Текст книги "Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата"

Автор книги: Ишмаэль Бих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ишмаэль Бих
Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата

Посвящается памяти нья ндже, нья кеке, нья ндиг-ге сиа и каяньи (отца и матери, братьев и бабушки).

Духи моих родных всегда рядом, они живут во мне и придают мне сил.

Посвящается всем детям в Сьерра-Леоне, у которых отняли детство.

Посвящается памяти Уолтера (Уолли) Шуера, с благодарностью за его щедрость и доброту, а также за то, что научил меня хорошим манерам.

Нью-Йорк, 1998 г.

…Как-то мои школьные друзья заподозрили, что я не рассказал им всей правды о своей прошлой жизни.

– Почему все-таки ты уехал из Сьерра-Леоне?

– Потому что там началась война.

– Ты был свидетелем боев?

– Все жители страны так или иначе сталкивались с этим.

– То есть ты видел своими глазами, как бегут люди с автоматами и стреляют друг в друга?

– Да, и не раз.

–  Круто!

Легкая улыбка скользнула по моим губам.

– Расскажи нам об этом как-нибудь поподробнее.

– Да, когда-нибудь обязательно расскажу.

Глава 1

Много разных историй довелось нам слышать об этой войне, но казалось, все это происходит в каком-то далеком, неведомом краю. Только когда через наш городок потянулись вереницы беженцев, стало понятно – в стране что-то неладно. Люди, пешком прошедшие сотни километров, поведали о том, как убивали их родственников и сжигали дома. Иногда кто-то из соседей из сострадания соглашался приютить у себя несчастных странников, но те в большинстве случаев отказывались оставаться, так как считали, что рано или поздно боевики доберутся и сюда. Дети беженцев не играли с нами. Они вздрагивали, услышав гулкие удары топора о деревянную колоду, или замирали от стука камней по жестяным крышам – мы с ребятами любили стрелять по птицам из рогаток. Взрослые, покинувшие зону военных действий, мало отличались от своих испуганных чад: беседуя с нашими старейшинами, они вдруг замолкали, терялись, забывали, о чем шла речь. Сказывались усталость и недоедание, но не только. Было ясно: то, что пережили эти люди, глубоко ранило их души. Однако даже если бы они рассказали нам всю правду, мы бы не поверили.

Временами мне казалось, что все беженцы преувеличивают опасность. Что я знал тогда о войнах? Читал о них в книгах и видел в кино, например, в своем любимом фильме «Рэмбо: первая кровь»; слышал сообщения Би-би-си о боях в соседней Либерии. Сознание десятилетнего ребенка не могло вместить трагедию, разрушившую жизнь беженцев.

Впервые война коснулась нашей семьи, когда мне было двенадцать лет, в январе 1993 года. Мы с моим братом Джуниором и нашим общим другом Таллои (оба были на год старше меня) отправились в соседний городок Маттру Джонг, чтобы принять участие в конкурсе самодеятельности, который проводили наши знакомые. Мой лучший друг Мохамед не смог пойти, потому что они с отцом занялись ремонтом соломенной кровли кухни.

За четыре года до этого мы вчетвером – Джуниор, Таллои, Мохамед и я – организовали рэп-группу. Впервые рэп мы услышали в поселке Мобимби: там обосновалось много иностранцев, работавших в той же американской компании, что и мой отец. Мы часто ходили в Мобимби, чтобы поплавать в бассейне, посмотреть огромный цветной телевизор и просто потолкаться среди белых людей, отдыхавших после работы. Однажды по телевидению показали видеоролик: молодые чернокожие парни, ритмично пританцовывая, скороговоркой произносили какой-то замысловатый текст. Зрелище просто завораживало – мы застыли на месте, пытаясь разобрать слова [1]1
  Почти 90 % населения Сьерра-Леоне говорит на аборигенных племенных языках менде и темне. Английский является официальным языком страны, но большая часть населения им не владеет. Однако существует крио – креольский язык на основе английского. На нем говорят потомки освобожденных рабов с Антильских островов, вернувшихся когда-то на «историческую родину». Он понятен примерно 95 % населения. Наш герой – выходец из среднего класса, его отец работает в американской компании, так что неудивительно, что он и его друзья довольно свободно владеют английским. – Ред.


