Текст книги "Страна сосны и оливы"

Автор книги: Исраэль Шамир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА XIX. БОЛЬШОЙ ДЕЛЕЖ

Подлинная трагедия палестинцев – не оккупация 1967 года, но изгнание 1948 г. Превращение Рамаллы в столицу мини-Палестины, и воцарение Арафата не помогут крестьянам Сатафа, Кастеля, Лифты. Для палестинцев право вернуться в родные села куда важнее, чем независимость. Но израильтяне предпочитают говорить о будущем территорий, оккупированных в 1967 году, а не о сотнях разоренных сел и их бездомных жителях. От левого «Мереца» до правого «Ликуда» израильтяне едины и не готовы к уступкам в этом вопросе. Все войны Израиля происходили из-за нежелания вернуть беженцев. Сколько бы ни договаривались израильские и палестинские руководители, не миновать будущих войн, пока эта проблема не будет решена. Что же стало с жителями этих сел и сотнями тысяч других палестинцев, изгнанных из Рамле, Лода, Яффо, Хайфы и других городов?

Этническая чистка 1948 года прокатилась по всей стране. Палестинские крестьяне бежали перед еврейскими армиями в безопасные районы, ожидая конца боев. Там, где жители не бежали, наступавшие войска проводили массовые изгнания и зачастую пристреливали тех, кто не хотел уходить.

750 тысяч человек оказались в лагерях беженцев: в Газе, в горах, в Заиорданье, в Ливане и Сирии. Увидеть лагеря несложно. Когда вы подъезжаете к Иерихону с юга, видны ряды мазанок – это остатки лагеря беженцев. Они тянутся вверх до гор, где из ущелья вытекает поток Кельт, продолжаются и к северу от Иерихона, где они тянутся густой чередой вдоль дороги на Джифтлик. Если это не ад, то, по крайней мере, его хорошая имитация. Представьте себе, что это вас вышвырнули из дома у источника Лифты и Сатафа, что вам пришлось жить в этой мазанке, делить одну комнату с десятью братьями, что вы можете увидеть в бинокль проломленные крыши своего дома по ту сторону "зеленой черты" – и вы поймете, откуда взялось палестинское сопротивление, палестинский терроризм.

Впрочем, поймет ли меня читатель-еврей, неясно. Я заметил, что евреи не понимают вообще, что тут такого удивительного и необычного. Непонимание это основано на личном опыте и национальном характере. Трудно найти еврея, который не испытал бы переезда или потери имущества лично, или по крайней мере, не слыхал бы об этом от отца или деда. Поэтому евреи довольно спокойно относятся к изгнанию 1948 года, ставя себя на место беженцев и думая: "Что бы я сделал на их месте? Отобрали землю и дом? Прогнали? Займемся чем-нибудь другим, пошлем детей в университет, откроем магазин, сменим специальность и т.д." Существование людей, прикипевших к земле, непонятно еврею. Наша, еврейская, любовь к Стране Израиля, довольно абстрактна, наш патриотизм – достаточно новый и общий. Практически любой израильтянин менял место жительства или может изменить его без особого труда. Наши киббуцы, мошавы, города вполне взаимозаменяемы. Короче, уже тысячи лет, как евреи привыкли жить с мыслью о возможном передвижении, и это у нас в крови.

Палестинцы в этом смысле – антиподы израильтян. У палестинцев до недавнего времени не было даже национализма, этого дитяти современности. Как человек коммунистического будущего, феллах из Лифты или Ясифа считал себя в первую очередь патриотом своей семьи, а во вторую и последнюю – патриотом своей Лифты или Ясифа, своего села. Переезд из Лифты в Ясиф был бы почти невозможным для нашего феллаха. Идея войны за Нагорье, а не только за свое село, ему неясна. Крестьяне Нагорья живут в своих селах испокон веков, в подлинном смысле этого слова – многие из этих семей, возможно, поселились на своих местах пять тысяч лет назад, и с тех пор жили у того же родника. Поэтому травма их изгнания была уникальной и непонятной для горожан. Поэтому, хотя прошло много лет, беженцы ощущают себя беженцами и по сей день.

