Текст книги "Длинные уши в траве. История косули Рыжки"

Автор книги: Иржи Кршенек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Уснула я только в четыре, и все еще шел дождь, из леса наползал туман. Но когда я проснулась и высунула голову из окна, то увидела, как сквозь туман пробивалось солнышко, небо у меня над головой было такое голубое, что с него даже сыпались золотые искры, а на лугу в стеблях травы так и сверкали огоньки. Я тут же спустилась в холл и побежала к Рыжке, но мама уже положила ее в норку среди папоротника. Рыжка обнюхала мокрые листья, потом слизала несколько дождевых капель и опустила голову на передние ноги, совсем как собака. Я осторожно взяла ее за заднюю ножку, на которую приклеился березовый листик, и, когда потянула ножку, почувствовала, как Рыжка сопротивляется, не дает мне ножку, но сопротивлялась и защищалась она совсем слабо, едва ощутимо, словно в ножке кровь не течет. И тут я вспомнила, что сказал папка, когда мы нашли Рыжку. Не знаю, почему мне это пришло в голову, но я побежала к папке, который лежал в постели, читал какие-то рассказы и слушал концерт по радио – утром он всегда слушает концерты из Вены, – и сказала ему, что было бы, наверно, здорово, если бы мы стали тренировать Рыжкины ножки.

Папка пожал плечами и опять сказал, что все будет хорошо. А уж если что случится, так у него есть товарищ в ветеринарном институте – можно будет показать там Рыжку. Я, конечно, испугалась: однажды моя подружка поехала туда с больной морской свинкой и возвратилась без нее; ей сказали, что зверушке ничем помочь уже нельзя. Моя подружка была вся заплаканная, а ведь речь шла всего-навсего о морской свинке. Уж лучше буду целыми днями упражнять Рыжкины ножки, только бы не пришлось ехать в институт, где доктора в белых халатах и где делают всякие уколы. Я так и сказала папке, но он окликнул маму и спросил, что будет на завтрак, а мне только ответил: мы должны уяснить себе, что делаем для косули все возможное, и потому надо надеяться на лучшее. Мама тоже сказала, что с Рыжкой она никаких упражнений делать не будет, – придет время, и Рыжка сама, по-своему начнет тренировать ноги. Мне почему-то подумалось, что Рыжка уже не вызывает у родителей такого восторга, как прежде, мало-помалу мы привыкли, что она с нами, и перестаем за нее тревожиться. Но я все равно боюсь за нее, и Ивча тоже. Поэтому мы тайком от всех взялись причесывать Рыжкины ножки платяной щеткой, чтобы разогнать кровь. Но очень скоро Рыжке перестало это нравиться, она дернула ножкой и спрятала ее под брюшко.

…Чуть пониже нашей дачи у дороги росли березки, две липы и грабы. Когда лесники стали вывозить тес, то деревья срезали, остались одни пни, мы уж думали, что они совсем высохнут, но вдруг прямо из стволов прорезались бледно-зеленые листочки, а потом они росли, росли, пока не сделались большими, с ладонь, и нежными, шелковыми, как паутина. Этих листьев мы и нанесли Рыжке целую гору, они так ей понравились, что через минуту брюшко у нее стало совсем как барабан. Мы знаем, Рыжка ужасная привереда и все подряд не ест. Она любит, когда у нее выбор, а потом она еще долго принюхивается и морщит свой смешной носик. Мы знаем, что различные травы и листики она умеет выбирать в зависимости от того, насколько они ей полезны. Ей не нужны никакие доктора, она сама себя лечит. Теперь у нее поноса нет, она ловко перекатывает шарики в горле, и все у нее потихоньку выправляется, и шерстка так здорово лоснится.

Папка взял рюкзак и пошел в деревню за покупками, а главное, за новой кашей и молоком; бабушка с дядюшкой вымыли Артура и отправились в лес, а мама объявила забастовку: она, мол, только и знает, что прыгает вокруг плиты, и потому сегодня будет загорать, поскольку тоже имеет право на отдых.