[Закрыть]. Потом внизу экрана всплыла надпись: «The Shugarhill Gang, Rapper’s Delight» [2]2
  Rapper’s Delight – дебютный сингл американской группы Shugarhill Gang. Появившись в 1979 г. и заняв 36-е место в хит-параде (несомненный успех), он ознаменовал собой начало эпохи рэпа на американской эстраде. – Ред.


[Закрыть]. Джуниор тут же записал название группы. Впоследствии мы приходили в Мобимби через выходные, чтобы снова посмотреть подобные клипы. Тогда мы еще не знали, как называется этот музыкальный стиль, но меня поразило, что чернокожие ребята так быстро шпарили по-английски и так здорово двигались.

Позже, когда Джуниор пошел в среднюю школу, он подружился с мальчишками, которые многое порассказали ему о западной музыке и разных танцевальных направлениях. Он купил кассеты и во время каникул научил меня и моих друзей новым движениям. Потом выяснилось, что это хип-хоп. Мне нравился и танец, и слова – в них была особая поэзия, к тому же заучивание их позволяло совершенствовать английский. Как-то днем, когда мы с Джуниором, Мохамедом и Таллои разучивали песню I Know You Got Soul [3]3
  Знаю, что у тебя есть душа.


[Закрыть], которую написал хип-хоповый дуэт Eric B. & Rakim, пришел с работы отец. Он стоял и некоторое время слушал, прислонясь к косяку двери нашего кирпичного дома с жестяной крышей. А потом воскликнул: «Вы хоть понимаете, о чем все это?» – и тут же развернулся и ушел, так быстро, что Джуниор не успел ничего ответить. Отец уютно устроился в гамаке в тени манговых, апельсиновых, гуавовых деревьев и включил радиоприемник, чтобы послушать новости Би-би-си.

– Вот это правильная английская речь, которую вам следовало бы усвоить, – прокричал он нам из сада.

Пока папа слушал новости, Джуниор показывал нам основные шаги: мы переносили вперед и назад то правую, то левую ногу. Потом нечто похожее повторили руками, тряхнули плечами, качнули головой. «Это называется «бегущий человек», – пояснил брат. А затем мы под музыку повторили все, что выучили, двигаясь в такт и беззвучно проговаривая слова. Пора было возвращаться к ежевечерним обязанностям, принести воду, почистить лампы, но каждый мог уже лихо выдавать рэперские фразочки вроде «Peace, boy» и «I’m out» [4]4
  Что-то вроде «Ша, малыш» и «Я пас».


[Закрыть]. Над поселком тем временем плыла другая музыка – пение вечерних птиц и стрекотание цикад.

Утром мы собрались в Маттру Джонг: загрузили в рюкзаки тетрадки, в которых были записаны слова разучиваемых нами песен, карманы набили кассетами с рэп-записями. В те дни последним криком моды было напяливать на себя много слоев одежды. Мы обрядились в мешковатые джинсы, под которыми скрывались шорты и тренировочные штаны – в них удобно танцевать. Верх тоже был в полном порядке: майка, футболка, толстовка, а вдобавок еще и рубашка с длинными рукавами. На ногах – по три пары носков, тщательно закатанных вниз, чтобы крейпсы – незавязанные, с торчащими языками кроссовки – выглядели более массивно, как у настоящих рэперов.

Днем, конечно, во всем этом становилось жарко, и часть слоев приходилось снимать. Тогда я, как и мои друзья, нес одежду на плечах. Мы вырядились так, потому что это было круто, и даже не подозревали, насколько пригодится нам подобный запас вещей. Собираясь вернуться на следующий день, мы ни с кем не попрощались и никого особенно не ставили в известность о своем путешествии. Нам и в голову не приходило, что мы покидаем дом навсегда.

