Текст книги "Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата"

Автор книги: Ишмаэль Бих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 5

От недоедания было больно даже пить воду. Пищевод сводили спазмы. Возникало ощущение, будто что-то внутри гложет тебя. Губы пересохли, суставы ослабели и болели. Проводя пальцами по бокам, я легко нащупывал ребра. Где раздобыть еду, мы так и не придумали. Один раз наведались на маниоковое поле, но украденных плодов надолго не хватило. Ни птицы, ни животные, например кролики, нам не попадались. Все мы стали более раздражительными и старались реже разговаривать и даже сидели поодаль друг от друга: казалось, когда все вместе, голод мучит сильнее.

Однажды вечером мы заметили гуляющего мальчугана. В каждой руке у него было по початку вареной кукурузы. Парню было лет пять, он с удовольствием уплетал свое лакомство, поочередно откусывая от обоих початков. Мы ни о чем не договаривались и даже не переглянулись. Просто догнали мальчика и с быстротой молнии отобрали у него кукурузу. Добычу разделили на шестерых, так что каждому досталось немного. Тем временем малыш с плачем побежал к родителям. Те не пошли с нами разбираться: наверное, поняли, что шесть подростков обидели их сынишку только потому, что ужасно хотели есть. Позже тем же вечером мать мальчонки принесла каждому из нас по початку. Мне было неловко принимать от нее такой подарок, но в нашем положении игра в благородство была неуместна.

Не знаю, как называлась та деревня, и ни разу ни у кого этого не спрашивал. Я был слишком занят вопросами ежедневного выживания. Мы не запоминали названий других городков и селений, через которые проходили. Сложно точно восстановить в памяти и путь, по которому шли. Помню только, что голод заставил нас снова вернуться в Маттру Джонг. Да, это было рискованно, но голод заглушил голос разума.

Стояло лето, трава на солнце пожухла. Желтоватые поля обрамляло веселое зеленое море леса.

По одному из таких полей мы шагали плотной группкой, сняв рубашки. Кое-кто из моих друзей накинул их на плечи или на головы, чтобы не пекло солнце. Вдруг прямо перед нами из высокой травы вынырнули трое вооруженных людей. Это были молодые ребята не старше двадцати лет. Три автомата были направлены в грудь Гибриллы, шедшего впереди. Один из боевиков медленно приставил холодный ствол к подбородку моего друга и со смехом обратился к своим спутникам: «Смотрите, он испугался, как мокрая обезьяна». Два других повстанца прошли мимо меня. Я старался не смотреть им в глаза и потупился. Но тут парень с автоматом движением зачехленного штыка заставил меня поднять голову. Внимательно глядя на меня, он вынул штык из ножен и насадил на ствол автомата. Меня всего трясло, даже губы дрожали. Он холодно усмехнулся. Боевики препроводили нас в ближайшую деревню, которую мы недавно миновали. Один из наших конвойных был одет в майку цвета хаки и джинсы; его голова была повязана красной тряпкой. Двое других красовались в джинсовых куртках и штанах. На ногах – совсем новые кроссовки «Адидас», а на макушках лихо сидели развернутые козырьками назад бейсболки. У каждого на запястьях обеих рук поблескивало по нескольку дорогих часов. Это была добыча, отнятая силой у жертв или вынесенная из разграбленных домов и магазинов.

По дороге бандиты много чего говорили. По-моему, они нам угрожали, но я был не в состоянии разобрать слов. Я шел как во сне и ни о чем не мог думать. Только одна мысль занимала мое сознание: пришел мой час, сейчас я погибну.

На подступах к деревне двое боевиков побежали вперед. «С нами остался всего один, а нас шестеро», – подумал я. Но у него был полуавтоматический пулемет, а поясом ему служил широкий патронташ. Оставшийся с нами конвоир выстроил нас в два ряда по три человека и велел заложить руки за голову, а потом наставил на нас дуло пулемета и через некоторое время крикнул: «Если хоть один сделает резкое движение, я убью всех. Старайтесь даже не дышать, а то это будет ваш последний вздох». Он засмеялся, и его смех гулким эхом отозвался в лесу. Мне оставалось только молиться о том, чтобы никто из ребят не спугнул его и не пытался даже почесаться. Затылок у меня взмок: я ожидал выстрела в любую минуту.

