Текст книги "Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов)"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Только после того, как забежал за линию ворот и наконец перешел на легкую трусцу, он заметил мальчика и девочку – сидят на траве и с изумлением пожирают его глазами... Он резко остановился перед ними, опустил руки.

– Я...– начал было он, дыша чуть тяжелее обычного, хотя чувствовал себя отлично и эта пробежка не сбила дыхание,– когда-то я здесь играл...

Мальчик и девочка молчали. Дарлинг, неловко засмеявшись, долго их разглядывал, этих детишек, сидевших так близко друг к другу; потом, пожав плечами, повернулся и зашагал к отелю. Пот выступил у него на лице, и крупные капли скатывались ему за воротник.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГОРОД!

Подъезжая все ближе к своему отелю, Эндерс глядел на него сквозь черную изморось мелкого дождя, сажи, копоти, и душу его все сильнее охватывало отчаяние. Над входом висела небольшая вывеска с красной неоновой надписью: "Отель "Серкус". Доступные цены"; она превращала капли влаги, густо падавшие на улицу перед подъездом, в крошечные капельки крови.

Эндерс вздохнул, чувствуя, как весь продрог в своем плаще, медленно поднялся по пяти ступенькам крыльца к дверям и вошел внутрь. В ноздрях у него засвербило, как бывало каждый раз, стоило ему открыть дверь отеля,– в нос ему ударял прогорклый запах нашатырного спирта, лизола и видавшего виды линолеума, старых, проржавевших или прогнивших кроватей, пота постояльцев, которым приходилось довольствоваться двумя ванными комнатами на весь этаж, и над всеми этими запахами ощутимо властвовал один – запах молодости и греха, и все это по доступным ценам.

Высоцки стоял у конторки портье, в своем сером костюме, с пятнами всех супов, сваренных в этом городе во всех кафетериях; его бледное лицо было выбрито до такой прозрачной гладкости, что, казалось, вот-вот кожица лопнет и появится поблескивающая, пожелтевшая кость. Висевшая у него над головой тридцативаттная лампочка тускло освещала редкие волосы, голубую морскую рубашку и большой, оранжевого цвета галстук, яркий, как свет надежды, в этом темном холле; с самой серьезной миной он читал завтрашнюю утреннюю "Миррор", с видом хозяина широко раздвинув перед собой на столе свои бледные волосатые руки.

Жозефина сидела на одном из трех стульев в холле, лицом к Высоцки; в ярко-красном, сшитом на заказ костюме, с баской в складочку, в красных туфлях с вырезанным носком, хотя на улицах сыро и ужасно холодно, как на болоте; Эндерс видел через чулки ярко-алый лак на пальцах. Сидела просто так – не читала, не разговаривала; лицо ее казалось вырезанным из плотного слоя пудры и помады, с этими искусственно белокурыми волосами,– последнюю живую прядь уничтожили с полдюжины лет назад с помощью пергидроля1 парикмахерши маленьких провинциальных городков, орудовавшие щипцами для завивки, какими впору завивать гриву гранитной лошади, на которой восседает генерал Шерман.

– Эти англичане! – возмущался Высоцки, не отрывая головы от газеты.-Лично я не позволил бы им вести войну ради меня за миллион долларов, в ценных бумагах с золотым тиснением. Трепачи и рыбаки, любители сельди – вот кто они такие.

– Мне казалось, евреи тоже едят селедку,– заметила Жозефина.– Ее резкий голос прозвучал так громко, что, казалось, весь "Серкус-отель" вдруг заговорил своим собственным голосом и этими звуками вспугнуты притаившиеся запахи нашатырного спирта, лизола и прогнившего старого дерева.

– Да, евреи едят селедку,– подтвердил Высоцки.– И англичане тоже.

Эндерс, еще раз вздохнув, подошел к конторке портье. Возле лестницы, на стуле, он сразу заметил красивую девушку в элегантном пальто, отороченном мехом рыси. Разговаривая с Высоцки, он то и дело искоса поглядывал на нее и пришел к выводу, что у нее очень стройные ноги, а выражение лица холодное, полное собственного достоинства, слегка даже высокомерное,– знакомое ему выражение.

– Ну, привет, Высоцки! – поздоровался Эндерс.