Именно так мама и сделала. Разложила кушетку, мы с Ивчей натерли ее маслом, и она легла возле Рыжки. Солнышко высушило росу и дождь и снова начало сильно припекать. Я взяла с собой на каноэ Ивчу, и мы поплыли против течения к самой отмели, где посередине реки есть песчаный островок; вода там ужасно затягивает и мчится через камни, и туда иногда отправляется папка ловить форелей, что в такую красивую крапинку, а чешуя отливает серебристой зеленью. Наша Ивча одна ни за что на свете не села бы в лодку: во-первых, она еще довольно маленькая, а во-вторых, она умеет грести только с одной стороны, так что в воде она все время вертится или несется прямо в ольховник. В прошлом году у нас было еще две лодки. Одна наша, а другая дядюшкина. Дядюшкину мы называли «сытухой» или «дирижаблем» – это был большой деревянный ялик, в который могло бы вместиться и шестеро человек. Дядюшка говорил, что наше пластиковое каноэ супротив его ялика ноль без палочки, потому что ялик – лодка надежная и, главное, безопасная. Он ходил на ялике ловить рыбу, сильно греб двумя веслами и возил с собой рюкзак с рыболовными снастями, табуретку, одеяльце под зад, чтоб не простудиться, и большой литровый термос с мочегонным чаем против болезни, которая у него от спорта. Тут уж каждый рыбак знал, что плывет дядюшка, потому что по реке расходились большие волны и казалось, что собирается буря. Рыбаки убирали свои удочки, чтобы случайно дядюшкин «дирижабль» не запутался в лесках, и кричали дядюшке: «Куда опять прешь со своим „Титаником“?»

На ялике наша Ивча могла вволю дурачиться, и она не упускала случая: нарочно кружила по реке, врезалась в берега и натыкалась на ветки или сильно раскачивала лодку, распугивая рыбу.

Однако осенью дядюшка не привязал как следует ялик, а только выкатил его на берег и перевернул кверху днищем, и, когда пришло половодье, лодку унесло неведомо куда. Дядюшка очень сожалел о ней, а бабушка сказала: «Легко пришло, легко и ушло», – ведь ялик достался дядюшке от одного человека, который работает в деревне столяром и когда-то играл с дядюшкой в футбол.

Теперь у нас осталось только наше каноэ, которое все-таки тоже надежная лодка и идет совсем легко, только надо уметь грести, хотя и нельзя вытворять на нем всякие Ивчины фокусы.

Мы плывем к островку – там выйдем и немного отдохнем. Где-то на берегу гнездо зимородка, мы часто видим, как он летит от реки с рыбкой в клюве, потом вдруг рраз – и нет его. Отдохнув, мы отдаемся течению, лодка плывет тихо-тихо, и мы можем хорошо разглядеть, что происходит на берегах. Мы видим, как спят дикие утки, спрятав клюв под крыло, наблюдаем за дикими кроликами и грызунами, трясогузками и ласками, а однажды мы видели, как грелась на отмели щука, похожая на потопленное полено. С лодки можно собирать грибы, в основном подберезовики, которых с берега вообще не видать, и еще ежевику, но она немного другая, чем та, что растет в лесу и созревает только осенью, – не такая сладкая, как лесная, но зато много крупнее и созревает раньше земляники.

Ивча говорит, что купит себе водолазные очки, сунет в рот длинную соломинку и будет плавать по дну среди рыб, а главное, будет обрезать рыбакам крючки. У нее все время такие идеи, что от них рехнуться можно. Дядюшка говорит, что она, скорее всего, пошла в бабушку, а бабушка говорит дядюшке, что раз он в нашей семье совсем ничего не смыслит, так пусть лучше помалкивает.

Вода уносит нас потихоньку к плотине – тут нужно быть очень осторожным, чтобы течение не отнесло под щит. Надо грести вплотную у левого берега, а потом можно высадиться прямо на плотину, которую обычно вода не омывает, и бетон под солнцем так раскаляется, что об него легко обжечься. Тут самое лучшее место для купания: хотя вода всего по колено, но зато она теплая и дно песчаное, по нему ходишь, как по перине. Реку мы обследовали вдоль и поперек, без нее здесь было бы грустно. Только нам довольно часто становится жалко реки – например, когда в нее спускают отходы с бумажной фабрики или когда люди бросают в нее разные консервные банки и полиэтиленовые пакеты. Она защищается, как может, особенно в половодье, – все смывает; только иной раз долго не бывает дождя, как, например, нынче, тогда от воды начинает нести илом, на берегах в корнях ольхи застревают консервные банки, полиэтиленовые отрепья и вообще всякий мусор, который люди выкидывают.

Но если несколько дней зарядит дождь, вода очищается, гладь ее снова замечательно блестит, и все в ней отражается, как в зеркале. Рыбы радуются, снуют туда-сюда и выпрыгивают над гладью, а подусты перевертываются в реке брюхом кверху, и рыбаки говорят, что рыба опять зеркалится, вода даже слишком чистая и что лучше, если бы она немного рябилась, – не были бы так видны лески.

