века) подорвала в людях веру в бытие личного дьявола. Образованному человеку не верится в существование такого отвратительного, человекообразного существа «с хвостом, с когтями, с рогами» по Жуковскому), никем не виданного, а изображаемого только в балладах и на картинках. Лютер еще верил в него и даже швырнул в него чернильницей; но позднейшие века отвергли «черта», и он постепенно «исчез», угас как «отживший предрассудок».

Но именно тогда им заинтересовались искусство и философия. У просвещенного европейца остался лишь «плащ» сатаны, и он начал с увлечением драпироваться в него. Загорелось желание узнать о дьяволе побольше, рассмотреть его «истинный облик», у гадать его мысли и желание, «перевоплотиться» в него или хотя бы «пройтись» перед людьми в дьявольском образе…

И вот искусство стало воображать и изображать его, а философия занялась его теоретическим оправданием. Дьявол, конечно, «не удался», потому что человеческое воображение не способно вместить его, но в литературе, в музыке, в живописи началась культура «демонизма». С начала 19 века Европа увлекается его противобожественными обликами: появляется демонизм сомнения, отрицания, гордости, бунта, разочарования, горечи, тоски, презрения, эгоизма и даже скуки. Поэты изображают Прометея, Денницу, Каина, Дон Жуана, Мефистофеля. Байрон, Гёте, Шиллер, Шамиссо, Хофман, Франц Лист, а позднее Штук, Бодлер и другие развертывают целую галерею «демонов» или «демонических» людей и настроений, причем эти «демоны» – «умны», «остроумны», «образованы», «гениальны», «темпераментны», словом, «обаятельны» и вызывают сочувствие, а «демонические люди» являются воплощением «мировой скорби», «благородного протеста» и какой-то «высшей революционности».

Одновременно с этим возрождается «мистическое» учение о том, что «темное начало» имеется даже и в Боге. Немецкие романтики находят поэтические слова в пользу «невинного бесстыдства», а левый гегельянец Макс Штирнер выступает с открытой проповедью человеческого самообожествления и демонического эгоизма. Отвержение личного «черта» постепенно заменяется оправданием дьявольского начала…

Скрытую за этим пропасть – увидел Достоевский. Он указал на нее с пророческой тревогой и всю жизнь искал путей к ее преодолению.

Фридрих Ницше тоже подошел к этой пропасти, пленился ею и возвеличил ее. Его последние произведения – «Воля к власти», «Антихрист» и «Се человек» – содержат прямую и откровенную проповедь зла… Всю совокупность религиозных предметов (Бога, душу, добродетель, грех, потусторонний мир, истину, вечную жизнь) Ницше обозначает как «груду лжи, рожденную из дурных инстинктов натурами больными и в глубочайшем смысле вредными». «Христианское понятие Бога» есть для него «одно из растленнейших понятий, созданных на земле». Все христианство есть в его глазах лишь «грубая басня о чудотворце и спасителе», а христиане – «партия забракованных ничтожеств и идиотов».

То, что он превозносит, есть «цинизм», бесстыдство, «высшее, что может быть достигнуто на земле». Он взывает к зверю в человеке, к «верховному животному», которое надо во что бы то ни стало разнуздать. Он требует «дикого человека», «злого человека», «с радостным брюхом». Его пленяет все «жестокое, неприкрыто-звериное», преступное. «Величие есть только там, где имеется великое преступление». «В каждом из нас утверждается варвар и дикий зверь». Все, что зиждет в жизни братство людей, – идеи «вины, наказания, справедливости, честности, свободы, любви и т. п.» – «должно быть вообще изъято из существования». «Вперед же», – восклицает он, – «богохульники, противники морали, всевозможные беспочвенники, артисты, евреи, игроки, – все отвергнутые слои общества!»…

И нет для него большей радости, как видеть «уничтожение лучших людей и следить, как они шаг за шагом идут к гибели»…

«Я знаю мой жребий, – пишет он, – однажды с моим именем будет сопряжено воспоминание о чем-то чудовищном, о кризисе, какого никогда еще не было на земле, о глубочайшем совестном конфликте, о приговоре, вызванном против всего, во что дотоле верили, чего требовали, что свято чтили. Я не человек, я – динамит»….