– Мистер Эндерс! – радостно воскликнул, оторвавшись наконец от своей газеты, Высоцки.– Вижу, вы решили укрыться от дождя в своем маленьком, уютном гнездышке.

– Да,– Эндерс все поглядывал в сторону, где сидела девушка.

– Вы знали,– перебила их разговор Жозефина,– что англичане едят селедку?

– Да, знал, конечно,– рассеянно пробормотал он, роясь в памяти и тщетно пытаясь вспомнить – где он видел это лицо.

– Об этом мне сказал Высоцки.– Она пожала плечами.– До сих пор я пребывала в счастливом неведении.

Эндерс, перегнувшись над стойкой, прошептал Высоцки на ухо:

– Кто эта девушка, вон там?

Высоцки уставился на девушку в зеленом пальто. Глазки у него сразу стали хитрыми и виноватыми – так смотрит вор, разглядывая витрину модного магазина "Тиффани", в которую вечером намеревается запустить кирпичом.

– Это Зелинка,– тоже шепотом отвечал Высоцки,– Берта Зелинка. Въехала сегодня днем. Вы могли и проморгать ее, что скажете? – проговорил он почти беззвучно, и его выбритое до костей морщинистое, постоянно серьезное зеленоватое лицо заблестело под лучом тридцативаттной лампочки.

– Я где-то ее видел...– Эндерс поглядывал на девушку через плечо.

Сидит, углубившись в себя, такая далекая, положив прекрасные ноги одну на другую,– они видны из-под пальто и невольно притягивают взор; блестит глазами из-под густых ресниц на повидавшие много на своем веку часы над головой Высоцки.

– Мне знакомо ее лицо,– повторил Эндерс.– Только вот откуда?..

– Она похожа на Грету Гарбо,– усмехнулся Высоцки,– и вы ее с ней путаете.

Эндерс уставился на девушку в зеленом пальто. Нет, она не похожа на знаменитую актрису: удивленное, бледное лицо, большой рот с плотно сдвинутыми губами – в общем, воплощение бушующей внутри страсти, душевной боли, неизбывной северной меланхолии, упрямо заявляющей о себе хрупкой красоты. Неожиданно для себя Эндерс вдруг осознал, что он, по сути, чужак в этом незнакомом городе, за тысячи миль от своего, родного; на улице моросит мелкий дождь, а у него нет подружки, и ни один человек во всем этом громадном, говорливом, шумном мегаполисе с населением семь миллионов, никогда не обращался к нему с более ласковой фразой, чем "Передайте, пожалуйста, горчицу!". И вот сейчас перед ним сидит не призрак, а реально существующая девушка в зеленом пальто, меланхолично настроенная, и правда все же похожая на Грету Гарбо, и на ее бледном лице отражается боль, красота, умение понять другого – это ее отличительные особенности, ее родные сестры... У него запершило в горле – так хотелось сказать, нет, прямо выпалить первое пришедшее в голову нежное слово,– произнести его здесь, в этом дрянном отеле, приюте тараканов и крыс.

– Эндерс! – кто-то за его спиной произнес его имя веселым, мягким голосом.

Он с трудом, с сердечной болью оторвал пристальный взгляд от Берты Зелинка.

– Мистер Эндерс, как я ждал вашего приезда! – Бишоп, владелец отеля, небольшого роста толстячок, с сероватым лицом и влажными от слюны усами, довольно потирал руки.– Только вы и нужны мне сегодня, и никто другой!

– Благодарю вас за внимание,– вежливо откликнулся Эндерс.

– Погодите! – визгливо крикнул Бишоп.– Оставайтесь на месте, не двигайтесь ни на дюйм! У меня для вас сюрприз.– И ринулся от конторки в свой кабинет.

Эндерса так и влекло к Берте, он повернулся: сидит как прежде, в той же позе, такая же задумчивая, далекая и недоступная – Грета Гарбо...

– Вы только посмотрите! – Бишоп мигом выбежал из кабинета, с высоко поднятой рукой: с нее свешивался, покачиваясь, мокрый убитый цыпленок -уготованный им сюрприз! – Видите? Эту птичку я припрятал специально для вас. Готов уступить ее вам за шестьдесят центов, мистер Эндерс. Идет?

Эндерс вежливо оглядывал печально качающегося цыпленка,– его отправили на тот свет, видимо, ласковые руки мистера Бишопа.