Двадцать пять километров до Маттру Джонга решено было проделать пешком, чтобы не тратить денег. Стоял прекрасный летний день, солнце еще не начало припекать, идти было легко и приятно. По дороге мы болтали обо всем на свете, смеялись, играли в салки. С собой у нас были рогатки, чтобы стрелять в птиц и обезьян, часто попадавшихся нам по дороге. У пары речушек мы остановились, чтобы искупаться. Через одну из них был перекинут мост. Издалека послышался шум машины или автобуса. Может, нас подбросят до города? Пришлось срочно вылезать из реки и спешно одеваться. Я выскочил на берег раньше, чем Таллои и Джуниор, схватил их одежду и помчался через мост. Они бросились за мной, надеясь, что догонят меня еще до того, как появится машина, но не тут-то было: небольшой грузовичок показался у моста, когда голые мальчишки были на самой его середине. Им пришлось спешно ретироваться обратно к реке. Девчонки в кузове засмеялись, водитель вовсю сигналил. Ох уж и повеселились мы тогда! Остаток пути ребята припоминали мне ту шутку и пытались отыграться. Правда, им это не удалось.

Около двух часов пополудни мы прибыли в Кабати – деревню, где жила моя бабушка Мами Кпана – так звали ее в селении. Она была высокой, с благородным овалом лица, высокими скулами и выразительными карими глазами. Так она мне и запомнилась – стоящая вдали, уперев руки в бока или обхватив ими голову. Посмотришь на нее, и становится ясно, от кого моя мать унаследовала ровную темную кожу, белоснежные зубы и складки на шее. Моего деда все называли камор– учитель. Он был известным знатоком Корана и арабского языка, а также целителем, знаменитым на всю деревню и даже за ее пределами.

В Кабати мы перекусили, немного отдохнули и приготовились к тому, чтобы проделать оставшиеся десять километров пути. Бабушка уговаривала переночевать здесь, но мы ответили, что спешим, и пообещали, что зайдем к ней на обратном пути.

– Как у тебя сейчас отношения с отцом? – мягко спрашивала она, и в ее голосе звучало беспокойство. – Почему вы не в школе? И почему ты такой худой?

Вопросов было много, но я пропускал их мимо ушей. Она проводила нас до конца деревни и долго смотрела вслед, пока мы спускались с холма. Палку, на которую бабушка опиралась при ходьбе, она переложила в левую руку, чтобы махать нам правой – это считается хорошей приметой и добрым напутствием.

В Маттру Джонг мы пришли часа через два и сразу встретились со старыми приятелями – Гибриллой, Калоко и Халилу. Вместе мы отправились на Бо-роуд, где до поздней ночи толпились уличные торговцы, продающие много всего съестного. Купив вареных земляных орехов, мы принялись уплетать их, оживленно обсуждая планы на завтра. Надо было посмотреть зал, где будет проходить местный смотр талантов, и порепетировать там. Спать улеглись на веранде в доме Халилу. В этой маленькой комнатке стояла лишь одна узкая кровать, и мы вчетвером (хозяин и три гостя – Гибрилла и Калоко вернулись к себе домой) легли поперек матраса. Ноги остались навесу. Мне, впрочем, удалось кое-как поджать их, потому что я был меньше ростом, чем мои товарищи.

На следующий день Джуниор и Таллои сидели дома, дожидаясь, пока придут из школы наши товарищи. Обычно занятия заканчивались около двух часов, но они вернулись раньше. Я чистил свои крейпсы и считал отжимания: брат и Таллои затеяли соревнование. Гибрилла и Калоко зашли на веранду и присоединились к состязанию. Выбившийся из сил Таллои, задыхаясь, спросил почему ребята пришли так рано. На это Гибрилла ответил: «Учителя говорят, что повстанцы напали на Могбвемо». Это же наш родной поселок!

