Текст книги "Тристан, или О любви"

Автор книги: Иржи Марек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Какая глупость завидовать Данешу! Ян немного жалел его. Ведь ему приходится покупать расположение такого неинтересного человека, как Котлаба. Знай Гелена, насколько тот влиятелен, как бы она переживала, что и его не затащила в гости.

Он тихонько рассмеялся, приятно было слушать вечерний шум города, доносящийся из-за черепичных крыш.

За этой фреской – века. Неужели и тогда люди были так же падки на почести и славу, как сейчас? Вероятно, да, но до чего же мало при этом осталось и от них самих, и от созданного ими мира. Неясный кусочек фрески… Сказать бы об этом Гелене. Только она не поймет…

На начинающем темнеть небе робко засветилась первая звезда. Затерявшись в отраженных низкими облаками отблесках огней расстилавшегося под ними города, она была совсем незаметной.

* * *

Пришла пора пражского лета. Улицы быстро прогрелись солнцем, поливальные машины оставляли за собой пыльные смерчи и аромат свежевымытой мостовой. Но бензиновый чад снова перебил все запахи, как сновидение испарились водяные струи, и город вновь покрылся слоем вечной пыли.

До обеда на галерее старого дома было жарко, впрочем, бородатый реставратор появлялся только к вечеру. Он убеждал пани Томанову, что работа в ее отсутствие не клеится. Она же при этом холодно улыбалась, повторяя, что прекрасно знает, как лицемерны мужчины, но в душе находила это приятным и на работе посматривала на часы чаще обычного, прикидывая, когда же можно уйти домой.

В одно прекрасное воскресенье муж наконец-то объявил, что машина в полном порядке и можно отправляться за город, новость была сама по себе приятная, однако Гелена и тут не упустила возможности подкольнуть выехать-то они выедут, но удастся ли вернуться без приключений?!

Когда машина затарахтела у дома, из окна выглянул пан Хиле и пожелал счастливого пути и хорошего отдыха на лоне природы. Пани ответила, что благодарит за пожелание, но имеет по этой части богатый опыт, ведь прекрасные минуты отдыха им нередко случается заполнять толканием машины. Разумеется, это была гипербола, и Ян Томан улыбнулся. Он был совершенно спокоен – машина в порядке, все системы функционируют нормально, но, само собой, никогда нельзя быть абсолютно уверенным, вручая свою судьбу технике.

– В древности, – сказал он Хиле, – люди ездили в каретах, и их подстерегала лишь одна опасность – сломать колесо. А в машине тысяча деталей, и каждая может подвести. Надежность современной техники практически равняется нулю.

– В жизни то же самое, – мудро изрек пан Хиле и попросил маленькую Геленку собрать ему на лугу красивый букетик.

Пани Гронкова вышла на улицу и завистливо вздохнула:

– Бывало, и мы с мужем выезжали в экипаже до Ростока, особенно когда цвела черешня, вся долина тогда была! в цвету, а в ресторане «У слона» можно было прекрасна провести время. Как давно это было! Где уж теперь вдове разгуляться. А пани Томанова – молодец, не упускает своего.

При этом она улыбнулась так, что» пани Томановой пришлось изобразить страшную занятость и торопливо распрощаться. Машина взяла старт, выпустив клубы голубоватого дыма. Пани Гронкова сплюнула и проговорила в сторону окна, из которого выглядывал Хиле:

– Она-то ни дня не упустит, мы тут не слепые! Небось и поехала только потому, что тот бородатый по воскресеньям не работает!

Но Хиле уже закрывал окно: целиком посвятив себя изучению древних памятников, он сторонился людских пересудов.

Так что пани вынуждена была проследовать в прохладную тень арки. «Греховодничали во все времена, – думала она, – и прежде, и теперь, но прежде это было намного приятнее. Можно было и самой поучаствовать».

