Текст книги "Sleep in heavenly peace (СИ)"

Автор книги: Ирма Грушевицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Часть 8

Не знаю, сколько времени я просидел в том кафе. Несколько раз передо мной возникала кружка с горячим кофе, но я не помню, чтобы к столику кто-либо подходил.

На улице было уже темно, когда, пошатываясь, я поднялся и начал собирать бумаги.

– Какой самый большой в жизни грех?

Я обернулся к пожилой женщине, в которой с трудом узнал официантку.

– Отчаяние, – подсказала она, не дождавшись моего ответа. – Отчаяние – вот самый большой в жизни грех. Отчаявшийся человек – пустой человек. А вы сейчас отчаялись.

– Да, – кивнул я, соглашаясь. – Я отчаялся.

– Сегодня канун Рождества. Господь милостив к тем, кто верит в него. Только в его силах сотворить чудо, но вы не сможете увидеть его, если отчаялись в него даже поверить.

– Я хочу верить, – проговорил я хрипло. – Мне надо верить. Но теперь уже не во что.

– Тогда молитесь, – уверено ответила мне она.

– У вас есть машина?

Она молча кивнула, доставая из кармана передника ключи.

– Старый «бьюик» перед входом. Иди, сынок. И да поможет тебе Бог.

Я легко нашел выезд из города, быстро доехал до знакомой развилки и, свернув налево, всю ночь ездил по короткому отрезку, соединяющему сто первое шоссе и западную часть города. Наверное, я проехал туда и обратно более сотни раз и всё время горячо молился.

Я молился о том, чтобы Господь явил своё чудо и привёл меня к маленькому голубому домику. Потом я молился, чтобы этого пожара никогда не было. Чтобы, если это хоть как-то могло бы помочь, меня никогда не было в жизни Лили.

– Прошу тебя, Господи, пусть она живёт! Пусть она забудет меня и живёт. Сделай так, чтобы она жила. Забери меня, забери весь этот чёртов мир, но только бы она была. Она должна быть.

Потом я ругался, посылая проклятия:

– Зачем ты дал мне её? Зачем позволил узнать, что у меня была дочь? Чтобы тут же забрать? Что это за изощрённая пытка? Ты хочешь наказать меня? Так наказывай! Но наказывай меня, а не их! Они ни в чём не виноваты…

Рождественское утро было ясным. Я съехал на обочину, и вот уже как два часа сидел в холодной машине, уставившись в одну точку. Это происходит прямо сейчас, если это вообще когда-нибудь происходило. Два года назад я был с Лили, и сейчас в её времени как раз то утро, когда…

У меня ничего не получилось. Я провёл рождественскую ночь в лесу, но так ничего и не нашёл. Свенсон оказался прав, говоря, что мы гоняемся за призраками. Можно положить на это всю жизнь, как сделал он, а можно сейчас завести машину, вернуться в Секим, поблагодарить ту женщину, что одолжила мне «бьюик», а потом сесть на ближайший рейс до Сиэтла и постараться всё забыть.

Наверное, только так я смогу не сойти с ума.

Я завёл машину, и, развернувшись, поехал в сторону шоссе.

Скорее по многочасовой привычке, нежели от желания увидеть что-либо необычное, я смотрел по сторонам.

Но он был там – небольшой просвет меж двух высоких разлапистых елей. Он был совсем незаметен, взгляд зацепился за него, когда я уже почти проехал. Ударив резко по тормозам, я сдал назад, и, включив левый поворотник, свернул на небольшую дорожку, уходящую вглубь леса.

Я почти не удивился, когда через несколько минут оказался перед низким забором, опоясывающим знакомый голубой дом. Некоторое время я сидел в машине и смотрел на эту картину, боясь, что мираж рассеется, и всё виденное мной окажется сном.

Я трусил, и мне понадобилось некоторое время, чтобы заглушить двигатель и выйти из машины.

Я медленно шел по очищенной от снега дорожке, залитой пробивающимся через ветви вековых елей рассветным солнечным светом. Я увидел гнутую деревянную арку, через которую когда-то попал сюда: сейчас, как и тогда, она была такая же белая от налипшего на неё снега.

Из каминной трубы поднимался лёгкий дымок, в каждом окне горел свет. Как и в масляном фонаре, стоящем перед домом и украшенном зелёным венком с широким красным бантом. В прошлый раз его не было, как и донельзя смешного снеговика у арки, с пуговицами-угольками и нахлобученной на голову старой зелёной шляпе. Как и детских санок, прислонённых к забору.

Я не стал стучать, а просто повернул ручку и вошёл в открытую дверь.

В доме было тихо, только тикали большие часы, стоящие в коридоре. Я заглянул в гостиную и увидел наряженную ёлку с лежащими под ней разноцветными свёртками. Рядом, на низеньком столике – стакан с молоком и тарелка имбирного печенья.

Я шёл по дому и везде выключал свет. На втором этаже я зашёл в спальню Лили, но она была пуста. Дверь в комнату, которую она когда-то отвела мне – ту, где мы провели нашу единственную ночь, – была закрыта. Затаив дыхание, я медленно открыл её.

Настенный светильник освещал спальню, позволяя хорошо рассмотреть две фигурки, лежащие на большой кровати.

Лили и малышка спали, отвернувшись от света. Я замер на пороге, стараясь унять сердцебиение.