Когда мы пришли в деревню, выяснилось, что те двое собрали всех, кто оставался в поселении. Нас встречали человек пятнадцать, в основном юные мальчишки, но были и девчонки. Пришли и несколько взрослых. Нас выстроили перед всеми ними во дворе дома на окраине. Сразу за оградой начинались джунгли. Темнело, и чтобы всех было хорошо видно, вооруженные люди поставили большие фонари на ступы, в которых обычно толкли рис.

Так мы стояли под прицелом автоматов, но тут послышался скрип досок деревянного мостика, который вел к главным воротам деревни. Через него в это время переходил старик, недавно бежавший из Маттру Джонга. Самый молодой из повстанцев отправился к мостику и привел этого человека. Мужчине было около шестидесяти, но он казался совсем немощным. Лицо испещрили морщины, оно осунулось от голода и постоянного страха. Кто-то из бандитов толкнул его на землю, а потом направил на него дуло автомата и заставил подняться. Старику это удалось, хоть и с трудом. Колени у него дрожали. Повстанцы смеялись и заставили нас смеяться. Что нам оставалось делать, когда нам угрожал расстрел? Я громко хохотал, хотя в душе плакал.Я попытался напрячь руки и ноги, чтобы унять дрожь, но от этого они стали трястись еще сильнее. Так мы и стояли под прицелом и смотрели, как допрашивают пожилого человека.

– Почему ты покинул Маттру Джонг? – спросил один из боевиков, рассматривая штык и измеряя его размер пальцами. Затем он приставил лезвие к шее старика. – Идеальная длина, – прокомментировал он, проводя им в миллиметрах от шеи. – Ну, так что? Ты будешь отвечать на мой вопрос?

При этом на лбу у бандита вздулись вены, свирепые глаза налились кровью. Старик стоял ни жив ни мертв, судорожно моргая. До того, как началась война, никто и представить себе не мог, что юноша может так грубо говорить с пожилым человеком. Нас вырастили в традиции, в которой проявление неуважения к старейшинам собственной семьи и всего селения было немыслимым.

– Я искал своих родных. – Старику удалось взять себя в руки и отдышаться, хотя голос у него был испуганный.

Парень с автоматом, стоявший в сторонке и куривший, прислонившись к дереву, внезапно выпрямился, подошел ближе и направил ствол старику в пах.

– Ты сбежал из Маттру Джонга, потому что ты нас не любишь. – Тут он приставил дуло ко лбу жертвы и продолжал. – Ты сбежал, потому что тебе не нравится то, как мы боремся за свободу. Так?

Старик закрыл глаза и горько зарыдал.

«Что же это за освободительное движение, – думал я. – Кому они хотят дать волю и каким образом?» У меня осталась только одна свобода – свобода мысли. И я прибегнул к ней, потому что этого никто не мог видеть. Пока длился допрос, один из бандитов размалевал стены всех домов в деревне, написав на них уродливыми буквами «ОРФ». Вряд ли он вообще был знаком с алфавитом. Похоже, он знал только эти буквы. Покончив с этим занятием, он тоже подошел к пожилому мужчине и приставил к его виску автомат.

– Хочешь что-то сказать напоследок? – Старик к тому времени уже не мог говорить. Губы его зашевелились, но никаких звуков мы не услышали. Мучитель нажал курок, сверкнула вспышка. Я отвел глаза. Колени у меня подкашивались, сердце бешено колотилось. Когда я снова взглянул на старика, он потешно крутился на одном месте, как собака, пытающаяся поймать муху, севшую на хвост. При этом он кричал: «Моя голова, мои мозги!» Вокруг все смеялись. Потом он остановился, медленно поднял руки к лицу – так делают люди, боящиеся взглянуть на себя в зеркало. «Я все вижу? Все слышу?» – выкрикнул он и упал без чувств. Оказывается, выстрел не попал в голову – его специально направили чуть в сторону, но он прогремел в непосредственной близости от виска несчастного. Его реакция очень позабавила мучителей.

