Текст книги "Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том I."

Автор книги: Иван Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 50 страниц)

В духовном опыте гончаровского поколения – у Белинского, Герцена, Огарева, Тургенева, Некрасова, Панаева и многих других – преодоление собственного юношеского романтизма составляло необходимый и далеко не безболезненный этап. Творческая эволюция Гончарова как «человека тридцатых годов» не вполне укладывается в общую для поколения схему. Авторская ирония по отношению к героям-романтикам в повестях «Лихая болесть» и «Счастливая ошибка», отделенных от стихотворений всего тремя-четырьмя годами, пародийное использование в них важнейших идейных и стилевых клише романтизма говорят о том, что идеализмом и мечтательностью автор повестей был «заражен» куда менее своих современников; во всяком случае, его «отрезвление» произошло раньше и безболезненнее, чем у многих из них.

Но у проблемы гончаровского «романтизма» есть и иная сторона. Писатель относил себя к последователям «идеального, ничем не сокрушимого направления», к категории «неизлечимых романтиков» («Если я романтик, то уже неизлечимый романтик, идеалист»), признаваясь: «…я принадлежу к числу тех натур, которые никогда и ни с чем не примирятся: разве идеал, то есть олицетворение его, возможно?» (из письма С. А. Никитенко от 8 (20) июня 1860 г.). По мысли Гончарова, важной для понимания его творческой позиции, если у человека «хоть немного преобладает воображение над философией, то является неутолимое стремление к идеалам, которое и ведет к абсолютизму, потом отчаянию, зане между действительностию и идеалом лежит ‹…› бездна, через которую еще не найден мост, да едва и построится когда» (из письма к И. И. Льховскому от 5 (17) ноября 1858 г.). Романтическое «двоемирие» выступает как органическая черта авторского сознания, и антитеза «мечты – действительности» остается актуальной для проблематики гончаровских романов наряду с проблемами «идеала» и «идеализации», приобретающими в них, разумеется, новое содержание. Все три романа Гончарова несвободны от элементов романтической поэтики (и романтической фразеологии), в немалой степени воздействующих и на

621

структуру конфликта, и на характер мировосприятия центрального персонажа.1 Тяготея по природе своего творческого дара к широчайшим обобщениям, Гончаров делает героя-романтика, «в высшей степени идеалиста», в полном смысле слова «обыкновенным», т. е. подлинно универсальным, общечеловеческим типом.

Ранние произведения – наглядный пример исключительного постоянства Гончарова-художника как в тематике, так и в образных средствах. В 1830-е гг., можно сказать, уже наметились и тип героя, и круг проблем, занимавших писателя на последующих этапах творчества, и ряд характерных черт гончаровской поэтики. Именно в ранней прозе возникли представление о двух «господствующих» типах мироощущения – прозаическом и поэтическом; ключевой в творчестве писателя образ «жизни-сна»; важнейшая в структуре произведений зрелого Гончарова антитеза «покой – беспокойство» (также, возвращаясь к сказанному выше, одна из традиционно романтических оппозиций). Подчеркнуто декларируемая в ранних произведениях идея несовместимости «суеты» и «покоя», показ и того и другого состояния в комически утрированных формах вскрывают отнюдь не их противоположность, а принципиальные для Гончарова сходство и взаимодополняемость.

В прозе 1830-х гг. формируется и специфический для гончаровского повествования образ автора, трезвую объективность которого питает тонкая и гибкая ирония, защищающая авторский взгляд как от любого рода «идеализации», или аффектации, так и от критицизма, сатирически-обличительного пафоса.

Ранняя проза не менее цитатна, чем гончаровские романы: тексты изобилуют ссылками на прочитанного еще в детские годы Тассо, реминисценциями Карамзина, Жуковского, Крылова, Пушкина, Грибоедова, Гоголя. Не только неизменные для Гончарова литературные авторитеты составляют в данном случае цитатный ряд (авторитетность, впрочем, не препятствует тому, чтобы учителя и великие современники цитировались в комическом или ироническом контексте). Начинающий автор на страницах «домашних» изданий нередко выступает как вполне равноправный, искушенный в обстоятельствах литературно-критических баталий 1830-х гг. полемист. В его ранних произведениях немало иронических выпадов в духе беллетристики и критики толстых журналов той поры, метящих в Н. А. Полевого, Ф. В. Булгарина, А. А. Орлова, О. И. Сенковского и др.

