Текст книги "Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов)"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Да,– не стал отрицать он.

– Смешно получилось, не находишь? – спросил Макамер.

– По-моему, ты этого не почувствовал.– Датчер говорил с закрытыми глазами, голова его покоилась на подушке.– "Ждешь, ждешь этого целых шесть лет, и каждый раз, как только прогремит выстрел, ты, спохватившись, говоришь себе: "Ну вот, началось!" Но ничего не происходит, ты, как всегда, усердно читаешь газеты, читаешь каждый день, и вот, когда это случилось, ты даже этого как следует не чувствуешь. Мы почувствуем все позже, мы все почувствуем позже..."

– Что ты собираешься делать сейчас?

– Как "что"? Спать! – засмеялся Датчер.

– Спокойной ночи! – пожелал Макамер.

– Спокойной ночи.

Опять эти картины поплыли в его мозгу... Бомбардировщик приземлился, и парнишка-пилот накренил крыло, чтобы убедиться, вышло ли шасси. А он, Датчер, шел с толстой женщиной в костюме, отороченном мехом рыжей лисицы, на мексиканский ипподром. Там каждая дорожка загажена крысами; самой молодой беговой лошади не менее девяти лет от роду; там эти люди из Голливуда, в ярких шарфах, в темных очках на носу и в туфлях из оленьей кожи, вместе со своими агентами и красотками – победительницами еженедельного конкурса красоты, азартно проматывают свои громадные, так легко доставшиеся им деньги на этой пыльной мексиканской жаре, толкуя только о сексе и о долларах и бесконечно повторяя: "Колоссально, потрясающе! Он в этом году на высоте, он стоил "Метроголдуин" целый миллион!" Идет война, и она ведь касается и этих праздных, беспечных, фривольных людей,– на их головы не падают бомбы. "Я останусь здесь, в Голливуде,– думал Датчер,– если только смогу вынести это свое творение – "Убийство в полночь" – и все будущие "Убийства". Не хочу больше писать книги! Честная книга – это всегда нелицеприятная критика. Зачем мне терзать себя, критиковать этот бедный, развратный, безумный, разрываемый на части, переживающий агонию мир? Позже, критика – позже..." Разносчики газет завывают на улицах у отеля.

"Вот он я,– думал Датчер,– здесь, в отеле, далеко от дома, в компании с умирающей нелюбимой девушкой, одураченной на час, и киносценаристом,– он бродит от одной студии к другой, словно беженец, регулярно, неделя за неделей, и на лице его явное выражение нищего, выпрашивающего не милостыню, а работу,– и с этой гадалкой по руке – ее можно купить на ночь за три дешевых комплимента и десять минут замысловатых намеков. Непостоянный, ревнивый, законченный эгоист, подвержен настроению, успех в будущем не грозит, линия жизни короткая..."

"Англия! Англия!" Мальчишеские голоса, дрожащие на ночном ветру, слабо доносились до него через окно.

"Мне стыдно за себя,– размышлял он. Я встречаю трагический час мира в скорбном и комическом наряде. Пришло время для какой-то благородной и потрясающей акции. Но кто поручит мне благородную и потрясающую акцию?"

– Мне хотелось бы обратиться к Европейскому континенту,– произнес он вслух.

– Что ты сказал? – прошептал Макамер.

– Так, ничего.– Датчер натянул одеяло до подбородка.– Знаешь, что я собираюсь сделать?

– Ну?

– Жениться. У меня будет жена, и я буду жить на ферме, выращивать кукурузу, пшеницу и виноград, наблюдать, как зимой падают хлопья снега, и резать свиней; во всем следовать временам года. На какое-то время мне хочется стать вовлеченным в вечное движение жизни.

– Ясно,– откликнулся Макамер.– А мне только что приснилось, что Мервин Лерой предлагает мне работу. Не так уж плохо, не так уж плохо, очень плохо...– И умолк.

– Следовать временам года...– повторил Датчер, пробуя на вкус эту фразу.– Следовать временам года...

Закрыл глаза – и тут же увидел опять: бомбардировщик замер на месте, парнишка-пилот выскочил из него, чувствуя наконец под собой твердую, холодную землю. Широко улыбнулся, чувствуя, как резко спало напряжение и под мышками потекли ручейки пота.