Так оправдание зла нашло свои сущедьявольские, теоретические формулы, – и оставалось только ждать их осуществления. Ницше нашел своих читателей, учеников и поклонников; они приняли его доктрину, сочетая ее с доктриной Карла Маркса, – и принялись за осуществление этого плана 30 лет тому назад.

«Демонизм» и «сатанизм» не одно и то же. Демонизм есть дело человеческое, сатанизм есть дело духовной бездны. Демонический человек предается своим дурным страстям и может еще покаяться и обратиться; но человек, в которого, по слову Евангелия, «вошел сатана», – одержим чуждой, внечеловеческой силой и становится сам человекообразным дьяволом. Демонизм есть преходящее духовное помрачнение, его формула: «жизнь без Бога»; сатанизм есть полный и окончательный мрак духа, его формула: «низвержение Бога»». В демоническом человеке бунтует необузданный инстинкт, поддерживаемый холодным размышлением; сатанический человек действует как чужое орудие, служащее злу, но способное наслаждаться своим отвратительным служением. Демонический человек тяготеет к сатане; играя, наслаждаясь, мучаясь, вступая с ним (по народному поверию) в договоры, он постепенно становится его удобным жилищем; сатанический человек утратил себя и стал земным инструментом дьявольской воли. Кто не видал таких людей или, видя, не узнал их, тот не знает исконно завершенного зла и не имеет представления о подлинно дьявольской стихии.

Наши поколения поставлены перед ужасными, таинственными проявлениями этой стихии и доселе не решаются выговорить свой жизненный опыт в верных словах.

Мы могли бы описать эту стихию как «черный огонь» или определить ее как вечную зависть, как неутолимую ненависть, как воинствующую пошлость, как беззастенчивую ложь, как абсолютное бесстыдство и абсолютное властолюбие, как попрание духовной свободы, как жажду всеобщего унижения, как радость от погубления лучших людей, как антихристианство. Человек, поддавшийся этой стихии, теряет духовность, любовь и совесть; в нем начинается разложение и разнуздание, он предается сознательной порочности и жажде разрушения; он кончает вызывающим кощунством и человеко-мучительством.

Простое восприятие этой дьявольской стихии вызывает в здоровой Душе отвращение и ужас, которые могут перейти в настоящее телесное недомогание, в своеобразную «дурноту» (спазма симпатической нервной системы!), в нервную дисритмию и в психическое заболевание, а могут привести и к самоубийству. Сатанические люди узнаются по глазам, по улыбке, по голосу, по словам и по делам. Мы, русские, видели их въяве и вживе; мы знаем, кто они и откуда. Но иностранцы и доселе не разумеют этого явления и не хотят понять его, потому что оно несет им суд и осуждение.

А некоторые реформаторские богословы продолжают доселе писать о «пользе дьявола» и сочувствовать его современному восстанию.

Кризис коммунизма в Европе

За три года, протекших после войны, выяснилось с очевидностью, что европейские народы не хотят коммунизма. Достаточно вспомнить все голосования, происшедшие за это время в свободных странах, все попытки учинить переворот (Италия, Франция), гражданскую войну в Греции; достаточно обозреть состав парламентов и правительств. Если бы свободные европейские народы действительно желали коммунизма, кто помешал бы им за эти три года совершить соответствующую революцию? И если бы народы оккупированных стран (восточные Германцы, Поляки, Чехи, Словаки, Венгры, Румыны, Болгары) сочувствовали своим коммунистическим оккупантам, то зачем применялся бы в них режим террора?

