Текст книги "Ночи Калигулы. Падение в бездну"

Автор книги: Ирина Звонок-Сантандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

V

Городок Байи, лежащий близ Неаполя, издревле славился лечебными источниками. Ещё во времена республики богатые патриции проводили дни в местных купальнях, замачивая ревматичные поясницы и подагрические ноги. Позже император Октавиан Август построил здесь виллу для любимой супруги, Ливии.

Калигула наслаждался покоем в мраморной ванне. Тёплая целебная вода переливалась радужными пузырьками. За распахнутым окном виллы Ливии колыхались ветви кипарисов.

Выбравшись из ванны, Калигула подошёл к окну. Чёрный раб растирал его тело сухой простыней. За окном синел Неаполитанский залив, сливаясь на горизонте с голубизною неба. Белели паруса рыбацких лодок и мраморные колонны соседних вилл. Сквозь солёную морскую дымку Гай различил неясные очертания портового городка Путеолы.

«Тиберий сказал, что я стану императором, только когда проскачу на коне отсюда до Путеол! – усмехаясь уголком тонкого рта, вспомнил он. – Хорошо, я проскачу!»

– Немедленно позови Макрона! – велел Гай рабу.

Макрон явился немедленно. Склонил голову перед императором:

– Что прикажешь, цезарь? – голос префекта звучал учтиво, ничем не выдавая недавней обиды.

– Я хочу построить мост между Байями и Путеолами, – нетерпеливо заявил Калигула.

– Зачем? – удивился Макрон. – Туда можно добраться по суше. Нужно только сделать круг через Неаполь…

– Я тебя не спрашиваю, а приказываю: сделай мост! – прервал его император.

Макрон в задумчивости потёр лоб ладонью. Что это взбрело в голову Гаю Цезарю? За долгие годы службы при Тиберии, сорокалетний солдат насмотрелся всякого. Но одно мог сказать с убеждением: Тиберий имел свои странности, зато его распоряжения всегда были разумны! Ему бы и в голову не пришло строить мост через залив! Да и как его построить?!

Префект претория вышел во двор. Полдюжины преторианцев, спрятавшись в тени высокого кустарника, играли в кости.

– Эй вы, бездельники! – перекрывая возбуждённый говор солдат, крикнул он. – Кто придумает, как построить мост между Байями и Путеолами – озолочу!

– Можно поставить лодки одна около другой и присыпать их толстым слоем земли, – подняв голову, отозвался один преторианец. – Так наши легионы переходили реки в Германии.

– А ведь верно! – одобрительно хмыкнул Макрон. – На, держи!

Он небрежно швырнул преторианцу золотую монету. Одну единственную. Озолотил.

* * *

Торговые суда ежедневно проплывали мимо Неаполя дюжинами. Везли в Рим пшеницу из Египта. Путь им преграждали быстроходные биремы. Преторианцы, стоя на палубах, громко кричали мореходам:

– Плывите в Неаполь! Приказ императора Гая!

И в подтверждение размахивали папирусными свитками, на которых Калигула небрежно начертал своё имя.

А в Неаполе хозяев кораблей ждал ещё более нелепый приказ: ссыпать пшеницу в ямы, выйти в море и стать на якоре рядом с другими опустошёнными судами. Тридцати дней оказалось достаточно, чтобы протянуть вереницу кораблей почти на двадцать стадиев, между Байями и Путеолами. Преторианцы утрамбовывали землю, насыпанную на суда, соприкасавшиеся бортами.

Между маленькими городками, расположенными по обе стороны Неаполитанского залива, появился плавучий мост. Зеваки всех сословий собирались толпами и, тыча пальцами, дивились на него, словно на восьмое чудо света. Судовладельцы подсчитывали убытки, вспоминая о гниющей в яме пшенице. А в Риме началась нехватка хлеба…

Зато Гай Цезарь по-детски радовался предстоящей забаве. В назначенный день он вырядился в короткую белую тунику, вышитую золотыми нитями. Накинул на плечи новую блестящую пурпурную мантию. Макрон подвёл к императору белого жеребца по кличке Инцитат. Калигула впрыгнул в седло; всунул в стремена ноги, обутые в калиги.

Двенадцать ликторов бежали перед императором по улице, ведущей к пристани. Конь под Калигулой грациозно переставлял тонкие ноги. Император обращал к восторженной толпе горделивое лицо. Женщины, мужчины, праздничные одеяния и цветы слились в неопределённо-яркое пятно. «Как меня все любят!» – думал он. И ошибался. Всеобщий восторг был вызван не любовью народа, а невыразимым облегчением, охватившим империю после смерти жестокого Тиберия.

