Текст книги "Люблинский штукарь"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Магда вернулась. Сейчас на ней уже не было праздничного платья. Она, как видно, ходила на базар за покупками, ибо в руке держала корзинку, из которой торчала куриная нога.

– Куда пошел? Я собираюсь варить обед.

– Вари его для себя.

– К потаскухе из Песков тебе спешно?

– Куда хочу, туда иду.

– Между нами все кончено! Я сегодня же уезжаю домой, слышишь, еврей паршивый!

Ее словно испугали собственные слова: она застыла с разинутым ртом и подняла руку, как будто заслоняясь от удара. Яша побледнел.

– Ну всё, это конец.

– Да, конец. Ты черта во мне будишь!..

Она отшвырнула корзинку и заголосила, словно ее били палкой или пороли. Курица с окровавленной шеей лежала в корзинке среди лука, свеклы и картошки. Магда выбежала на кухню, и оттуда донесся удушливый кашель, словно она подавилась или ее рвало. Он стоял, все еще держа трость, которой шарил под шкафом. Затем почему-то перевернул курицу и к ее шее положил свеклу. Он снова стал искать запонку. Ему захотелось было выйти на кухню и посмотреть, что делает Магда, но он не пошел. «Эмилия скоро скажет то же самое, – подумал Яша. – Все рушится как карточный домик…»

Тем не менее он кое-как оделся. Минуя коридор, услыхал за закрытой дверью, что Магда чистит кастрюлю. Спустился, ковыляя и при каждом шаге ощущая боль, по ступенькам. Еле добрел до цирюльни, но там никого не оказалось… Он звал, топал здоровой ногой, колотил в стенку, однако никто не появился. «Всё бросают и уходят, – буркнул он себе под нос. – Вот она, Польша! И еще обижаются, что их разорвали на части… Наверно, этот болван пошел играть в карты. Что ж, приду небритый. Пусть видит, в каком я состоянии». Яша стал ждать извозчика. Ни один не появлялся. «Вот страна, – бормотал он. – Единственное, что они умеют, – это каждые несколько лет восставать и бренчать кандалами…» Он доплелся до Длугой, там была цирюльня, и Яша вошел. Парикмахер стриг клиента.

– Когда бочка набита капустой, больше, чем есть, не вопхнешь, – разглагольствовал парикмахер. – Капуста не лен, ее не надавишь и не умнешь. Если бочка полная, значит полная. Но всего хуже, проше пана, тесто. Мне известен случай с одной дамой, которая собралась испечь пирог для своей мамы. Она замесила тесто, положила дрожжи и что там еще полагается, но потом надумала везти тесто к матери на Прагу и пироги печь там. В ее собственной печке то ли была плохая тяга, то ли что-то дымило, то ли что-то еще похуже. Она уложила тесто в корзинку, накрыла тряпками и села в омнибус. В омнибусе было жарко, тесто стало подходить и полезло из корзинки как живое. Она хотела втолкнуть его обратно, куда там! С одной стороны она его впихивает, с другой – оно вылезает. Тряпки сползли, а корзинку расперло так, что казалось, она вот-вот лопнет. По-моему, она и в самом деле лопнула…

– Неужто у теста такая сила? – спросил тот, кого стригли.

– Конечно, проше пана! В омнибусе заварилась каша. Там как раз было несколько шутников и…

– Наверно, эта мадам переложила дрожжей.

– Тут дело не столько в дрожжах, сколько в теплоте. Был жаркий летний день, ну и конечно…

«Что они несут? Он же врет; корзинка лопнуть не может, – думал Яша. – Зато мой ботинок вот-вот лопнет! Опухоль ведь тоже растет. Но почему этот скот не обращает на меня внимания? А вдруг – я других вижу, а сам невидимый?..»

– Долго еще ждать? – спросил Яша.

– Пока не достригу, проше пана, – ответил парикмахер вежливо, но язвительно. – У меня только пара рук. Ногами я, проше пана, стричь не умею, а если бы даже умел, на чем бы я тогда стоял? На голове? Я прав, пане Мечислав?

– Безусловно, – ответил клиент. Это был коренастый широкий мужчина с большой головой, мощным загривком и блондинистым ежиком, напомнившим Яше свиную щетину. Он повернулся и небрежительно глянул на Яшу. Глаза, глубоко посаженные между низким лбом и жирными скулами, были водянисто-голубые, маленькие. Казалось, брадобрей и клиент против Яши сговорились.