Нет, европейский пролетариат оказался «не на высоте»: после такой войны, стольких страданий и разрушений, такого унижения и голода – он не дал коммунистам ни большинства голосов, ни уличной победы в вооруженном восстании. Да и европейские коммунисты недалеко ушли от так называемых «социал-предателей». Оказалось, что даже такие старые члены Коминтерна, как Торез, Марти, Тольятти, Готвальд, Димитров и Пик не умеют или не решаются провести настоящую коммунистическую революцию: одни из них только болтают о вооруженном восстании (Тольятти, Торез) и в то же время предоставляют «буржуазному» правительству конфисковывать склады оружия, стоившие так много труда и денег; другие (Тито, Димитров, Гомулка) совершенно не преодолели в себе национализма и мешают интернациональному всеслиянию и всесмешению; и все они боятся своих мужиков и своей буржуазии; их всех надо «понуждать к власти», потому что они просто опасаются брать ее. Парламентские драки, конечно, для начала неплохо; но они не ведут к власти. И то обстоятельство, что все европейские коммунисты жалуются на «вялое» настроение среди рабочих, свидетельствует просто об их «неумении»!!…

Правда, рабочие во Франции охотно бастуют, но только из-за заработной платы и из-за снижения налогов, а на восстание не идут: их надо раскачивать, разжигать столкновениями и подсказывать «приемлемые» для них лозунги («долой план Маршалла», «не потерпим новой войны» и т. д.); а стойкость их в «необходимой» гражданской войне – очень сомнительна… А рабочие в Италии немедленно шныряют в боковые улицы, как только показываются правительственные войска. Но на то есть «вожди Коминтерна», чтобы вести массы на баррикады!

Советские правители отлично понимают, что коммунизм можно навязать Европе только войной и оккупацией. Они прекрасно знают, что там, где необходим террор, – там масса не желает коммунизма. Так обстоит дело, например, в России уже тридцать лет. Вообще степень необходимого террора определяет степень отвращений народа от коммунизма.

Картина ясна: без военной оккупации Европа коммунизма не примет. Европейские народы совершенно «испорчены» – христианством, индивидуализмом, частной инициативой, свободой мнения, частной собственностью и демократическим почтением к праву и власти. Для мировой власти нужна коммунистическая элита, а ее в Европе нет; нужна коммунистически-фанатическая армия, а ее нет – ни в России, ни в Западной Европе. Коминтерну необходимы янычары коммунизма, слепо доверчивые, покорные, беспощадные, фанатичные, жадные, лишенные собственного мышления, образования, политического смысла и опыта. А их надо навербовать. Где? В Европе – дело безнадежное. Европейцы годятся не в «комправители», а в «комрабы», они не пойдут на завоевание, обезличение и порабощение остального человечества; скорее их самих надо завоевать, обезличить и поработить, а может быть, и наполовину истребить…

Европа создала тип человека и культуры, не подходящий для коммунизма.

Эти люди не будут сражаться за коммунизм, а будут сдаваться. Если «свои давнишние рабы» сдавались в плен финнам и немцам, то чего же ждать от «новопокоренных» европейцев? А между тем война за мировую власть предстоит жестокая, беспощадная, истребительная и разрушительная. Тольятти никогда не решится разрушить Рим и Флоренцию, Торез и Марти не согласятся истребить французский народ чумными бактериями. Тито и Димитров не поведут своих славян стирать с лица земли Лондон и Нью-Йорк. А советская армия может начать массовую сдачу сразу после перехода через Эльбу… Нет, чтобы выиграть новую мировую войну за коммунизм, нужны не-христиане, анти-европейцы, нужна интернациональная армия, лишенная родины, национальной чести, «предрассудков» и жалости.

Вот смысл тех слов, которые были произнесены негласным вождем Коминформа два года назад: «Русский народ для нашей войны больше не годится, это отработанный пар»; и еще: «как коммунистический солдат – азиат выше».

И то, что сейчас совершается, есть именно начавшийся поход за «азиатским янычаром».