В Маттру Джонг отменили занятия, пока не прояснится ситуация. Мы были озадачены и не знали, что делать дальше. По словам учителей, днем боевики захватили районы, где находились рудники. Их вылазка застала жителей врасплох: внезапная стрельба вызвала страшную неразбериху. Отцы семейств устремились с работы домой, но там никого не нашли. Куда подевались их родные, было неизвестно. Матери с плачем бросились к школам, рекам, колонкам с водой, чтобы увести детей подальше от опасности. А те, в свою очередь, побежали домой, разминувшись с родителями, носившимися по улицам в поисках своих чад. Тем временем огонь усилился, и мирные жители, оставив попытки воссоединиться со своими семьями, покинули город.

«В школе говорят, что следующим будет Маттру Джонг». Гибрилла поднялся с бетонного пола. Мы с Джуниором и Таллои подхватили рюкзаки и вместе с друзьями направились к пристани. Там скопилось много беженцев с рудников. Среди них были знакомые, но никто не мог сказать, что сталось с нашими родными. Они рассказали, что нападение было слишком неожиданным и в панике все попрятались кто куда.

Более трех часов мы просидели на берегу в надежде встретить кого-то из близких или получить о них какие-нибудь сведения. Но никаких вестей не было. Из-за реки все прибывал народ, но знакомые лица уже перестали попадаться. А время шло, день казался на удивление обыденным. Солнце мирно светило, плыли белые облака, птицы пели, ветки деревьев шелестели на легком ветерке. Трудно было поверить, что где-то идет война и что она разрушила мой дом. Мне все это не казалось реальным. Мы лишь вчера покинули родной город, и ни о каком приближении повстанцев не было и речи.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Гибрилла. Воцарилось молчание. Вскоре его нарушил Таллои.

– Пока не поздно, нужно идти обратно и пытаться отыскать своих, – сказал он.

Мы с Джуниором кивнули в знак согласия.

Всего за три дня до этих событий я в последний раз видел отца. Он медленно шел с работы. Под мышкой у него была жесткая шляпа, которую он обычно надевал на службу. Стоял жаркий день, и по его лицу струился пот. Я сидел на веранде. Я уже давно не виделся с ним: моя новая мачеха опять расстроила наши с ним отношения. Но на этот раз он мне улыбался, поднимаясь по ступенькам. Отец внимательно посмотрел на меня и собирался уже заговорить, но тут из дома вышла мачеха. Папа отвел глаза, а потом мельком взглянул на жену. Та делала вид, что совсем меня не замечает. Они стали что-то тихонько обсуждать, а я, проглотив слезы обиды, покинул веранду и направился к Джуниору, который на перекрестке ждал попутку. Мы собирались поехать в соседнее селение, находившееся примерно в шести километрах, чтобы навестить мать.

До недавнего времени отец оплачивал наше обучение в школе, и мы жили у него, а с мамой виделись только в выходные и во время каникул. Теперь он отказался платить, и мы стали ездить к матери раз в два-три дня. В тот день мы отыскали ее на рынке и еще некоторое время бродили с ней вдоль рядов – она покупала продукты на ужин. Вначале мама показалась мне мрачной, но когда увидела нас и обняла, лицо ее прояснилось. Она сказала, что наш младший брат Ибрагим сейчас в школе и что нам нужно забрать его по дороге с рынка. Когда мы шли все вместе, она держала нас за руки, но все равно время от времени останавливалась и оглядывала с ног до головы – как бы хотела удостовериться, что мы действительно здесь, рядом.

Вдруг мама произнесла:

– Простите, мальчики! Так жаль, что сейчас у меня нет денег, чтобы вы снова ходили в школу. Но мы решим этот вопрос. – И после минутной паузы спросила: – А как отец?

– У него все в порядке. Я его видел сегодня днем, – ответил я. Джуниор ничего не сказал.