«Что я им сделал? – подумал Яша. – Злость у них всегда наготове… только ищут повода… А в воскресенье побегут в костел разглагольствовать насчет любви… И я, негодяй, готов был перейти в их веру… Что ж, поговорю с ней напрямик! Не желаю быть заодно с такими… Достаточно они жгли и жарили нас в Испании и повсюду… – Яше показалось странным, что он до сих пор об этом не думал. – Не могу ни на что решиться, вот в чем беда!..»

Все же он подождал, пока парикмахер дострижет клиента и нафабрит тому кончики усов. Едва клиент ушел, у парикмахера сразу изменилось настроение, и он принялся дружелюбно и доверительно болтать с Яшей:

– Славный денек, а? Лето, настоящее лето! Люблю лето. И зачем кому зима? Холод, простуды! Иногда летом бывает жарковато и потеешь, но это не страшно. Вчера я ходил в купальню на Вислу и один тип утонул прямо у меня на глазах.

– В купальне?

– Решил показать себя и поплыл из мужской в дамскую. Приглядел издали какую-то шлюху или зачем-то еще. Но его, конечно, не подпустили, потому что женщины купаются безо всего. Такая вот история. Разве разумно платить черт-те за что жизнью? Когда его вытащили, казалось, он спит. Я не мог поверить, что он мертвый. Ради того, чтобы показать себя, поплатиться жизнью…

– Да, мы, мужчины, сумасшедшие…

5

«Сегодня же надо все решить, – говорил себе в пролетке Яша. – Сегодня мой Судный день!..» Чтобы собраться с мыслями, он закрыл глаза. Однако миновались улица за улицей, а Яша ни к какому выводу не приходил. Снова слышал он звуки города, снова вдыхал его ароматы. Кучера кричали, кнуты хлопали, дети галдели. С базаров и дворов с теплыми дуновениями ветра долетали запахи навоза, сточных канав, жареного лука, убоины. Рабочие удаляли деревянные тротуары, заменяли булыжник брусчаткой, ставили газовые фонари, копали рвы для телефона и канализации. Земле выдирали потроха. Когда Яша открывал глаза, ему казалось, что пролетку внезапно потащило вкось и он вместе с ней сейчас рухнет в глинистую или песчаную пропасть. Фундаменты поедут, дома провалятся, а всю Варшаву постигнет судьба Содома и Гоморры. Возможно ли было что-то обдумать в такой обстановке? Извозчик миновал синагогу на Гнойной. «Когда я тут был? – растерянно подумал Яша. – Сегодня? Вчера?» Оба дня соединились, смешались в один. Молитвы в талесе и тфилн, благочестие, открывшееся ему, казались сейчас небывшими и похожими на сон. «Ну и впутался я в историю! Нервы совсем никуда не годятся!» Пролетка подкатила к дому Эмилии, и он протянул вознице вместо двадцати грошей золотую монету. Тот стал отсчитывать сдачу, но Яша махнул рукой. «Он же бедняк, пусть заработает. А мне надо иметь перед небесами хоть какие-нибудь заслуги…» Он потихоньку поднялся по лестнице. Нога чувствовалась, но не сильно. Он позвонил. Дверь отворила Ядвига. Улыбаясь, она доверительно сказала:

– Госпожа ждет… Со вчерашнего дня…

– Что нового?

– Ничего. Хотя нет! Помните, я рассказывала про старого помещика Заруского и его глухую прислугу, мою приятельницу. К ним сегодня под утро вор забрался…

У Яши пересохло во рту:

– И украл деньги?

– Нет, испугался и сбежал. С балкона прыгнул. Ночной сторож видел, как он убегает. Что там творится, не спрашивайте! Старый поднял скандал! Прямо ужас! Хотел мою товарку рассчитать. Пришли из полиции. Она плачет. Тридцать лет в доме!..

Ядвига говорила с каким-то злорадством. Неприятности подруги явно доставляли ей удовольствие. Глаза были полны ехидства, какого Яша прежде не замечал.

– Да, в Варшаве воров хватает…

– А там лежат знаете какие закладные!.. Пожалте в гостиную. Я доложу госпоже.

