Текст книги "Люблинский штукарь"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Глава 6

1

На следующий день Яша спал и спал. Подремывая, он провалялся до часу. Магда по деревенской привычке не могла взять в толк, как можно проспать до обеда. Правда, она давно убедилась, что он не такой, как все. Он мог больше съесть и дольше поститься, мог не спать ночами и проспать целый день. Открыв спросонья глаза, он сразу вступал в разговор, как будто спящим только прикидывался. По тому, как вздрагивала кожа на Яшином лбу, и по височным жилкам могло показаться, что во сне он размышляет, словно наяву. Быть может, его мозг придумывал так новые трюки?.. Магда ходила на цыпочках. Она принесла ему овсянки с картошкой и грибами. Яша поел и, словно загипнотизировав сам себя, снова зарылся в подушки. Магда на деревенском своем диалекте ворчала сквозь зубы: «Выхрапи свои грехи, дубина, собачья душа! Притомился у барыньки, у паршивки этой…» От всех бед Магда знала одно средство – работу. Яша здорово снашивал одежду и белье, так что ей постоянно приходилось что-то чинить. Швы на нем расползались, он терял пуговицы, рубашки носил один день, потом бросал. За ним надо было непрестанно убирать, мыть, шить, чистить. Еще приходилось заботиться о животных: лошадях в конюшне, обезьянке, вороне и попугае. Магда была для Яши всем – женой, прислугой, помощницей на сцене. Но что она с этого имела? Ничего. Кусок хлеба. По правде сказать, лишнего и у него самого не водилось. Все пользовались им, обкрадывали, надували. Насколько он бывал разумен, когда читал книги и газеты или когда гипнотизировал и отгадывал мысли, настолько в делах практических оказывался наивен. И здоровье свое губил. Ему не следовало шляться по ночам. Крепкий от природы, он, случалось, делался слабей мухи, терял сознание и лежал точно в обмороке…

Магда стирала, скребла, отчищала, выколачивала пыль. Соседки заглядывали разжиться долькой чеснока, луковицей, чашкой молока, жиром… Магда никому не отказывала. В сравнении с этими бедолагами она была богатой… К тому же по причине своего сомнительного положения Магде приходилось к ним подлаживаться. Официально ее заявили прислугой. Если соседки с ней цапались, они честили ее потаскухой, падалью и намекали про желтый билет. Мужчины, напиваясь, к ней приставали. Когда она шла в лавку или за водой, мальчишки орали: «Еврейская шлюха!»

На костеле Святого Яна пробило два. Магда вошла к Яше. Он уже не спал, а сидел в постели и глядел в одну точку.

– Выспался?

– Ага. Я ведь страшно устал.

– Когда будем репетировать? Премьера через неделю.

– Знаю.

– Везде афиши налепили. Твоя фамилия большими буквами.

– Пошли они все к черту!

Яша сказал, что хорошо бы помыться, и Магда принялась греть на кухне воду. Она намыливала его в деревянной ванне, окатывала водой, растирала. Как всякой женщине, ей хотелось ребенка. От Яши Магда готова была родить даже внебрачного. Но он и тут ее обездолил, сам предпочитая оставаться ребенком. Магда купала его, целовала, голубила. Яша доставлял ей больше огорчений, чем самый худший недоброжелатель, но даже при недолгом с ним общении получалось, что он от нее зависит, и чувства Магды тотчас вспыхивали с новой силой.

Он вдруг спросил:

– Летнее платье у тебя есть?

В ее глазах появились слезы:

– Вспомнил когда!

– Почему не сказала? Я же забывчивый.

– А я не из тех, кто напоминает. Это твоя барыня тебе все припомнит… И про меня тоже…

– Я куплю тебе, чего захочешь. Я же сказал: ты навсегда в моем сердце. Что бы ни случилось, ты жди.

– Да… буду ждать…

– Давай мыться вместе. Раздевайся.

Магда и слышать о таком не хотела, но он ее притянул и быстро раздел. Она не столько стеснялась своей наготы, сколько худобы: выпиравших ребер, плоской груди, острых коленок, тощих как палки рук. Прыщики перекинулись с лица на спину. Она стояла перед ним точно стесняющийся скелет. Яша из ванны вылез, а ее туда посадил. Он намыливал ее, ласкал, мыл, щекотал, пока она не рассмеялась. Потом понес на руках в альков, задернул занавески и оставался с ней так долго, что она устрашилась. Не иначе он был колдун, и силу ему сообщал дьявол.