Воскресное утро играло всеми красками, супруги решили не отъезжать далеко, сразу за городской чертой у старой дороги есть пруд, сейчас-то он наверняка кишит народом, вот и хорошо, Геленка найдет себе какую-нибудь подружку, они будут визжать, шлепая по холодной воде, а матери можно не волноваться. Гелена обильно смазала тело кремом и осторожно засунула за дужки очков сорванный с соседнего куста листочек, не дай бог, еще нос обгорит. А потом с мученическим выражением лица подставила себя солнцу, ведь вернуться надо загорелой, но при этом следить, чтоб солнце не углубило морщинки, которых так опасаются женщины. В тайниках души она лелеяла надежду, что завтра бородатый реставратор скажет, как прекрасно она выглядит. Томану пришлось присматривать за дочкой да еще то и дело перегонять машину, чтобы она оставалась в тени. Ему вдруг пришло в голову, что он давно уже не был на той узкой улочке, где на подоконнике старинного дома греется кошка и где, если повезет, в полумраке комнаты можно увидеть прекрасное лицо незнакомки. Он думал о ней, лежа на солнце, и улыбался. Вообще, славно было бы с ней заговорить. Но надо быть начеку, это ведь своего рода игра с огнем. Если б коллега Шимачек, эта несчастная жертва любви, до сих пор просто восхищался своей свояченицей, он, вполне вероятно, страдал бы от неудовлетворенных желаний, но теперь в сто раз хуже – бедняге достается и от законной супруги, и от любовницы. К несчастью, грань между ухаживанием и любовью уже лезвия меча, и переступить ее удивительно легко, потому что все толкает вас к этому, вот только платить потом приходится довольно дорого.

До чего же приятно пофилософствовать, думал Ян, но гораздо полезнее сдерживать свои любовные порывы. Иначе потом придется переступить ту узкую грань. И все же я так и сделаю, решил он, может быть, даже завтра.

Он повернулся к жене и тихо спросил:

– Пойдешь в воду?

Но увидел, что та уснула, черты ее подвижнически подставленного солнцу лица разгладились, и ему показалось, что она чему-то сладко улыбается. Вот было бы здорово приподнять завесу сна, заглянуть в него и увидеть то, что снится сейчас Гелене. Наверняка ей грежусь не я, тогда бы она улыбалась совсем по-другому.

Ян пошел купаться, ему вдруг захотелось, чтобы холодная вода смыла все эти мысли. Поймав мяч, которым Геленка играла с детьми, он подбросил его высоко-высоко, и дети следили за ним зачарованно и восхищенно, а потом с визгом разбежались, потому что мяч падал вниз, поймать его никто не решался, и все боялись, что он упадет рядом и забрызгает их.

Когда он вернулся, Гелена лежала с открытыми глазами и наблюдала за маленькой тучкой, закрывшей солнце. Она тут же начала волноваться, где дочка и не надеть ли ей пляжный халатик, а то становится прохладно.

Он успокоил жену: солнце вот-вот выглянет, а Геленка играет с ребятами где-то у камышей.

И в ответ услышал:

– Пошел купаться, а ребенка оставил без присмотра? В этом весь ты… Он рассмеялся:

– А заботливая мать преспокойненько спала и видела прекрасные сны. Ты даже улыбалась. Она нахмурилась:

– Если хочешь знать, мне снилось, что у нас снова был твой шеф. После того случая он к нам больше не приходил. Это плохо. Есть полезные знакомства, которыми вовсе не стоит пренебрегать. Удивляюсь, почему ты его до сих пор не пригласил, ведь вы каждый день видитесь.

– Лично я стараюсь встречаться с ним как можно реже, – спокойно сказал Ян. – Это самый лучший способ сохранить с начальством хорошие отношения.

– Не нравятся мне твои остроты. Человек должен к чему-то стремиться!

– Вообще-то, – сказал он, – как раз сейчас выглянуло солнце, и я стремлюсь принять горизонтальное положение, чтобы позагорать. Думать о нашем достойном уважения учреждении я начну только завтра, ровно в восемь тридцать утра.