– Благодарю вас, мистер Бишоп, но где мне его жарить?

– Возьмете с собой домой.– Бишоп любовно покручивал несчастного цыпленка, пытаясь таким образом вызвать у него признаки жизни; он и в самом деле чуть-чуть растопырил крылышки, перышки его затопорщились.– Ваша мама будет просто без ума от такого подарка!

– Моя мама живет в Давенпорте, штат Айова.

– Ну у вас наверняка есть родственники в нашем городе! – Бишоп поднес цыпленка поближе к носу, понюхал его и, расправив маленькие крылышки, принялся внимательно их изучать.– Примут вас с распростертыми объятиями! Цыпленок высшего качества, гарантия компании "Плимут рок". Демонстрирует таких цыплят и прочую домашнюю птицу на выставках, организует их по всей Америке, от одного побережья до другого. Всего шестьдесят центов, мистер Эндерс! – Бишоп радостно улыбался, уверенный, что уговорил клиента.– Ну что такое в наше время шестьдесят центов? Я не введу вас в большие расходы.

Эндерс покачал головой.

– У меня, к сожалению, нет родственников в вашем городе. Благодарю вас, мистер Бишоп, но я не могу принять ваш сюрприз.

Настроение у Бишопа сразу резко упало; он смерил Эндерса холодным, враждебным взглядом, недоуменно пожал плечами.

– Послушайте, я ведь мог бы уже раз пять продать его,– продолжал он уговаривать,– но придержал специально для вас. Вы только посмотрите, какой вы бледный! К тому же я питаю к вам особую симпатию.– И, держа цыпленка, гарантия компании "Плимут рок", за горло, с печальным видом вернулся в кабинет.

– Ну,– громко объявил Эндерс, прямо глядя на Берту Зелинка,– думаю, мне придется остановиться здесь на ночь.

– Не потребуется ли подружка? – равнодушно осведомилась Жозефина, и в голосе ее чувствовался отзвук надежды, что витала для нее весь вечер в этом холле.

– Нет, благодарю вас,– смутился Эндерс, опасаясь, как бы в эту минуту мисс Зелинка не обратила на него внимания.

– Вы, несомненно, большой дамский угодник,– вещала Жозефина своим скрипучим голосом на весь холл.– Разве вы не знаете, что можете сойти с ума, если долго будете без женщины? Вы здесь уже две недели – и ни одной женщины за все время! Это очень серьезная проблема и в тюрьме Синг-Синг: заключенные подолгу не имеют женщин и просто на стену лезут.

Эндерс с тревогой смотрел на мисс Зелинка: ему совсем не хотелось, чтобы девушка, похожая на Грету Гарбо, слышала, какой разговор ведет с ним Жозефина.

– Спокойной ночи! – Он пошел по коридору, мимо мисс Зелинка, в свой номер, на первом этаже, у вентиляционного колодца,– три доллара в неделю.

С большим сожалением оглянулся: лишь ноги мисс Зелинка теперь видны,-выделяясь на фоне грязного, мрачного холла, обещают счастливцу романтическое времяпрепровождение и благоухание цветов... Грустно открыл он дверь, вошел в номер, снял шляпу и пальто и рухнул на кровать.

Даже здесь он слышал, о чем говорит Жозефина, и ему казалось – звучит голос вот этих грязных стен – пристанища клопов, давно износившихся завывающих труб, даже крыс, перебегающих с одного этажа на другой и выполняющих какие-то свои, только им известные задания.

– В газетах полно статей вот о таких молодых людях, как он,– бубнила Жозефина.– В конце концов они включают газовую плиту и суют голову в духовку. Боже, что за ночь! Что за утомительная, подлая ночь! Сколько утопленников придется им выловить в реке завтра утром!

– Жозефина! – поплыл по холлу умиротворяющий голос Высоцки.– Тебе нужно научиться быть всегда веселой, излучать жизнерадостность. Ты сама губишь свой бизнес, Жозефина. Оптовики мясники с Десятой авеню, рабочие скотобоен, твоя постоянная клиентура,– теперь они все тебя избегают. Сказать тебе почему?

– Скажи.