"Я это сделал, я это снова сделал!" – повторял он с облегчением, широко шагая по летному полю на командный пункт, чтобы доложить командиру об успешном вылете.

"ОСНОВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ

АМЕРИКАНСКОЙ МЫСЛИ"

Эндрю диктовал текст:

"Флэкер. Ну, парень, по-моему, с меня довольно. Лучше тебе обо всем рассказать.

Звуковые эффекты: звук закрывающейся двери, ключ

медленно поворачивается в замочной скважине.

Бадди. Тебе никогда не заставить меня говорить, Флэкер.

Звуковые эффекты: звонкая пощечина.

Флэкер. Может, теперь, парень, ты изменишь свое мнение? Где Джерри Кармайкл?

Бадди (смеется). Тебе хотелось бы об этом узнать, Флэкер?

Флэкер. Да (медленно, с явной угрозой в голосе).

И я это выясню. Так или иначе выясню. Понимаешь меня?

Звуковые эффекты: слышится завывание сирен; громче;

сирены стихают.

Диктор. Как вы думаете, заговорит ли Бадди? Заставит ли его Флэкер назвать местонахождение спасенного сына железнодорожного короля? Отыщет ли его вовремя Дасти Блейдс? Включайте ваш приемник в понедельник, в это же время" и т. д.

Эндрю опустился на кушетку, задрал ноги, потянулся, вздохнул, наблюдая, как Леонора заканчивала, скрипя пером, писать его диктант в своей тетрадке для стенографии.

– Тридцать баксов,– сказал он.– Еще тридцать. Ну как, устраивает?

– Угу,– пробормотала Леонора.– Одиннадцать с половиной страниц. Все отлично получилось, Энди.

– Конечно.– Эндрю закрыл глаза.– Можешь поставить свою тетрадку рядом с "Моби Диком" на полке в библиотеке.

– Это так волнует! – Леонора встала со своего места.– Не понимаю, почему они жалуются?

– Ты очень хорошая девушка.– Эндрю поднес руки к глазам и стал ожесточенно тереть их кулаками.– У меня на глазах будто деревянные дверные петли. Ты хорошо спишь по ночам?

– Нельзя тереть глаза,– Леонора надела пальто,– от этого только хуже. Так завтра, в десять?

– В десять. Буду спать – разбуди, вырви из объятий Морфея. Оставим на этой неделе в покое Дасти Блейдса, с его судьбой, и перейдем к дальнейшим приключениям Ронни Кука и его друзей. Сорок долларов за каждый сценарий. Мне всегда больше нравилось писать о Ронни Куке, чем о Дасти Блейдсе. Увидишь, как подействует на мой талант лишняя десятка.– И открыл глаза.

Леонора стояла у зеркала, надевая шляпку. Если смотреть на нее искоса – не такая уж дурнушка. Ему очень жаль Леонору – ну абсолютно ничего привлекательного – круглое розоватое лицо, волосы свисают, как веревочки. Никто никогда не связывал в разговоре ее имени с каким-нибудь парнем. Шляпка у нее ярко-красная, отделка сбоку – какое-то странное сооружение, вроде лестницы... И смех и грех! До Эндрю вдруг дошло, что шляпка на ней новая.

– Какая у тебя потрясающая шляпка, просто восторг! – лихо солгал он.

– Ох, если б ты знал... я так долго не решалась ее приобрести.-Леонора покраснела – приятно, что он заметил ее обновку.

– Хэрриэт! – визгливо крикнула нянька соседской маленькой девочке, игравшей на дорожке.– Ну-ка, убирайся оттуда! Чтобы духу твоего там не было!

Эндрю на кушетке перевернулся на живот и положил на голову подушку, задал вопрос Леоноре:

– У тебя возникли какие-нибудь идеи насчет завтрашнего сочинения о Ронни Куке и его друзьях?

– Нет. А у тебя?

– Тоже нет.– И потуже обернул подушкой голову.

– Но к завтрашнему дню они у тебя наверняка появятся! – ободрила его Леонора.– Так всегда бывает!

– Да, всегда! – с гордостью повторил Эндрю.

– Тебе нужно отдохнуть.

– Знаешь... Иди-ка ты... иди!

– До свидания.– Леонора направилась к двери.– Выспись сегодня ночью как следует.

– Слушаюсь...