Она вздохнула, выражая этим и безысходность, и огорчение его бестолковостью и еще немного жалея себя: господи, ну и нашла муженька! Ведь будь на его месте другой!..

Они возвращались под вечер, дорога домой была приятной, мотор работал как часы, и Томану удалось перегнать нескольких более мощных собратьев, что для каждого автомобилиста всегда является источником глубокой радости.

Когда уже у дома они выходили из машины, Гелена заметила:

– Что-то сегодня наш рыдван меня совсем не раздражал. Невероятно! Это была наивысшая похвала.

* * *

Лето перевалило за половину, а вместе с ним близилась к концу и работа бородатого реставратора.

Трудился он изо всех сил. Иногда сидел в комнате пани Гелены, касался ее руки, подающей кофе, и в глазах его блестели искорки. От всего этого она словно обезумела и часто ловила себя на мысли, что пора бы ему пересечь ту узенькую межу, разделяющую желание и любовь, дать ей возможность в конце концов оскорбиться, возмутиться или хотя бы выставить щит упреков.

А может, я сама виновата, держусь слишком строго, даже взглядом не поощряю. Или, может, его страсть намного меньше, чем мне кажется, и вся эта игра вовсе не для того, чтобы меня соблазнить, а просто доказать, будто я сама соблазнила его.

И, будучи дамой, в сущности, строгих правил как по отношению к себе, так и к окружающим, она мучительно переживала, хотя и находила ситуацию довольно забавной.

Однажды он торжественно произнес:

– Пойдемте, хочу вам первой показать кое-что. Правда, пока я закончил только небольшой участок, но главного уже добился.

Он открыл дверь на галерею и подвел ее к фреске:

– Что вам отсюда видно?

По правде сказать, она разглядела не настолько много, чтобы громко восхититься, ну, может, какое-то переплетение линий, намек на несколько цветовых пятен.

– А что я должна увидеть? – бесхитростно поинтересовалась она.

– Две обнявшиеся фигуры, мужчину и женщину. Вон там рука мужчины, как видите, она покоится на плече дамы, голова которой покрыта вуалью. Самого его пока не видно,

Она недоверчиво улыбнулась, отступила на шаг и попыталась разглядеть то, о чем он говорил. Вообще-то немного похоже, но если они так обнимались, то стоит искренне пожалеть наших давних предков. Возложение руки на плечо должно означать любовь?

– А что он делает другой рукой? – невинно спросила она.

– Принимает у дамы бокал. Я бы сказал, что скорее всего это свадебная сцена.

– И это все? Работа уже закончена?

– Конечно, нет, она у меня подготовлена пока только начерно. Еще придется повозиться, но первый этап благополучно завершен.

Признаться, что меня это совсем не трогает? Скорее разочаровывает?

Но тут снизу раздался голос старого пана Хиле:

– Маэстро, это просто чудо! Как же вам удалось, ведь сразу стало видно так много. Еще совсем недавно с этого самого места я тщательно рассматривал фреску и не был уверен, возможна ли реставрация вообще. И вот вам пожалуйста, сегодня я вижу, что вы на пути к успеху! Разрешите поблагодарить вас и поздравить.

Старик был растроган, а Гелена покраснела и быстро произнесла:

– Да, это замечательно. Наверное, снизу видно лучше, чем вблизи. Пойду посмотрю оттуда.

Когда они проходили через переднюю, Гелена остановилась у зеркала:

– Вы говорите, что возложение руки на плечо дамы означало объятие?

– Разумеется, – охотно согласился он и положил руку на ее плечо.

Гелена испуганно отшатнулась:

– Вы в этом совершенно уверены?

– Да, фигуры стремятся навстречу: они не прижимаются друг к другу, а сближаются изгибом бедер. Просто наши предки были более целомудренны. Достаточно было намека.

По-видимому, он был расположен продолжать, но снизу раздался восхищенный голос Хиле, беседующего с ее мужем. Взглянув на часы, Гелена сказала:

– Муж вернулся.

И первой вышла из квартиры.