Потом боевики повернулись к нам и заявили, что из тех, кто находится здесь, в этом дворе, они будут выбирать рекрутов для повстанческой армии. Именно за этим, как они сказали, их патруль и был послан в деревню. Всем, мужчинам, женщинам и даже детям младше меня, приказали выстроиться в шеренгу. Повстанцы проходили вдоль ряда и внимательно смотрели каждому в глаза. Сначала велели шагнуть вперед Халилу, потом мне, потом отобрали еще нескольких человек. Мы должны были сформировать новый строй, встав напротив первого и лицом к тем, кто там остался. Джуниора почему-то забраковали. Я, будущий боевик, смотрел на него с небольшого расстояния, но теперь мне казалось, что нас разделяет пропасть, а наша связь стремительно истончается и рвется. Он опустил голову, чтобы не глядеть мне в глаза. К счастью, боевики почему-то решили начать процедуру отбора заново. Один из них заявил, что все, оказавшиеся в новом строю, трясутся, как девчонки, а слабаки освободительному движению не нужны.

– Нам нужны сильные, стойкие ребята, а не эти слюнтяи, – сказал он, и нас пинками отправили обратно в первую шеренгу. Джуниор вновь оказался рядом со мной и мягко толкнул меня в бок. Я взглянул на брата снизу вверх, а он кивнул и погладил меня по голове.

– Стойте прямо, сейчас произведем окончательный отбор, – гаркнул один из вооруженных людей. Джуниор перестал гладить меня по голове. На этот раз его взяли, а меня нет. Те, кто оказался не нужен боевикам, были препровождены к реке. За нами следовали новые рекруты.

Указав на нас, повстанцы объявили: «Сейчас вы, новобранцы, пройдете посвящение в солдаты. Вам предстоит расстрелять этих людей. Вы увидите их кровь, и это укрепит ваш боевой дух. Не бойтесь, вы их больше никогда не встретите, если только не верите в загробную жизнь». Тут говоривший ударил себя кулаком в грудь и захохотал.

Я покосился на Джуниора. Его веки покраснели, он едва сдерживал слезы. Кулаки его были сжаты, руки тряслись. Я тихо заплакал и вдруг почувствовал головокружение. Один из новобранцев склонился к земле – его рвало. Боевики толкнули его вперед, к приговоренным к смерти. Он упал, и его ударили по лицу прикладом. Со лба его потекли струйки крови.

– Не волнуйтесь, будущие герои, сейчас вам представится возможность проявить себя, – со смехом сказал один из повстанцев рекрутам.

На берегу нас заставили встать на колени и поднять руки за голову. Вдруг из деревни послышались громкие хлопки. Это были выстрелы. Двое боевиков спрятались за ближайшими деревьями, а третий лег на землю и направил автомат туда, откуда доносились звуки.

– Может, они… – начал лежащий рядом с нами бандит, но его речь снова была прервана стрельбой. Наши мучители открыли ответный огонь, а тем временем мы все разбежались в разные стороны, пытаясь добежать до джунглей и спрятаться там. Тогда повстанцы начали стрелять нам вслед. Я бежал что есть мочи, забрался глубоко в чащу леса и упал на землю за сухим бревном. Выстрелы приближались, и я начал отползать дальше. Помню, одна пуля ударилась в ствол дерева прямо над моей головой. Гильза упала рядом. Я замер и затаил дыхание. Надо мной со свистом пролетали пули. В ночи они светились красным светом. Сердце бешено колотилось, дыхание было тяжелым, и я закрыл руками нос и рот, чтобы его не так было слышно.

Некоторых беглецов поймали. Я слышал крики: их, вероятно, пытали. В какой-то момент по лесу прокатился пронзительный женский вопль. От этого звука кровь застыла у меня в жилах. Я стиснул зубы и почувствовал соленый вкус на губах. Потом пополз дальше в лес, отыскал яму у дерева и пролежал там неподвижно несколько часов. Боевики все это время были в деревне. Я слышал, как они ругаются и стреляют. Потом они притворились, будто ушли, и кто-то из спасшихся у реки вернулся в селение. Но его поймали и били – я слышал. Через несколько минут до меня донеслись автоматные очереди, а затем в небо поднялся столб густого дыма. Лес осветился заревом: деревню подожгли.