На краю Вифлеема, вдоль хевронской дороги, к югу от города, высится красивый холм, на вершине – роща. Это Эр-Рас, место малой святыни. На вершине дует ветер, стоят остатки водосборника. Сюда приходят играть дети из лагеря беженцев Дехейше, который находится к югу от холма, на равнине. Я спросил их, откуда они родом. Они назвали деревни, руины которых я посещал: Лифта, Дейр эш-Шейх, Бет Итаб. Они помнят, они иногда ездят туда с родителями, посмотреть на разваливающиеся дома и на неокопанные оливковые деревья. Оттуда они возвращаются в свой лагерь. В годы прямого израильского правления его окружили забором – вольером с колючей проволокой поверху. Узкие кривые улицы проползают между его нищими домами. Беженцы живут по десять человек в комнате, по воду они ходят к водокачке на углу.

На дороге из Натании в Себастию, сразу за «зеленой чертой» находится лагерь Нур Шамс, в Наблусе – непокорный Тель Балата, между Иерусалимом и Вифлеемом – Аида, за Рамаллой – Джалазун. Хотя положение беженцев в лагерях Нагорья ужасно, еще хуже обстоит дело в Газе, куда были согнаны, как в резервацию, сотни тысяч крестьян и горожан из Яффы, Рамле, Лидды, из сотен деревень, ставших потом стройплощадками для кибуцов и мошавов с их самодовольными сторонниками мира за чужой счет. Проезжая мимо пустоши с колючками кактуса “сабра”, путник иногда задумывается – как много свободного, пустого места в Святой Земле. Газа – это обратная сторона медали. Там находятся бывшие обитатели пустошей с колючками “сабр”.

Газа – израильский ГУЛАГ. Бен Гурион и его МАПАЙ, сверстники Джугашвили, создали его, по нехватке места, за границей, к востоку от “зеленой черты”. Если у Сталина 10% населения оказались в лагерях, у Бен Гуриона 60% населения подмандатной Палестины пошли на щепки при порубке леса.

В 1948 году в Газе жило 20.000 человек. За год население удесятерилось. Сектор Газы стал одним из фокусов человеческого несчастья. После 1967 года, когда беженцы снова оказались под тем же правлением, что и бывшие их земли и села, в Газе вспыхнуло движение Сопротивления. Израильтяне, наивно полагавшие, что изгнание 48 года – древняя история, приезжали туда за покупками и находили свою смерть – без вины виноватые. Лагеря беженцев в Газе были так же автономны, как в Ливане. Затем израильские власти провели ряд крутых мер – снесли часть домов, проложили дороги для патрулей, разрешили беженцам строиться в пределах сектора Газы. Наконец, генерал Шарон замирил Газу, сопротивление было сломлено, надежды беженцев на возврат в родные села были уничтожены или отложены в долгий ящик. Надо было жить дальше. И они стали жить дальше. До начала интифады Газа поставляла ежедневно тысячи рабочих рук в Тель-Авив, Яффу, Реховот, в еврейские села – повсюду, где нужны люди, готовые работать на тяжелой работе и получать треть зарплаты еврейского рабочего.

«Эксплуатация рабочего в капиталистическом обществе ужасна. Ужаснее ее только – когда тебя не хотят эксплуатировать», – говорит старая шутка. (Этот второй этап начался в 1992 году, когда правительство Рабина приняло стратегическое решение – исключить палестинцев из народного хозяйства, держать их за колючей проволокой резерваций вплоть до полной покорности, а вместо них импортировать тысячи китайцев, таиландцев, румын, украинцев и русских. Та легкость, с которой многим этническим русским удается приехать в Израиль, не должна их обманывать – израильтяне решили смотреть сквозь пальцы на их происхождение, чтобы их руками вытеснить палестинцев.)