Последнее время они мало разговаривали. Разве что о самом неотложном. Бывало, за целый день она даже не слыхала его голоса. Но сегодня все было как прежде. Он расспрашивал ее о деревне, и Магда вспоминала разные обряды Дожинок. [11]11
  Дожинки – сельский праздник урожая ( польск).


[Закрыть]Еще рассказывала про маленьких старушечек, хоронящихся в жите и уворачивающихся от серпа, а потом на молотьбе от цепов. Про соломенную куклу, которую парни топили в пруду, про дерево, к которому старые крестьяне ходили молить дождь, хотя ксендз им это запретил, про деревянного петуха, спрятанного на чердаке у солтыса [12]12
  Солтыс – деревенский староста ( польск.).


[Закрыть]и в засуху поливаемого водой, чтобы тоже приманить дождь. Яша слушал, расспрашивал.

– Ты веришь в Бога? – спросил он.

– Ну да.

– Зачем он все сотворил?.. Кстати, в кармане брюк лежит десять рублей. Возьми и сходи к портнихе.

– Я не лазаю по чужим карманам.

– Бери, пока есть…

Она ушла за деньгами в комнату, где висели брюки, а когда вернулась, Яша снова спал. Магда хотела поцеловать его в лоб, но побоялась разбудить. Она стояла в дверях, глядела и думала, что, сколько бы она с ним ни прожила, ей все равно его не понять. Душой и телом Яша был и оставался ее спасением, потому, наверно, она так и тряслась над ним. Магда стала прибираться после мытья. На другой лестнице жила портниха. Магда, поплевав на ассигнацию, сунула ее в кофточку. День совсем неожиданно оказался счастливым…

2

Он же весь этот летний день проспал. Пошел дождь, потом распогодилось. Яша открыл глаза. В алькове было темно. С кухни доносился запах еды. Магда жарила котлеты, собираясь подать их с картошкой и квашеной капустой. Яша, кроме овсянки, с утра ничего не ел и проснулся голодный. Потом быстро оделся, вышел в кухню. Поцеловав Магду, он съел, что было готово: хлеб с селедочными молоками. Потом взял со сковородки полусырую котлету. Магда, добродушно ворча, сказала:

– Вот бы всегда, как сегодня…

Но тут за дверью кто-то заскребся и шевельнулась ручка. Яша отворил и увидел маленькую девочку в большой шали. Она, как видно, Яшу знала, потому что сказала:

– Господин Яша, какая-то паненка ждет вас у подворотни.

– Что за паненка?

– Ее зовут Зевтл…

– Спасибо. Скажи, сейчас спущусь.

И дал девочке два гроша.

Не успел Яша закрыть за ней дверь, как Магда схватила его за руки:

– Ты никуда не пойдешь! Ужин стынет.

– Нельзя же, чтоб человек ждал.

– Я знаю, кто это!.. Потаскуха из Песков!