Ян Томан стоял на дворе и глядел вверх. Заметив подошедшую парочку, он поздоровался с реставратором.

– Снизу и правда лучше видно, – сказала Гелена. – Там, наверху, все кажется просто неясными штрихами.

– Вот откроем всю фреску, будет прекрасно видно, – сказал реставратор. – Но придется подождать.

– Вы прервете работу, несмотря на то что уже столько сделали? испугался пан Хиле.

– Полностью открытая фреска может погибнуть, лучше всего ей было под штукатуркой. Когда мы ее открыли, она оказалась как бы немного обнаженной, простите мне это выражение, В этом состоянии она должна подождать до следующего этапа. Сюда придет комиссия и решит, что делать дальше. Пока нужно было провести работы по ее сохранению.

– Она и так достойна внимания, – изрек пан Хиле.

– Главное, мы доказали, что ваше предположение было верным. Дом украшали сграффито, а в центре, видимо над каменным балконом, который при перестройке уничтожили и заменили обыкновенной галереей, была картина.

– Да-да, вы уже говорили об этом. – Пан Хиле радостно закивал.

– И вот наконец мы видим, что изображено на картине. Вне всякого сомнения, эти две фигуры – живопись светская, вероятно, какой-то свадебный обряд, вот отчего в руках женщины чаша.

– А почему мужчина держит ее за плечо? – спросил Ян.

– Разве ты не видишь, что он ее обнимает? – нетерпеливо вставила жена.

– Правильное наблюдение, – с готовностью отозвался реставратор. – Это жених и невеста, и здесь изображен скорее всего их торжественный тост. С моей точки зрения, это типичная живопись эпохи Ренессанса. То, что называлось техникой кьяроскуро {Очевидно, автор имеет в виду сфумато: в живописи смягчение очертания предметов с помощью живописного воссоздания окружающей их свето-воздушной среды.}. Свет и тень… Возможно, реставраторы захотят произвести расчистку и на фасаде со стороны улицы.

– Вы думаете, и там можно что-то найти? – изумился пан Хиле.

– Разумеется, полной уверенности у меня нет. Переделки внешнего фасада были, видимо, более основательные, вряд ли там что-нибудь сохранилось. Представляете, сколько новых окон пробили в стене во время последней перестройки. Похоже, на этом самом месте некогда был сад и задняя стена дома выходила на него. Вот почему хозяин велел запечатлеть здесь себя и свою молодую жену во время свадебного пира, так, чтобы за столом в тишине и уединении можно было любоваться собственным изображением.

– Какой галантный муж! – произнесла Гелена. – А что, если и этот дом был свадебным подарком? Сейчас таких супругов не сыщешь.

– Мне кажется, – улыбнулся бородатый реставратор, – рыцари не перевелись и в наше время, они просто обнищали.

Хиле провозгласил:

– Смею ли я, уважаемые, пригласить вас на стаканчик вина? Я заранее припас его для этого торжества, но, как видите, вину пришлось довольно долго ждать, хотя, быть может, оно стало только лучше. Прошу вас.

Когда наконец все позволили себя уговорить, он повел их в свою темную квартиру на первом этаже. В этот момент появилась пани Гронкова, но Хиле скрылся в своей квартире раньше. Ему просто не хотелось портить такую священную минуту.

Гелена только пригубила, дома полно работы, да и дочка вот-вот должна прийти, мужчины же остались: вино было отменное, и у пана Хиле была припасена не одна бутылка. Они пили из старинных бокалов рубинового стекла, но прежде чем хозяин налил в них вино, реставратор поднял свой бокал против света и произнес со знанием дела:

– Настоящее рубиновое стекло! Пожалуй, бокалы ненамного моложе фрески.

Хиле скромно, но с удовольствием, как умеют одни только коллекционеры, улыбнулся.

Вино сквозь рубиновое стекло казалось черным. И реставратор смаковал напиток.

– А почему вы решили, маэстро, что на фреске изображена свадебная сцена? – вдруг тихо спросил пан Хиле.