Эндрю одним глазом наблюдал за ней: как она спустилась с веранды, где он обычно работал, прошла через гостиную и столовую к лестнице. Ноги у нее красивые. Всегда удивляешься – почему у девушки с таким невзрачным лицом такие красивые ноги. Правда, волосатые, это их немного портит. Нет, ее не назовешь счастливицей.

– Нет, нет,– произнес вслух Эндрю, когда дверь за ней захлопнулась,-ты, безусловно, девушка несчастная! – И снова закрыл глаза, пытаясь заснуть.

Окна открыты, солнечный свет заливает комнату. Над его головой мягко шуршат шторы, а лучи солнца приятно нагревают закрытые веки... Через улицу, в общественном спортивном зале, четверо мальчишек перебрасываются мячом... Как приятен его слуху стук биты, глухие удары мяча о грубую перчатку филдера... Окружающие бейсбольную площадку высокие, такие же древние, как сам Бруклин, деревья время от времени шелестят листвой под легкими порывами теплого ветра...

– Хэрриэт! – снова завопила нянька.– Немедленно прекрати или простоишь у меня в углу целый день! Приказываю тебе немедленно прекратить!

Эта женщина – француженка; такого чудовищного французского акцента, как у нее, Эндрю в жизни не слыхал.

Девочка расплакалась:

– Ма-ама! Ма-ама! Она хочет меня поби-ить!

Девочка ненавидела гувернантку, и та платила ей тем же. Обе постоянно жаловались матери.

– Ты маленькая лгунья! – визжала гувернантка.– И вырастешь – тоже будешь лгуньей, только большой! На тебе уже крест пора поставить!

– Ма-а-ма-а!..– завывала малышка.

Наконец обе вошли в дом, и воцарилась желанная тишина.

– Чарли-и,– кричал мальчишка на бейсбольном поле,– ну-ка, брось мне мяч! Чарли-и, слы-ышишь?

Раздались четыре телефонных звонка; мать его подняла трубку, вышла к нему на веранду.

– Там тебе звонят из банка, хотят с тобой поговорить.

– Не могла сказать, что меня нет дома? – недовольно заворчал Эндрю.

– Но ты же дома! – возразила мать.– Откуда мне было знать, что...

– Ты права, ты абсолютно права! – И Эндрю свесил с кушетки ноги и сел.

Пошел к телефону, в столовую, поговорил с чиновником.

– Вы превысили свой кредит на сто одиннадцать долларов,– сообщил ему банковский служащий.

– Я считал, у меня около четырехсот долларов.

Эндрю скосил глаза на мать: сидит напротив на стуле, руки сложены на коленях, голову чуть наклонила – не дай Бог пропустить хоть слово.

– Вы превысили свой кредит на сто одиннадцать долларов,– настаивал на своем служащий.

Эндрю вздохнул.

– Во всяком случае, я еще раз все проверю,– пообещал он и повесил трубку.

– В чем дело? – насторожилась мать.

– Превысил банковский кредит на сто одиннадцать долларов,– нехотя объяснил он.

– Какой позор! Нужно всегда быть осторожным в своих действиях!

– Да, знаю,– огрызнулся Эндрю, возвращаясь на свою веранду.

– Ты ужасно безалаберный! – не отставала мать.– Как это не уметь следить за своими сбережениями?!

– Да, конечно,– согласился Эндрю, снова опускаясь на кушетку.

– А теперь поцелуй меня! – потребовала она.

– Это с какой радости? – поинтересовался он.

– Без всякой особой причины,– засмеялась она,– поцелуй, и все.

– О'кей! – И поцеловал.

Она на секунду удержала его в своих объятиях, потом он опять опустился на любимую кушетку; она дотронулась пальцем до его глазницы.

– У тебя круги под глазами...

– Да, ты права...

Она еще раз поцеловала сына и ушла в глубь дома. Эндрю закрыл глаза; из дальнего конца дома до него донесся шум включенного пылесоса,– от этого противного визга все мышцы напряглись. Он встал и решительно направился в спальню, где мать возила эту адскую машинку взад и вперед под кроватью: стоя на одном колене и наклонившись, рассматривала – сколько же там, под кроватью, скопилось пыли и грязи...

– Послу-ушай! – завопил Эндрю.– Послу-ушай, ма-ам!