Яше показалось, что Ядвига по сравнению с позавчерашним днем даже моложе выглядит. Она словно бы летала. Он вошел в гостиную и сел на диван. «Нельзя, чтоб они видели, что у меня что-то с ногой!.. Если заметят, скажу – упал. Или лучше начну с этого. Будет не так подозрительно…» Яша полагал, что Эмилия появится сразу, но она сегодня медлила больше обычного. «Отыгрывается за то, что я вчера не пришел…» – подумал Яша. Наконец послышались шаги. Появилась Эмилия, и он снова увидел на ней светлое платье, вероятно, из тех, которые она носила прежде. Он встал, но навстречу ей не двинулся.

– Какое платье!

– Вам нравится? – Эмилия поворотилась спиной, и Яша воспользовался этим, чтобы подковылять.

– Просто великолепное.

Эмилия снова повернулась к нему:

– А я боялась, вам не понравится. Но куда вы вчера запропали? Я из-за вас всю ночь глаз не сомкнула.

– Что же вы делали всю ночь?

– О, что делают, когда не спится? Читала, ходила по комнате. В голову лезли ужасные мысли. Я решила, что…

И Эмилия оборвала фразу.

«Как она могла читать, если в окнах было темно?» – подумал Яша. Он хотел было сказать это, но, чтобы не выдать себя, не сказал. Она смотрела на него с любопытством, обидой, любовью. По каким-то неуловимым признакам, по каким-то мелочам он понял – она жалеет, что отпустила его в ту ночь огорченным и хочет исправить ошибку. Эмилия свела брови, словно пытаясь угадать Яшины мысли. Он глядел на нее, на ее платье, и ему показалось, что она стала старше – не на день, а на годы, как это бывает с очень огорченными людьми.

– Вчера со мной случилась неприятность, – сказал Яша.

Эмилия побледнела:

– Что такое?

– Повредил на репетиции ногу.

– Я вообще удивляюсь, что вы еще живы, – сказала она озабоченно и тихо. – То, за что вы беретесь, выше человеческих сил. Когда есть талант, его не следует растрачивать да еще за столь скромное вознаграждение. Вас явно недооценивают.

– Верно, я слишком стараюсь, но такая уж у меня дурацкая натура.

– Что ж, это и наказание и благо… Вы были у доктора?..

– Пока нет.

– Чего вы ждете? Вот-вот премьера.

– Помню.

– Садитесь же. Я как знала. Вы собирались быть вечером и не пришли. Не пойму отчего, но я всю ночь не спала. Проснулась в час ночи и уже не сомкнула глаз. Меня не оставляло странное чувство, что ты в опасности. – Она внезапно перешла на «ты». – Я убеждала себя, что это глупо, но, как я ни стараюсь не быть суеверной, избавиться от своих предчувствий не могу. Что же произошло? Когда?

– Как раз вчера ночью.

– В час?

– Около этого.

– Я чувствовала! Хотя почему, не понимаю. Я села в постели и стала за тебя молиться. Галина тоже проснулась и пришла ко мне. Между нами странная связь. Если не сплю я, она не спит тоже, хотя я стараюсь не шуметь. Что же было? Ты прыгал?

– Да.

– Надо немедленно посоветоваться с врачом, и, если он скажет не выступать, придется не выступать. С этим не шутят, особенно в твоем случае.

– Театр обанкротится.

– Пусть. Никто не застрахован от неприятностей. Если б мы были вместе, я за тобой бы присмотрела. Ты неважно выглядишь. Ты, кажется, постригся?

– Нет.

– А впечатление, что постригся. Знаешь, уже несколько дней я не могу отделаться от странного предчувствия. Не пугайся, я не жду какой-то большой неприятности, но что-то меня гнетет. Я пытаюсь себя ободрить – не получается. Когда сегодня утром ты не дал о себе знать, я вовсе была в смятении. Даже решила ехать к тебе и еще Бог знает что. Как можно такое объяснить?

– Объяснить нельзя ничего.

– Разреши, я погляжу твою ногу?

– Потом, не сейчас.

– Лучше бы сейчас, дорогой. Потом мне хотелось бы поговорить с тобой о важных вещах.

– Давай поговорим сразу.