Как пошли на это израильтяне? В основе еврейского взгляда на мир лежит глубокое сомнение в полном равенстве еврея и не-еврея. Хороший еврей хорошо относится к животным и гоям, но есть граница хорошему отношению. Как бы крестьянин ни любил барашка или поросенка, он его спокойно зарежет к праздничному столу. Нас не мучат угрызения совести, если мы сталкиваем кошку с насиженного места на диване. Так и евреи спокойно относятся к изгнанию палестинцев в 1948 году, потому что место понадобилось евреям, а значит, палестинцам следует освободить место и уйти.

Есть еще одна причина, почему израильтяне не понимают трагедии беженцев. Отличительная черта израильского национального характера – вера в собственную правоту. Старое самоназвание Израиля, “адат цадиким”, “община праведников”, воспринимается многими израильтянами, как серьезное определение. В этом, видимо, прав Фрейд – лишенные мифа отцеубийства и богоубийства евреи лишены чувства вины. Типичный анекдот раскрывает это свойство. Что скажет англичанин, наступив другому на ногу? “Извините”. А русский? Пройдет и сделает вид, что не заметил. Израильтянин же закричит: «Что ты ноги подставляешь?»

В блистательном романе Аниты Лоос, “Джентльмены предпочитают блондинок”, описывается встреча Блондинки и д-ра Фрейда: «Он был заинтригован девушкой, делавшей все, что ей хочется. Он спросил меня, неужто я никогда не хотела что-нибудь, чего я все-таки не сделала, например, застрелить кого-нибудь. Я сказала, что застрелила, только пуля прошла сквозь легкое м-ра Дженкинса и вышла наружу. Д-р Фрейд уставился на меня и сказал, что он думал, что такого не бывает. Оказывается, я – редкий случай. Д-р Фрейд сказал, что мне нужно обзавестись несколькими сдерживающими факторами, чувством вины и выспаться».

Как Блондинка Аниты Лоос, израильтяне лишены чувства вины и не знают сдерживающих факторов. Нет действия – от пиратства до убийства – которое показалось бы неприемлемым большинству из моральных соображений, если оно идет на пользу дела. Желающий может объяснить это тяжелой историей еврейского народа. Большинство израильтян не испытывают угрызений совести при виде разоренных сел и конфискованных полей, да и любых других следов своего беззакония.

Есть и более практическое основание – участие в большом дележе. После массового изгнания в руках евреев оказалось все состояние палестинцев. На территории, занятой Израилем в 1949 году (21.000 кв. км вместо 14.000 кв. км по решению ООН) 90% всех земель принадлежали палестинцам. Остались несчетные дома, техника, скот. Люди бежали, оставив все, иногда – не успев снять суп с огня. Израильские власти позарились на чужое добро. Начался грабеж. Израильский историк и журналист Том Сегев посвятил этой теме книгу «1949». Он описывает, как бросились израильтяне на имущество своих соседей.

Первыми начали грабеж солдаты. «Только из одной Лидды армия вывезла 1800 грузовиков награбленного добра на продажу», сообщил Бехор Шитрит, член правительственной комиссии по безхозной собственности. Комиссия инвентировала попавшее им добро в Рамле и Лидде, и насчитала 45 тысяч домов и квартир, 7 тысяч магазинов и мастерских, тысячу складов. Земли с посадками простирались на 800 тысяч акров. Писатель Моше Смилански писал в «Гаарец» 2727
  9.1.49


[Закрыть]: «Всех охватило безудержное стремление к грабежу. Мужчины, женщины, дети накинулись на трофеи. Они срывали и уносили двери, окна, черепицу с крыш, барахло». Созданный правительством Опекунский совет по присмотру за бесхозным имуществом – «Апотропос» – стремился упорядочить грабеж, но не мог справиться. Ковры, мебель, украшения были разграблены еще до того, как Апотропос сумел их прибрать к рукам.