4

Датированный Гончаровым 1842 г., однако опубликованный уже после «Обыкновенной истории» очерк «Иван Савич Поджабрин» на ином, социально конкретизированном, материале продолжает центральную

622

тему ранних повестей. Гончаров здесь вновь обращается к одной из ключевых категорий романтизма – «Sehnsucht» (томление по небывалому). Изображенное в комически-бытовом плане уже в «Лихой болести», «томление» героя очерка, столь же беспокойно-непостоянного, как и «энтузиасты» Зуровы, представляет собой следующую ступень снижения и пародийного заострения романтической идеи. По уровню мастерства, по степени художественного обобщения «Иван Савич Поджабрин», несомненно, превосходит ранние повести. Вполне вероятно, что очерк дорабатывался перед публикацией в 1848 г. (хотя документальных подтверждений этому нет) и вобрал в себя опыт работы Гончарова как над «Обыкновенной историей», так и над известным только по упоминаниям в письмах В. Андр. Солоницына конца 1843-начала 1844 г. романом «Старики». Письма Гончарова к Солоницыну не сохранились, тем больший интерес представляют обстоятельные ответы его корреспондента, приоткрывающие завесу над глубоко скрытыми творческими сомнениями впервые обратившегося к романной форме молодого писателя.1

19 ноября (1 декабря) 1843 г. Солоницын пишет Гончарову из Парижа: «Но Вам, почтеннейший Иван Александрович, грех перед Богом и родом человеческим, что вы, только по лености и неуместному сомнению в своих силах, не оканчиваете романа, который начали так блистательно.2 То, что Вы написали, обнаруживает прекрасный талант. Я имел честь неоднократно докладывать это Вам лично и теперь повторяю письменно» (ИРЛИ, P. I, оп. 17, № 152, л. 3).

Весной следующего года Солоницын вступает с Гончаровым в обстоятельную полемику и по поводу «Стариков», и по поводу писательства в целом. «Я решительно не согласен, – пишет он 6 марта 1844 г., – на те причины, которые Вы приводите в оправдание своей недеятельности в литературе. Боже мой, неужели надо быть стариком, чтоб быть литератором? неужели надо одеревенеть, сделаться нечувствительным, чтоб изображать чувства? потерять способность любить, чтобы приобрести способность изображать любовь? Это мне кажется парадоксом. ‹…› Молодость, забавы, любовь, ее муки и наслаждения никогда не мешали тому, кто хотел заниматься литературой. ‹…› Засим позвольте сказать, что ссылка Ваша на лета и на нежелание отказаться от всех удовольствий молодости не заслуживает ни малейшего уважения.

Теперь следует неуверенность Ваша в таланте. ‹…› Ежели скромность, – повторяю, Ваша неуместная скромность, – не позволяет Вам верить тому, что говорят Вам друзья, в таком случае остается одно средство – написать несколько повестей или роман, напечатать и ждать суда публики. Видите, Иван Александрович, все-таки надобно написать! Сложа руки и не веря дружеским уверениям, Вы никогда не

623

решите вопроса». Далее Солоницын касался сути гончаровского замысла: «Наконец – идея Вашей нынешней повести. Если в русской литературе уже существует прекрасная картина простого домашнего быта («Старосветские помещики»), то это ничуть не мешает существованию другой такой же прекрасной картины. Притом в Вашей повести выведены на сцену совсем не такие лица, какие у Гоголя: а это придает совершенно различный характер двум повестям, и их невозможно сравнивать. Предположение Ваше показать, как два человека, уединясь в деревне, совершенно переменились и под влиянием дружбы сделались лучше, есть уже роскошь. Если Вы достигнете этого, то повесть Ваша будет вещь образцовая» (Там же, л. 7-7 об.).