– Надо уточнить наши планы. Возможно, то, что я скажу, покажется тебе неубедительным, но мы оба уже не дети. Я просто больше не могу находиться в ожидании и неопределенности. Я буквально заболеваю от этого. По природе я натура не беззаботная, мне необходимо знать что и как. Галине, чтобы снова не потерять полгода, надо учиться. Ты даешь тысячи обещаний, но все остается как было. Сейчас, когда ты же сам открыл Галине наши намерения, она не оставляет меня в покое. Девочка умна, но ребенок есть ребенок. Конечно, сейчас, когда тебе больно, не следовало бы заводить подобных разговоров, но не могу тебе передать, чт о я испытываю. Кроме того, я очень скучаю… Едва за тобой закрывается дверь – начинается пытка. На меня находит странная неуверенность, как если бы я очутилась на льдине, которая в любой момент может растаять, и я окажусь в воде. Мне даже кажется, что я стала вульгарной и потеряла всякий стыд…

Эмилия умолкла. У нее дрожали губы. Она стояла, поникнув головой и опустив глаза, точно обескураженный и необычайно устыженный человек.

– В чем дело? Ты говоришь о близости? – спросил Яша, мгновение поколебавшись.

– Обо всем вместе…

– Что ж, всё и решим.

6

– Каждый раз ты говоришь «всё решим». Разве так много надо решать? Если мы едем, я должна ликвидировать квартиру и продать мебель. За это, наверно, можно что-то получить, но все стоит не так уж много, и правильней, я думаю, увезти все в Италию. Это конкретные дела, которыми надо заняться. От разговоров толку мало. Придется еще хлопотать о паспортах – русские придумывают всяческие сложности. Надо назначить неделю и день отъезда. Немаловажен и вопрос денег. Я с тобой до сих пор об этом не говорила – потому что это для меня ужасно неприятная тема. Когда приходится произносить слово «деньги», кровь бросается мне в лицо (Эмилия и вправду покраснела), но без них ничего не получится. Еще мы говорили… то есть ты обещал… обратиться в католичество… Конечно, это формальность, человек не обретает веру оттого, что его кропят водой. Но иначе мы не сможем пожениться… Я говорю так, будучи уверена, что ты давал свои обещания всерьез. Если нет, зачем самих себя морочить? Мы уже не дети.

Эмилия умолкла.

– Я все говорил всерьез – ты это знаешь.

– Ничего я не знаю. Да и что мне вообще о тебе известно? Иногда кажется, себя я тоже уже не знаю. Когда мне о подобном приходилось слышать, я всегда обвиняла женщину. У тебя ведь есть жена, хотя ты ей неверен и живешь как вольная птица. Я тоже не без греха, но я верна церкви. С католической точки зрения принявший нашу веру рождается заново и все прежние узы больше его не обязывают. Я не знаю твоей жены и не хочу ее знать. Другое дело, что вы бездетны, а брак без детей как бы брак наполовину. Я уже не так молода, но иметь детей еще могу и хотела бы подарить тебе ребенка или даже двух. Ты будешь смеяться, но даже Галина об этом мечтает. «Когда вы с дядей Яшей поженитесь, – сказала она, – мне хочется братика и сестричку…» Человек таких способностей, как ты, должен оставить наследника… Мазур – хорошая польская фамилия.

Яша сидел на диване, Эмилия опустилась визави в шезлонг. Он глядел на нее, она – на него. Он вдруг понял, что больше откладывать нельзя. Чт о он собирался сказать, должно быть незамедлительно сказано. Однако он все еще не решил, что скажет и как поступит.

– Эмилия, мне надо кое о чем поставить тебя в известность.

– Говори, я слушаю.

– Эмилия, у меня нет денег. Все мое имущество состоит из дома в Люблине, но я не могу отнять его у жены.

Эмилия на мгновение как бы ушла в себя.

– Почему ты до сих молчал? Из твоих слов следовало, что деньги проблемы не составят.

– Я рассчитывал достать. В случае успеха новой программы я надеялся на заграничный ангажемент. К нам наезжают оттуда люди…

– Прости, но план был не такой. Почему ты думаешь, что тебя пригласят в Италию, а не во Францию или Америку? Не странно ли – мы поженимся, ты будешь в одном месте, а мы с Галиной – в другом? Ей ведь надо пожить на юге. Зима, скажем в Англии, погубит ее. Еще ты собирался год отдыхать и поучить европейские языки. Если начнешь гастроли в Европе, не зная языков, к тебе будут относиться не лучше, чем в Польше. Ты не помнишь, что говорил сам. Мы собирались купить дом и сад возле Неаполя – таков был наш план. Я не хочу давать тебе советов, но, если ты думаешь утвердиться в своих намерениях, необходим ясный план. Жизнь ото дня ко дню – экспромты, как вы, актеры, это называете, – принесла тебе довольно вреда. Ты же сам говорил…

– Это так. Но надо тем не менее достать денег. Во сколько нам все обойдется? То есть, я имею в виду, каков минимум?