Движимость, попавшая в руки Опекунского совета, распродавалась или раздавалась среди приближенных к кормушке. В банках Хайфы осталось полтора миллиарда фунтов стерлингов, принадлежавших палестинцам. Их взяло себе правительство Израиля. В квартал Аджами в Яффе, где стояли роскошные дворцы палестинской знати, приходили евреи и захватывали дома, превращая их в коммуналки. Присутствие хозяев их не останавливало – их «уплотняли» или выгоняли. Власти раздавали квартиры и дома попроще иммигрантам, а сливки оставляли себе.

Интеллектуалы из Еврейского университета, люди, близкие к власти, последовательные борцы за мир захватили роскошные дворцы палестинской знати и прочные дома гойских врачей, ученых, бизнесменов. Так возникло новое население в самых отборных палестинских кварталах Иерусалима: Тальбие, Греческая колония, Немецкая колония, Катамон. Не постыдился въехать в чужой захваченный дом и Мартин Бубер, «еврейская совесть». В захваченном доме живет профессор Давид Флюссер, специалист по еврейско-христианской проблематике.

Один из самых красивых кварталов Западного Иерусалима – Тальбие. Он расположен между иерусалимским театром и улицей Жаботинского. Каждый дом в этом квартале – произведение искусства. Дом рядом с театром, с цветной керамикой наверху, назывался когда-то «вилла Гарун аль-Рашида», по имени халифа из «1001 ночи». Во времена мандата палестинские хозяева сдавали дом командующему английскими ВВС в Палестине, а в 1948 году его захватило израильское правительство и поселило там Голду Меир. У нее были после этого все основания утверждать, что «палестинцев не существует». Дома в этих районах – настоящие дворцы, прочной каменной кладки, надежные, утопающие в садах.

Мы снимали один из таких домов на улице Узия в Катамоне. Это был прекрасный дом, с толстыми каменными стенами, поэтому летом там всегда было прохладно, а зимой, что греха таить, довольно холодно. Окна открывались в сад и после Пасхи шесек врывался в окна моего кабинета. Шесек, этот желтоватый, нежно-округлый фрукт, напоминающий абрикос, с удивительно гладкими косточками внутри, не растет в России, а в Средней Азии его называют “мушмулла”.

Росли у нас в саду и пальмы, но они не плодоносят на высоте Иерусалима. В сад спускалась широкая лестница, превращавшаяся в веранду; посреди каждого этажа был большой зал, от которого во все стороны разбегались комнаты. Потолки были высокие, окна – просторные, в нем был и воздух, и убежище от жары.

Судьба нашего дома была типичной – его построил знатный палестинец для своего сына. Когда в 1948 году «Хагана» атаковала Катамон, хозяин нашего дома был вынужден бежать под защиту крепостных стен Старого города, его дом был разграблен, конфискован властями и передан торговцу с рынка Махане Иегуда. Его унаследовали дочери торговца, поделили; одна из них сдала нам квартиру и уехала в Америку. (Хорошие американцы после смерти попадают в Париж, хорошие израильтяне – в Америку. Богатые израильтяне обычно имеют "второй дом" в Америке и там выращивают своих детей. )

Было это много лет назад, но г-жа Рихтер в Лос-Анджелесе, наверное, и по сей день получает свои тысячи долларов в год – квартплату из Иерусалима. Не знаю, в каком лагере беженцев живет хозяин дома. Мы прожили там три счастливых года, а затем г-жа Рихтер выбросила нас и взяла другого жильца, который платил ей прямо в Америке. В Израиле практически нет законов, защищающих права жильца, хозяин квартиры может выкинуть его в любой момент, а суды всегда окажутся на стороне хозяина, руководствуясь классовым чутьем.

Мы жили и в сказочном дворце графа Таламаса в Яффе, в Аджами. Богатый палестинец, католик, Таламас получил графский титул от Папы Римского, и над входом в дом, обрамленном двумя стройными пальмами, была укреплена графская корона. Полы чистого итальянского мрамора, шестиметровой высоты потолки, центральная зала в полтораста квадратных метров, уютные и просторные спальни, гигантская веранда с видом на море – все это стало «ничьим имуществом» в 1948 году.