Выключив пылесос, она выпрямилась и смотрела на него снизу вверх.

– Что такое?

– Я вот пытался заснуть,– объяснил он.

– Ну и спи себе на здоровье!

– Как можно спать, если гудит пылесос?! Весь дом трясется!

Мать поднялась с пола, лицо у нее сразу стало строгим.

– Как ты думаешь, должна я приводить в порядок дом, а?

– Но именно тогда заниматься уборкой, когда я хочу поспать?

Мать снова наклонилась.

– Я не могу это делать, когда ты работаешь; не могу – когда читаешь; до десяти утра – ты почиваешь.– И вновь включила прибор.– Когда же мне прикажешь убирать в доме?! – Она пыталась перекричать аппарат.– Почему ты не спишь ночью, как все нормальные люди? – И, еще ниже нагнувшись, принялась энергично возить пылесос туда-сюда.

Эндрю с минуту понаблюдал за ней. Что тут скажешь? Никакие убедительные доводы в голову не приходят; этот грохот действует ему на нервы, и все тут. Он вышел из спальни и плотно закрыл за собой дверь.

Вновь зазвонил телефон, он снял трубку.

– Хэлло!

– Э-эндрю! – послышался голос его литературного агента.

Он тоже из Бруклина, и у него всегда проскальзывает в речи очень долгое "э",– этот дефект производит сильное впечатление на актеров и спонсоров.

– Да, это Э-эндрю! – Он обычно при разговоре с ним его копировал, но, видимо, эта издевка не доходила до его сознания.– Тебе не стоило мне звонить. Я закончил сценарий о Дасти Блейдсе. Получишь их завтра.

– Я звоню тебе, Э-эндрю, по другому поводу.– Агент говорил довольно гладко, в голосе чувствовалась излишняя самоуверенность.– Мы получаем все больше жалоб на твои сценарии о Блейдсе. Нет никакого действия – тянешь резину, и все. По существу, в них ничего особенного не происходит. Не забывай, Э-эндрю, ты пишешь не для журнала "Атлэнтик мансли".

– Я знаю, что пишу не для "Атлэнтик мансли".

– По-моему, ты выдохся, у тебя не хватает яркого материала,-посетовал в умиротворяющем, легком тоне агент.– Может, тебе отойти от работы над сценариями о Блейдсе, передохнуть?

– Пошел бы ты, Герман, ко всем чертям! – выругался Эндрю, отлично понимая, что агент нашел другого сценариста и тот согласился работать за гораздо меньший гонорар.

– Так со мной не разговаривают, Э-эндрю.– Голос Германа звучал все еще довольно ровно.– В конце концов, мне в студии приходится постоянно выслушивать жалобы на тебя.

– Очень печально, Герман, о-очень! – Он повесил трубку.

Машинально потер затылок, дотронулся по привычке до бугорка за ухом. Пошел в свою комнату, сел за рабочий стол; рассеянно уставился на стопку аккуратно разложенных белых листов бумаги со своей пьесой: лежат с краю и устаревают прямо у него на глазах... Достал чековую книжку и поручительства, разложил денежные документы перед собой по порядку.

– Сто одиннадцать долларов...– нашептывал он, проверяя бумаги, что-то добавляя, вычитая.

В глазах рябит от цифр, да еще руки слегка трясутся – пылесос в комнате матери работает на полную мощность... А на бейсбольном поле появилось еще несколько мальчишек: отметили середину площадки, перекидывают мяч по всем базам и вопят друг на друга что есть сил.

Так... доктору Чалмерсу – семьдесят пять долларов: он лечит мать -желудок... Восемьдесят долларов – плата за квартиру; стоимость крыши над головой равна двум сценариям о Ронни Куке и его друзьях. Пять тысяч сочиненных им слов – на одну квартплату. Подумать только!

Бадди в руках Флэкера; пусть подвергается его страшным пыткам на шести страницах; потом отправим Дасти Блейдса на корабле спасать Сэма,– в днище образуется течь, так как рулевой на содержании у Флэкера; на следующих шести страницах – шумная драка; у рулевого оказался под рукой пистолет... Все это, конечно, можно сделать... Вот только кому понравится такая стряпня -нечто подобное он выдавал, по крайней мере, раза четыре.