Под вечер к плотине на отмель стягиваются пескари, мы иногда ходим с фонариком ловить их сетью, но тут можно поймать даже щуку. А вечером туда отправляются на ночлег маленькие рыбки и мальки, поэтому там часто летает зимородок.

Вытащили мы с Ивчей каноэ на плотину и пошли к щиту, спрятались там за ракиту и стали ждать, когда прилетит оляпка, – мы знаем, что ее гнездо у щита. Вода неслась и гудела, даже становилось страшно, а на глади плыли пузыри и белая пена, и все это кружилось в водоворотах, а потом мчалось через камни дальше.

Нам пришлось ждать долго, и мы уж думали, что оляпка не прилетит. Вдруг оляпка-папа вынырнул из водяной пены, сел на мокрый камень, поросший зеленым мохом и водорослями, и стал там подпрыгивать, отряхиваться, посвистывать, а клюв у него был полон насекомых – казалось, что это усы. И тут же, как он подал голос, отозвалась его семейка – птенцы кричали так пронзительно, что заглушали шум воды. Оляпка-папа сначала ответил им, а потом уж не обращал на этот визг внимания, все только настороженно оглядывался и вдруг вспорхнул, уцепившись за веточку, которая качалась над течением. Он опустился на ней так низко, что намочил в воде брюшко, снова затрепыхал крыльями, перелетел на камень и поднял головку к небу, похваляясь своей белой манишкой. И еще без передышки свистел, но этому я не удивлялась, потому что знаю: наш Пипша тоже умеет петь, когда у него полный клюв семечек. У Ивуши лопнуло терпение, она заерзала, и мне пришлось двинуть ее локтем. Но вдруг оляпка-папа пригнулся, влетел прямо в поток, который переваливал через затвор, а через минуту он хлопал крыльями под железной поперечиной, и следом раздалось попискивание и щебетание – где-то там он кормил свое семейство. Тут прилетела и села на камень оляпка-мама, у нее тоже был полный клюв, она тоже начала трястись, изображая что-то; в этот момент прямо у камня вынырнул из воды ее муж и, поздоровавшись с ней, снова исчез в воде, как камешек. Я подумала, что вот так оляпки сообщают друг другу, что с ними ничего не случилось, хотя забот у них невпроворот. Ласточки тоже так делают, я это часто замечала. Они тоже кормят своих птенцов но очереди, но, когда сменяют друг друга во второй или в третий раз, одна всегда поджидает другую и только после того, как встретятся, снова берутся за дело.

Однажды я рассказала девочкам в классе, что видела оляпку, как она зимой подлетает под лед. Они мне не поверили, но это была чистая правда. Мы тогда шли с мамой от автобусной остановки на дачу за капустой. Отвод от шлюза совсем замерз, только там, где вода еще бурлила, была полынья. В нее-то и влетела оляпка и стала собирать в воде пищу. А пока она вынырнула, прошло немало времени. Это действительно была оляпка, меня никто не разубедит в этом, я хорошо ее знаю. Некоторые зверушки и птицы вообще ведут себя совершенно иначе, чем о них пишут во всяких книгах, и мне кажется, что писатели очень много придумывают. Рыбы тоже живут по-своему, им совершенно безразлично, что о них знают писатели или рыбаки. Главное, у них самые разные вкусы, я, например, видела, как дядюшка ловил красноперок на кусок сардельки, на которую собирался ловить голавлей. И видела ласку, которая ест в кормушке сало для синиц.

Я бы еще осталась у воды, потому что люблю на нее смотреть и голова от нее не кружится, только Ивча вдруг крикнула: «Папка!» – и я, поглядев на дорогу, увидела нашего папку, как он идет с рюкзаком на спине и несет из деревни покупки для Рыжки и для нас. Мы побежали к нему, и Ивча спросила, купил ли он цельное сухое молоко «Элиго» и детскую кашку «Власту». Папка кивнул:

– У меня все есть. А вы что тут делаете?

Мы ответили, что смотрели на оляпку и что мы здесь с лодкой. Он буркнул: «Хорошо», и вот мы все уселись в наше каноэ и поплыли против течения, мы с Ивчей – впереди, рюкзак посередине, а папка сидел сзади на веслах.

Дядюшка был уже дома, он расположился на лавочке и ел сосиску, а когда увидел, как мы пристаем к мостику, крикнул:

– Знал бы я, что ты пойдешь в деревню, так попросил бы купить лимонаду.