Сначала Азия

Вот уже тридцать лет мы изумляемся тому, как медленно постигают европейцы и американцы коммунистическую опасность, как упорно они пытаются свести все к «революционному прогрессу» в России и, в худшем случае, к возрождению «русского империализма». Теперь стали догадываться, спохватились, и то все еще твердят там и сям, что «Россию надо обуздать» и что в коммунизме живет «начало христианской справедливости» (реформаторский теолог Карл Барт).

На самом же деле коммунисты хотят мировой власти – «всерьез и надолго». Они мыслят не в государственном масштабе и не в национальном, а в континентальном. Им нужен большой, глухоманный, извне недоступный, суровый континент, континент – людское море, континент – крепость, с выходами во все стороны. Это – Азия. Они уже владеют третьей частью ее и уже сумели оценить все притонные удобства ее тайги, ее пустынь и ее плоскогорий.

Размер Азии – 40 миллионов кв. километров; она вчетверо больше Европы. Население Азии – 1200 миллионов людей (Китай – 461 млн, Брит. Индия – 353 млн); оно превышает европейское население больше чем вдвое. Естественные богатства Азии – неисчерпаемы. Уровень жизни ее народов – чрезвычайно низок, что так важно для коммунистов, несущих людям нищету и голод. Азиатские народы чрезвычайно выносливы; европейскую культуру они не знают и не ценят, европейскую цивилизацию изведали только в качестве «притесняемых» и «порабощаемых» иностранным капиталом. Нет ничего легче, как внушить им ненависть к Европе и Америке. Они политически наивны и доверчивы; «соблазны» капитализма и демократии им почти неведомы. У них есть первобытная фантазия и темперамент; все это можно разжечь до жестокого фанатизма. Азиат упорен и хитер. В числе его религий есть две завоевательных (шинтоизм и магометанство) и одна мессиански-властолюбивая. Разжечь в Азии «освободительные», «антиколониальные» гражданские войны – легче легкого. В этих войнах выделятся безоглядные фанатики, свободные от патриотических и национальных предрассудков, – и из них будет создан миллионный кадр коммунистических янычар.

Ныне эти гражданские войны разжигаются во всей Азии: в Корее, в Бирме, в Индокитае, в Индии, на Яве, на Филиппинах. «Континентальная акция» начата и идет с возрастающим успехом; и какое число иноземных коммунистов, переодетых китайцами, корейцами, бирмианами, малайцами, индусами, организует эти войны или просто сражается в них (напр., завоевывая Монголию или Маньчжурию), знают только одни коммунистические штабы.

Тот, кто изучал протоколы съездов Коминтерна, и особенно резолюции его Исполнительного Комитета (ИККИ), тот знает, что колониальные страны давно считаются у коммунистов чем-то вроде «эльдорадо» революции, что план «взбунтовать колонии против европейцев и американцев» и устроить им резню – давно уже проводится в жизнь всевозможными резидентами Коминтерна. Теперь пробил час решительного наступления в Азии. И по сравнению с этим восстанием колоний – европейский фронт и европейские события уже отошли на задний план. Драться сразу и в Европе, и в Азии Советы не могут. Европейский фронт должен быть временно приглушен и только обеспечен от нападения.

В этом-то и состоит смысл последних событий: наступление в Азии и оборона в Европе. Именно этим объясняются улыбки Сталина западным послам; щедрость его на неисполняемые обещания; снижение советского тона по всей европейской линии; хладнокровное принятие провала в Греции; отложенная экзекуция над Тито; новейшее заигрывание с Австрией; организация чисто немецкой комполиции в Восточной Германии; требование от западноевропейских коммунистов торжественного обязательства, что они «не допустят нападения на Совсоюз»; упорные старания сорвать «план Маршалла» в Европе (угольными и металлургическими забастовками, полувосстаниями во Франции и в Италии и т. д.) и многое другое. Европейская политика Советов получила значение «отвлекающей диверсии». Главное готовится и совершается в Азии.