– Что же еще? На религиозный мотив это не похоже, ясно как божий день. Хиле долго молчал.

– Знаете, дружище, – наконец сказал он, – я довольно серьезно занимался историей нашего дома. Узнал, кто были его хозяева, установил, что дом когда-то назывался «У чаши».

– Вот видите, – оживился реставратор. – Великолепное название! Может, здесь был трактир. Только скорее всего тут подавали не в благородных рубиновых бокалах, а в простых оловянных кружках.

– Да, возможно… Но этот дом называли еще и по-другому – «У рыцаря».

– И это возможно. Хозяином наверняка был дворянин.

– Да, Шимон, рыцарь из Нойталя. Эти два названия, еще недавно совершенно непонятные, приобретают теперь определенный смысл. Ведь в центре фрески изображена чаша! Вы говорите, свадебная сцена… Лично я не уверен. Если бы это было так, непонятно, зачем художнику понадобилось изображать момент произнесения тоста. Свадьба и свадебный обряд имели другие символы. Ну, например, обмен кольцами…

Наступила тиiина. Реставратор с удивлением уставился на старого пана.

– А вы не рассердитесь, маэстро, если до очередного появления комиссии я попробую разработать свою собственную версию? Не думаю, что эта пара молодожены. Будь фреска веком старше, я мог бы предположить, что над фигурами есть надпись, поясняющая, кто изображен на картине. Так делали в средние века. Но фреска, как вы говорите, более поздняя, и потому никакой надписи мы там не найдем.

– И никогда не узнаем, кого изображают эти две фигуры, – добавил Ян Томан.

– Мне кажется, я знаю, – тихо сказал старый пан, поворачивая в иссохших пальцах бокал, отбрасывающий кровавые блики. – Этот человек, которому женщина подает чашу, без сомнения, рыцарь Тристан, наследник короны Лоонуа, который никем не узнанный жил в Тинтажеле, замке своего дяди, корнуэльского короля Марка. И он поехал в далекую Ирландию, чтобы заполучить для короля златовласую невесту Изольду. То, что изображено на фреске, случилось, когда его корабль возвращался к корнуэльским берегам: Тристана томила жажда, и Изольда велела принести вино. Служанка Бранжьена по ошибке налила в кувшин вместо вина любовное зелье, которое мать Изольды приготовила для будущего мужа Изольды, старого короля Марка. Тристан вместе с Изольдой выпил этот бокал, не подозревая, что пьет волшебный напиток любви, обрекая себя на вечные муки. Все, что приключилось потом, – следствие этой ошибки. А произошло многое, и легенда эта, как описывают ее нам бесчисленные поэты древности, – печальна и жестока.

– Значит, любовь как грех, – восхищенно произнес реставратор.

– Скорее, любовь как ошибка, – шепнул Ян Томан.

– Любовь как судьба, – с улыбкой проговорил старый Хиле.

А потом они молча пили.

II

Всякое учреждение напоминает пчелиный улей. И дело вовсе не в поэтическом образе трудолюбивого усердия, а скорее в беспрестанном жужжании, в постоянном волнении: чем меньше сотрудники заняты делом, тем восторженнее они обмениваются новостями. Они убеждены, что их касается абсолютно все: и производственный процесс, и истории сугубо личного свойства.

Например, оформление документов сопровождается повышенным интересом к тому факту, что на телефонистке новое платье с оборочкой. Настоящим событием является сообщение о том, что заведующий соседнего отдела вчера отмечал защиту диссертации сына, поэтому утром явился несколько не в себе и торчит в туалете с мокрым платком на лбу. Если приплюсовать к этому всю информацию касательно приобретения без очереди дефицитных товаров, которую секретарша Лидушка без устали передает референткам других отделов, то жужжание окажется даже сильнее, чем в пчелином улье.