– Потому что ты постоянно в мрачном настроении,– продолжал Высоцки,-потому что ты своими меланхоличными разговорами вызываешь у всех глубокую депрессию. Женщины, подобные тебе, брызжут весельем – вот идеал. Разве ты можешь рассчитывать на успех в своей профессии, если целый день ходишь как в воду опущенная, словно конец света наступит через два с половиной часа по времени астрономической обсерватории Булова.

– Тоже мне скажешь – мясники с Десятой авеню! – фыркнула Жозефина.-Да кому они нужны? Могу всех их подарить тебе!

Эндерс лежал на кровати, сожалея о том, что такой гордой, красивой женщине, как Берта Зелинка, приходится в эту дождливую ночь сидеть на одном из трех стульев в холле отеля "Серкус" и слушать всякие отвратительные разговоры. Он встал, включил свет, достал книгу, которую взял с собой почитать.

Меня не было у жарких врат,

Не дрался под теплым дождем,

Не лежал, изнывая, в соленом болоте

С абордажной саблей, пожираемый мухами...

– ...Утомительная, подлая ночь! Сколько утопленников придется выловить в реке завтра утром! – донесся до него голос Жозефины.

Эндерс отложил в сторону томик Т.-С. Элиота1. Разве можно читать этого великого поэта здесь, в этом отеле, не испытывая при этом в душе некоторой иронии? Эндерс, открыв дверь, выглянул из-за косяка в конец коридора. В холле видны те же горделивые, дающие поэтический настрой ножки – прямые, мускулистые, поразительно стройные, аристократические, плавно текущие от бедер до аккуратных лодыжек и узких ступней. Эндерс мечтательно прижался к дверному косяку, не спуская глаз с ног мисс Зелинка...

Ночной клуб, освещенный оранжевыми фонарями; играет знаменитый оркестр; в меню нет блюд стоимостью меньше семидесяти пяти долларов,– даже томатного сока нет; они с Бертой танцуют – великолепно одетые, сияющие, счастливые, и от его острот в ее глубоких, продолговатых глазах, подернутых нордической меланхолией, вспыхивают озорные, веселые искорки, потом гаснут, и глаза ее становятся вновь серьезными, задумчивыми, когда идет разговор о культуре, искусстве, поэзии...

– "...Не дрался под теплым дождем..." – это моя любимая строчка у Элиота: "...Не лежал, изнывая, в соленом болоте..."

Он быстро зашагал по коридору к холлу, не глядя по сторонам, покуда не остановился у конторки портье.

– Забыл спросить: мне сегодня никто не звонил? – осведомился он у Высоцки, старательно избегая смотреть на мисс Зелинка.

– Нет, никто.

Тогда Эндерс, повернувшись, бесцеремонно уставился на мисс Зелинка, напряжением взгляда пытаясь заставить и ее посмотреть на него, улыбнуться ему...

– Вот такие головы, как у вас, мой друг,– мрачно предрекла Жозефина,– и находят в духовках газовых плит.

Мисс Зелинка сидела с абсолютно бесстрастным, безразличным видом, глядя в одну точку, на расстоянии двадцати пяти футов от плеча Высоцки,– глядя терпеливо, не ерзая на стуле, но холодно, словно это ее совсем не интересует. Казалось, эта женщина ждет, что вот-вот к отелю подкатит роскошный "линкольн", дверца откроется, выйдет шофер в красивой ливрее, пригласит ее в автомобиль и подвезет к тяжелой, дубовой, обитой дорогой материей двери со стальными узорами из блестящего металла.

Эндерс нехотя поплелся назад, к своему номеру; попытался еще почитать: "Апрель, этот жесточайший месяц года..."; полистал книжку: "Вот, сказала она, твоя карта, утонувший финикийский моряк..." Снова отложил томик в сторону: нет, ночью он не может читать. Снова подошел к двери, открыл ее, выглянул в холл: ножки, в шелковых чулках, с поразительно белой кожей и упругими мускулами, все еще там, на своем месте... Сделав глубокий вдох, он вновь направился по коридору к конторке портье.

– Вы только посмотрите,– удивилась Жозефина,– наш челнок вернулся!

– Забыл спросить,– он смотрел прямо в глаза Высоцки,– нет ли для меня какой почты?

– Никакой.

– Хочешь, приятель, я тебе кое-что скажу – откровенно? – вмешалась Жозефина.– Ты сделал неправильный выбор. Тебе, конечно, нужно жить в Давенпорте, штат Айова. Честно говорю! Нью-Йорк раздавит тебя, как земляной орех.