Примерно через час стрельба постепенно стала затихать, боевики ушли. Я лежал под деревом и думал, что делать дальше. Тут неподалеку послышался шепот. Сначала я испугался, а потом узнал голоса – это были Джуниор и мои друзья! Оказалось, что они бежали в том же направлении, что и я. Но окликнуть их мне было страшно. Надо было подождать, чтобы удостовериться, что это именно они. «Кажется, ушли», – произнес тихо мой брат. Сомнений быть не могло, и я непроизвольно выкрикнул:

– Джуниор, Таллои, Калоко, Гибрилла, Халилу, это вы? – Голоса притихли, и я снова позвал: – Джуниор, ты меня слышишь?

– Да, мы здесь, за сгнившим бревном.

Друзья вытащили меня из ямы. Мы медленно поползли в сторону деревни и вскоре нашли дорогу в другое поселение, где некоторое время назад провели несколько голодных дней.

Идти пришлось почти всю ночь. Никто не проронил ни звука. Я брел по дороге, но ног не чувствовал. Лишь время от времени мы с братом переглядывались, и он ласково улыбался. Я знал: в тот страшный момент у реки он был в отчаянии, но ничего не мог сделать, чтобы спасти меня.

Добравшись до деревни, мы разожгли костер и просидели у огня до зари. Все молчали: каждый, казалось, погрузился в собственные мысли. Только утром мы заговорили. Было ощущение, что ребята очнулись от ночного кошмара или от видения, которое заставляет пересмотреть всю жизнь и по-новому оценить положение. Все согласились, что на следующий день надо покинуть деревню и отправиться куда-нибудь подальше от этих мест в более безопасный район. Никто из нас, правда, понятия не имел, где можно чувствовать себя спокойно и как туда добираться. Но мы твердо решили, что будем искать. Днем постирали одежду – без мыла, просто сполоснули ее в реке и оставили сохнуть на солнце, а сами голые сидели в кустах поблизости. Ранним утром следующего дня нужно было отправляться в путь.

Глава 6

Нас было слишком много: компания, состоявшая из шести подростков, привлекала нежелательное внимание. И в то же время нам нужно было держаться вместе: так легче выжить и преодолевать ежедневно возникавшие житейские трудности. Мирные жители побаивались юношей нашего возраста. Ходили слухи, что боевики заставляют мальчишек вступать в отряды, расстреливать собственные семьи, поджигать деревни. Такие подростки объединялись в особые банды, которые грабили, убивали, калечили простых крестьян.Жертвы подобных расправ ходили по селениям, рассказывая ужасные истории и демонстрируя увечья. Завидев нас, многие вспоминали об этих случаях и в панике убегали. А некоторые даже пытались первыми напасть, чтобы защитить себя, своих близких и свое имущество. Это заставило нас обходить стороной деревни и пробираться через лес. Так было спокойнее и нам, и обитателям селений. Таковы неизбежные последствия гражданской войны: люди перестали доверять друг другу, любой чужак казался врагом. Даже знакомые относились друг к другу настороженно.

Однажды мы благополучно миновали деревню, пройдя через примыкающий к ней перелесок. Но как только вышли в поле, нам преградили дорогу несколько крепких мускулистых мужчин. Они были вооружены мачете и охотничьими ружьями. Это был отряд самообороны селения. Оказывается, нас приказал задержать и препроводить к нему местный староста.

Во дворе дома старосты собралась большая толпа. Все ждали возвращения отряда. Несколько верзил толкнули нас вперед, так что мы упали. Ноги нам связали толстыми веревками, а руки заломили так далеко за спину, что локти соприкасались. Грудная клетка трещала от натяжения. Плача от боли, я попытался перекатиться на спину, но от этого стало еще хуже.