Но самое интересное – это новости относительно собственного учреждения. Вчера перед обедом курьер доставил пакет из секретариата министерства для директора Данеша. Утром Лидушка сообщила об этом по телефону приятельнице из бухгалтерии. Эта новость, как огонь по бикфордову шнуру, распространяется по институту и смакуется во всех отделах – такое случается не часто. Тут же возникают догадки, которыми необходимо поделиться с коллегами и, естественно, передать дальше, тем, у кого по этой части больше опыта. Затем необходимо обсудить, какие последствия грядут для самих сотрудников. В отделы, что не в ладах с выполнением плана исследований, вселяется панический ужас, сменяющийся лихорадочной творческой активностью. А вдруг директору потребуется информация от соответствующих референтов? В противном случае зачем бы его приглашали на коллегию?

Секретарши на всякий случай получают кучу новых заданий и обсуждают неприятности, свалившиеся на их головы: научные сотрудники ни черта не делают, а мы должны отдуваться. Некоторые страстно уверяют, что чихать они хотели, все равно не успеть, другие смиренно садятся за машинки, но тут выясняется, что печатать нечего, а сообщение, которое только что велел перепечатать начальник отдела, уже отослано месяц назад. И улей жужжит, телефоны верещат, поток доверительных сообщений – слушай, это только для тебя, нигде об этом ни слова – ширится как лавина, домыслы стекают по лестницам и через потолок просачиваются на разные этажи, сотрудники беспрестанно обмениваются визитами, порывы ветра сотрясают мирные ветви учрежденческого древа, которое, как известно, всегда растет в небо.

Служащие вообще-то народ тихий, но поднять шум тоже умеют.

Двоеженец Шимачек с наслаждением поправляет галстук:

– Помяни мое слово, Томан, что-то происходит!

Яну Томану по обыкновению на все наплевать, он глядит куда-то перед собой, это прирожденный мечтатель, которого ничто не может вывести из равновесия, поскольку, в сущности, ничего не интересует. Он размышляет о том, что объяснял вчера ему и тому реставратору пан Хиле. Да, бывший фининспектор – настоящий ученый. До такого вряд ли додумался бы весь их институт, даже заключив бригадный подряд.

В полдень поступает сообщение из министерства, что приглашение Данеша на коллегию отнюдь не случайно, его будут приглашать и впредь, скорее всего Данеш станет там частым гостем, и в эту минуту начальники отделов облегченно вздыхают, ибо никакие сводки не потребуются. Их работа и дальше может протекать в том размеренном темпе, который с незапамятных времен регулирует их производственные усилия, где предпочтение отдается работе медленной, зато основательной. Секретарши в зависимости от характера или ухмыляются, или бранятся, или закидывают ногу на ногу и принимаются делать маникюр, или варят себе и начальнику кофе, или вытаскивают из машинки с трудом отпечатанную сводку объемом в полстраницы, касающуюся раздела 1 пункт а), а именно объективных причин, влияющих на снижение, вопреки ожидаемому, объема выполнения плана. Сколько раз они перепечатывают его! Некоторые просто бросают бумагу в корзинку, но есть и мечтательные натуры, которые делают из нее кораблик, а потом от скуки снимают трубку и звонят в отдел исследований этажом выше:

– Даша, это просто какой-то сумасшедший дом!

Повиснет ли над взволнованным пчелиным ульем радуга покоя и умиротворения?

Ни в коем случае. Незадолго до того как все разбредаются домой, приходит новое сообщение, весьма авторитетное, согласно которому как раз сейчас на заседании профкома заслушивается сообщение о назначении Данеша постоянным членом коллегии министерства, что, естественно, означает его дальнейшее повышение. В эту минуту шум и жужжание будто раздваиваются: одни утверждают, что это свидетельство его безудержного карьеризма, только за этим он и пришел в институт, он ведь вообще никакой не специалист в области культуры, его сюда просто посадили, а теперь он карабкается все выше и выше, а институту, мол, от этого никакого проку. Другие рассуждают, что это выгодно для всех, потому что общеизвестно, как мало внимания уделяет министерство их институту. Если Данеша назначат с повышением, он получит возможность защищать свой институт от неожиданных нападок. Аргумент сменяется аргументом, в яростной дискуссии никто не обращает внимания на то, что за окном сияет прекрасное лето, происходящее внутри улья всегда намного важнее. Те, кто со следующей недели уходит в отпуск, увезут эти проблемы к воде, может быть на озеро или к морю, а поскольку служащих полно везде, то и там будет продолжаться жужжание вокруг тех же вопросов, только обсуждаться они будут с прищуренными на солнце глазами. Ибо знайте – пчела остается пчелой, на какой бы цветок она ни села, а служащий остается служащим, расположился ли он на прохладной траве у пруда или на горячем золотистом морском песке.