– Никого здесь не интересует твое мнение! – резко оборвал ее Высоцки; он сразу заметил, как неловко Эндерсу, как осторожно поглядывает он на мисс Зелинка, пытаясь удостовериться, какое впечатление произвели на нее слова Жозефины.– Эндерс – симпатичный малый, хорошо образованный,– он далеко пойдет. Оставь его в покое, Христа ради!

– Я даю ему искренний совет, и только,– ерничала Жозефина.– Недаром прожила в Нью-Йорке двенадцать лет – сколько раз видела вот таких, как он,– как начинали и как потом заканчивали: в водах Гудзона.

– Да заткнись ты! – грохнул кулаком по стойке Высоцки.– Далась тебе эта река!

Эндерс заметил, что мисс Зелинка прислушивается к беседе, и был очень ей благодарен за это. Ее прелестная головка чуть склонилась набок, а в прекрасных глазах, с надменным блеском, мелькнула тень заинтересованности.

– Я сама родом с Фолл-ривер,– не обращала внимания Жозефина на окрик портье.– Не нужно мне было уезжать оттуда, очень теперь жалею. Утонешь в Фолл-ривер – там хоть выловят твой труп и похоронят по-человечески. Почему я уехала с Фолл-ривер – понятия не имею. Скорее всего меня околдовал, очаровал Великий сияющий путь1.– И с иронией помахала красно-белым зонтиком от солнца, словно отдавая салют Нью-Йорку.

Эндерс снова заметил реакцию мисс Зелинка – дрогнули кончики губ, на них появилось что-то похожее на улыбку. Приятно, что она слышала слова Высоцки и знает теперь, что он хорошо образован и далеко пойдет.

– Если вам угодно,– вдруг пробубнил он, не узнавая собственного голоса, в сторону мисс Зелинка,– то можете подождать у меня в номере того, кого ждете. Там не так шумно.

– Нет, благодарю вас,– ответила мисс Зелинка. Говорила она как-то странно, не разжимая губ и не показывая зубов,– по-видимому, тоже красивых. Голос ее за плотно сомкнутыми прекрасными губами показался ему глубоким, чуть хрипловатым и таким волнующим, что к горлу подкатил комок и застрял там, словно чья-то холодная, твердая рука намеревалась его придушить. Он вновь повернулся к Высоцки, приняв окончательное решение больше в свой номер одному не возвращаться.

– Интересно,– начал он,– откуда у Бишопа этот цыпленок, которого он безуспешно пытался всучить мне?

Высоцки осторожно огляделся вокруг.

– Вот что я вам скажу, Эндерс,– он понизил голос,– советую как ваш надежный друг: никогда не покупайте цыплят у Бишопа. Он собирает их там, на Десятой авеню, на железнодорожных путях.

– Но что они там делают? – удивился Эндерс.

– Сюда с ферм их доставляют товарными поездами,– объяснил Высоцки.-Тех, что в силу той или иной причины приняли смерть в пути, железнодорожники выбрасывают из вагонов, и такие "мертвецы" лежат кучами на полотне. Бишоп выбирает из них таких, чей внешний вид указывает, что насильственная смерть наступила совсем недавно. Вот он их и продает.

Высоцки неслышно, на цыпочках подошел к двери кабинета Бишопа, с виноватой физиономией приложил к ней на несколько секунд ухо, словно шпион из кинофильма.

– Советую вам никогда их у него не покупать. Нельзя утверждать, что его цыплята – самый питательный продукт в мире.

Эндерс улыбнулся.

– Бишопу впору работать на Уолл-стрит, с таким великим талантом бизнесмена.

Мисс Зелинка засмеялась. Чувствуя, что он вдруг за одно мгновение стал вдвое выше, Эндерс отметил, что мисс Зелинка смеется тихо, не раскрывая рта, но по-настоящему, как все. Он тоже засмеялся, и взгляды их вдруг встретились – в них сквозило взаимопонимание и чувство юмора.

– Можно пригласить вас на чашку кофе? – справившись наконец с застрявшим в горле комком, проговорил Эндерс.

Ему казалось, что вылетевшие у него изо рта слова впились, как острые шипы, в прелестную головку мисс Зелинка.