Магда вцепилась с такой силой, что пришлось вырываться. Лицо ее вмиг стало злобным, волосы растрепались, глаза позеленели и засверкали, как у кошки. Яша, вырываясь, оттолкнул ее, и Магда чуть не угодила в лохань с водой. Так с ним бывало всегда: стоило обойтись с кем-то по-доброму, и Яшу сразу пытались прибрать к рукам. Захлопывая за собой дверь, он услыхал, что Магда плачет, шипя и что-то крича. Ему было жаль ее, но заставить Зевтл стоять на улице он тоже не мог. Спускаясь, Яша ощущал запахи, доносившиеся из других квартир. Там плакали дети, кряхтели больные, девицы пели о любви. Где-то на крыше мяукали кошки. Яша на мгновение замер в лестничной темноте, раздумывая, как быть. «Дам ей что-нибудь, и до свидания! – решил он. – У меня и так мороки хватает». Вдруг он вспомнил, что сегодня свидание с Эмилией. Она звала его на обед. Вчера ночью, когда Яша вылезал в окно, это были ее последние слова. «Как я мог забыть? – удивился он. – Всё забываю! Обещал написать Эстер сразу, как приеду в Варшаву. Она там с ума сходит. Что со мной? Заболел я, что ли?» Яша прислонился к перилам, словно решил здесь и сейчас подвести итог собственной жизни. Он потерял целый день, проспав, продремав и видя сны. Будто перескочил через значительный отрезок времени. Ему столько надо было сделать и обдумать, что разум его ни на чем не мог остановиться. Вот-вот премьера, а он не приступал к репетициям. Непрерывно размышляя об Эмилии, он ни до чего не додумывался. «Я не способен принять решение, вот в чем беда», – снова сказал себе Яша. Вчерашняя – в последний момент – перемена в Эмилии потрясла его. Эмилия не поддалась Яшиной гипнотической силе. Когда он уходил, она поцеловала его и шепнула, что любит, однако в ее словах звучали победные нотки. «И правильно, что забыл! – подумал он. – Чтоб не воображала, что я за ней бегаю». В голове мелькнуло: «Может, это вообще конец? Вдруг она меня вчера разлюбила? Вдруг теперь она мне враг?..» Ему приходили в голову разные дикие мысли, точь-в-точь как в игре в догадки и предположения, когда он был еще в хедере и загадывал, не черт ли его собственный отец, не демон ли меламед, не вурдалак ли воспитатель, а всё, что вокруг, – не мираж ли, не вымысел? Между прочим, тогдашние повадки и страхи тоже никуда от него не делись. Если поблизости никого не было, он спускался по лестнице вприпрыжку, чертя ногтем указательного пальца по штукатурке. Кстати, он, который на пари провел ночь на кладбище, боялся темноты. Из теней возникали жуткие обличья – кудлатые видения с длинными клювами и провалами вместо глаз. Яша никогда не мог отделаться от ощущения, что всего лишь тоненькая преграда отделяет его от незримых этих, обступающих и наседающих существ, то вдруг пособников, то пакостников, а то и подстраивающих хитроумные каверзы. Яше постоянно приходилось воевать с ними, иначе недолго было сорваться с каната, стать косноязычным, заболеть, перестать быть мужчиной…

Он вышел на улицу и увидел Зевтл. Завернувшись в шаль, она стояла под фонарем у подворотни. Фонарь отбрасывал отсвет на ее лицо. Она выглядела такой, какой была на самом деле: провинциалкой, только что приехавшей в Варшаву. Вероятно, чтобы казаться моложе, Зевтл заколола с боков волосы в два пучка. В ней чувствовалась перемена, всегдашняя у тех, кто оторвался от корней и сам себе стал чужим.

– Это ты? – подал голос Яша.

Зевтл вздрогнула:

– Я уж думала, не дождусь.

Она потянулась расцеловаться, но этого не получилось: мимо, кряхтя и что-то ворча, прошла с ведром воды из крана какая-то баба. Она столкнулась с Зевтл и плеснула водой на ее высокие ботинки с пуговками.

– Чтоб она сдохла! – сказала Зевтл и по очереди вытерла ботинки краем шали.

– Когда ты приехала?

Она задумалась, словно не поняв вопроса. Дорожные тяготы, похоже, смешали ее мысли.

– Я приехала, и я тут. Думаешь, просто так брала деньги?

– Почему бы и нет?

– Пески – это кладбище, не город. Я продала все, и ворье от меня, конечно, попользовалось. Слава Богу, ноги унесла.

– Где ты остановилась?

– Сперва у посредницы. Она мне обещала подыскать место, но пока не нашла. Прислуги в Варшаве больше, чем хозяев. Я пришла посоветоваться.

– Меня ждут ужинать.

– Яшенька, пока я сюда попала, я чуть не сдохла. Никто не знал ни улицы, ни номера. Как можно увидеть номер в темноте? Я прокляла все на свете, пока не встретила девочку, которая тебя позвала. Зачем я к тебе пойду? Твоя в квартире, я знаю. Две кошки в мешке.

– Она как раз приготовила ужин и сердится. Подождешь полчасика?

– Лучше пойдем. Где тут ждать? Пьяные же привязываются. Они думают, я из этих… Мы что-нибудь купим и поедим. Я знаю, ты – варшавский фокусник, а я из местечка, но мы, как говорится, не чужие. Я всю дорогу думала про тебя. Тебе все передают привет: Кривой Мехл, Бейриш Высокер, Хаим-Лейб.

– Сердечное спасибо.