А на следующий день свалится новое известие, которое необычайно встревожит наш улей. На вчерашнем заседании председатель профкома Котлаба проговорился, что в институте работает одноклассник Данеша, это информация к размышлению, но и ее вполне достаточно, чтобы по институту с утра зашумели водопады голосов. Спокойно только в отделе, где работает Томан, у него самого в выдвинутом ящике стола лежит книжка, взятая вчера вечером у Хиле, древнечешский текст легенды о Тристане и Изольде XV века. Нельзя назвать его легким чтивом, но оно настолько подтверждает теорию Хиле, что Томан читает из чувства уважения к доброжелательному соседу. В настоящий момент он странствует где-то между Ирландией и Корнуэльсом, в то время как его имя повторяют на всех этажах.

Наконец в комнату врывается Шимачек, Томан отработанным движением резко закрывает ящик, но потом открывает снова и поднимает недружелюбный взгляд на нарушителя покоя.

– Только о тебе и говорят, – сообщает жертва любви.

– А что случилось? Что я опять натворил?

– Не надо волноваться, все в полном порядке. А ведь даже я не знал, что ты и Данеш… Само собой, это здорово, только теперь до меня дошло, почему именно нам двоим никто не мешает работать. Ты дитя фортуны, у тебя всего одна жена, к тому же вполне разумная, да в придачу директор одноклассник, чего еще желать в жизни!

Ян Томан мгновенно переносится из пятнадцатого века в настоящее время и с ужасом глядит на коллегу.

– Ты хоть раз заметил, чтобы мне протежировали за то, что когда-то в школе Данеш списывал у меня задания?

– Нет, но это тем более удивительно. Такие возможности, а ты их не используешь. Впрочем, теперь…

– Теперь все останется по-старому, не знаю, куда там уходит Данеш, да мне все равно, я хочу одного – спокойно дочитать эти нескладные стихи, половину из которых я попросту не понимаю, и смею тебя уверить, сейчас меня больше занимает белокурая принцесса Изольда, нежели Данеш с его карьерой.

– Берегись женщин даже в книжках, – провозглашает Шимачек, умудренный своим печальным опытом. – Мне никто не звонил?

Томан качает головой, и Шимачек с облегчением усаживается. Потом вынимает из стола полдник.

– Хочешь? Не мешает выслужиться перед одноклассником директора.

– Я начал толстеть, ем одни только яблоки. Так что плакала твоя карьера.

Они хохочут, но в смехе Шимачека вдруг пробиваются нотки какой-то тайной угодливости. А Томан вновь погружается в старинную легенду: именно сейчас две ласточки несут королю Марку в Корнуэльс золотой волос Изольды. И Ян думает: действительно, можно потерять голову из-за одного золотого волоска, можно даже поверить, что на нем держится человеческое счастье. Как прекрасно!

Но тот, кого осеняет подобная мысль, уже не просто мечтатель, он скорее безумец, навсегда потерянный для обыденной жизни. Ян Томан, будь бдителен!

В этот миг появляются две секретарши, ласточки-щебетуньи, они специально приносят какую-то сводку, и все только для того, чтобы рассмотреть Яна Томана вблизи.

– А он ничего, – говорит одна из них уже в коридоре.

– Глаза красивые. Но взгляд какой-то туповатый.

Так рождается общее мнение, что Томан не бог весть что.

Людская похвала, как пчелка: ей все равно на что опуститься – на розу или на крапиву.