Мгновенно в ее больших серых глазах появилась задумчивость. Она явно над чем-то размышляла, и Эндерс терпеливо ждал ответа. Мисс Зелинка улыбнулась.

– Хорошо, я принимаю ваше предложение.

И вот она встала – Боже, какой рост (наверно, не меньше пяти футов шести дюймов) и грациозна, как истинная герцогиня.

– Я вернусь через минуту,– заторопился Эндерс.– Только возьму пальто.– И стремительно, легко, как по воздуху, зашагал через весь холл по коридору к своему номеру.

– Вот почему он беден,– вынесла свой вердикт Жозефина.– До нищеты его довели вот такие девушки, как эта. Ну что за идиотская ночь, что за подлая ночь!

– Я по профессии танцовщица,– рассказывала два часа спустя Берта Зелинка в его номере.

Пили неразбавленный виски из двух стаканов – единственное, что было в номере из посуды.

– Но исполняла особый танец.– И, отставив в сторону стакан, неожиданно опустилась перед ним на пол и сделала полный шпагат.– У меня тело подвижное и гибкое, как у кошки.

– Понимаю...

Словно зачарованный, он глядел на нее восторженными, полными восхищения глазами,– вот она перед ним, полногрудая, с подтянутым, тугим животом, с бедрами твердыми, как сталь, гибкая, как кошка. Какой великолепный шпагат сделала она на этом грязном ковре! Теперь на нее куда приятнее смотреть, чем прежде, когда она ела,– зубы у нее оказались плохие, разрушились, вероятно, из-за плохого питания и бедности. Торчащие, безобразные осколки в деснах произвели на него тягостное впечатление, он так сочувствовал ей в эту минуту.

– На мой взгляд, вы выполнили очень трудное упражнение – далеко не каждый такое умеет.

– Мое имя сияло огнями на афишах в рамке.– Мисс Зелинка, сидя на полу, подняла на него глаза.– Передайте, пожалуйста, виски. Я много гастролировала: путешествовала по всей стране, от края и до края. Но я сильно затягивала одно свое шоу за другим, не могла точно рассчитать время.

И сделала еще глоток с закрытыми глазами, словно пребывая в эту минуту в глубоком трансе от невероятного удовольствия; дерущее глотку виски "Четыре розы", желтоватое, крепкое, просочившись между обломками уродливых зубов, скатывалось вниз по белоснежной шее. Она поднялась, встала на ноги.

– Я ведь еще и актриса, мистер Эндерс.

– Как это ни странно, но я тоже актер,– робко, застенчиво ответил Эндерс, чувствуя, как виски бешено гонит в жилах кровь, и не отрывая от нее сумашедшего, околдованного взгляда.– Вот почему я оказался здесь, в Нью-Йорке. Потому что я актер.

– Вероятно, вы хороший актер... у вас такое лицо – необычное, изысканное.– Она налила себе еще виски, наблюдая за переливающейся в стакан вязкой жидкостью с задумчивым, напряженным выражением.– Мое имя светилось на афишах в рамке от одного побережья до другого. Верите?

– Конечно, верю,– поспешил заверить Эндерс, с некоторым разочарованием замечая, что бутылка уже наполовину пуста.

– Вот почему я сейчас здесь, в Нью-Йорке.– Прошла своей чарующей, легкой походкой по маленькой комнатке, с ее облупленными стенами, машинально провела руками по обшарпанному, покоробившемуся бюро, грубо раскрашенной спинке кровати. Теперь ее голос звучал где-то далеко-далеко, отзывался эхом,– он охрип от виски и острых сожалений.– На меня большой спрос, знаете ли. После каждого своего выступления я задерживала шоу минут на десять, не меньше. Во время мюзиклов, по сто тысяч долларов каждый, приходилось вновь и вновь поднимать занавес – публика меня не отпускала. Вот почему сейчас я здесь,– таинственно повторила она, осушив свой стакан; бросилась на кровать рядом с Эндерсом и мрачно, долго разглядывала запятнанный, весь в трещинах потолок.– Шуберты ставят мюзикл; хотят, чтобы я приняла в нем участие. Репетиции будут проходить на Пятьдесят второй улице, так что я решила на время поселиться поближе.– Села, дотянулась до бутылки, опять стала наливать себе виски, не скрывая ненасытности к алкоголю.