Лучше всех поступила Далия Ландау, одна из праведниц поколения. Ей достался во время великого дележа дом в Рамле, который принадлежал семье аль Хейри. Когда она узнала, в чьем доме она живет, она предложила вернуть дом беженцам 2828
  Haaretz 30/5/97


[Закрыть]. Израильские власти не позволили осуществиться этому благородному шагу – нельзя отдать дом палестинцу. История дома аль Хейри – одна из самых необыкновенных, ее рассказал Башир эль Хейри в своей книжке «Письма лимонному дереву». Лимон растет во дворе дома аль Хейри, и по этому лимону тосковал до самой смерти отец Башира, старый аль Хейри. Религиозная еврейская женщина, Далия Ландау, не только предложила вернуть дом изгнанным хозяевам, но, когда это сорвалось, предложила его купить или хотя бы платить за него квартирную плату Баширу. В последовавшем соревновании великодушия Башир отказался брать квартплату, а Ландау превратила конфискованный дом в детский сад для палестинских детей.

Тысячи палестинцев отдалились на считанные километры от своих домов – они бежали в соседние деревни и города от наступавшей еврейской армии. Победители польстились на их земли и дома, и изобрели дополнительную, оруэлловскую категорию “присутствующих отсутствующих”. Под эту рубрику подошли палестинцы, бежавшие во время боев не «за границу», но в соседнее село или городок – как, например, жители Сафурие, бежавшие в соседний Назарет. И они лишились своих домов и земель.

Так, жители села Эн-Худ на склонах Кармила бежали в поля от артобстрела, и были признаны “отсутствующими”. Их земли были конфискованы и переданы религиозному кибуцу Нир Эцион, а их деревня стала “живописным поселком художников” Эн Ход, где живут либеральные израильтяне, социалисты и борцы за права человека. Румынский еврей Марсель Янко создал музей дадаизма, многие поселенцы рисуют и торгуют картинами и домами.

Беженцы построили себе хижины на своей земле в трех километрах от родного села и назвали свои выселки «новый Эн-Худ». То, что строят палестинцы в Израиле является априорно незаконным. «Новый Эн-Худ» – один из десятков «непризнанных» поселений. К ним можно проехать по грунтовой дороге, мимо роскошного Эн-Хода, мимо зелени Нир Эциона. На дороге нет указателей, деревни нет на картах, в домах нет электричества, воды и канализации. Недавно американский исследователь-этнограф Сюзан Слемович 2929
  Susan Slyomovich The object of memory Univ. of Pennsylvania, 2000


[Закрыть]опубликовала монографию о жизни двух деревень. Палестинцы хранят память родной деревни, часто приходят «постоять около своего дома». Евреи, поселившиеся в захваченных палестинских домах под носом законных хозяев, не испытывают угрызений совести. Они бережно и с любовью относятся к палестинской материальной культуре, но никак не связывают ее с живыми людьми, создателями этой культуры.

Израильские власти использовали и другой прием: поля и сады уцелевшего палестинского села провозглашались "закрытым военным районом", крестьянам не разрешали их обрабатывать, а затем эти земли конфисковывали, как необрабатываемые. Только в одном 1953 году по израильским данным с помощью этого приема было конфисковано около одного миллиона дунамов земли, а всего с 1947 года по наши дни процент земель, принадлежавших палестинцам, упал с 90 % до 15 %.

За конфискованные земли израильские власти предлагали компенсацию примерно в сто раз ниже стоимости земли. Захваченные земли были переданы Земельному управлению и Национальному фонду, а те передают их в аренду – только евреям. (Израильские власти, стремившиеся «иудаизировать» долину Ара, призвали молодые пары селиться в новом еврейском поселении Кацир, построенном на конфискованной палестинской земле «только для евреев». Палестинец, гражданин Израиля Каадан обратился с просьбой о приеме, но ему отказали. Каадан подал в суд, там его дело застряло и по сей день. Другой палестинец, Фатхи Махамид, поступил умнее. Покупку за Фатхи совершил в 1995 году израильтянин, еврей и диссидент, Ури Дэвис. Только когда дом был достроен, жители поняли, что их будущий сосед – палестинец. Поселенцы стали грудью и отказались пустить законного собственника. Фатхи подал в суд, и Верховный Суд стал на его сторону. О победе израильского правосудия писали все газеты Запада, поздравляя нас с ликвидацией остатков расизма. Но, несмотря на победу в суде, Фатхи и по сей день не смог въехать в свой дом 3030
  Гаарец 25.6.99


[Закрыть].)