Солоницыну не удалось переубедить Гончарова, ответ которого его обеспокоил и разочаровал. 25 апреля 1844 г. в обширном письме, почти всецело посвященном литературным и эстетическим вопросам, он открыто выразил свое несогласие со взглядами и «теориями» Гончарова: «Известие, что Вы отложили писать “Стариков”, огорчило меня до крайности. ‹…› Ваши рассуждения об искусстве ‹…› не убеждают меня: я все-таки не вижу причины, по которой Вы не должны оканчивать теперь своего романа. Бесспорно, что “Кавказский пленник”, “Бахчисарайский фонтан”, Шиллеровы “Разбойники” и другие ранние произведения разных авторов слабее тех, которые эти же самые авторы написали впоследствии. Но из этого не следует ничего, что бы хоть мало-мальски оправдывало Ваш бесчеловечный поступок с бедными “Стариками” ‹…› Вы напрасно говорите, будто Вы мало еще видели и наблюли в жизни: напротив, я всегда замечал, что Вы имеете дар наблюдательности и видите много таких вещей, которых другие не умеют приметить. ‹…› Мнение Ваше вообще об искусстве писать романы мне кажется слишком строгим: я думаю, что Вы смотрите на дело чересчур свысока. По-моему, если роман порой извлекает слезу, порою смешит, порой научает, этого и довольно. ‹…› роман есть картина человеческой жизни ‹…› в нем должна быть представлена жизнь как она есть, характеры должны быть не эксцентрические, приключения не чудесные, а главное, автор должен со всею возможною верностью представить развитие и факты простых и всем знакомых страстей, так чтобы роман его был понятен всякому и казался читателю как бы воспоминанием, поверкою или истолкованием его собственной жизни, его собственных чувств и мыслей. Для написания такого романа излагаемая Вами теория едва ли нужна; нужна только некоторая опытность, некоторая наблюдательность, которую, как я уже сказал, Вы и имеете». Вероятно, отвечая на прозвучавшее в письмах Гончарова признание в невладении «правилами» писания романов, Солоницын считает нужным предостеречь его: «…могут ли быть какие-нибудь постоянные правила там, где одно из лучших достоинств – оригинальность? ‹…› Берегитесь, отец мой! Ваши теоретические рассуждения об искусстве могут породить тоже классицизм, – классицизм нового рода, но который будет не легче старого». Солоницын советовал Гончарову оставить сомнения и теоретизирование: «Пишите же, почтеннейший Иван Александрович, просто, не вдаваясь ни в какие теоретические мечтания; пишите просто, под влиянием своего светлого ума, своего благородного сердца: уверяю Вас, что напишете вещь прекрасную» (Там же, л. 8-8 об.).

Написанные главы «Стариков» Гончаров, видимо, сжег, подобно тому как предал огню свои сочинения Александр Адуев, в том числе и особенно дорогую ему повесть, написанную в духе реально-сатирических

624

произведений так называемой «натуральной школы» (этот мотив романа несомненно имеет автобиографический подтекст).1

«Неуместная скромность» – это еще очень мягкое, деликатное в устах Солоницына определение чрезвычайной мнительности Гончарова, которая не исчезла с годами, даже после шумного успеха «Обыкновенной истории» и «Обломова». С этим свойством характера писателя теснейшим образом связана и острая, постоянная потребность в критических суждениях слушателей и читателей, становившихся «невольными» участниками творческого процесса. Чрезвычайно важно признание писателя в «Необыкновенной истории»: «Садясь за перо, я уже начинал терзаться сомнениями. Даже напечатанное я не дозволял, когда ко мне обращались, переводить на иностранные языки: “нехорошо, слабо, думалось мне: зачем соваться туда?” Поэтому я спрашивал мнения того, другого, зорко наблюдал, какое производит мой рассказ или чтение впечатление на того или другого – и этим часто надоедал не только другим, но и самому себе».