Мебель... на нее уйдет не менее ста тридцати семи долларов. Его мать всегда хотела иметь прислугу в доме. Но если уж они не могут позволить себе прислугу, так хотя бы приобрести ей приличный обеденный стол. Сколько же ему предстоит написать слов, чтобы купить обеденный стол?

– Давай, бэби, давай вторую! – орал кто-то из второй базы на поле.-Делай дубль!

Эх, взять бы старую бейсбольную перчатку и присоединиться к игрокам! Когда он еще учился в колледже, то обычно появлялся на площадке по субботам, в десять утра. Отражали удары битами, прыгали вокруг инфилда и все бегали, перебегали из одной базы в другую,– так и играли в пятнашки до темноты... Теперь его постоянно одолевает усталость; даже когда он выходит на теннисную площадку, то из-за этого неверно работает ногами, плохо передвигается и в результате выходит из себя.

Испания, сто долларов! О, Боже! Сто пятьдесят долларов – отцу, закрыть его платежную ведомость. В ней числилось девять рабочих, которые изготовляли различные мелкие скобяные изделия, а отец пытался продать их в дешевых магазинах. В конце каждого месяца Эндрю приходилось закрывать такую ведомость. Отец всегда с самым серьезным видом уведомлял его об этом.

Вдруг в голову Эдди пришло кое-что для сценария: Флэкер должен убить Бадди в приступе гнева и отчаяния. Здесь врывается Дасти – он один; Сэм ранен; его везут в больницу. Бадди увозят за несколько секунд до появления Дасти. Врывается Флэкер, гладкий и жирный. Происходит столкновение – такой диалог:

"Где Бадди, Флэкер?" – "Ты имеешь в виду этого маленького пацана?" -"Да, именно его, маленького пацана, Флэкер!"... Ладно, хватит, считаем дальше.

Пятьдесят долларов – учительнице Дороти по музыке. Его сестра, еще одна простушка. Осилит, конечно, эту науку и научится играть на фортепиано. Но в один прекрасный день к нему явятся родственники и заявят: "Дороти вполне созрела для первого выезда в свет. Нам от тебя нужно не так много -просто арендуй городскую ратушу на весь вечер в среду. Деньги – вперед!" Ей никогда не выскочить замуж: слишком соблазнительна для тех мужчин, которые хотят ее, и довольно пресна для тех, кого сама хотела бы. Покупает свои наряды у Сакса. А ему придется всю жизнь содержать сестру, которая только и умеет, что покупать наряды у Сакса и платить своей учительнице музыки его пятьдесят долларов ежемесячно. Ей только двадцать четыре,– проживет еще, по крайней мере, лет сорок, если не больше, плюс роскошные наряды от Сакса и расходы на аренду время от времени городской ратуши.

Отцу на лечение зубов – девяносто долларов. Эти деньги помогают старику вести безуспешную борьбу с возрастом.

Наконец, автомобиль – целых девятьсот долларов! Чек на эту сумму выглядит ужасно строго, по-деловому и производит должное впечатление – все равно как пенитенциарное учреждение. Давно следовало бы уехать на новой машине куда-нибудь подальше в горы, найти укромное, дикое местечко и засесть за пьесу. Только никак не удается продвинуться вперед со своими героями -Дасти Блейдсом и Ронни Куком с друзьями. Пишет по тысяче слов в неделю, причем каждую неделю, без пропусков, то и дело поглядывая на календарь -когда там будет воскресенье? Интересно, а сколько слов написал автор "Гамлета"? Тридцать тысяч, сорок?

Двадцать три доллара – на покупку "Беста", свитера к дню рождения Марты. "Так что решай – да или нет,– строго, с обидой в голосе, сказала она ему в субботу вечером.– Я собираюсь замуж – давно засиделась в девках". В таком случае придется за двоих платить за квартиру, свет, газ, телефон; на двоих все покупать, еще и ей чулки, платья, зубную пасту, лекарства, вообще отдавать деньги врачу на поддержание здоровья супруги... Все это так...

А в сценарии дальше идет все своим чередом. Флэкер, опустив руку в карман, поигрывает там каким-то подозрительным предметом. Дасти резко выбрасывает вперед руку, хватает его за запястье, выворачивает ему руку. В руке у Флэкера маленький перочинный ножик Бадди – подарок Дасти к дню его рождения. "Флэкер, говори – где Бадди Джонс! Или я задушу тебя собственными руками!" Звонит гонг: это Флэкер нажал на кнопку тревоги. Распахиваются двери, и в комнату стремительно вбегает целая толпа его головорезов... Опять он отвлекся от денежных дел!