– Намажь себе штиблеты своим спасибом! Лучше – пошли. Мы разговариваем, а ты как будто не тут… Забыл все или что? А дела у меня вот какие, – Зевтл сменила тон. – Я пришла к посреднице, а она говорит: «Тебя только не хватало! Всем приспичило в прислуги, а все мадам сейчас на дачах». Я уже взялась за корзину, чтоб уйти, а она мне: «Куда ты побежала, куда?» Оказывается, посредницы одалживают девушкам деньги под процент… Одним словом, постелили мне на полу, и я смогла хоть прилечь. Рядом спали три кухарки. Одна так храпела, что я глаз не могла сомкнуть. Лежала и плакала, ведь я при Лейбуше была сама себе хозяйка. Утром я уже решила куда-нибудь перебраться, а тут заявляется какой-то мужчина при часах с цепочкой и в манжетах с запонками. По виду большой делец и держится с фасоном, хотя уже не такой молодой. «Ты кто будешь?» – спрашивает. Я рассказываю: «Так, мол, и так. Меня оставил муж. Куда уехал, не знаю». Он мне задает разные вопросы и вдруг говорит: «Я знаю, где твой муж!» – «Где?» Короче говоря, этот человек приехал из другой страны. Из Америки, что ли, но это какая-то другая Америка, и Лейбуш, оказывается, там. Когда я это услыхала, я заплакала, как в Йом Кипур. «Что ты тут наплачешь? – спрашивает он. – Жаль твоих прекрасных глаз». И так он ловко разговаривает, и такой веселый, что можно просто лопнуть. А деньгами прямо швыряет – угощает каждого халвой и шоколадом. «Поехали со мной, – говорит он, – твой муж или тебя примет, или даст развод…» Он уезжает через пару недель и может одолжить мне денег на шифскарту. [13]13
  Шифскарта – пароходный билет; слово, фигурировавшее среди еврейских эмигрантов того времени.


[Закрыть]Но я чего-то боюсь…

Зевтл умолкла, а Яша присвистнул:

– Тот еще фрукт!

– Ты его знаешь?

– Знать его необязательно. Слыхала, что такое альфонс? Он завезет тебя Бог знает куда и отдаст в бордель.

– Ну да?! Он так приятно разговаривает…

– Этот прохвост так же видал твоего мужа, как я твою прабабушку…

Между тем они уже шли к Длугой. Зевтл теребила краешек шали.

– Что же мне делать? Если я останусь без места, я пропала. Он устроил меня ночевать у сестры. Сегодняшнюю ночь я спала там.

– У сестры? Она ему такая же сестра, как я твой прадедушка. – Яша был поражен, как быстро он перенял тон и манеру Зевтл. – Наверняка это бандерша, с которой он в доле. Он продаст тебя в Буэнос-Айрес или куда-нибудь еще. Там ты и сгниешь…

– Ой! Он называл этот город. Где это? В Америке?

– В Америке не в Америке – один черт. Эти люди приезжают сюда за живым товаром и ищут таких дур, как ты. Газеты только об этом и пишут. Где живет его сестрица?

– На Низкой.

– Тогда пошли поглядим на нее. Зачем бы ему предлагать тебе деньги на билет? Неужели не понятно, что это за птица?

Зевтл помолчала.

– Поэтому я и пришла. Когда лежишь на полу и тебя едят клопы, хватаешься за соломинку. У его сестры чисто. Там у меня кровать, постель и еда. Я хотела ей заплатить, а она говорит: «Мы успеем рассчитаться…»

– Все ясно. Беги от них, как от огня. Разве что собираешься стать шлюхой в Буэнос-Айресе.

– Ну зачем ты?.. Я была порядочной девушкой. Если бы Лейбуш меня ценил, я бы стала для него хорошей женой. Но он больше сидел, чем бывал дома. Через три недели после свадьбы его уже замели. А потом сбежал совсем. Что мне оставалось делать? У меня кровь тоже не вода. Все Пески за мной ухлестывали. Лучшие его друзья. Но я не пошла по рукам. А ты мне понравился. Я не собираюсь, Яшенька, на тебя все сваливать. У меня, как говорится, своя гордость, но ты здорово забрался в мое сердце. Я заскучала сразу, как только ты уехал. Сейчас вот иду рядом, а мне кажется – лечу. Ноги легкие-легкие. А ты даже со мной не расцеловался, – сказала Зевтл с упреком.

– Там?.. Все же в окна глядели…

– Тогда поцелуй тут. Я все та же Зевтл…

И распахнула платок.