Одним из преданных друзей и конфидентов Гончарова в молодости и был Солоницын, переписка с которым способствовала оформлению самостоятельной эстетической «теории» будущего романиста, утверждению его взгляда на главенствующее место романа в современной литературе. «Европейские литературы, – писал Гончаров в статье «Намерения, задачи и идеи романа “Обрыв”», – вышли из детства – и теперь ни на кого не подействует не только какая-нибудь идиллия, сонет, гимн, картинка или лирическое излияние чувства в стихах, но даже и басни мало, чтобы дать урок читателю. Это всё уходит в роман, в рамки которого укладываются большие эпизоды жизни, иногда целая жизнь, в которой, как в большой картине, всякий читатель найдет что-нибудь близкое и знакомое ему. Поэтому роман и стал почти единственной формой беллетристики, куда не только укладываются произведения творческого искусства, как, например, Вальтера Скотта, Диккенса, Теккерея, Пушкина и Гоголя,2 но и не художники избирают эту форму, доступную массе публики, чтоб провести удобнее в большинство читателей разные вопросы дня или свои любимые задачи…» (себя в этой же статье в отличие от перечисленных «первоклассных писателей» Гончаров относил скромно к «фаланге писателей 2-го и 3-го разрядов», но все-таки художников, а не сочинителей памфлетов и фельетонов, облеченных в романическую форму).

После «бесчеловечного поступка» со «Стариками» Гончаров почти сразу приступает к работе над новым произведением, романом «Обыкновенная история», который уже не сможет оценить скончавшийся в 1844 г. Солоницын. Можно предположить, что какие-то мотивы, эпизоды, персонажи отвергнутого Гончаровым романа в преображенном виде пошли в «Обыкновенную историю». И бесспорно, письма Солоницына сыграли существенную роль, укрепив Гончарова в стремлении непременно

625

романом начать свою «открытую» литературную деятельность. Роман «Обыкновенная история», первое напечатанное под своим именем произведение писателя, занял почетное место в ряду великих русских романов XIX в. С ним в той или иной степени связаны все другие литературные опыты Гончарова 1830-1840-х гг. – стихотворения, повести, очерки, фельетоны, юмористические этюды и наброски, переводы. Без этих проб и начинаний не было бы и «Обыкновенной истории». Считая себя романистом по преимуществу, Гончаров и позднее постоянно обращался к фельетонно-очерковым, полубеллетристическим и публицистическим жанрам, многие из своих летучих заметок и этюдов публикуя анонимно.

626

К стр. 610:

1 О служебной карьере Гончарова см. подробнее: Муратов А. Б. И. А. Гончаров в Министерстве финансов // Гончаров. Новые материалы. С. 37-57; Лобкарева А. В. Новые материалы о службе И. А. Гончарова в Департаменте внешней торговли // Гончаров. Материалы. С. 291-296.

2 См.: РХЛ. 1859. № 14. 10 мая. С. 37-38. Со времени публикации А. Мазоном автографа (PC. 1911. № 10. С. 34-41) именно этот текст воспроизводился в собраниях сочинений Гончарова (1952; 1952-1955; 1977).

К стр. 611:

1 РНБ, ф. 209, № 4, л. 23 об.; в печатный текст не вошло.

2 См.: Шпицер С. Забытый классик: Материалы для биографии И. А. Гончарова // ИВ. 1911. № 11. С. 684; см. также: Летопись. С. 21.

1 См.: Гончаров в воспоминаниях. С. 32 (сведениям Потанина, как известно, не всегда можно доверять: его воспоминания изобилуют фактическими ошибками – см.: Там же. С. 263).

К стр. 612:

2 См.: Mazon. P. 51-56; Ляцкий. С. 109-114; Ляцкий. Роман и жизнь. С. 111-117; Пиксанов. Белинский в борьбе за Гончарова. С. 58-66; Цейтлин. С. 28-30; Рыбасов. С. 28-48; Евстратов; Демиховская; Деркач; Сомов В. П.: 1) Анонимная повесть «Красный человек» в рукописном журнале Майковых // Гончаров. Новые материалы. С. 99-108; 2) «Редакция „Подснежника” имеет честь предложить…»: (О неизвестной пародии И. А. Гончарова) // РЛ. 1970. № 3. С. 92-99; Гродецкая А. Г. Литературное окружение молодого Гончарова: (по материалам архива Пушкинского Дома) // Гончаров. Материалы. С. 55-66.