Двадцать долларов Мейси: покупка книг. Паррингтон1, "Основные течения американской мысли". Как можно эту проблему связать с Дасти Блейдсом? Десять долларов – доктору Фарьеру. "Я плохо сплю по ночам, доктор. Не могли бы вы мне помочь?" – "Кофе пьете?" – "Одну чашку утром, не больше". Выписывает пилюли – принимать перед сном; десять долларов. Выкуп доктору за сохранение нашей жизни. Все мы у них заложники.

Если жениться, придется снять квартиру в Даунтауне – глупо ведь жить так, как он живет в Бруклине; купить мебель, обставить четыре просторные комнаты: кровати, стулья... еще там всякие скатерти, кухонные полотенца... да мало ли что еще.

Постоянно будут надоедать родственники. Семья у Марты бедная, сама она явно не молодеет, и в конечном итоге окажется три семьи – и опять та же картина: плата за квартиру, приобретение одежды, за услуги врачей, за похороны...

Эндрю встал, открыл дверцу кладовки: в папках на полках пылятся сценарии, которые он написал за последние четыре года. Полки протянулись во всю ширь кладовки – несколько мостов, переброшенных от одной стены к другой, и каждый из них сооружен из миллиона кирпичиков – слов. На них ушло четыре года работы.

Теперь вот опять очередной сценарий. Головорезы набрасываются на Дасти. Он слышит, как вопит Бадди в соседней комнате... Сколько лет он, Эндрю, еще вот так протянет?.. Пылесос по-прежнему гудит на полную мощность...

Марта еврейка по национальности. Это означало, что придется прибегать ко лжи, останавливаясь в некоторых отелях,– если только они вообще там когда-нибудь окажутся, и вам не избежать неизменного чувства гадливости от низости окружающего мира. А стоит наступить тяжелым временам – и будешь плыть по течению, но неизвестно куда в опасном житейском море.

Он снова уселся за рабочий стол. Еще сто долларов для Испании. Барселона пала; длинные, запыленные колонны ее защитников с боями пробиваются к французской столице, а над их головами постоянно летают вражеские самолеты. Из-за чувства вины, из-за сознания, что не ты сейчас бредешь, поднимая клубы пыли, по испанским каменистым дорогам, не у тебя кровоточат стертые от долгих переходов ноги, не тебе постоянно угрожает смерть,– приходится отдавать сто долларов, остро чувствуя, что этой крохотной суммы мало, но, сколько бы ты для этой цели ни отдал, все равно недостаточно. Гонорар за три четверти "Приключений Дасти Блейдса" – в пользу убитых или еще умирающих в Испании.

День за днем окружающий мир водружает новую ношу на твои плечи. Сбрось фунт – глядь, а уже тащишь на себе целую тонну. "Выходи за меня замуж! -предлагает он.– Выходи!"

А его герои... Ну и что теперь делать Дасти? Что ему делать такое, чего прежде он еще не делал? Вот уже целый год, по пять вечеров в неделю, Дасти пребывает в руках Флэкера или в плену у кого-то другого, такого же, как он, Флэкер, может, только с другим именем, и каждый раз ему удается бежать. Ну а теперь что ему делать?.. Пылесос грохочет теперь в коридоре, прямо за его дверью.

– Ма-ам! – заорал он.– Прошу тебя, выключи ты эту проклятую машину!

– Что ты сказа-ал? – послышалось в ответ.

– Ничего-о!

Наконец он свел воедино банковские счета. Цифры, как это ни печально, убедительно демонстрируют, что он превысил банковский кредит на четыреста двенадцать долларов, а не на сто одиннадцать, как утверждают в банке. Хочешь не хочешь, а он еще увеличил сумму своей банковской задолженности. Эндрю засунул поручительства и банковскую ведомость в конверт, где хранились квитанции об уплате подоходного налога.

– Да бросай же ты, Чарли! – донесся мальчишеский голос с бейсбольной площадки.– Побыстрей, чего тянешь?