Глядя прямо ему в глаза, мама заметила:

– Ваш отец – хороший человек, и он очень вас любит. Просто ему не везет с женщинами.

Мы застали восьмилетнего Ибрагима во дворе школы: он играл с друзьями в футбол. Для своего возраста он смотрелся на поле очень неплохо. Завидев нас, брат позабыл все на свете и бросился нам на шею. Потом он стал мериться со мной ростом, чтобы узнать, сильно ли вырос. Мама засмеялась. Маленькое круглое личико Ибрагима сияло счастьем, в складках шеи, точно таких же, как у матери, собрались капельки пота. Вчетвером мы двинулись домой. По дороге я взял младшего брата за руку, а он рассказывал мне про школу и уговаривал пойти с ним погонять мяч вечером.

После развода мама так и не вышла замуж и посвятила себя воспитанию Ибрагима. Она говорила, что иногда тот спрашивает об отце. Когда мы еще учились в школе, она несколько раз привозила Ибрагима к папе. Мать растроганно смотрела, как тот обнимает маленького сына. «Насколько же эти двое рады видеть друг друга!» – думала она, и на ее глаза наворачивались слезы.

В тот раз мы пробыли у мамы два дня, а потом уехали. Теперь, стоя на переправе в Маттру Джонге, я представлял, как отец спешит с работы со шляпой в руках, а мама с плачем бежит в школу за моим братишкой. Меня охватила тоска.

И вот мы с Джуниором и Таллои запрыгнули в лодку, с грустью помахали стоявшим на берегу друзьям, оставшимся в Маттру Джонге, и переправились на другую сторону реки. Оказалось, что здесь собирается толпа, и все спешат в только что покинутый нами поселок. Мы двигались в противоположную сторону, и какая-то босая женщина со шлепанцами в руках, проходя мимо нас и не глядя нам в глаза, вдруг пробормотала: «Там, куда вы направляетесь, пролилось слишком много крови. Все добрые духи покинули эту землю!»В кустах поблизости слышались надрывные голоса матерей, которые причитали: «Нгувор, гбор му ма у» – «Господи, помоги нам», а потом выкрикивали имена своих потерянных детей: «Юсуфу, Джабу, Фодэй…» Видели мы и одиноко бредущих детей вслед за толпой малышей, без рубашек, часто в одних лишь трусиках. «Нья ндже у, нья кеке у» – «Мама, папа, где вы?» – плакали они. Многие люди продолжали бежать, хотя опасность осталась далеко позади. В толпе скитались беспризорные собаки, время от времени останавливаясь и принюхиваясь, будто искали хозяев, – они тоже казались растерянными. У меня внутри все сжалось.

Мы прошли десять километров и оказались в Кабати, деревне, где жила моя бабушка. Селение будто вымерло. На песке виднелись многочисленные следы. Они вели к лесу, плотной стеной встававшему сразу за домами.

Ближе к вечеру в заброшенное селение стали прибывать все новые беженцы из района рудников. Улицы наполнились их голосами, воплями детей, потерявших родителей и уставших от долгой дороги. Крики голодных младенцев заглушили пение птиц и стрекот кузнечиков. Мы расположились на веранде бабушкиного дома и ждали, что будет.

– Как вы думаете, ребята, стоит ли нам все-таки возвращаться в Могбвемо? – спросил Джуниор.

Но не успели мы и рта раскрыть, чтобы ответить ему, как послышался шум мотора. Все, кто шел по дороге, бросились в сторону леса. Мы последовали их примеру, но далеко убежать не успели. Сердце у меня оглушительно стучало, дыхание участилось. Микроавтобус «Фольксваген» остановился прямо перед дедовским домом. Из нашего укрытия было видно, что сидящие в нем люди не вооружены. Мои друзья, как и другие беженцы, стали выбираться из кустов. Водитель не вышел, а фактически вывалился из машины и упал на колени на обочине. Он харкал кровью, на руке виднелась кровоточащая рана. Когда рвота закончилась, он заплакал. Его слезы поразили меня до глубины души: я впервые видел, чтобы взрослый человек рыдал, как ребенок. Вышедшая из микроавтобуса женщина обняла его и умоляла встать. Мужчина поднялся на ноги, открыл пассажирскую дверь, и из нее выпала другая женщина, из ушей у которой хлестала кровь. Окружающие люди закрыли руками глаза детей, чтобы те не видели ужасную сцену.