Чтобы стереть с лица земли память о законных хозяевах, израильские власти уничтожили сотни деревень бульдозерами и динамитом, а на их руинах построили новые, еврейские поселки и города. Там, где не хватило евреев, были посажены быстро растущие сосны, и они скрыли чужие дома и могилы. Чужая культура не представляла ценности для пришельцев еще с времен Кортеса. Дуайен израильских археологов Игаэль Ядин, раскопавший Масаду, требовал в 1949 году уничтожить средневековую Тивериаду, чтобы палестинцы не могли вернуться.

Одна из самых мрачных фигур той поры – Иосиф Вейц. Один из деятелей Еврейского Национального фонда (Керен Каемет), он подталкивал ленивое, по его мнению, израильское руководство к захвату и уничтожению деревень. «Я отмечал на своей карте земли арабских деревень, – писал он в своем дневнике, страшном документе эпохи, – я хочу поглотить все». Вид опустошенных деревень, вызвавший у меня сострадание, вызывал у него другую эмоцию – «стыдно, что они еще не заселены евреями».

Литература передает дух эпохи лучше, чем сотни документов. С. Изгар (читается «Самех Изгар»), один из самых интересных израильских писателей, автор огромного романа «Дни Циклага» (израильский «Улисс», по словам критики), провел войну 1948 года на фронтах в рядах Палмаха, был членом парламента от правящей партии, жив и пишет и поныне. Его длинная повесть «Хирбет Хизе» – самое важное произведение о 1948 годе – представляет большой человеческий, а не только исторический и литературный интерес.

Солдаты Палмаха получают приказ: напасть на палестинское село Хирбет Хизе, по которому уже прокатилась война, собрать оставшееся население, погрузить на грузовики и вывезти за «зеленую черту», взорвать каменные дома и сжечь хижины, арестовать молодежь и подозрительные элементы. Они окружают село, устанавливают пулеметы. Один из солдат предлагает заминировать возможное направление бегства жителей:

– Они побегут туда, а там положим мины. Один арабуш подорвется, а десяток ляжет. Тут остальные побегут сюда, а тут мы их из пулемета положим! А то развели вегетарианство. Только собрать их с холмов, мол. Завтра они вернутся, а мы их снова прогоним.

Солдаты открывают огонь из пулеметов по деревне. Крестьяне бегут, герои Палмаха строчат из пулемета по убегающим мужчинам и женщинам, платья которых хорошо видны, с ликованием отмечают точное попадание. По дороге в село они встречают старого палестинца с верблюдом, на который навьючено все его добро, жестоко издеваются над ним. Один солдат умоляет командира позволить ему пришить старика. В это время саперы начинают подрывать дома деревни, и над Хирбет Хизе раздается вопль женщин. Солдаты едут по деревне и собирают уцелевших – стариков, слепых, хромых, женщин с детьми. Их загоняют на грузовики, и отправляют в изгнание, из которого нет возврата.

Рассказчика начинают одолевать угрызения совести – как, изгнанники-евреи изгнали крестьян, да и грузовики напоминают ему недавние ужасы войны. Но его успокаивает командир:

– В эту Хирбет Как-ее-там приедут новые иммигранты, возьмут землю, обработают ее. Будет прекрасно!

«И впрямь, как я не подумал! Здесь мы поселимся, примем иммигрантов, откроем школу и магазин, и синагогу. Да здравствует еврейская Хирбет Хизе! Никто и не подумает, что была другая Хирбет Хизе, что мы пришли, прогнали, отобрали, расстреляли, сожгли, взорвали, выбили и изгнали».