– Мы и это много раз обсуждали. Нам понадобится по меньшей мере пятнадцать тысяч рублей. Больше – лучше.

– Я это достану.

– Но как? Насколько мне известно, деньги в Варшаве с неба не падают. Мне казалось, ты уже располагаешь необходимым капиталом.

– Нет. У меня ничего нет.

– Это для меня новость. Не думай, что мое отношение к тебе из-за этого изменится, но наши планы не могут оставаться прежними. Я уже сообщила кое-кому из близких людей, что собираюсь за границу. Галина не может вечно сидеть дома. Девочке надо учиться. Пожениться мы с тобой здесь не можем. Это доставит неприятности и тебе и мне. У тебя тут семья и кто знает что еще. Хотя я и не сплю по ночам из-за твоей жены, но, если уехать за границу, все отдалится. Отнять мужа у жены, зная, что она станет из-за меня убиваться, – такого я себе позволить не могу!

И отрицательно мотнула головой, что было похоже и на решительное несогласие, и на нервный тик.

– Я деньги достану.

– Как? Ограбишь банк?

Вошла Галина.

– Ой, дядечка Яша!

Эмилия свела брови.

– Сколько раз было сказано, что полагается стучать! Тебе уже не три года.

– Раз я помешала, я пойду.

– Ты не помешала, – сказал Яша. – У тебя красивое платье!

– Что уж красивого? Я из него выросла. Но оно белое, а белый цвет я люблю. Мне хочется, чтоб наш дом в Италии тоже был белый. Разве нельзя, чтобы крыша была белая? Это же замечательно – дом с белой крышей!

– И чтобы трубочист был белый? – спросил Яша.

– А почему нет? Сажу тоже можно покрасить. Я читала, что, когда выбирают папу, из трубы в Ватикане идет белый дым. Раз дым бывает белый, почему сажа не может?

– Хорошо-хорошо! Всё сделают по-твоему! А пока ступай к себе. Мы говорим о делах, – сказала Эмилия.

– О каких же? Не смотри так сердито, мама, я ухожу. Я собиралась только попить. Но пока я не ушла, мне хочется сказать, что вы, дядечка Яша, по-моему, в плохом настроении. Что случилось?

– В простокваше лодка утопилась!

– Что? Какое смешное выражение!

– Это еврейская поговорка.

– Вот бы знать еврейский! До чего же охота знать все языки: китайский, татарский, турецкий. Говорят, у животных тоже свои языки. Я один раз проходила мимо Гжибовской площади. Евреи так смешно выглядели в своих длинных капотах и с черными бородами. Что это такое – еврей?

– Кому сказано, ступай к себе! – Эмилия повысила голос.

Галина повернулась уходить, но постучали в дверь. На пороге стояла Ядвига.

– Какой-то человек желает говорить с пани.

– Кто такой? Что ему надо?

– Не знаю.

– Почему ты не спросила фамилию?

– Он не пожелал себя назвать. С почты, кажется, или что-то вроде…

– Какая-то чепуха, наверно. Секундочку, пойду погляжу.

Эмилия вышла в прихожую.

– Кто бы это мог быть? – забеспокоилась Галина. – Может, это из-за книги, которую я брала в школьной библиотеке и потеряла? Вообще-то я ее не потеряла, просто она упала в канаву, и мне противно было доставать. Я боялась принести ее домой, потому что, если бы мама увидела книжку в таком виде, она бы накричала на меня. Она хорошая, но очень сердитая… И в последнее время какая-то странная. По ночам не спит, а когда не спит она, мне тоже не спится. Я прихожу к ней в постель, мы сидим и разговариваем, словно две потерянные души… Иногда она садится к столику, кладет на него руки и ждет, чтобы столик сообщил ей будущее. Она бывает очень смешная, но я ее ужасно люблю. А ночью она добрая. Мне иногда хочется, чтобы всегда было «ночью» и вы, дядечка Яша, тоже были с нами и чтобы мы втроем проводили время. А может, вы меня сейчас загипнотизируете? До чего охота загипнотизироваться.