– Кто вы? Боевики или их разведчики? – стукнул посохом о землю староста.

– Нет, – ответили мы с дрожью в голосе.

Старик разозлился.

– Если вы не скажете правды, я велю своим людям привязать к вашим ногам камни и бросить вас в реку! – прорычал он.

Мы попытались объяснить, что произошла страшная ошибка. Мы – простые школьники. Жители тем временем кричали: «Утопить бандитов!»

Парни из отряда самообороны подошли к нам и стали обыскивать карманы. У меня нашли кассету и подали ее главному. Тот выразил желание послушать эту музыку. Принесли магнитофон, и оттуда раздался речитатив:

 
You down with OPP (Yeah you know me).
You down with OPP (Yeah you know me).
You down with OPP (Yeah you know me)
Who’s down with OPP (Every last homie) [9]9
  Цитируется популярная песня под названием О.Р.Р., исполненная американской рэп-группой Naughty by Nature в 1991 г. В изобилующем сленгом тексте провокационного содержания говорится, что любой, девушка или парень, может с легкостью изменить своему постоянному сексуальному партнеру. Ни подросткам из школы в Маттру Джонге, ни простым крестьянам из Сьерра-Леоне реальный смысл этой песни не был понятен. – Ред.


[Закрыть].
 

Староста нажал на кнопку, музыка смолкла. Он задумчиво поглаживал бороду.

– Скажи-ка, – обратился он ко мне. – Откуда у вас иностранные записи?

Я ответил, что мы пели в рэп-группе. Старик не знал, что такое рэп, и я постарался, как мог, объяснить.

– Это похоже на притчи, только на языке белых людей, – заключил я. А еще упомянул, что мы учились петь и танцевать в Маттру Джонге, где находилась наша школа.

– В Маттру Джонге? – переспросил староста и подозвал молодого человека, который был родом из этого города. Он спросил, знает ли нас этот юноша и слышал ли, чтобы мы выступали с «притчами на языке белых людей». Оказалось, что парень знает всех нас по именам и видел наши выступления! Нам он был не знаком, но мы улыбнулись ему тепло и приветливо, как будто тоже его узнали. Он спас нам жизнь.

Нас развязали и принесли поесть – немного маниоки и копченой рыбы. Мы поблагодарили жителей деревни, перекусили и заторопились дальше. Глава селения и несколько охранников предложили нам остаться с ними, но мы отказались. Еще раз выразив жителям признательность за гостеприимство, мы отправились своим путем, потому что знали: рано или поздно повстанцы доберутся и сюда.

Мы медленно брели по тропинке, пролегавшей через густой лес. Ветки деревьев лениво качал слабый ветерок. Небо будто заволокло дымом, и сквозь серую пелену виднелось тусклое солнце. К вечеру на горизонте показалась заброшенная деревенька. В ней было всего шесть домиков из сырцового кирпича. Мы присели на земляной пол одной из веранд. Я посмотрел на Джуниора. По его лицу струился пот. Последнее время он был особенно молчалив. Он на мгновение глянул на меня и улыбнулся, но потом снова помрачнел. Брат поднялся и вышел в сад, долго и неподвижно смотрел на закат, пока солнце не скрылось за горизонтом. Потом он вернулся на веранду, поднял камешек и остаток вечера играл с ним. Я наблюдал за его движениями, надеясь, что наши взгляды встретятся. Может, тогда он скажет, что сейчас с ним происходит. Но он так и не поднял головы. Все перекатывал в руках камень и смотрел в пол.

Когда-то давно Джуниор учил меня играть в «блинчики». Мы ходили на реку с ведрами, и однажды он рассказал, что научился волшебному искусству кидать камешки так, что они не тонут. Брат ловко отклонил корпус в сторону и послал камешек вдоль поверхности воды так, что он будто отскакивал от водной глади. Каждый последующий улетал все дальше предыдущего. Я тоже попробовал, но у меня никак не получалось. Тогда он пообещал, что как-нибудь, когда будет больше времени, обязательно научит меня. Потом мы водрузили тяжелые ведра с водой на голову и пошли домой. По дороге я поскользнулся и разлил воду. Джуниор отдал мне свое ведро, а сам вернулся к реке. Когда он, позже, пришел домой, то первое, о чем спросил, – не ушибся ли я. «Все в порядке», – ответил я, но он все равно внимательно осмотрел мои локти и колени, а потом принялся меня щекотать. В тот вечер, когда я пристально наблюдал за ним в чужой деревне, в чужом доме, мне очень хотелось, чтобы он спросил, как тогда: «Как ты себя чувствуешь?»

