Текст книги "Путь, не отмеченный на карте"

Автор книги: Иссак Гольдберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

14. «Никаких товарищей! Никаких начальников!..».

И снова в путь. Как прежде. Нет, не совсем, как прежде. Поспешней, с тревогой в сердце. Оглядываясь и впитывая в себя каждый шорох, каждый треск обманно-спокойной тайги. Снова гуськом: впереди Степанов и сзади всех теперь только один прапорщик.

Но полковник совсем размяк, ослабел. Он далеко отстает от Степанова и хорунжего; дальше, чем прежде. С ним, из-за него отстает прапорщик. Но теперь Степанов не так охотно (да и раньше охотно ли?) приостанавливается, чтоб подождать отставших. Теперь Степанов молча наливается злобой – и шагает. Шагает вперед по целому снегу, взрыхляя и попирая грудь тайги.

Один раз хорунжий уговорил его остановиться, другой – потом он решительно выругался и холодно сказал:

– Если вы хотите подыхать тут в тайге, оставайтесь с этой бабой... Я пойду один. Тут все дело в том, чтоб идти как можно скорее!

– Но как же бросить?..

– Плюньте, хорунжий, на жалость! Понимайте так: лучше спастись двоим, троим, чем наверняка гибнуть ради одного.

– Он товарищ... наконец, он был начальником...

– К чорту! Никаких товарищей, никаких начальников!.. Спасайся, кто может!

Хорунжий пристально поглядел на Степанова. Хорунжий что-то обдумывал. Он оглянулся: далеко позади мелькала спотыкающаяся фигура полковника. Он полз медленно. Хорунжий понял, что так нельзя будет уйти от опасности.

– Да... – сказал он. – Плохо дело...

– Поняли? – удовлетворенно спросил Степанов. – Ну то-то!

А когда полковник приблизился, а за ним прапорщик, Степанов, глядя ему прямо в лицо, сказал:

– Вот в чем дело, полковник... Вам придется поторапливаться, потому что мы больше не будем задерживаться из-за вас... Нужно спешить.

Полковник поглядел на Степанова и перевел взгляд на хорунжего. Тот отвернулся. Полковник кашлянул: чорт, горло перехватывает!

– Это значит: решили бросить меня? – вяло сказал он. – Понимаю... Ну, ну, бросайте! бежите, гады вы этакие. Уходите все!

Степанов и хорунжий не отвечали. Ответил прапорщик:

– Нет, полковник! Я останусь с вами...

– Вы! – повернулся к нему полковник. – Не надо! Уходите тоже... Мне никого не нужно...

Хорунжий тихо сказал что-то Степанову и снял с себя сумку. Тот сделал то же. Они развязали свои котомки, порылись в них, отложили часть провизии в кучку на снег. Хорунжий шагнул к полковнику:

– Вот здесь – часть нашего пайка... Мы со Степановым пойдем быстрее вас, нам хватит того, что мы себе оставили...

Полковник молчал.

Степанов снова взвалил на себя свою поклажу. Хорунжий помедлил и занялся своею.

Завязали завязки на груди. Кашлянули. Потоптались на одном месте.

– Ну, что же, – нерешительно сказал хорунжий. – Пойдем... Далеко не отставайте... Придем на место – вышлем за вами лошадей...

Степанов круто повернулся и зашагал вперед. Потом хорунжий.

Остались двое.

Прапорщик подобрал оставленную им провизию. Он увязал ее в свою котомку. Полковник молчал, опершись на винтовку. Прапорщик подошел к нему:

– Почему вы не уходите с ними? – хмуро спросил его полковник. – Почему не уходите вы?..

– Пойдемте, полковник, – мягко сказал прапорщик. – Пойдемте потихоньку. Авось, как-нибудь доберемся до людей...

Полковник выпустил винтовку из рук, она рухнула в снег. Он медленно опустился на-земь, обхватил голову обеими руками и заплакал злыми, беспомощными слезами.

– Ну, отдохните немного... отдохните! – бормотал прапорщик, и был растерян его взгляд, и пухлое обветренные губы подергивались.

– Отдохните... А потом, помаленьку пойдем...

15. Сквозь снежную зыбь.

Замелькали мелкие снежинки, зыбкой белой стеной обволоклась тайга. Замелькали, закружились и стали оседать на широких белых лапах ветвей, на рыхлых следах, на утоптанном пролеске, на грубо и наспех срубленном лабазе.

Сквозь зыбкую сетку, мягко ступая по снегу, прорываются бесшумно и без всякого усилия (так приятно и легко рвать эту преграду!) волки.

Они учуяли. Они дождались.

Но близка добыча, а так недосягаема. Где волкам справиться с лабазом! Они щелкают зубами. В горящих голодных глазах нетерпение и ярость. Они прыгают вокруг этого вороха бревен и сучьев. Они взвизгивают.

Но – откуда-то внезапно потянуло чужим духом. Острые уши насторожились. Длинные морды вытянулись, ноздри втягивают в себя этот дух.