В салоне микроавтобуса было еще три трупа – две девочки и мальчик. Их кровью были измазаны все сиденья и потолок машины. Я хотел отвернуться, но не смог: ноги не слушались, да и все тело будто окоченело. Позже мы узнали, что этот человек пытался покинуть зону конфликта, но повстанцы расстреляли его автомобиль, убив практически всех членов семьи. Единственным, хоть и весьма малым утешением для несчастного отца семейства служило то, что он сможет хотя бы похоронить их. Обнимавшая его женщина, которая теперь плакала вместе с ним, сказала, что он хотя бы будет знать место их упокоения. Кажется, она знала об этой страшной войне несколько больше, чем все мы.

Ветер затих, вечерний свет быстро угасал, приближалась ночь. На закате мы увидели, как через деревню бегут все новые пострадавшие. Среди них был мужчина, который нес на руках мертвого мальчика. Он думал, что его сын еще жив. Отец был весь залит кровью убитого, но продолжал машинально приговаривать: «Сейчас-сейчас, доберемся до больницы, сынок. Все будет хорошо». Только эта призрачная надежда и придавала ему силы двигаться вперед. За ним бежали несколько мужчин и женщин, которых по пути ранило шальными пулями. Многие из них не замечали болтающихся лоскутов кожи и кровоточащих ссадин, пока кто-нибудь не указывал на эти раны. Тут некоторые падали в обморок или на них накатывала рвота. У меня закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Я почувствовал, что земля уходит из-под ног, а голоса слышатся как бы издалека. Тело сотрясалось от мелкой дрожи.

Я отчетливо помню последний страшный эпизод того дня. Мать с маленькой девочкой за плечами бежала куда глаза глядят. Все платье женщины было заляпано кровью, за ней тянулся багровый след. Несколько пуль попали в спину дочери и застряли в ее теле. Это спасло матери жизнь. Она остановилась, выбившись из сил, прямо напротив нас, села на землю и обняла мертвого ребенка. Глаза девочки были открыты, на губах застыла невинная и наивная улыбка. Было видно, как пули торчат из припухших отверстий на безжизненном теле. Женщина прижала малышку к себе и стала укачивать. От боли и потрясения она не могла даже плакать.

Мы с ребятами переглянулись и без слов поняли друг друга. Нужно срочно возвращаться в Маттру Джонг. Нашего дома в Могбвемо больше нет. Родители, если они живы, вряд ли остались в селении. Некоторые из раненых говорили, что следующая цель боевиков – Кабати. Конечно, нам не хотелось здесь оставаться. Даже те, кто почти не мог ходить, старались поскорее уползти отсюда. Мы поспешили в обратный путь, а у меня из головы не выходил образ той женщины с маленькой дочкой. Я шел как в тумане. Мучила жажда, но даже когда я попил воды, облегчения не почувствовал. В глазах того ребенка я прочитал страшную правду: все кончено, все погибло, все потеряно…