Четверо наших друзей глядели на верхушки деревьев перелеска, который обрамлял селение. Гибрилла сидел, упершись подбородком в колени. Нос у него подергивался, как от нервного тика. Он судорожно выдохнул. Таллои все время притопывал ногой, будто старался таким образом отвлечь себя от мрачных мыслей. Калоко никак не мог удобно устроиться, без конца вертелся и каждый раз, меняя положение, тяжело вздыхал. А вот Халилу сидел спокойно. Его лицо ничего не выражало, и казалось, душа его витала где-то вдали от тела. Мне хотелось знать, что чувствует и о чем думает Джуниор, но в тот вечер я никак не мог найти удачный момент, чтобы заговорить с ним. Теперь я страшно жалею об этом.

На следующее утро через это селение прошла большая группа беженцев. Среди них была женщина, которая узнала Гибриллу. Она сказала, что его тетя находится в деревне примерно в пятидесяти километрах от этой. Женщина объяснила, как туда добраться. Мы набили карманы неспелыми апельсинами (есть их было невозможно – слишком кислые. Но другой провизии у нас не было) и снова двинулись в путь.

Деревенька Каматор находилась очень далеко от Маттру Джонга, который по-прежнему удерживали боевики, но ее жители были начеку и были готовы бежать при первом появлении повстанцев. Они предоставили нам кров и пищу, но мы должны были отработать, выполняя роль дозорных. В пяти километрах от деревни находился высокий холм. С его вершины прекрасно просматривалась ведущая к селению дорога. Около месяца мы весь день с раннего утра до позднего вечера проводили на часах. Но ничего не происходило. Конечно, мы слишком хорошо знали, что бандиты рано или поздно придут и сюда. И все же постепенно теряли бдительность.

Приближался сезон полевых работ. Начались дожди, влага пропитала почву. Птицы принялись вить гнезда в кронах манговых деревьев. Каждое утро выпадала роса: и трава, и земля были совершенно мокрые. К середине дня в воздухе стоял такой сильный и пьянящий аромат, что мне хотелось броситься на землю и кататься по ней. Мой дядя в шутку говорил, что в это время хорошо умереть. Солнце вставало очень рано и плыло по ярко-голубому безоблачному небу. Трава на обочине дороги выгорела – часть была совсем сухой, а часть еще зеленой. В ней хорошо видны были муравьи, которые тащили пищу в свои жилища.

Селяне решили, что боевики уже не придут. Как мы ни старались убедить их в обратном, они стояли на своем. Нас сняли с вахты и отправили на сельскохозяйственные работы. Начались новые испытания.

В моей семье никто не занимался земледелием. Крестьянский труд я наблюдал только со стороны, поэтому не знал, насколько он тяжек. В те летние месяцы 1993 года, помогая жителям Каматора, в котором практически все были заняты в сельском хозяйстве, я понял, как непроста жизнь земледельца.

До гражданской войны я иногда навещал бабушку в сезон полевых работ. Но единственное, что она поручала мне делать, так это перед сбором урожая поливать вином землю по периметру поля. Это было частью ритуала: так люди благодарили богов и духов предков за то, что те напитали почву плодородными соками и помогли вырастить много риса и других плодов.

Обитатели Каматора первым делом велели нам подготовить к посеву большой участок размером с футбольное поле. Взглянув на «фронт работ», я сразу понял: дело худо. Весь участок порос жестким кустарником, на нем было много пальм, и вокруг каждой примостилось по нескольку других деревьев, чьи ветки спутались между собой. Земля была усыпана пожухлыми листьями, отчего казалась совсем черной. Под гнилой листвой громко копошились термиты.