Сорвались с места волки. Дальше от этого враждебного запаха, дальше!

Живыми людьми запахло.

Волки метнулись в сторону. Они уходят. Они скроются. Но они будут ждать. Они будут сторожить издали, притаясь...

К лабазу подбежали собаки. Обнюхав его, они залаяли. За собаками подошли люди. Они оглянулись кругом, и, заметив лабаз, обошли вокруг него.

– Надо поглядеть! – сказал один из них.

Другой молча высвободил ноги из лыж и принялся разбрасывать бревна и ветви. Потом к нему присоединился второй. И скоро из-под бревен и еловых ветвей показалось тело прапорщика, того, который был так молод и недавно мечтал еще о сладком запахе марки Коти.

Оба наклонились над трупом.

– Полушубок-то, гляди, совсем хороший! – удовлетворенно сказал один.

– Да и катанки хороши... Малость подошву подкинуть – и вовсе в аккурате! – обнаружил другой.

– И штаны ватные... теплые.

– Шапка с ушам...

* * *

Волки, притаясь в стороне (как раз на таком расстоянии, чтоб собаки не учуяли), злобно-тоскливо ждали. Они разевали красные пасти и тихо повизгивали. Иногда они шумно вдыхали в себя запах тех, живых, и еще чего-то, что было так желанно и нестерпимо-хорошо. Сильные лапы врывались в снег: и трудно было удержаться, чтобы не кинуться туда, туда. Но они ждали.

Ведь они долго ждали, и должны, наконец, дождаться...

* * *

Взвиться бы над тайгою (птицей какой-нибудь, что-ли!) да поглядеть вниз:

Бредут по тайге парами молчаливые путники. Двое шагают сильно и уверенно. Другие двое медленно, словно через силу, словно великая тяжесть навалилась на них и давит. И дальше – на легких лыжах, сосредоточенные, деловитые, бодрые.

А за ними волки. В одиночку, группами: голодные и сытые.

Широкий след проложен в тайге. Извилистый путь обозначен на снегу. И на пути остатки, клочья, обглоданные кости.

16. Мысли, которые не умирают.

Как по таежным мурьям и заимкам вести доносятся? Как таежные люди друг о друге узнают?

Дознались как-то иннокентьевцы об узко-еланских новостях: у тамошних парней обновки завелись: полушубок новый у одного объявился, шапку хорошую добыл другой, рубаху сатиновую. Откуда?

Велика ли корысть – полушубок да шапка, но обожгла эта весть иннокентьевцев, особенно баб.

– Где это узко-еланцы обновки добыли?

– Каки-таки торговые люди наделили их этим добром?

– Хлопайте: торговые!.. Поди, сами где-нибудь добыли!..

– Са-ами?.. Где в тайге добудешь? Полушубки да рубахи полушелковые на соснах не растут!

– Нет, брат, не растут!..

А среди баб остроглазая, остроязыкая. Смекнула бабьим умом своим, брякнула:

– Стойте-ка, бабы! А мимоезжие-то? Вон давнишние-то, однако, они мимо Узкой Елани крюк давали?..

– Дык, разве будут они эстольким-то отдаривать?

– Пошто отдаривать? Так взяли, поди, узко-еланские-то... Отняли.

– Неужто ж?..

– Да что ты мелешь-то, девка? Одумайся!

Но сквозь деланное негодованье острое любопытство, неудержимое, жадное, забористое.

– Да все может быть!.. Узко-еланские, они такие фартовые... Как раньше горбачей подстреливали, так вот и теперь...

– То горбачи, а то... Разница!

– А откуда полушубок? Откуда шапка новая? Рубаха нарядная?!

– Перстянки?.. Катанки ладные?!..

– Кыш вы, бабы! Будет вам, тараторки!

Под мужичьим окриком затихает бабья трескотня. Но ее не утушишь совсем. Вклинились мысли в бабьи головы. Не те ли, что тогда под шапками лохматыми и у мужиков шевелились? Тогда, когда провожали с угору этих мимоезжих.

Будут эти мысли давить и беспокоить в долгие снежно-лунные ночи, когда обложат морозы крепко сбитые кондовые избы; будут они подымать с податей и с голбчиков раньше петухов и гнать в серое предутрие на мороз, чтобы прислушаться, приглядеться – не идут ли по заречью люди прохожие, бездельные? Не несут ли на себе лопать обрядную, винтовки обстрелянные?..

Ничем не вытравишь этих мыслей.

Потому что в ясных, невозмутимых раздольях тайги мысли родятся медленно и потом не умирают, не уходят легко и бесследно. Потому что в обманном спокойствии тайги появились ненужные, чужие, неведомыми путями бредущие люди.

* * *

Сначала их было двенадцать... Нет, их было больше. Сотни, быть может, тысячи их побрело по тайге. И казался им путь их ровным, безопасным и нетрудным. Но вошли они в сердце тайги – и вкусили ее горечь. Сначала их было много... А сколько осталось?..

Дыдырца-тунгус, рыская по тайге, подсчитал бы, да стоит ли?