Мои родные. Живые.

Успел!

Я бросил взгляд на камин. Защитный экран, в прошлый раз стоявший здесь в декоративных целях, был отставлен в сторону. На моих глазах порывом ветра из печной трубы выдуло несколько горящих угольков, которые попали на лежащую у кровати плетёную циновку. Она сразу же начала тлеть.

Вот она – причина пожара. Всё случилось именно так!

Я с остервенением собрал эти смертоносные угли и вместе с циновкой через окно выбросил на улицу.

Когда я открывал окно, Лили пошевелилась, но не проснулась.

Подойдя к кровати, я с трепетом опустился на колени. Передо мной спали два самых дорогих в моей жизни человека.

Рыжие кудряшки малышки разметались по подушке. Лица её я не видел: она спала на боку, повернувшись к матери. Зато я мог беспрепятственно смотреть на лежащую передо мной женщину, радуясь, что ни одну чёрточку любимого лица так и не смог забыть. Длинные пушистые ресницы, яркие губы, чуть приоткрытые во сне, белокурые локоны, нежная кожа… Мне нестерпимо хотелось поцеловать Лили, но что-то меня останавливало.

И чем дольше я смотрел на неё с нашей дочерью, тем отчётливее понимал, что на этом всё. Моя миссия выполнена. Я не допустил трагедии. Я спас их. Теперь надо вернуться. Осознание этого было настолько острым, что я согнулся как от удара.

Да, всё было именно так и никак иначе. Я мог бы провести всё время мира, наблюдая, как они спят, но это было их время – не моё. Их жизнь – не моя. Каждая секунда, проведённая здесь, чревата для меня безумием там.

– Спите блаженным сном, ангелы мои. Спите…

Каких же сил стоило мне отвернуться. Ещё больших – закрыть дверь в спальню, спуститься на первый этаж и выйти на улицу.

Не осталось ничего. Моя жизнь была сосредоточена на тех, кто сейчас спит в этом теперь уже тёмном доме. Может, мне удастся найти их в будущем. Может, Лили будет ещё жива, когда я в следующий раз увижу её. Может быть, моя дочь…

Каждый шаг, отдаляющий меня от них, был чудовищно трудным. Сердце разрывалось, не желая покидать это место, этот дом, и я не сразу осознал, что не вижу оставленного мной тёмно-серого «бьюика».

Но его не было.

Как не было никаких следов на уходящей вглубь леса дороге. Только белое, ровное, занесённое снегом полотно.

И тогда я понял, что чудо, о котором я горячо молился, произошло.

Мне позволено остаться.

Недолго думая, я развернулся и побежал обратно к дому.

Но, сделав несколько шагов, остановился и поднял глаза к золотому зимнему рассветному небу.

– Спасибо! – тихо произнёс я. – Кем бы ты ни был, спасибо!

Взбежав по крыльцу, я вошёл в дом, чтобы поцеловать ту единственную, что ждала меня здесь, и, наконец, познакомиться со своей дочерью.

Вместо эпилога

– Мисс Свенсон, – окликнул меня голос дежурной медсестры. – Это оставили для вашего отца.

Я взяла протянутый ею небольшой плотный конверт.

– Что здесь?

– Вероятней всего, письмо, – женщина пожала плечами. – Я не захотела беспокоить мистера Свенсона. Решила сначала показать это вам.

Поблагодарив её, я открыла конверт и достала оттуда небольшую рождественскую открытку.

– О, какая интересная вещичка! – восхищённо промолвила медсестра. – Я в детстве собирала открытки. Эта точно откуда-то из сороковых.

Я перевернула её, посмотрев на оборот. Лишь одна надпись от руки, сделанная чернилами – «25.XII.1948». Эта дата мне ни о чём не говорила. Очень странно! Может, отец знает?

– А кто её принёс? – поинтересовалась я.

– Пожилая женщина. Очень красивая. Лет шестидесяти. Попросила передать мистеру Свенсону лично в руки.

– Спасибо ещё раз. Вероятно, это одна из знакомых родителей.

Отец выглядел хорошо. Уже ко вчерашнему вечеру его перевели из реанимации в отдельную палату, и мы с мамой даже успели немного украсить её к Рождеству.

– Динь-динь-динь, с Рождеством, пап! – Я поцеловала его в морщинистую щёку. – Ну, как ты сегодня?

– Нормально, детка. С Рождеством и тебя. А где мама?

– Она будет к полудню, я велела ей отдохнуть. Ты нас так напугал, папуля! Больше никогда так не делай.

– Не буду, – улыбнулся в ответ отец.

– Кстати, ты, оказывается, обзавёлся поклонницами! – Я протянула ничего не понимающему отцу открытку. – Поздравления тебе шлют через медсестёр.

Он долго её рассматривал, а я тем временем, достала из сумки небольшую игрушечную ёлку и раздумывала, куда бы её поставить.

– Ах, он сукин сын!

От удивления я чуть не подпрыгнула: никогда не слышала, чтобы отец ругался.

– Ты чего, пап?

– Он сделал это! – вскричал он. – Чертовски везучий сукин сын! Сделал! Я не смог, а ему удалось! Удалось, вот ведь!

И затем к моему высочайшему изумлению впервые в жизни я увидела, как плачет мой отец.