3

«Этого только не хватало!» – подумал Яша. Странно, но он совершенно забыл о Зевтл и о том, что дал ей денег на дорогу до Варшавы. Она как будто испарилась из его сознания. Сейчас, удручаясь собственными неприятностями, он испытывал даже какое-то удовольствие, как если бы читал интересную книгу, где события нарастают, и с нетерпением переворачиваешь страницу. Только что он был голоден, а теперь словно бы сыт. Ночь стояла теплая, даже немного парило, однако его познабливало, как если бы он слишком рано поднялся после простуды. Ему пришлось даже унимать дрожь. Яша поискал глазами извозчика, но на Фрета пролеток не было, поэтому они с Зевтл пошли к Францисканской. «Отделаюсь от нее и, может, еще успею к Эмилии, – раздумывал Яша. – Она, наверно, не знает что и думать…» Яша впервые нарушил уговор и боялся, что этим оскорбит Эмилию. Все висело на волоске… И с Магдой вышло некрасиво… Яша вдруг понял, что очень переменился. В прежние времена у него сразу бывало полдюжины связей, и все сходило с рук. Он всех обманывал, но это мало его беспокоило. Случалось, он даже капризничал. Если считал нужным, мог даже ударить, но угрызений совести не испытывал. А сейчас терзается по поводу каждой мелочи, старается всем потрафить… «Праведником я становлюсь, что ли?» – удивился он. Ради такой, как Зевтл, явно не имело смысла ссориться с Эмилией или даже с Магдой, но какая-то частичка мозга, решавшая, чт о говорить и как себя вести, распорядилась остаться с Зевтл. К тому же ему хотелось взглянуть на типа, торговавшего женщинами и на его якобы сестрицу…

Улица Фрета была темна и узка. Францисканскую же освещали газовые фонари, и еще там было светло по причине лавок, каковые, согласно предписаниям, положено было закрывать, однако все они были открыты, одни нараспашку, другие на полдвери. Здесь шла торговля кожей, текстильным товаром, книгами, пером. В помещениях вторых этажей кипела работа. За окнами угадывались всевозможные фабрички и мастерские. Там сучили нитки, клеили пакеты, шили белье, мастерили зонтики, строчили исподнее и рубашки. По дворам, словно днем, стучали молотки, визжали пилы, гудели машины. Были тут еще и пекарни, их трубы выбрасывали искры и дым. От переполненных сточных желобов несло обычной, как в Люблине или Песках, вонью. Молодые люди с раскрутившимися пейсами и в долгополых лапсердаках шли с молитвенниками. Поблизости находились ешива и хасидские молельни. Проехало несколько пролеток, нагруженных скарбом, из-за которого было не видать пассажиров. Наконец на углу Налевок Яша заметил пустого извозчика. От шума и толчеи, от множества людей, омнибусов, повозок Зевтл стало шатать как пьяную. Усаживаясь, она зацепилась за что-то бахромой шали, а потом ухватилась за Яшин рукав. Когда пролетка сворачивала, Зевтл словно бы сворачивала вместе с ней.

– Если бы мне сказали, что сегодня я буду ехать с тобой на извозчике, я никогда бы не поверила, – сказала Зевтл.

– Я и сам такого не мог предположить.

– Светло как днем. Хоть горох перебирай!

Она стиснула Яшину руку и потянула ее к своей груди, словно бы яркий свет вдруг разбудил в ней страсть.

На Гусиной их снова обступила темнота. Проследовал припозднившийся катафалк, за которым не шел ни один провожающий. Родственники передоверили покойного похоронщикам, и тот, наверно, впотьмах сойдет в могилу. «Такой же, наверно, как я», – пронеслось в Яшиных мыслях. Выше, возле Дикой, у подворотен стояли уличные женщины, зазывавшие прохожих. Яша показал на них Зевтл:

– Вот что он хочет из тебя сделать.

На Низкой было совсем темно. Стекла редких керосиновых фонарей были черны от копоти. От сливаемой отовсюду гадости здесь даже летом стояла грязища, как оно обычно бывает после праздника Кущей. Многие дома были деревянные. Тут находились склады древесины и мастерские кладбищенских надгробий. Дом, в котором остановилась Зевтл, оказался недалеко от Смочьей и еврейского кладбища. Вход был через калитку в деревянном заборе. Лестница, ведущая в квартиру, шла по наружной стене. Зевтл отворила дверь, и они вошли в кухню, выкрашенную в розовый цвет и освещенную керосиновой лампой под абажуром из нарезанной полосками бумаги. Отовсюду – с печки, буфета и посудных полок свисали узорчатые, тоже бумажные, зубцы. На стуле восседала женщина с большой рыжей прической, рыжими глазами, с носом, похожим на клюв, и острым личиком. Ноги ее в красных домашних туфлях опирались на скамеечку. Рядом спала кошка. Женщина штопала напяленный на стакан мужской носок. Она удивленно подняла глаза.