– Зачем?

– Так просто! Жизнь такая скучная…

7

– Твоя мама против, а я не стану делать ничего такого, против чего она возражает.

– Но пока ее нету!

– Это делается не быстро. Да ты уже загипнотизирована.

– Как это?

– Ты должна меня любить. Ты всегда будешь меня любить. Ты меня никогда не забудешь.

– Это правда. Никогда! Мне ужасно хочется говорить глупости. Можно я буду говорить глупости? Пока мама не вернулась…

– Говори конечно.

– Почему все не такие, как вы, дядечка Яша? Все надутые, важные, а вы добрый. Я люблю маму, ужасно люблю, но иногда терпеть ее не могу. Когда у нее плохое настроение, она все вымещает на мне. «Здесь не ходи! Тут не крутись!» Один раз я нечаянно уронила вазон, так она не разговаривала со мной целый день. Ночью мне приснилось, что по нашей квартире ездит омнибус с лошадьми, кондуктором и пассажирами. Я страшно удивлялась: зачем это омнибусу ездить по квартире? Куда направляются пассажиры и как он проехал в дверь? А он катит себе, делает остановки, а я думаю: «Если придет мама и такое увидит, она устроит ужасный скандал!» Вот какой дурацкий сон, смех прямо! А я получаюсь виновата… Вы, дядечка Яша, тоже мне снитесь, но, раз вы тоже противный и не хотите меня загипнотизировать, я вам ничего не расскажу.

– Не расскажешь?

– Не расскажу. Мои сны или смешные, или полоумные. Подумаете еще, что я ненормальная. Может, я и вправду ненормальная. Мне в голову приходят такие мысли, что просто ужас. Я хочу их прогнать и не могу.

– Что же тебе приходит в голову?

– Этого рассказывать нельзя.

– Мне можно. Я же тебя люблю.

– Вы только так говорите. А на самом деле вы мне враг. Или, может быть, вы – черт, который прикинулся человеком? Вдруг у вас рога и хвост?

– Угадала. Вот они.

И Яша приставил два пальца ко лбу.

– Ой, не надо… Я ведь бояка. По ночам я от страха прямо умираю. Боюсь привидений и злых духов. У нас была соседка, а у нее – дочка Янинка. Такая хорошенькая, с белокурыми локонами и голубыми глазками. Как ангелок. Вдруг в шесть лет она заболела скарлатиной и умерла. Мама не хотела, чтобы я про это знала, но я все равно все узнала. Я даже видела в окошко, как выносят гробик – маленький, весь в цветах. Ох, смерть так ужасна! Днем я про это забываю, а ночью начинаю думать.

Вошла Эмилия и, поглядев на Яшу с Галиной, сказала:

– Ничего себе парочка.

– Кто это был? – спросил Яша, удивляясь своему вопросу.

– Вы будете смеяться (при Галине Эмилия говорила Яше «вы»), хотя это совсем не смешно. У нас по соседству завелся знакомый. Старый человек по фамилии Заруский, ростовщик и скупец, сидящий на своем золоте. Вообще-то он нам никакой не знакомый, но Ядвига в дружбе с его прислугой, и поэтому он со мной раскланивается. Нынешней ночью его пытались ограбить. Вор забрался через балкон, и ночной сторож увидел, как вор спрыгивает. Сторож за ним погнался, но человек этот сбежал. Сейф ему взломать не удалось, зато он оставил бумажку с адресами квартир, куда собирался залезть. Там оказался мой адрес тоже. Это приходил сыщик, предупредить, чтобы я была поосторожней. Я сказала, что у меня взять нечего, разве что унести картину или ковер. Странная история, правда?

У Яши заколотилось сердце:

– Зачем он оставил бумажку с адресами?

– Как видно, потерял.

– Что ж, придется быть настороже.

– Как это сделать? Варшава – просто воровское гнездо… Галинка, ступай к себе.

Галина нехотя встала.

– Ладно, пойду. Про что мы говорили – секрет, – строго сказала она Яше.

– Ясное дело! Страшная тайна.