* * *

После работы умиротворенный Томан углубился в старые малостранские улочки, и ноги сами по себе принесли его туда, где за решетчатым окном старинного дома часто греется кошка. Древнечешская система стихосложения, в которой он был не слишком силен, настроила его на странный лад: он не знал восхищаться ему или предаваться раздумьям, история любви Тристана была довольно непроста, и он с трудом продирался по тексту, малопонятному теперешнему читателю, как заметил даже Хи-ле, который жаловался, что древнечешская интерпретация хотя и весьма подробна, однако действует далеко не так, как легенда.

Но когда, подумайте, рассказ о любви был так же прекрасен, как сама любовь? Когда хороши прелюдии и когда от них нет никакого проку?

О вы, охотники до любовных преданий, юные девы, которые чтением амурных повестей компенсируют пресность бытия, все вы, кто с удовольствием вживается в образ героя и пускается с ним даже в самые опасные приключения, поймите же наконец, что эти истории в действительности – сплошной обман!

Единственная реальность – сама жизнь, такая, какой дает ее нам судьба, то медленно тянется она вереницей унылых дней, то летит в опьянении любовным зельем. Герои историй придуманы, но мы-то с вами настоящие. Блестящие подвиги, которые с легкостью удавались рыцарям в старину, не для нас, но зато мы из плоти и крови, и в этом тоже своя прелесть. О нас не слагают легенд, но, читая их, мы наслаждаемся трепетом страха и сладким восторгом победы. Мы понимаем, что если герою предначертано победить дракона (как случилось с рыцарем Тристаном на острове Ирландия), то нам дана возможность переживать за него в тепле комнаты, не осквернив рук в драконьей крови. Мы сочувствуем раненому герою, оставшемуся лежать возле мертвого дракона, в то время как вероломный сенешаль присвоил голову чудовища и чуть было, негодяй, не женился на принцессе, как произошло с Агингерраном Рыжим и Златовласой Изольдой. Мы всем сердцем переживаем за рыцаря и с удовольствием отсекли бы голову залгавшемуся сенешалю, если бы нам отвели какую-нибудь роль в этой рыцарской легенде. Мы благодарны сочинителю за то, что он разрешил все без нас, предоставив нам возможность надеяться, что и мы вели бы себя не менее мужественно. Мы аплодируем ему, ибо своей историей он заполнил пустоту нашей жизни. Браво! Аплодируем мы сами себе.

Ян Томан идет по переулкам, где когда-то совершалось бесконечное множество подобных историй, мечтая увидеть наконец окно с решеткой, за которой лежит кошка, и обратиться к той, о ком тайно грезит, заполняя графу посещаемости публичных библиотек.

И он счастлив, что живет в наше время, ведь при его-то невезении ему наверняка бы не удалось совершить те героические подвиги, которые столь часты в книгах и редки в жизни. Досадно, конечно, но жить – значит постоянно сталкиваться с неудачами!

Вот и сейчас: он вышел на знакомую улочку и обнаружил окно закрытым. За решеткой поблескивало стекло, Ян вгляделся и увидел, что комната пуста.

Ну скажите, разве бывает в легенде, что герой пробивается к драконьей пещере, а она оказывается пустой? Такое происходит только с нами, обыкновенными смертными. Зря он пришел. Может, прекрасная незнакомка заперта за десятью замками? Однако думать подобным образом как-то не пристало референту, обязанности которого состоят в анализе частоты проведения культурных мероприятий путем построения временной гармонограммы, выполненной, естественно, в цвете.

Вернусь домой, решает Ян, безумства присущи векам минувшим, а с клетчатым пиджаком, какие носят теперь, ей-богу, как-то не вяжутся. Но тут он вдруг замечает, что по противоположному тротуару идут две дамы, та, что постарше, останавливается и что-то показывает молодой, живо манипулируя пальцами. Она разговаривает с ней на языке глухонемых, а ее юная спутница, возможно дочь, отвечает точно так же. Они целиком поглощены беседой.