Повесть была написана и опубликована в 1949 году, когда еще дымились руины Хирбет Хизе. Несмотря на легкие угрызения совести, Изгар не кается. Он скорее гордится своей нежной совестью: так мы гордимся нежным нравом дочки, которая не может смотреть, как режут барашка.

Израильская мифология гласит: война с палестинцами, “с арабами”, вечна и неизбежна, ибо зиждется на желании палестинцев сбросить евреев в море. Израильские пропагандисты готовы обосновать это различием между «Дар эль-Ислам» и «Дар эль-Харб», старинной мусульманской дихотомией мира ислама и мира неверных, подлежащего завоеванию. Они напоминают о священной войне, о изначально воинственном характере ислама, о жертвах гитлеровского геноцида и петлюровских погромах, об извечном еврейском страдании. Они любят сравнивать Арафата с Гитлером и напоминать о муках и кострах инквизиции. Но за всем этим стоит более реальное и ощутимое основание: захваченная собственность.

Это объединяет в мнимом союзе кибуцы, взявшие себе огромные земельные наделы целых многолюдных деревень, восточных евреев, заселивших дома жителей Рамле и Лода, богатых и влиятельных израильтян, с их дворцами в Тальбие и Герцлии Питуах. Даже самые либеральные – обычно богатые – израильтяне с ужасом отвергают идею возврата награбленного в 1948 году.

Для меня открытие подлинной причины израильско-арабских войн было подобно прозрению – как и другие иммигранты, я принимал на веру официальную точку зрения. Затем я вспомнил “абстрактную” пьесу Г.Яблонского, в которой идет матч по боксу между боксером в белом и боксером в черном. Рефери объявляет, что в белом сражается Добро, а в черном – Зло. Публика одобряет криками каждый удар боксера в белом, и тот явно побеждает, восклицая: “Добро должно быть с кулаками!”. Когда Белый посылает Черного в нокаут, рефери объявляет, что произошла небольшая ошибка: в белом боксирует Зло, а в черном – Добро. Но отсчет продолжается.

Что-то похожее произошло и на Ближнем Востоке – когда израильтяне не ограничились защитой своих прав, но захватили чужие земли и изгнали жителей, они оказались Боксером в Белом.

Превращение доброго принца в злого чародея не было неизбежно. Если бы израильтяне сдержали размах руки в 1948 году, ограничились военной победой и воздержались от изгнания коренного населения, они смогли бы сохранить правоту. Победители оказались худшими врагами самим себе: они погубили свою добродетель. Сегодня трудно верить красивым песням Палмаха, как и песням строителей Комсомольска: изгнание, как и Гулаг, заслонило все доброе, что было в те времена.

Вся последующая история Израиля вытекает из большого грабежа 1948 года. Чтобы не отдавать награбленное, победители создали вечный конфликт. Они отклоняли все предложения мира – потому что им пришлось бы поступиться добычей.

Вплоть до 1948 года представители сионистских организаций продолжали утверждать, что они несут благоденствие арабам Палестины. Так, выступая перед Англо-американской комиссией в 1946 году, казначей Еврейского Агентства Элиэзер Каплан привел пример долины Хефер, где были проведены мелиорационные работы. "До мелиорации, – сказал он, – в долине жило 200 бедуинских семей, страдавших от болезней. Сейчас там живет 5000 поселенцев, и прежние обитатели остались на месте и живут куда лучше, чем раньше". Такие разговоры способствовали принятию решения ООН о разделе Палестины – общественному мнению казалось, что евреи смогут править иноверцами как благородные, просвещенные колонизаторы – напомним, что это происходило задолго до той поры, когда слово "колонизатор" стало ругательством. Возможно, они искренне верили, что несут с собой прогресс, а не погибель местному населению. Так, у холма Тель эль-Кади, он же Тель Дан, стоит старая мельница, реконструированная в наши дни, но нормально функционировавшая до 1948 года. Там жил старый мельник-палестинец.