– Тогда я пошла. Что поделаешь, если выгоняют. Но вы, дядечка Яша, пока не уходите?

– Нет. Побуду.

– До свидания!

– До свидания!

– Au revoir!

– Au revoir!

– Arrividerla!..

– Иди же, кому сказано, – рассердилась Эмилия.

– Иду, иду.

И Галина вышла.

– Что у нее с тобой за секреты? – спросила полусерьезно, полушутя Эмилия.

– О, чрезвычайной важности!

– Иногда я жалею, что у меня дочка, а не сын. Мальчик не просиживает столько времени дома и не вмешивается в мамины дела. Я ее люблю, но иногда она действует на нервы. Не забывай, что это еще ребенок, не взрослый человек.

– Я с ней и разговариваю как с ребенком.

– Забавная история с этим вором. Неужто он не мог подыскать кого-нибудь побогаче меня? Откуда у них такие сведения? Читают в подворотнях списки жильцов? Но я все же боюсь. Вору недолго стать убийцей. Входная дверь запирается на ключ, но балконная – только на цепочку.

– Ты на третьем этаже. Это высоковато для жуликов.

– Верно. А почему ты знаешь, что Заруский на втором?

– Потому что я и есть вор, – хрипло сказал Яша, пораженный собственными словами. У него перехватило дыхание и потемнело в глазах. В них снова заплясали огненные точки. В Яше словно бы заговорил дибук. Мгновенным током прошило позвоночник. Во рту снова, как перед обмороком, появилась безвкусная влага.

Эмилия, помолчав, сказала:

– Что ж, интересная мысль. Раз ты умеешь уходить в окно, значит, можешь влезть на балкон.

– Да.

– Почему же ты не отпер сейф? Если начал, надо было идти до конца.

– Иногда не получается.

– Ты так тихо говоришь, ничего не слышно…

– Иногда не получается.

– «Не умеешь, не берись», – такова пословица. Смешно сказать, но я почему-то недавно думала, что к Зарускому могут забраться. Все знают, что он держит деньги дома. Рано или поздно их обязательно украдут. Это судьба всех скупцов… Что ж, скопидомство – тоже страсть.

– Разновидность страсти.

– Какая разница? В смысле абсолютном любая страсть равно и бессмысленна, и разумна. Что мы об этом знаем?

– Ничего… Ничего мы не знаем.

Оба замолчали. Наконец Эмилия сказала:

– Что с тобой? Я бы хотела посмотреть твою ногу.

– Не сейчас…

– Почему не сейчас? Каким образом ты упал?

«Она мне не верит. Думает – шучу. Ладно, и так все пропало». Он взглянул на Эмилию, но увидел ее словно в тумане. В комнате, правда, было сумрачно: окна выходили на север и были задернуты гардинами бордового цвета. Все в нем онемело. Мозг как будто опустел и растерял мысли. Яшу охватило странное равнодушие, правильней сказать, равнодушие совершающего преступление или рискующего жизнью человека. Он знал: то, что он сейчас произнесет, станет роковым, но ему уже было все равно.

Он услыхал собственный голос:

– Я повредил ногу, прыгая с балкона Заруского.

Эмилия нахмурилась:

– Сейчас в самом деле не время для шуток.

– Я не шучу. Это правда…

8

В наступившей тишине было слышно, как за окном чирикают птицы. «Самое худшее позади», – сказал себе Яша. Сейчас он избрал наконец некую линию, чтобы одним махом покончить со всей этой историей. Он взвалил на себя слишком многое и должен был разом ото всего освободиться. Яша покосился на дверь, словно собираясь бежать, но потом уже взгляда не отводил и глядел Эмилии в глаза, однако не с вызовом, а с решимостью не позволить себе роскоши страха. Эмилия взирала на него без гнева, со смесью снисходительности и любопытства, и еще во взгляде ее, как у человека, понявшего бессмысленность собственных намерений, было что-то умудренное – как бы некое постижение напрасности и тщетности. Казалось даже, она сдерживается, чтобы не засмеяться.

– Я в самом деле не могу поверить…

– Но это правда. Я был у вашего дома вчера ночью. Хотел вас даже позвать.

– И вместо этого пошли туда?

– Я боялся разбудить Галину и Ядвигу.

– Мне все еще кажется, что вы шутите. Я же легковерная. Меня нетрудно обмануть.