Как хочется пойти поиграть с ними! Эндрю переоделся, нашел в дальнем углу кладовки старые шиповки, старые штаны – они ему узки. Ничего не поделаешь – он толстеет. Если на это не обращать внимания, не заниматься физическими упражнениями... а вдруг с ним случится что-нибудь серьезное -так его просто разорвет, как надутый пузырь! А заболеет – придется лечь в постель, возиться с собой... Да, а может, у Дасти нож лежит в кобуре под мышкой?.. Вот он и соображает: как бы половчее его оттуда выхватить и вонзить в противника?

Квартплата, еда; учительница музыки; продавщицы в модном магазине Сакса, подбирающие наряды его сестре; проворные девушки, красящие скобяные изделия в мастерской отца; зубы у него во рту; врачи – все это оплачивается словами, которые он придумывает, что родятся в его голове...

Ага, вот: "Послушай, Флэкер, я знаю, что ты замышляешь". Звуковые эффекты: звук выстрела; стоны. "Скорее, скорее, пока поезд не домчался до переезда! Смотри – он нас догоняет. Скорее! Как ты думаешь, догонит?" Сумеет ли Дасти Блейдс опередить банду отчаявшихся фальшивомонетчиков и убийц и первым добраться до яхты? Сможет ли он, Эндрю, и впредь продолжать в том же духе?.. Годы, неумолимые годы... Ты все толстеешь, под твоими глазами залегли глубокие морщины, ты слишком много пьешь, приходится все больше платить врачам, так как смерть близится и жизнь не остановишь, в ней нет отпусков, и ни в один из прожитых годов ты не мог сказать: "Все, баста! Весь этот год я намерен сидеть сложа руки. Прошу меня нижайше простить!" Дверь в его комнату отворилась. На пороге стояла мать.

– Марта звонит...

Эндрю зацокал шиповками по полу, держа в руке старую перчатку филдера. Намеренно закрыл поплотнее дверь в столовую, давая понять матери – разговор строго конфиденциальный.

– Хэлло! Да.– Он слушал ее с самым серьезным видом.– Нет, думаю, что нет. До свидания, Марта, желаю удачи! – Он стоял, глядя в нерешительности на телефон.

Вошла мать; подняв голову, он спустился по ступенькам к себе на террасу.

– Эндрю,– начала она.– Хочу тебя кое о чем спросить...

– О чем?

– Ты не мог бы дать мне взаймы пятьдесят долларов?

– Боже мой!

– Они мне нужны позарез! Ты ведь знаешь,– если б не так, не попросила бы. Деньги нужны Дороти.

– Для чего?

– Собралась на очень важную для нее вечеринку; придет масса влиятельных людей, ей могут предложить роль, она уверена.

– Неужели приглашение на эту вечеринку стоит пятьдесят долларов? -Эндрю в раздражении стукнул шиповкой по верхней ступеньке, и от нее отвалился комок засохшей грязи.

– Конечно нет, Эндрю, что ты.– Тон у матери подхалимский – всегда такой с ним берет, когда выклянчивает деньги.

– Ей придется купить себе платье – не может ведь пойти на прием в старом! К тому же там будет один человек, она к нему явно неравнодушна.

– Так она его не добьется в любом платье – новом или старом, все равно,– мрачно предсказал Эндрю.– Твоя дочь далеко не красотка.

– Знаю! – Мать взмахнула обеими руками,– в эту минуту она казалась такой беспомощной, такой печальной.– Но все же... пусть попытается, пусть предстанет перед ним в своем лучшем виде. Мне ее так жаль, поверь, Эндрю!

– Все обращаются только ко мне! – завопил Эндрю высоким, пронзительным голосом.– Почему меня не оставляют в покое? Всем нужен только я. Ни минуты покоя! – Вдруг заплакал и отвернулся от матери, чтоб она не заметила его слабости.

С удивлением глядя на него, покачивая головой, она обняла его за талию.

– В общем, ладно, хватит. Делай, Эндрю, только то, что хочешь, и ничего, что тебе не по душе!

– Да, конечно... Да, прости меня. Я дам ей денег. Прости, что сорвался и наорал на тебя.

– Да не давай, Эндрю, если не хочешь!

Мать сейчас говорила искренне, и он верил ее словам; засмеялся натужно.

– Хочу, мам, очень хочу! – Похлопал ее по руке и направился на бейсбольную площадку.