В 1940 году Яаков Цур посетил мельницу и потолковал с мельником. Он писал: "Мельник с Тель-эль-Кади бросил еще одну пригоршню зерен в воронку над жерновами... Кто знает, сколько лет жил здесь старик, мелющий зерно? Он едва зарабатывает себе на жизнь, обслуживая несчастные арабские села в окрестности, обитатели которых едва выживают от помола до помола". Дальше Яаков Цур описывает новую жизнь – прогресс, который несут евреи: "В Дафне и Хан эль-Дувейре поселились молодые евреи... Была проложена дорога... появились новые семена и новые методы посадки. Завязалась дружба между старым мельником и его новыми соседями. И он не один – в Дафну приходит много арабских гостей. В "шатре дружбы" всегда стоит на угольях финджан с кофе для них. Дети местных жителей привыкли к виду евреев и приветствуют их словом "Шалом". Местные жители уже поговаривают, под влиянием евреев, о новых посадках и о мелиорации. Добрососедские отношения давно сложились между арабами и евреями Верхней Галилеи. Даже волнения не испортили узы между жителями Метулы и Кфар Гилали и соседних арабских деревень".

Яаков Цур заключает: "Новые надежды возникают в сердцах местных жителей, живших в страшной бедности. Они учатся у евреев, как жить на земле, не мучаясь от нужды. Пусть благословение воды этой благословит их труды и наши". Но в 1948 году все арабские села были сметены с лица земли и старый мельник, и прочие "арабские гости" оказались в лагерях беженцев в Ливане. Благословения воды на всех не хватило.

На протяжении десятков лет израильские власти отрицали, что многие палестинцы были изгнаны, хотя это считалось секретом Полишинеля. «Они ушли сами, добровольно, никто их не трогал, они ушли, чтобы вернуться вместе с арабскими армиями» – эту мантру талдычили израильские представители, а друзья Израиля за рубежом отвечали истовым «аминем». Рассказы палестинцев отметались, как порождения необузданной восточной фантазии.

Как говорил О. Генри, трест похож на яйцо – его проще разбить изнутри. В Израиле куда меньше внутренней еврейской дисциплины, чем в других странах. Если многие евреи за границей готовы лгать во имя Израиля, израильтяне зачастую готовы сказать правду. Покойный премьер-министр Ицхак Рабин рассказал в своих мемуарах о том, как находившиеся под его командованием войска изгнали тысячи арабов из городов Рамле и Лидда на центральной равнине Палестины. Цензура заставила его вырезать этот рассказ, но он просочился в прессу. После этого в израильской прессе началась волна разоблачений. Можно сказать, что они стали модой в более уверенном Израиле наших дней. С каждым днем детали картины становились все яснее.

Многие палестинцы в письмах в израильские газеты рассказывали о грузовиках, забиравших молодежь из арабских сел к границе или на расстрел, о методах устрашения с единственной целью – добиться ухода палестинцев с захваченных территорий. Бен Гурион охарактеризовал массовый исход палестинцев как «чудо». Но это чудо было получено в результате упорной работы израильтян.

Концепцию «чуда» похоронила возникшая в 80-е годы «новая историческая школа». Эти историки – Бенни Моррис, Том Сегев, Илан Паппе, Ави Шлаим, Симха Флаган – решили сорвать всеобщий заговор молчания. Сейчас, после нескольких лет их добросовестных исследований, невозможно понять, как раньше весь мир, и сами израильтяне, могли верить официальной лжи об «организованном и добровольном отступлении» беженцев. Израильский военный историк полковник Меирке Пеил не видит резона в наукообразных поисках причины к бегству: “Беженцы бежали по той же причине, что и все беженцы на свете – спасая свою жизнь”. Меирке знал, о чем говорил – он был наблюдателем от еврейского руководства «Хаганы» в Дейр-Яссине. Его наблюдение просто и верно. Так бежала моя семья 22 июня 1941 года из горящего Минска, так бежали миллионы людей – русских, французов, немцев – когда приближалась линия фронта.