– Госпожа Мильц, вот человек из Люблина, о котором я рассказывала… Фокусник Яша…

Госпожа Мильц воткнула иголку в носок.

– Она только о вас и говорит… Фокусник – то, фокусник – это. Вы совсем не выглядите на фокусника.

– На кого же я выгляжу?

– На музыканта.

– Это правда. Я когда-то пиликал на скрипке.

– Ага! А какая, между прочим, разница, что делать? Лишь бы делались эти…

И она потерла большим пальцем ладонь.

Яша сразу подхватил ее манеру разговора:

– Что да, то да. Деньги – всегда деньги.

– Поглядите на нее! Только что приехала в Варшаву и уже всюду гуляет. – Госпожа Мильц указала на Зевтл полуснисходительно, полуудивленно. – Где ты его нашла? Я боялась, она заблудится. Зачем вы живете на Фрета? Там же сплошные гоим.

– Гоим не лезут в чужие горшки.

– Когда горшок прикрыт, еврей тоже в него не полезет.

– Еврей приподнимет крышку и понюхает…

У рыжей женщины засмеялся глаз.

– Чтобы я так была здорова, он – не позавчерашний, – сказала она не то Зевтл, не то самой себе. – Сядьте же! Зевтл, принеси стул!

– А где ваш брат? – спросила Зевтл.

Женщина подняла рыжие брови:

– А что? Хочешь подписать контракт?

– Этот человек желает с ним поговорить.

– Брат в задней комнате. Переодевается. Он спешит. Почему ты в платке? На дворе лето, не зима.

Зевтл, поколебавшись, скинула платок.

– Ему придется взять извозчика. Какие-то покупщики его дожидаются, – сказала госпожа Мильц.

– Чем ваш брат торгует? Коровами? – спросил Яша, поражаясь собственным словам.

Женщина искоса поглядела на него.

– Почему как раз коровами? Там, где он живет, коров хватает.

– Он торгует бриллиантами, – вставила Зевтл.

– В бриллиантах мы понимаем тоже, – сказал Яша. – Посмотрите сюда.

И он показал на пальце левой руки перстень с большим бриллиантом. Женщина удивленно и с досадой взглянула. Рот ее сложился в горестную гримасу.

– Мой брат – занятой человек. У него нет времени на пустые разговоры.

– Я собираюсь говорить только про восемнадцать и тринадцать, [14]14
  Яша имеет в виду важнейшую молитву «Восемнадцать Славословий» и тринадцать символов веры.


[Закрыть]– заявил Яша, удивляясь собственной наглости.

Дверь отворилась, и вошел высокий мощного сложения субъект, с волосами того же самого цвета, что и у женщины, толстым носом, толстыми губами, круглым с ямочкой подбородком и выпученными желтыми глазами. На нем были только брюки, накрахмаленная рубашка, но без воротничка и незастегнутые лакированные туфли. Из ворота рубашки глядела широкая грудь, густо заросшая рыжим волосом. Яша понял, что имеет дело с мужланом. Человек хитро ухмылялся. Он, как видно, подслушивал и знал, о чем был разговор. От него исходило лукавое добродушие и уверенность сильного, которому все нипочем. Рыжая дамочка сказала:

– Герман, это – фокусник, знакомый Зевтл.

– Фокусник так фокусник! – сказал Герман дружелюбно, и глаза его блеснули. – Шолом вам алейхем!

Он пожал Яше руку. Это было не рукопожатие, а скорей хвастовство силой. Яша ответил тем же, словно состязаясь с ним. Зевтл села на краешек железной кровати, которая тут стояла и на которой она ночью спала. Герман отпустил Яшину руку.

– Откуда будете? – спросил Яша.

Выпученные глаза Германа засмеялись.

– Откуда хотите! Отовсюду! Из Варшавы так из Варшавы, из Лодзи так из Лодзи! В Берлине меня тоже знают, и в Лондоне я не чужой…

– А где сейчас проживаем?

– На всем свете. Ибо сказано: «Небо – престол мой, а земля – подножие ног моих».

– Вы и Писание знаете?

– А вы нет?

– Изучал-изучал.

– В ешиве?