3 Впрочем, Гончаров еще по Москве знал Юнию Дмитриевну Гусятникову (в замужестве Ефремову), племянницу Евг. П. Майковой, 1833 г. Гончаров датировал (см. его письмо к Евг. П. и Н. А. Майковым от 20 ноября 1852 г.) начало своего длительного и безответного увлечении «Юнинькой», впоследствии не раз шутливо обыгранного как в письмах, так и в прозе (см. комментарий к «Лихой болести», с. 633).

К стр. 613:

1 Общая оценка литературного дома Майковых как «барски-эстетского салона» (см.: Цейтлин. С. 30), противоречащая большинству мемуарных свидетельств (И. И. Панаева, Д. В. Григоровича, А. В. Старчевского, С. Д. Яновского, Е. А. Штакеншнейдер и др.; см. также ниже, с.821-822),отчасти уже пересмотрена в работах Н. К. Пиксанова, Н. Г. Евстратова, О. А. Демиховской, С. С. Деркача, справедливо писавших о неоднородном составе майковского кружка, о несомненном влиянии на умонастроения его участников таких крупных ученых и государственных деятелей, как А. П. Заблоцкий-Десятовский, о роли в кружке университетских сокурсников Аполлона и Валериана Майковых и своеобразии рано сформировавшихся научных интересов и общественно-политических взглядов последнего.

2 Все три выпуска рукописного журнала, сохранившиеся в семейном архиве Майковых – за 1835, 1836 и 1838 гг., – имеют только архивную датировку (подтверждаемую немногочисленными датами, проставленными под редакционными и стихотворными текстами). В основном же и проза, и стихи в «Подснежнике»не датированы и, по всему судя, писались непосредственно в год «издания» журнала. С датировкой выпусков «Подснежника» связан ряд укоренившихся в исследовательской литературе фактических ошибок и – как результат – необоснованных толкований. Так, первый выпуск журнала был ошибочно датирован 1836 г. в работах: [Семевский М. И.] Аполлон Николаевич Майков в 1836-1839: Рукописный альманах 1839 года // PC. 1888. № 5. С. 531; Златковский М. Л. Аполлон Николаевич Майков: 1821-1897: Биогр. очерк. 2-е изд., значит. доп. СПб., 1898. С. 16; Языков Д. Д. Жизнь и труды А. Н. Майкова: Материалы для истории его литературной деятельности. М., 1898. С. 9 и др. А. П. Рыбасов, опубликовавший впервые в 1938 г. четыре стихотворения Гончарова («Отрывок. Из письма к другу», «Тоска и радость», «Романс», «Утраченный покой»), датировал их 1835-1836 гг., отнеся к 1836 г. № 3 и 4 «Подснежника» за 1835 г., в которых и были помещены последние три из перечисленных стихотворений (ошибочно датированы и в его монографии: Рыбасов. С. 36, а также в изд.: Летопись. С. 20-21; Демиховская. С. 65; Деркач. С. 18, хотя ранее датировка корректировалась – см.: Цейтлин. С. 33, 450). Только с учетом времени создания стихотворений (год для начинающего автора – немалый срок при стремительно сменявших друг друга в середине 1830-х гг. литературных авторитетах) решается проблема зависимости ранних поэтических опытов Гончарова от творчества его современников, будь то Пушкин, Лермонтов или Бенедиктов (подробнее см. ниже, с. 626-627).

К стр. 614:

1 Единственный автограф (скорописью) – написанная гекзаметром подробная издательская «исповедь» Солоницына, грустная хроника его одиноких многодневных трудов, замыкающая альманах «Лунные ночи» («Эпилог»).