В этом отношении Китай получил уже для сороковых годов то значение, которое имела Испания в тридцатых годах: борьба за новый революционный плацдарм; война с антикоммунистическим миром – на чужой территории и без объявления войны; практическая школа революции и ее приемов – в переряженном виде и т. д… Китай есть ключ к Азии, или, точнее, это ворота, ведущие к азиатским народам. Его территория в 9 раз больше испанской; его население почти в 20 раз многочисленнее испанского. Поэтому можно сказать, что силою обстоятельств судьба Европы решается сейчас в Китае. Это уже понятно и в Америке и в Англии. В Америке недавно Дуй (Dewey), республиканский кандидат в президенты, сказал, что Америка должна в первую очередь помочь «своему старому другу, Китаю». Имперская конференция в Лондоне, при участии Канады, Новой Зеландии, Индии (Пандит Неру), Южной Африки, Австралии, Цейлона, Пакистана, Южной Родезии и Англии, только что выработала план обороны Великобританской империи от коммунизма (для Азии, Австралии, Африки и Европы).

Автор настоящей статьи склонен думать, что в этом планетарно-континентальном плане коммунисты просчитаются. Они недооценивают морально-религиозный фактор в Азии: из десяти великих азиатских религий (шинтоизм, конфуцианство, лаотцеизм, буддизм, ранний ведизм, поздний индуизм, парсизм, магометанство, иудейство, христианство) – элементы разнуздания можно найти только в некоторых сектах позднего индуизма. Из агрессивных религий Азии – ни магометанство, ни шинтоизм совсем не склонны к коммунизму. В частности, китайцы крепко держатся за начала конфуцианского правосознания, патриотизма, семьи и частной собственности. Пробуждение «колониальных» народов поведет у них не к интернационализму, а к множеству национальных государств. В Индии – ни магометане, ни индусы не дадут коммунизму никаких кадров. Словом, бацилла большевизма приведет в Азии к совсем иным последствиям, чем думает азиатский властелин Коминтерна-Коминформа.

Перенесение борьбы в Азию дает Европе отсрочку, коей европейцы должны умно воспользоваться. В то же время оно требует от Соединенных Штатов именно той дальнозоркости и активности, которые присущи Маршаллу, Ванденбергу, Делльсу и, по-видимому, истребителю нью-йорских гангстеров, возможно, будущему президенту Дуй.

Современная эмигрантская политика

Будущему историку русской революции предстоит большая и поучительная работа. Можно представить себе, с каким интересом он будет разбирать все наши журналы, журнальчики, листки, обзоры, газеты, воззвания, резолюции, протоколы, инструкции и программы. Кипы и вороха; комплекты и одиночки. Одно беспокоит: не разочаровался бы он… Разберет, прочтет, да и напишет: «Девяносто процентов этого материала представляло из себя сущий пустоцвет; было много возбуждения и мало содержания; люди проталкивались вперед, а сказать им было нечего; хотели фигурировать, вести, учить, – а фигурировать было не с чем, вести было некуда и учить не могли ничему за неимением серьезных мыслей». «Странная, – скажет он, – была эпоха: писатели молчали, а читатели разглагольствлвали; а о чем, – и сами не знали, потому что сказать им было нечего и мысли они заменяли провозглашениями и взаимной бранью»…

Если будущий историк напишет это, то он будет, кажется, прав. Большая часть современной эмигрантской публицистики выговаривает заносчивым тоном общие места, избитые фразы, и хорошо еще, если эти избитые фразы составлены грамотно; и хорошо еще, если за ними не скрывается какого-нибудь невозможного политического вздора… Читаешь это политическое половодье и спрашиваешь себя: откуда это? А вот откуда.