– Нет, с меламедом и немножко в бейсамедрише.

– Я тоже, как вы меня сейчас видите, был когда-то ешиботником, – сказал Герман миролюбиво и доверительно. – Но это было давно… Очень давно… Я люблю поесть, а в ешиве зубы можно положить на полку. Я понял, что это не для меня, и поехал в Берлин, чтобы стать доктором. Но плюсквамперфект не шел мне в голову. Мне больше нравились немецкие девки. Так что я уехал в Антверпен шлифовать бриллианты и шлифовал, пока не понял, что деньги делают не шлифовщики, а торговцы. Я люблю карты и следую истине: «Еда не беда». Поэтому пришлось добираться до Аргентины. В последнее время туда едет много евреев. Они таскают лотки и делают Америку. Мы называем их «квентники», по-немецки это «хаузирер [15]15
  Хаузирер – лотошник, торговец вразнос ( нем.).


[Закрыть]», а в Нью-Йорке – «педлеры». Один черт! Посредница, или как она тут называется, имеет сына в Буэнос-Айресе, и он послал ей привет. У нее я увидел вашу Зевтл. Она вам кто? Сестра?

– Не сестра.

– По мне, пусть даже будет вашей тетей…

4

– Герман, тебе пора, – вмешалась рыжая женщина, – тебя ждут покупщики.

– Подождут. Я их дольше ждал. Там, где я живу, не торопятся. Испанец на все отвечает «маньяна» – завтра. Он ленивый и поэтому хочет, чтобы всё ему принесли домой. У нас имеются степи, которые называются «пампа», там пасут коров. Если гаучо – это ихний пастух – хочет кушать, так он очень ленивый, чтобы убить быка. Он берет топор, отрубает себе бифштекс от живого быка «эбэр маон хахай», [16]16
  Часть от живого ( древнеевр.) – имеется в виду один из строжайших запретов иудаизма: не расчленять живое существо.


[Закрыть]жарит его вместе с кожей, потому что ему лень ее содрать. Он говорит, что так вкуснее. Наши евреи не ленивые, поэтому они делают песо – так там называются деньги. И всё бы лучше некуда, но туда приезжает слишком много мужчин и слишком мало женского пола. А поскольку, как сказано в Гемаре, женщина для мужчины – половина его самого, так девушки там на вес золота. Я не имею в виду плохое. Они просто выходят замуж. Но если семья не удалась – дело швах, потому что развод во внимание не берут. Если ты женился на змее, ты должен с ней жить, потому что так хочет религия. Что же делает мужчина? Берет ноги в руки и бежит. Т а к там все делается. Чем вашей сестре стирать в прислугах чьи-то подштанники, лучше у нас иметь все что душе угодно.

– Она мне не сестра.

– А если даже сестра, кого это интересует? В Буэнос-Айресе мы не спрашиваем метрику. Званье и прозванье – говорят у нас – нужно для камня на кладбище. К нам когда приезжают – рождаются заново. Какие же вы штучки делаете?

– Разные.

– А насчет картишек?

– Случается.

– На корабле совершенно нечем заняться. Если бы не карты, можно с ума сойти. И так жарко, что когда переплывают… как это называется… экватер… просто задыхаешься. Солнце стоит прямо над головой. Ночью еще жарче. Выходишь на палубу, а там такая духота, как будто тебя в чугунке поставили в печку. Что же делают люди? Садятся за карты. По дороге сюда был один, который передергивал. Я на него смотрю и говорю: «Дорогой мой, что у вас в рукаве? Пятый туз?» Он думал драться, но я не из пугливых. У нас каждый и всякий может иметь револьвер. Если кто-то слишком себе позволяет, из него делают решето. А поскольку я считаюсь как тамошний, я тоже имею шпайер. Хотите посмотреть, как выглядит револьвер в Аргентине?

– Почему нет? У меня тоже есть револьвер.

– Вам он зачем? Для фокусов?

– Разное бывает.

– Короче говоря, этот человек понял, что имеет дело не с ребенком. Он хотел пометить карты, но я его поймал. Зевтл сказала, вы знаете фокусы с картами. Какие?

– Не шулерские.

– Но какие?

– Давайте колоду, покажу.

– Герман, тебе пора идти, – нетерпеливо вмешалась госпожа Мильц.

– Только не погоняй! Дела не убегут, а если убегут, так я их имел тебе известно где. Знаете что? Пойдемте в ту комнату, съедим что-нибудь.