К стр. 615:

1 Можно предположить, что «Тетрадь XII» условно объединяла четыре выпуска журнала (как и предыдущие тома): только таким образом решается вопрос об общем числе изданных рукописных «тетрадей» (в сумме их получается 12) и о полной или неполной их сохранности в семейном архиве Майковых.

2 Сведения о нем сообщены Н. В. Гавриловой. Стихотворения Карелина в печати появлялись дважды – в сб. «Венера» (М., 1831. Ч. 2) и «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду”» (1839. Ч. 2). В существующих исследованиях поэт Карелин был ошибочно отождествлен с известным путешественником и естествоиспытателем Г. С. Карелиным (см.: Деркач. С. 24; Краснощекова Е. А.: 1) Примечания // 1977. Т. I. С. 517; 2) «Фрегат „Паллада”»: «Путешествие» как жанр (Н. М. Карамзин и И. А. Гончаров) // РЛ. 1992. № 4. С. 13 и др.).

3 По всей видимости, еще до своего отъезда в Тобольск летом 1836 г. в «Подснежнике» за тот же год Ершов поместит два стихотворения («Русский штык»и«Двадцать пятое декабря» – ‹№ 2›», которыми завершится его участие в майковских изданиях.

К стр. 616:

1 О Крюкове см.: Вацуро В. Э.: 1) Александр Крюков и его стихи // Прометей: Ист.-биогр. альм. М., 1987. Т. 14. С. 252-263; 2) А. П. Крюков // Поэты 1820-1830-х годов. Л., 1972. Т. 1. С. 538-540 (Б-ка поэта; Большая сер.); 3) А. П. Крюков // Русские писатели: 1800-1917: Биогр. словарь. М., 1994. Т. 3. С. 185-186.

2 См.: Демиховская О. А. Неизвестная повесть И. А. Гончарова «Нимфодора Ивановна» // РЛ. 1960. № 1. С. 139-144; Демиховская. С. 73-78; Гончаров И. А. Нимфодора Ивановна / Публ. О. А. Демиховской // Неделя. 1968. № 1-4. Полемику см.: Чемена О. А. Об одной спорной атрибуции // РЛ. 1975. № 4. С. 159-162. Ср. также: Гончаров И. А. Нимфодора Ивановна: Повесть; Избранные письма / Сост., подгот. текста и комментарии О. А. Марфиной-Демиховской и Е. К. Демиховской. Псков, 1992; Гончаров И. А. Нимфодора Ивановна: Повесть / Публ. О. А. Марфиной-Демиховской // Москва. 1993. № 5. С. 42-67.

3 См.: Сомов В. П. Анонимная повесть «Красный человек» в рукописном журнале Майковых // Гончаров. Новые материалы. С. 99-116.

4 Помещен: Подснежник. 1836. ‹№ 2›. Л. 62-63 об. (нотное приложение; автор музыки – Любовь Ивановна Бороздна, жена В. П. Бороздны, брата поэта, также дружного с Майковыми).

К стр. 617:

1 Е. Ф. Корш не был ни разу упомянут в указанных выше исследованиях, посвященных деятельности кружка Майковых. Вероятно, именно он, а не Солоницын-старший, как предположил В. П. Сомов(см.: Сомов В. П. «Редакция „Подснежника” имеет честь предложить…»: (О неизвестной пародии И. А. Гончарова). С. 95), выступал под псевдонимом «Ефим Феоктистович Куролопатин» в «Подснежнике» за 1835 г.

2 О нем см.: Ходж Т. «Где ты, мой брат?»: Поэт и чиновник Василий Алябьев // Лица: Биогр. альманах. М.; СПб., 1993. Вып. 2. С. 39-58.

3 О существовании культа Жуковского, не столько романтика, сколько «поэта-христианина», свидетельствует анонимный прозаический отрывок «Поэт», принадлежащий, скорее всего, Евг. П. Майковой (Подснежник. 1835. № 4).

4 В прозе Майковой присутствует и «байроническая» тема (повесть «Мария» (Подснежник.1835. №1, 2) – мелодраматическая история любви героини к Байрону), и популярный у русских романтиков (известный прежде всего по поэме «Борский» (1829) А. И. Подолинского) мотив неразгаданного, приводящего к роковой развязке сомнамбулизма.