Эндерс, лишившийся от избытка впечатлений дара речи, сидя на кровати рядом с этой молодой женщиной – у нее умопомрачительная грация, и она так похожа на Грету Гарбо; может задержать шоу на десять минут из-за аплодисментов публики после своего особого танцевального номера; она активно гастролировала по всей стране, от края и до края,– усердно напивался в компании с ней, внимательно следил за каждым ее движением,– следил с надеждой, восхищением, нараставшей пламенной страстью.

– Вы, конечно, можете задать мне вопрос,– продолжала мисс Зелинка,-что такая знаменитая персона, как я, делает в этой крысиной норе.– И подождала от него этого вопроса.

Но Эндерс лишь молча, возбужденно потягивал виски.

Она похлопала его по руке.

– Вы очень приятный парень. Из Айовы, вы сказали? Вы родом из Айовы?

– Да, из Айовы.

– А-а, кукуруза,– продемонстрировала свои познания мисс Зелинка.-Там ее все выращивают. Я как-то проезжала через ваш штат на пути в Голливуд.– Половина виски в ее стакане уже исчезла.

– Вам приходилось сниматься в кино? – робко поинтересовался Эндерс, еще под впечатлением от всего услышанного: еще бы – сидеть на одной кровати с женщиной, побывавшей в Голливуде!

Мисс Зелинка невесело рассмеялась:

– Голливуд! – И выпила все до дна.– Нет, вы не найдете моего образа в картинах Грамана, да в них никто и ни черта не смыслит.– Опять резким жестом схватила бутылку.

– Просто мне показалось,– развивал затронутую тему Эндерс, задышав еще глубже, так как в эту секунду она прислонилась к нему,– что вы можете блеснуть в любом фильме. Вы так красивы, и у вас чудесный актерский голос.

Мисс Зелинка снова засмеялась, потребовала:

– Ну-ка, поглядите на меня!

Эндерс поглядел.

– Я вам кого-нибудь напоминаю?

Он кивнул.

Мисс Зелинка с мрачным видом выпила еще.

– Я похожа на Грету Гарбо,– констатировала она.– Никто этого не станет отрицать, верно? Я не тщеславлюсь, когда твердо заявляю: стоит мне захотеть, и на фотографии меня никто не отличит от этой шведки.– Она с удовольствием потягивала виски, разгоняла языком во рту и медленно проглатывала.– Женщина, похожая на Грету Гарбо как две капли воды, в Голливуде пятое колесо к телеге. Вы понимаете, что я имею в виду?

Эндерс сочувственно кивнул.

– Это не что иное, как повисшее надо мной проклятие.– Слезы застлали ей глаза, как туман застилает собой поверхность реки. Она резко вскочила и, отчаянно качая головой, неслышно заходила по комнате – как актриса ходит по сцене, играя сложную трагическую роль.– Я не жалуюсь на жизнь. Я хорошо устроена. Живу в двухкомнатных апартаментах на двенадцатом этаже отеля на Семьдесят пятой улице; окна выходят на парк. Все мои сундуки, все мои баулы сейчас там. С собой я захватила лишь несколько личных вещей, пока не завершатся репетиции. Семьдесят пятая улица – это Истсайд, очень далеко отсюда; а когда репетируешь музыкальную комедию, надо быть наготове двадцать четыре часа в сутки. Таковы требования Шубертов. У меня двухкомнатный номер-люкс в отеле "Чалмерс", очень дорогой, но это слишком далеко от Пятьдесят второй улицы.– Налила себе еще немного виски, и Эндерс заметил, что бутылка уже почти пуста.– Да, да,– говорила она, тихо что-то напевая, словно стакан в ее руках – это микрофон.– Я неплохо поработала -танцевала по всей стране, в самых эксклюзивных ночных барах,– в общем, была заметной фигурой в мире шоу-бизнеса. На меня большой спрос.– Села, подвинулась к нему, тело ее мягко, ритмично раскачивалось в такт словам: -Сиэтл, Чикаго, Лос-Анджелес, Детройт...– одним глотком покончила с виски, и глаза ее затянуло последней, плотной пеленой тумана, а голос стал гортанным и хриплым,– Майами, Флорида...– Теперь она сидела неподвижно, как статуя, пелена на глазах вдруг растаяла, превратилась в слезы, и они медленно покатились по щекам.