А папка ответил ему на это:

– Успокойся, лимонад я купил, и цени это, потому что я волочил его на своем горбу.

А потом мы все собрались, папка стал вытаскивать из рюкзака все, что принес, и сказал, что сегодня в деревне настоящий сумасшедший дом и что машин там невпроворот. И еще сказал, что выпил кружку бочечного пива, но оно было ужасно теплое, не успело, видно, охладиться.

Бабушка сказала, что от жажды нет ничего лучше, чем стакан «росяной» – так она называет нашу воду из колодца, которая до того холодна, что кувшин запотевает, когда в него наливают воду, но в эту минуту едва слышно пискнула Рыжка – мама подошла и увидела, что к ней пристают мухи.

– Да, чтоб не забыть, – спохватился папка и, сунув руку в рюкзак, вытащил из него зеленую книжку. – Я здесь кое-что принес, специально для вас двоих. Почитайте там о косулях, чтобы вы знали, кого мы, собственно, выхаживаем.

На книжке было написано: «Основы охотничьего промысла». Книжкой тут же завладела Ивча и убежала за дом, уселась и стала читать, делая вид, что она на свете самая главная, поэтому, когда по дороге проходили какие-то туристы, они все оглядывались на нее, словно хотели сфотографировать.

Я отгоняла от Рыжки мух, которые кружили среди папоротника; видно было, как Рыжка просто не выносит их, особенно тех, что быстро летают, но ос и пчел, казалось, обнюхала бы с удовольствием – скорей всего, она когда-нибудь поплатится за свое любопытство.

Тут подошла Ивча, принесла скамеечку, уселась на нее, положила открытую книгу на колени и сказала Рыжке:

– Помни, Рыжка, с сегодняшнего дня у тебя не носик, а рыльце. А вместо языка – лизун, а вместо хвостика – репей, и у тебя не просто копытца, а ты двухкопытное или даже парнокопытное животное.

Минут пять она поражала всех тем, что вычитала из книги. А Рыжка смотрела на нас и, должно быть, думала, что ей совершенно все равно, что о ней говорят охотники, главное, ей среди нас хорошо и у нее в папоротнике хорошая норка.

Подошел папка, почесал Рыжку между ушами и сказал:

– Ну что, как дела у Рыжки? У нее есть все, что положено, или чего-нибудь не хватает?

– У нее нет вверху никаких зубов, – сказала Ивча.

– Это тоже в порядке вещей, – сказал папка. – Разве должны быть у косуль верхние зубы? Видишь, она откусывает и без них. Щиплет листья и траву нёбом. Ей необходимо насыщаться быстро, потому что у нее много врагов. А потом спрячется в густые заросли и спокойно пережевывает.

– Здесь у нее нет никаких врагов, – сказала Ивча.

– Конечно, нет, – подтвердил папка, – но в лесу есть. Прочти: кто только не нападает на косулю! Лиса, барсук, филин, куница, ну и, конечно, дикая свинья. И бродячая собака.

Дядюшка позвал папку, чтобы он привязал ему крючок, папка отошел, а Ивча, должно быть, раздумывала о тех самых врагах косули, так как молчала с минуту, а потом сказала:

– А все же хорошо бы иметь ружье.

Вечером, когда Ивча заснула, я взяла книжку и стала читать. Но от этой книжки все равно мало толку: охотники в основном пишут о взрослых косулях и о том, какие у них должны быть рога. А о детенышах косулиных там почти ничего нет. Только и написано, что детеныш косули, как родится, очень быстро встает на ножки и следует за мамой. Значит, с нашей Рыжкой именно так и получилось: мама ушла от нее, когда увидела, что Рыжка не может встать на ноги. Вообще-то она ужасная бедолага, эта наша Рыжка, одни несчастья валятся на нее с самого начала. Хорошо еще, что она умела кричать и дала о себе знать. Едва родилась, а уж на нее ощерилась смерть, но Рыжка прогнала ее тем, что кричала и кричала, ведь ничего другого она и делать не могла.