К стр. 618:

1 Солоницын – автор повестей «Медовый месяц» (БдЧ. 1840. Т. 40) и «Царь – рука Божья. Быль времен Петра Великого» (М. 1841. № 7), а также переводов романов Диккенса «Жизнь и приключения английского. джентльмена мистер Николая Никльби» (БдЧ. 1840. Т. 38-39) и «Записки бывшего Пиквикского клуба» (Там же. Т. 40-41).

К стр. 619:

1 О газете см.: Евстратов. С. 200-201.

2 Речь идет о Екатерининском институте, на «пятницах» в котором Гончаров регулярно бывал в начале 1840-х гг.; впечатления от этих посещений легли в основу «этюда» «‹Хорошо или дурно жить на свете?›» и очерка «Пепиньерка» (подробнее см. в примечаниях к ним).

3 Своим названием королевство обязано дому генерала Трузсона на Новоисаакиевской ул., д. 21, где в это время жили Майковы.

К стр. 620:

1 Имеется в виду Солоницын-младший.

2 См.уточнение даты его первого выступления в печати: Баевский В. С. А. Н. Майков // Русские писатели: 1800-1917: Биогр. словарь. Т. 3. С. 454.

3 Атрибуцию см.: Кийко Е. И. Об авторе стихотворений, ошибочно приписывавшихся Салтыкову-Щедрину // Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков. М.; Л., 1958. С. 313-316.

К стр. 621:

1 См., к примеру, его статью против В. Гюго и «ультраромантизма» (Телескоп. 1832. № 11); подробнее: Замотин И. И. Романтизм двадцатых годов XIX столетия в русской литературе. Варшава, 1903. Т. 1. С. 328-361.

К стр. 622:

1 См.: Краснощекова. Гончаров и русский романтизм; Тихомиров В. Н.: 1) Традиции романтизма в творчестве Тургенева и Гончарова // Учен. зап. Курск. пед. ин-та. 1968. Т. 51. С. 72-86; 2) «Небывалый приток фантазии»: О романтической лексике в романе Гончарова «Обрыв» // Рус. речь. 1975. № 3. С. 34-39; 3) И. А. Гончаров: Литературный портрет. Киев, 1991. С. 82 и след.; Карташова И. В.: 1) О роли романтического элемента в романах Гончарова «Обыкновенная история» и «Обломов» // Учен. зап. Казан. ун-та. 1969. Т. 129. Кн. 7. С. 111-131; 2) И. А. Гончаров // Русский романтизм: Учеб. пособие. М., 1974. С. 268-276; Манн Ю. В. Поэтика русского романтизма. М., 1976. С. 281-283 и др.

К стр. 623:

1 Публикацию писем Солоницына см.: Груздев А. И.: 1) В. А. Солоницын о неизвестном романе И. А. Гончарова // Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та. 1948. Т. 67. С. 108-114; 2) К вопросу о замысле романа И. А. Гончарова «Старики»: (Письмо В. А. Солоницына к И. А. Гончарову) // Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков. М.; Л., 1958. С. 332-335. Письма Солоницына публикуются полностью в начальном томе гончаровского эпистолярия настоящего издания.

2 Солоницын уехал за границу летом 1843 г.; следовательно, роман был начат в первой половине года или еще раньше.

К стр. 625:

1 Сохранились свидетельства современников и о более поздних «аутодафе», в которых погибли многие рукописи писателя (см.: Гончаров в воспоминаниях. С. 166; Шпицер С. М. И. А. Гончаров. СПб., 1912. С. 35).

2 В очерке «Литературный вечер» профессор, во многом выражая вкусы и оценки Гончарова, выделяет «Капитанскую дочку», «Героя нашего времени», «Евгению Гранде», «Отца Горио», «Дэвида Копперфилда», «Пиквикский клуб» как великие романы, в которых «художественность задачи есть и цель, и средство…».