Эта «литература» объясняется, во-первых, общей взволнованностью мировыми событиями. Эта взволнованность особенно понятна в русской душе, в душе едва спасшегося эмигранта, столько лет проведшего в угнетенном молчании и копившего неизживающиеся аффекты. Но «взволнованность» сама по себе не дает ни зрелой мысли, ни сосредоточенной воли. Излитая на бумаге, она превращается в пустые извержения, в банальные возгласы, в беспредметную агитацию и партийную раздорливость.

Эта «литература» объясняется, во-вторых, изголодавшимся честолюбием – состоянием психологически вполне понятным, но без чувства чести, без политической дальнозоркости и без политического опыта – весьма опасным. К сожалению, большинство эмигрантских политиков не имеет возможности действовать, им негде показать свою энергию, свои таланты, свой такт, разве только в писании. Отсюда множество писателей, никогда не думавших и не имеющих, что сказать. А говорить стараются громко, звонко, всеуслышно…

Эта «литература» объясняется, в-третьих, политическим дилетантством большинства. Странное дело, все понимают, что каждому серьезному делу, каждому «рукомеслу», каждой ответственной службе надо обучаться: учатся сапожники, столяры, маляры, переплетчики, механики, штукатуры. Горшки обжигают горшечники. Одежду шьют – портные и т. д. Учатся врачи, инженеры, юристы, агрономы, военные. Но с политикой – сущее несчастье: все берутся за нее, не учась, не зная политической азбуки, не продумав ни одной национальной истории, ни одной конституции, не имея никакого представления о законах социологии, морали и правосознания. Предоставляют все эти «корешки» другим, а сами довольствуются «вершками». Пытаются прикрыть свое незнание громким голосом, спрятать свои недоразумения за развязностью, импонировать хлесткой полемикой. Думают, что политика – это «лозунги», «агитация» и «подминание других под себя»…

И в четвертых, – торопятся. Уверяют себя и других, что к завтрашнему дню надо быть готовым; что третья война «уже началась»; что она вот-вот закончится разгромом Советов и что тогда – «наша очередь». Нас, именно нас, а не другую какую-нибудь идиотскую партию, позовут, призовут, «нам вручат», «мы поведем», ибо «все за нас» (за исключением предателей и народных врагов), и мы тогда «покажем себя»…

А показывать-то окажется нечего, кроме агитационного пустословия и нового «террора – наоборот».

Тревожно и грустно следить изо дня в день за всей этой политической шумихой, сумятицей, саморекламой и взаимоотношением; за всем этим надрывным деньгодобыванием, за всей этой беспочвенной демагогией. И ничего хорошего из этого выйти не может.

Ибо для серьезной политики нужно не заискивание у иностранцев, не агитация в пустоте и не злоупотребление священными словами в лозунгах. Нужно другое, а именно:

1. Твердое и доказанное на деле чувство национальной чести. Ибо тот, кто его лишен, – только и может повести бесчестную политику, какими бы словами он ни прикрывался. А бесчестием России не спасешь.

2. Политическая дальнозоркость, свойственная людям вчувствовавшимся в ход истории, имеющим некий дар государственного предвидения и искушенным в деле.

3. Политическое разумение и экономическое образование. Подумать только: как довериться человеку, не умеющему отличить государство от церкви, авторитарный строй от тоталитарного, федерацию от автономии, честь от бесчестия? Кому нужна невежественная болтовня и стряпня? Не России же!

4. Творческая идея.

Не наивно ли ждать спасения от безыдейного политиканства, от закулисных шептаний и соглашений?

5. Воля как дар к власти (а не как похоть властолюбия!). Государственность есть волевое начинание: нет воли и все расползается в раздоры, интриганство и хаос.

6. Политический такт, т. е. искусство объединять людей на исторически обоснованной и жизненно реальной программе, не раздражая их и не отталкивая их.

Надо помнить, что бестактный политик погубит всякую, даже самую легкую и благополучную политическую конъюнктуру. А наше положение – русской эмиграции – исторически наитруднейшее.

И вот мы должны быть всегда готовы приветствовать и поддерживать каждый проблеск такой серьезной политики в эмиграции.