– Я не голодный, – соврал Яша.

– Необязательно быть голодным. Аппетит, как говорится, приходит во время еды. Здесь, в Польше, не имеют понятия, что значит поесть. Только и делают, что вливают в себя лапшу с куриным бульоном и опять лапшу с бульоном. А что такое эта лапша? Вода. Надувается живот, и больше ничего. Испанец в себя запихивает трехфунтовый бифштекс, и от этого у него прибавляется мозг в костях. Вы заходите к испанцу – он среди бела дня лежит и спит как убитый. Жарко как в аду, а вокруг летают такие мухи, которые высасывают из вас кровь, как пиявки. Летом вся жизнь начинается ночью. Там, если у кого-то есть деньги или на ужин, или на шлюху, идут к шлюхе. Но с голоду не умирает никто… Как вы относитесь к рюмочке?

– Временами.

– Тогда прошу. Выпьемте рюмочку водки. Рейцинька, принеси нам что-нибудь, – обратился Герман к рыжей женщине. – Испанцы обожают фокусников. За хороший фокус они душу отдадут, – снова повернулся он к Яше.

В средней комнате стоял стол, накрытый клеенкой, диван и платяной шкаф. Керосиновая лампа, свисавшая с потолка, была полуприкручена, и Герман выкрутил фитиль побольше. Еще тут были чемоданы, залепленные пестрыми наклейками, и разные коробки. На стуле висела визитка, сюртук и лежал жесткий воротничок, а также палка с серебряным набалдашником. Повеяло дальними дорогами и заграничными странами. На стене висели две фотографии – еврей с белой бородой и еврейка в глухом парике.

– Садитесь, – сказал Герман. – Моя сестра сейчас что-нибудь принесет, чтобы стало веселей на душе. Она может позволить себе квартиру получше, но тут ей привычно, и она не желает переезжать. У нас дома не такие большие и все делается во дворе. Называется «патио». Испанец терпеть не может подниматься по лестнице. Он сидит себе на воздухе с семьей и пьет чай, который называется «матэ». Каждый втягивает по глотку через одну и ту же соломинку, и так оно попадает каждому в рот. Пока привыкнешь, кажется, что пьешь тухлую воду с лакричным молоком, но приучиться можно ко всему. В Северной Америке жуют табак. Одну вещь вы должны знать. – мир везде одинаковый. В Буэнос-Айресе людей не едят. Поглядите на меня: разве меня кто-нибудь съел?

– А кого съели вы?

– Что? Отлично сказано! Вы, я вижу, не дурак. А если кто-то не дурак – он живет не кое-как. Вы из Песков?

– Нет, из Люблина.

– Зевтл сказала – из Песков.

– От вора и слышу.

Герман расхохотался:

– Ого! Нет, вы не дурак! Не все песковские – воры, и не все из Хелма – дураки. Так только говорят. Но скажите мне, кто не ворует? Моя мама, пусть она покоится с миром, всегда говорила: «Честно – невместно». Можно делать что угодно, но с умом. Я – как вы меня видите – уже попробовал всё. Зевтл сказала, что вы можете открыть любой замок.

– Это правда.

– У меня бы не хватило терпения. Зачем тратить время на замки, когда можно высадить дверь? На чем висит дверь? На петлях. Но это уже дело прошлое. Теперь я, как говорится, остепенился. У меня жена и дети. Зевтл рассказала мне, что и как. Про мужа, который сбежал, и все такое. Если она получит развод, у нас она будет иметь самого богатого мужа.

– А кто ей даст развод, вы?

– Что такое развод? Клочок бумаги. Всё, мой дорогой, только бумажка, даже деньги. Я имею в виду большие деньги, не маленькие. Те, у кого перо, пишут. Моисей был мужчиной, поэтому он написал, что мужчина может иметь десять жен, а если женщина поглядит на другого – ее надо побить камнями. Если бы держала перо женщина, она написала бы наоборот. Вы меня поняли? На Ставках живет переписчик – официальное лицо, так если дать ему десять рублей, он напишет отличную бумажку с подписью и свидетелями. Но я никого не принуждаю. Я готов был одолжить ей денег на дорогу и на все остальное.

Яша нахмурился:

– Пане Герман, я не совсем идиот. Оставьте Зевтл в покое. Это товар не для вас.

– Что? Можете ее взять себе прямо сейчас. Она мне уже обошлась в пару целковых, но пусть это будет мицва.