Наверное, она бы так и кричала всю ночь, и если бы мы не приехали за ней, то ее услышал бы филин, и Рыжке конец. Сколько уже дней она у нас, а все еще такая маленькая, и ножки у нее точно ложки-мешалки, а уж сколько всего съела! Наверное, ей нужно все сполна возместить – и пищу, и сон, – пока она как следует не окрепнет. Однажды я заметила, что она, когда вот так лежала под яблонькой, вдруг начала грызть глину, пока не добралась до корешков травы, и потом долго их пережевывала, даже песок скрипел у нее на зубах. Может, она так и питалась до того, как мы нашли ее, что же ей еще оставалось! Она жевала глину с корешками и этим утоляла голод и жажду. И быть может, все время надеялась, что мама вернется к ней, и молчала, как мышка. Пищать и кричать она начала, только когда поняла, что взаправду дело плохо, что она осталась совсем одна и все забыли о ней. Если бы она умела говорить, она обо всем рассказала бы нам, но она умеет только смотреть. Мне кажется, что у нее в черных огоньках все записано на косульем языке, но мы его не понимаем, а если и понимаем, так больше всех, наверное, мама.

Я уже засыпала и все в голове у меня смешалось, когда вдруг страшно завопила Ивча. Я так испугалась, что едва не свалилась с кровати. А Ивча визжала и, размахивая руками, кинулась ко мне, а я никак не могла найти выключатель от настольной лампочки, но тут проснулся папка и зажег свет.

– Что такое? Что случилось? – ворвался папкин голос в этот крик и переполох, и папка уже летел к нам и зажег у нас свет.

Ивча прыгнула к нему, схватила за ногу, трясясь как в лихорадке. Мама тоже прибежала, мы просто потеряли голову из-за этих воплей, а Ивоушек кинулась к маме и давай орать:

– Там!

Когда мы взглянули на дымоходную трубу, то увидели, что в штукатурку вцепилась коготками маленькая, ушастая и лохматая летучая мышь.

– Она подняла ветер у самого моего носа, – жаловалась Ивча. – Я почувствовала этот ветер, а я ведь просила Ганку открыть окно только на шпингалет.

Папка лишь покачал головой и распахнул окно настежь. Летучая мышь опомнилась от страха и фьють – скрылась во тьме. Она наверняка была едва жива от этого крика и перепугалась еще больше, чем мы, но окно пришлось закрыть – Ивче все равно ничего нельзя было втолковать. А в основном меня разозлило, что она опять хотела все свалить на меня, будто я нарочно наслала на нее летучую мышь. Разве не понятно, что если мы спим на природе, то к нам в комнату залетают осы, разные ночные бабочки, а иногда под утро и любопытные синички? Из-за нашего Ивоушека, который днем строит из себя великого храбреца, а ночью становится ужасным тихоней и умудряется здорово перетрусить, что же, мне спать при закрытом окне?

Когда родители ушли, я сказала:

– Ивоушек, это была не просто летучая мышь, а копьеносая. Она хотела твоей крови напиться.

Ивча бросила в меня Вольфа, и тут уж я не стерпела и послала ей Вольфа обратно. В этот момент раздался папкин крик:

– Если вы там сию же минуту не угомонитесь, я вас как следует вздую.

Мы, конечно, притихли, и я вспомнила тот вечер, когда мы играли в «Дружище, улыбнись». Тот, кто проигрывал, должен был обойти дачу с фонарем и повторять при этом: «Привет, духи, я не умею играть». Я проиграла дважды и спокойно все сделала, потому что знаю: никаких духов нет. Когда же пришла очередь Ивчи, которая сама эту игру и затеяла, она взяла фонарь, подошла с ним только к дверям – и ни с места. Она струсила и ничего не сделала, а когда я сказала маме, что это не по правилам, мама ответила, что Ивча еще маленькая и что вообще нечего выдумывать такие глупости.

Но ведь эту глупость выдумала Ивча, только об этом все уже забыли. Она надеялась, что ей повезет и она выиграет, и заранее радовалась, что увидит, как я хожу с фонарем вокруг дачи.

Больше всего разных духов обретается вокруг бабушки. Одни дергают ручку веранды, другие ломятся к бабушке через курятник и шумят. Наша бабушка водит дружбу с духами, ей можно сто раз говорить, что в курятнике живут мыши и землеройки, у нее на этот счет свое мнение, и никто ее не переубедит.

Утром бабушка спросила, что за крик был ночью, а когда мы рассказали, она начала нашего Ивоушека жалеть, гладить по голове и сразу же натерла ему полную тарелку моркови с яблоком – уж если есть в нашем доме у кого-нибудь блат, так это у Ивчи, которая об этом знает и потому жуткая проныра. Она, конечно, делала вид, что морковь ей очень нравится, и набивала ею живот, хотя я-то хорошо знала, что она с удовольствием запулила бы ее вместе с тарелкой в воду. Права мама, когда говорит, что наш Ивоушек большой комедиант.