– Я вас и не обманываю. Мне рассказывала про Заруского Ядвига, и я подумал, что это могло бы решить наши сложности. Но я занервничал… Такое, похоже, не для меня…

В глазах Эмилии погасло прежнее выражение.

– И вы пришли признаться в этом, да?

– Вы сами спросили.

– Что я спросила?.. А в общем, все равно… все равно… Если вы не ломаете комедию, я могу вас только пожалеть. Это значит тебя и себя. Если же вы здесь разыгрываете театр, мне остается вас разве что презирать.

– Я не пришел разыгрывать театр.

– Кто вас разберет? Похоже, вы просто не совсем нормальны.

– Возможно.

– Я как раз читала о женщине, позволившей себя увлечь безумцу.

– Это про вас.

Глаза Эмилии сделались неприязненными.

– Видно, мне уж так на роду написано. Стефан, да упокоится его душа в небесах, тоже был не без странностей. Хотя другого сорта. Вероятно, меня тянет к таким.

– Не вините себя. Вы самая благородная из всех, кого я когда-нибудь встречал.

– А кого вы встречали?.. Вышли из грязи, и сами такой… Простите мне эти жестокие слова. Я ведь говорю как есть. Вся вина на мне. Я же все знала, вы ничего не скрывали. В греческой драме есть что-то вроде фатума… как-то там это по-другому называегся… когда человек все знает, но вынужден поступать, как ему предопределено. Он видит бездну, однако должен в нее сорваться.

– Вы в бездну не сорвались…

– Глубже, чем это произошло со мной, пасть невозможно. Будь в вас хоть капля человечности, вы бы избавили меня от этого унижения. Могли бы не приходить. Я бы за вами посыльных не посылала. По крайней мере остались бы воспоминания.

– Я сожалею…

– Вам не о чем сожалеть. Я знала, что вы женаты. Вы признались даже, что Магда – ваша любовница. Не скрыли, что – атеист или как-то там еще выразились… Раз я смогла все это принять, с чего бы меня должен шокировать вор. Забавно, однако, что вы оказались таким никудышным вором.

Эмилия словно бы усмехнулась.

– При случае я мог бы оказаться и неплохим.

– Благодарю за обещание. Просто не знаю, что скажу Галине. – Эмилия изменила тон: – Надеюсь, вы понимаете, что вам следует уйти и больше никогда не появляться. Писать письма тоже не надо. Для меня вы умерли. Я фактически мертва тоже. Но у мертвых, увы, есть окружающие…

– Я и ухожу. Не опасайтесь, что когда-нибудь… – Яша сделал движение подняться.

– Погодите… Вы даже встать не можете… Что вы себе наделали? Вывихнули косточку? Сломали ногу?

– Что-то наделал.

– Как бы там ни было, в этом сезоне выступать вам не придется. Возможно, вы даже покалечились на всю жизнь. Видно, у вас какие-то заслуги перед Господом, раз он взыскивает с вас незамедлительно.

– Я просто недотепа.

Эмилия, низко опустив голову, вдруг закрыла руками лицо. Казалось, она что-то интенсивно обдумывает, даже растирает лоб кончиками пальцев. Когда она отняла руки, потрясенный Яша увидел другого человека. Он не поверил собственным глазам. За эти несколько секунд Эмилия постарела. Под глазами у нее появились мешки. Она словно пробудилась от короткого, но тяжелого сна. Даже прическа казалась растрепанной. Он увидел морщины на ее лбу и седые нити в волосах. Все случилось как в сказке, словно развеялись чары, сохранявшие ее молодой. Даже голос сделался бесцветный и постаревший. Она потерянно глядела на Яшу.

– Зачем вы оставили листок с адресами? И почему там был мой? Неужели… – Эмилия не договорила.

– Я не оставлял никаких адресов.

– Полицейский агент не выдумал.

– Не знаю. Клянусь Богом, не знаю.

– Не клянитесь Богом. Вне всякого сомнения, вы составили список, и он выпал у вас из кармана. Это мило с вашей стороны, что вы и меня не забыли.

Она устало улыбнулась улыбкой, какой обычно улыбаются те, кто переживает катастрофу. В уголках ее глаз сразу появилось множество морщинок.

– Это какая-то загадка. Я в самом деле начинаю сомневаться в собственном разуме.