Ежедневно нам приходилось пробираться через кустарник и проводить часы, согнувшись в три погибели, орудуя мачете и топором.Деревья нужно было срубать как можно ниже, ближе к земле, иначе они быстро вырастут снова и не дадут взойти урожаю. Иногда, сильно размахнувшись, под тяжестью топора кто-то из нас терял равновесие и улетал в кусты, где лежал некоторое время, потирая натруженные руки и плечи. Когда родственник Гибриллы наблюдал такие сцены, он всегда качал головой и говорил: «Эх вы, избалованные городские мальчишки!»

В первый день работ мы пришли на участок с дядей Гибриллы. Каждому из нас он выделил кусок, который нужно было очистить от кустарника. Мы возились на своих мини-участках дня три, а дядя выполнил ту же самую работу за три часа. Когда я впервые взял в руки мотыгу, он не мог удержаться от смеха, глядя, как я держу ее. А потом показал, как правильно выкорчевывать куст. Он делал это фактически одним ударом, а я потратил тучу сил и времени, заходя с разных сторон.

Две недели прошли в страшных мучениях. Постоянно болела спина, все мышцы ныли. Но ужаснее всего было то, что я содрал кожу на ладонях. Они распухли и покрылись волдырями, ведь я не привык каждый день орудовать тесаком и топором.

После того как кусты были выкорчеваны, мы на некоторое время оставили их сушиться на солнце, а потом сожгли и долго смотрели, как густой черный дым поднимается в лазурное летнее небо.

После этого нам поручили сажать маниоку. Для этого нужно было часами стоять согнувшись и делать мотыгой небольшие лунки в земле. Периодически мы прерывались, чтобы отдохнуть, но не бездельничали, а разрезали черенки маниоки на маленькие кусочки и помещали их в лунки. Вокруг нас кипела жизнь, но мы ее почти не замечали: крестьяне рядом с нами занимались своим делом, напевая себе под нос, в ближайшем перелеске щебетали птицы, шумели ветви. Время от времени с нами здоровались соседи, шедшие на работу в поля и огороды или возвращавшиеся в деревню. В конце дня я иногда сидел на бревне на небольшой деревенской площади и смотрел, как дети играют и дерутся. Один мальчик лет семи всегда первым затевал бучу, и его мать обычно вытаскивала его из драки за ухо и тащила домой. Он напомнил мне меня самого. Я был очень задиристым ребенком. Помню, как часто я пытался побить ребят в школе и у реки. Тех, кого не мог одолеть, издалека забрасывал камнями. Дело в том, что мы с Джуниором жили с отцом, без матери, которая была далеко, и это в каком-то смысле делало нас изгоями. В обществе не понимали и осуждали разведенных.То, что у нас в семье что-то не так, было ясно даже маленьким детям. За нашими спинами всегда шептались:

– Ах, бедные мальчики, – вздыхал кто-то из взрослых.

– Растут, как сорняки, никто за ними толком не присматривает, – озабоченно качали головой прохожие.

Меня ужасно сердило, что нас жалеют, и я мстил, как мог. Я отыскивал детей тех, кто очень уж сокрушался по нашему с братом поводу, и давал им жестокого пинка. Особенно доставалось ребятам, многозначительно поглядывавшим на нас, как бы давая понять: «О вас часто говорят мои родители».

Мы долго работали в полях Каматора, но я так и не привык к тяжелому крестьянскому труду. Единственной отрадой были дневные перерывы в работе, во время которых мы ходили на реку купаться. Я с головой погружался в воду, садился на ровное песчаное дно, и меня уносило вниз по течению. Затем я выныривал, шел обратно, снова надевал грязную одежду и возвращался к своим обязанностям.

Самое печальное, что наши труды пропали зря, потому что потом пришли повстанцы, и все пошло прахом. Люди разбежались, оставив урожай, зарастающий сорняками. Взращенные нами плоды съели животные.

Именно тогда, во время нападения на деревню Каматор, мы с друзьями потеряли друг друга. Именно там и тогда я последний раз видел моего старшего брата Джуниора.