А она так и осталась стоять, озадаченная, на верхней ступеньке.

На поле так хорошо – светит солнце, задувает легкий ветерок. На час Эндрю позабыл о всех своих бедах; но передвигался он по площадке так медленно... Бросок мяча отзывался болезненным уколом в плече. Игрок на второй базе уважительно назвал его "мистер", чего не сделал бы еще год назад. Тогда Эндрю было двадцать четыре.

ПРОБЕЖКА НА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЯРДОВ

Передача слишком высокая и неточная,– пришлось сделать тоже высокий прыжок в сторону; мяч глухо ударил его по рукам, и он, увидев несущегося на него хавбека, выставил вперед бедро. Мимо промчался центровой, отчаянно пытаясь ухватить Дарлинга за колени и свалить на землю, но он, на высоком прыжке, ловко, без особых усилий обежал блокирующего игрока и лайнсмена1, которые устроили небольшую свалку неподалеку от линии схваток. Перед ним открывалось свободное пространство – ярдов десять, не больше; он бежал тяжело дыша, чувствуя, как колотятся по его ногам длинные щитки, слышал топот шиповок – игроки бросились за ним в погоню; другие беки хотят его опередить, оказаться первыми на боковой линии, у ворот,– весь эпизод у него как на ладони: игроки устремились к нему на полной скорости, блокируют, отвоевывают себе позицию повыгоднее – то пространство, которое ему еще предстоит преодолеть; все это он видел ясно, отчетливо, резко – будто впервые, будто раньше не понимал, что здесь, на поле, вовсе не беспорядочное, бессмысленное смешение азартно бегущих на большой скорости людей; что недаром шлепают по земле шиповки, раздаются крики игроков...

Довольный, улыбался про себя на бегу, крепко удерживая мяч перед собой двумя руками; колени его высоко подпрыгивали, он бежал, крутя бедрами, как девица,– бежал стремительно, самый активный на этом разбитом поле бек. Первый хавбек ринулся к нему; он подставил ему ногу, потом, в последнее мгновение, получив сильный удар в плечо от нападающего, резко ушел в сторону, но не упал и своего стремительного движения вперед не прервал -надежные шипы вынесли его на твердое покрытие площадки. Теперь перед ним оставался только один, последний защитник. Осторожно, даже вяло двигался он на него, протянув вперед согнутые в локтях руки. Дарлинг посильнее прижал к себе мяч, подобрал его под себя, сделал финишный рывок,– казалось, он не бежал, а летел по воздуху, усиленно работая ногами, поднимая повыше колени, готовый бросить все свои двести фунтов веса в хорошо рассчитанную атаку, уверенный, что преодолеет последнюю преграду – этого защитника. Ни о чем больше не думая, чувствуя, как слаженно, словно машина, работают его руки и ноги, он помчался прямо на него, с ходу ударил его руками – одна рука разбила игроку нос, тут же брызнула струйка крови, заливая ему руку; он видел искаженное злобой лицо, свернутую от удара голову, скривившийся рот... Резко повернулся, прижав к груди обе руки с мячом,– защитник далеко позади – и без особого труда направился прямо к линии ворот. За спиной у него все глуше шум от рыхлящих почву шиповок противников – отстали безнадежно...

Как давно это было... Да, стояла уже осень, земля на площадке твердая, как металл, потому что ночи уже холодные; порывистый, злой ветер безжалостно срывает листья с кленов, окруживших стадион, относит на поле, а девушкам, которые хотели посмотреть игру, приходилось на свитера натягивать еще и спортивные куртки...

Да, пятнадцать лет назад... Дарлинг медленно шел в надвигающихся сумерках по знакомой площадке, но уже весной, в своих аккуратно сшитых ботинках,– видный тридцатипятилетний мужчина, в элегантном двубортном костюме. За эти пятнадцать лет, с двадцать шестого по сороковой, он стал на десять фунтов тяжелее, но грузности не чувствовалось ни в фигуре, ни в лице.

Тренер тогда улыбался про себя, а его помощники поглядывали друг на друга, весьма довольные, если кто-нибудь из второго состава вдруг выделывал на поле какой-нибудь необычный кунштюк1 – это, конечно, работало на их репутацию и, соответственно, делало их ежегодное жалованье, две тысячи долларов, чуточку более надежным.