– Что случилось? – встревожился Эндерс.– Может, я допустил какую-то неловкость?

Мисс Зелинка швырнула свой стакан о противоположную стену. Глухо стукнувшись, он покорно разбился, и осколки брызгами рассыпались по ковру. Бросившись на кровать, она зарыдала.

– Майами, Флорида...– слышались ее рыдания,– Майами, Флорида...

Эндерс только поглаживал ее по плечу, стараясь хоть как-то утешить.

– Я танцевала в "Золотом роге" в Майами, штат Флорида,– плача, рассказывала она.– Турецкий ночной клуб, очень дорогой.

– Почему же вы плачете, дорогая? – Эндерс, сочувствуя ее горю, ощущал себя на взлете после того, как у него вырвалось это слово – "дорогая".

– Всякий раз, как вспоминаю Майами, я не в силах сдержать слез.

– Могу ли я вам чем-нибудь помочь? – Эндерс нежно держал ее за руку.

– Это произошло в январе тридцать шестого.– Голос мисс Зелинка сильно дрожал, она вновь переживала в эту минуту старую трагедию, что лишила ее всяких надежд, разбила ей сердце,– таким бывает отзвук, когда рассказывают о разрушенной дотла во время войны деревне, о чем давно уже никто не помнит.– Я выступала в турецком костюме: бюстгальтер и шаровары из прозрачной ткани, живот обнажен. В конце танца – задний мостик. Был там один лысый тип... Тогда в Майами проходил конгресс профсоюза станкостроителей,– в клубе постоянно толклись участники этого конгресса; этот тип как раз тоже носил специальный значок.– Голос ее постоянно прерывался от обиды, слезы все лились.– Я не забуду этого лысого сукина сына до конца дней своих. В заключительной части танца музыки нет – только дробь барабанов и тамбуринов. Так вот, он... наклонился надо мной, воткнул мне в пупок оливку и... густо посыпал ее солью.

Мисс Зелинка вдруг перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку, судорожно сжимая руками одеяло; плечи ее вздрагивали под серой хлопчатобумажной тканью платья.

– Все из-за карикатуры. Этот болван увидал в каком-то магазине такую карикатуру, и она ему втемяшилась в голову. Одно дело – карикатура в журнале, другое – все это испытать на себе. Боже, какое унижение пришлось мне перенести! – глухо говорила она, содрогаясь от рыданий.– Как только я вспоминаю об этом унижении – мне хочется умереть... Майами, штат Флорида...

Эндерс видел, что все покрывало у ее лица пропиталось слезами, густо измазалось тушью и помадой. Чувствуя к ней искреннюю симпатию, жалея, он обнял ее за талию.

– Я требую-у, чтобы ко мне все относи-ились с до-олжным уваже-ением! – завывала мисс Зелинка.– Меня воспитали в хорошей семье – разве я не заслужила уважительного к себе отношения? Ну а этот лысый толстяк со значком, участник этого конгресса... профсоюза станкостроителей... Думаете, он понимал, что делал? Наклонился надо мной, воткнул мне в пупок большую оливку, словно яйцо в подставку, и посыпал солью, словно готовился позавтракать... Вокруг все смеялись, просто заливались смехом,– все, даже музыканты оркестра...

Ее хрипловатый голос, в котором чувствовалось столько давней затаенной обиды и неизбывной печали, все затихал и наконец совсем пропал, растворился в воздухе, где-то под потолком. Она села, обняла Эндерса, ее разрывающаяся от острой боли голова колотилась о его плечо, она цеплялась за его сильные руки, и они раскачивались взад и вперед, как евреи во время молитвы, на эмалированной кровати, которая тоже стонала и поскрипывала.

– Обними меня крепче! – сквозь рыдания просила она.– Крепче! Нет у меня никаких апартаментов на Семьдесят пятой улице в Истсайде. И никаких баулов в отеле "Чалмерс"! Обними меня крепче! – Руки ее все глубже впивались в его тело, а слезы, тушь и губная помада пачкали его пиджак.– И Шуберты не дают мне никакой работы! Почему же я лгу?.. Постоянно лгу...– И, вскинув голову, страстно, свирепо поцеловала его в горло.