Всякий раз, когда я спрашивал отца, чем жила моя страна сразу после обретения независимости в 1961 году, он отмахивался: «Это было так давно, за девятнадцать лет до твоего рождения». Британское колониальное владычество в Сьерра-Леоне длилось с 1808 года. В начале шестидесятых годов первым премьер-министром самостоятельного государства стал сэр Милтон Маргаи. Он пришел к власти под знаменами Народной партии Сьерра-Леоне (НПСЛ). После его смерти в 1964-м у руля встал его единокровный брат сэр Альберт Маргаи. Однако в 1967 году на выборах победила другая партия – Всенародный конгресс (ВНК) под председательством Сиаки Стивенса. Вскоре после этого в стране произошел военный переворот. Вернуть себе законную власть Стивенс смог только в 1968-м, после чего принял жесткое решение – ввел в стране однопартийную систему. ВНК провозглашался единственным законным партийным объединением. Именно тогда началась вся эта «грязная политика», как выражался отец. Интересно, что бы он сказал о той войне, от которой мне сейчас пришлось бежать? Я не раз слышал, что взрослые называли ее революционно-освободительной, утверждая, что только так народ может свергнуть коррумпированное правительство. Но почему же свободолюбивые повстанцы убивают мирных жителей, детей? Зачем они застрелили ту маленькую девочку? Некому было задать все эти вопросы. Голова раскалывалась от воспоминаний о том, что я видел. Я шел в Маттру Джонг, пугаясь того, что ждет впереди, страшась маячивших вдалеке гор, шарахаясь от каждого куста на обочине дороги.

Мы прибыли в город поздно ночью. Джуниор и Таллои рассказали друзьям о том, что нам пришлось пережить. Я все это время тихо стоял в стороне, пытаясь понять, происходило ли все это на самом деле или мне просто померещилось. Когда в ту ночь мне наконец удалось задремать, я увидел кошмарный сон. Мне снилось, что меня ранили в бок. Люди вокруг бегут, каждый спасается, как может, и никто не хочет помочь мне. Я пытаюсь отползти в кусты, но вдруг откуда ни возьмись надо мной нависает человек с автоматом. Он ставит ногу мне на живот, но я не могу разглядеть его лица, потому что он стоит против солнца. Боевик направляет ствол туда, где у меня уже зияет рана, и нажимает на курок…

Тут я проснулся в холодном поту и даже не сразу решился прикоснуться к месту несуществующего ранения. Мне стало жутко еще и от осознания, что теперь очень сложно было отличить сон от яви.

Каждое утро мы ходили на пристань в Маттру Джонге в надежде получить хоть какие-то вести из дома. Но через неделю поток беженцев сократился, так что ждать уже было нечего. В город вошли правительственные войска. Были организованы посты на берегу и на перекрестках. Военные считали, что нападения боевиков следует ожидать из-за реки, поэтому на причале они установили тяжелую артиллерию. В семь вечера начинался комендантский час. Ночи были беспокойными: сидеть весь вечер дома без дела тяжело, но и ложиться так рано спать не получается. Как-то днем к нам в гости пришли Гибрилла и Калоко. Вшестером мы сидели на веранде и обсуждали сложившееся положение.

– Не думаю, чтобы это безумие продлилось долго, – тихо произнес Джуниор и посмотрел на меня, будто пытался меня уверить в том, что скоро мы сможем вернуться домой.

– Через месяц-два все закончится, – откликнулся Таллои, потупившись.

– Я слышал, что национальная армия уже направляется в район рудников, чтобы покончить с повстанцами, – неуверенно сказал Гибрилла.

Мы сошлись во мнении: это лишь краткий период нестабильности, он не продлится более трех месяцев, надо лишь набраться терпения и подождать.

Джуниор, Таллои и я в то время много слушали рэп и старались запомнить как можно больше песен. Это помогало отвлекаться от мрачных мыслей и волнений.

Naughty by Nature, LL Cool J, Run-D.M.C., Heavy D & the Boyz – мы захватили из дома только эти записи да одежду, которая была на нас надета в несколько слоев. Помню, как-то, сидя на веранде, мы слушали Now That We Found Love [5]5
  «Теперь, когда мы обрели любовь».


[Закрыть]в исполнении Heavy D & the Boyz и наблюдали, как слегка покачиваются на ветру кроны деревьев на окраине города.

Я закрыл глаза, и тут же всплыли ужасные картины, виденные в Кабати. Чтобы прогнать кошмар, я стал вспоминать, какой была деревня до того, как туда пришла война.

С восточной стороны к поселению, где жила моя бабушка, вплотную подходил густой лес. С запада тянулись кофейные плантации. Из джунглей вытекала небольшая речушка. Она извивалась у крайних домов деревни, огибала молодые пальмы и заканчивалась на заболоченной пустоши. Дальше начинались банановые поля, уходившие за горизонт. Главная дорога, пролегавшая через Кабати, была незамощенной, c рытвинами и ямами, в которых скапливалась вода. Днем в этих лужах с удовольствием купались утки. На задах каждого домика имелся небольшой сад с манговыми деревьями: там гнездилось множество птиц.

Утром солнце вставало из-за леса. Его лучи вначале тонкими стрелами пронизывали листву, а потом из-за вершин постепенно выкатывался золотой шар. Явление светила сопровождалось вороньим граем и щебетом воробьев, возвещавших начало нового дня. Вечером мы наблюдали, как в джунглях с дерева на дерево прыгают обезьяны – в это время они возвращались к месту ночлега. На кофейных плантациях хлопотали куры, пряча цыплят от ястреба. Под легким ветерком трепетали листья пальм. Иногда было видно, как в ранних сумерках по стволу карабкается собиратель пальмового сока [6]6
  Сахаристый сок некоторых видов африканских пальм применяется для изготовления так называемого пальмового вина – приятного на вкус алкогольного напитка. Получают его путем естественного брожения. – Ред.


[Закрыть].

В сумерках деревню наполняли новые звуки: в лесу трещали ветки, а в домах мололи рис в ступках. Там и сям слышалась перекличка голосов жителей, испуганные птицы взлетали над деревьями, а потом со щебетом возвращались обратно. Под кваканье лягушек и жаб, стрекот кузнечиков, уханье сов наступала ночь. Над соломенными крышами деревенских кухонь вился дымок. Люди, возвращались с полей с фонариками или факелами.

«Мы должны стараться быть такими, как луна» – эту фразу часто повторял один старик в Кабати. Он всегда так напутствовал соседей, проходивших мимо его дома и спешивших к реке, чтобы набрать воды, поохотиться или выпить пальмового вина на берегу. То же он говорил работникам, отправлявшимся на плантации. Как-то я спросил у бабушки, что значат эти слова. И она объяснила: эта поговорка напоминает человеку, что всегда нужно вести себя наилучшим, благороднейшим образом, быть добрым и внимательным к окружающим. Люди часто недовольны солнцем: то оно нестерпимо жарит, то надолго прячется за тучи, так что становится холодно и идет дождь. А луна всем всегда приносит радость. Лунный свет дарит счастье, хотя каждый понимает это счастье по-своему. Дети играют с тенями и резвятся в лунном свете, взрослые собираются на перекрестках, беседуют и пляшут всю ночь напролет. Луна веселит сердце. Вот почему нужно попытаться уподобиться ей.

– Ну, ладно, – прервала тогда свой рассказ бабушка. – Кажется, ты голоден. Пойду приготовлю тебе пюре из кассавы [7]7
  Кассава – мука из клубней маниоки, корнеплода, выращиваемого в Африке. – Ред.


[Закрыть].

После того, как она рассказала мне о луне, я другими глазами посмотрел на свою жизнь. Каждую ночь, когда в небе появлялось это светило, я выходил в сад, ложился на траву и внимательно смотрел в небо. Мне хотелось понять, почему луна так притягивает взоры и отчего люди так радуются ее появлению. С восхищением и трепетом я стал замечать разные фигуры на ее бледном лике. Иногда я различал мужской профиль с короткой бородкой и в шапочке, как у моряка. В другой раз мне привиделся дровосек с топором, а еще – женщина, укачивающая на груди младенца. Всякий раз, когда я сейчас устремляю свой взгляд на эту царицу тьмы, я снова и снова вижу те же образы, что и тогда, когда мне было всего шесть лет. И это утешает меня: значит, какая-то частица детства еще живет в моей душе.