Гай подскакал к плавучему мосту. Ликторы предусмотрительно отбежали в сторону, освобождая императору дорогу. На утрамбованную землю Калигула взошёл один. Преторианцы остались на пристани, оцепив проход, чтобы толпа не повалила следом за цезарем.

Лёгкая зыбь колыхала корабли. Порою Калигуле казалось, что ненадёжный плавучий мост уходит из-под копыт Инцитата. И тогда сердце испуганно замирало. Но все же Гай не останавливал коня, не спешивался. Скакал по колеблющейся почве между зеленовато-синими волнами. Солёные брызги освежали его лицо. Квириты, затаив дыхание, с берега наблюдали за императором. На лазурном фоне залива выделялись солнечно-белым пятном конь и всадник. Красиво полоскалась на ветру длинная пурпурная мантия. Яркое, неповторимое видение нового царствования!

Гай Цезарь Калигула проскакал на коне до Путеоланского мола. Назло покойному Тиберию!

Назад он вернулся на следующий день. Уже не на лошади, а в колеснице, в которую была впряжена пара гнедых породистых коней. Калигула правил сам, натягивая вожжи худощавой рукой, покрытой золотистыми волосками. Рыжие волосы прикрывал пышный венок из дубовых листьев. Такой венок обычно служит наградой героям, спасшим отечество. Его торжественно вручает Сенат. Никто не мог припомнить торжественную церемонию, на которой венок получил Гай Цезарь. Похоже, молодой император решил наградить сам себя.

За колесницей торжественно следовал отряд преторианцев. Солдаты предусмотрительно шли вразнобой, чтобы мост, поспешно сложенный из торговых кораблей, не колыхался. Едва императорская колесница достигла берега, как толпа народа захлестнула мост. Радуясь и беснуясь, плебеи бежали по земляной насыпи. И гордились тем, что их грубые сандалии касаются дороги, по которой только что проехал император. В давке толкали друг друга локтями, наступали на ноги, спотыкались и вновь поднимались. Некоторые, потеряв равновесие, падали в воду залива. И хватались ладонями за края корабельных бортов, пытаясь выбраться. А бегущие небрежно, не замечая, наступали им на дрожащие ослабевшие руки. Десятки простолюдинов потонули в тот знаменательный день. Смерть их осталась незамеченной – столь велико было всенародное ликование.

* * *

Когда императору Гаю донесли о случившемся, он скорчил изумлённую рожу и захохотал.

– Отдали жизнь за цезаря! – весело воскликнул он. – Надеюсь, боги останутся довольны их жертвой!

Макрон равнодушно усмехнулся. Никто из утонувших не принадлежал к высшим сословиям. А участь простолюдинов не тревожила его.

– Скажи, сколько денег осталось после Тиберия в казне? – рассматривая перстень с орлом, спросил Калигула.

– Два миллиарда семьсот миллионов сестерциев, – доложил Макрон.

– Сколько?! – изумлённо обернулся к нему Гай.

– Два миллиарда семьсот миллионов.

Не в силах справиться с волнением, Калигула заметался по комнате. Подбежал к окну и, вцепившись в складки занавеса, выглянул наружу. Радостно смеясь, вернулся к Макрону, вприпрыжку обежал его и снова вернулся к окну.

– Два миллиарда семьсот миллионов! – ликовал он, перегнувшись в сад и вдыхая запах трав и кипарисов. – Я за полмиллиона женился на Юнии Клавдилле. И считал себя богачом! Почти три миллиарда! Да ведь эти деньги один человек даже за сто лет не потратит! Дарю тебе два миллиона!

– Спасибо, цезарь! – Макрон изобразил на лице счастливое восхищение. Он был разочарован. Всего лишь два миллиона?! Бывшему солдату, проведшему не одну ночь в облезлой холодной казарме, эта сумма теперь показалась мала.

Стоя у окна, Калигула всматривался в горизонт. Искал среди вспененных волн знакомые очертания острова Капри.

– Макрон! – прошептал он едва слышно. – Спинтрии все ещё живут на острове?

– Да, цезарь! – Макрон остановился за худощавой спиной императора. – Они не смеют самовольно покинуть виллу Тиберия. Ждут твоего приказания.

Калигула молчал, прикрыв глаза. Крупные, чуть желтоватые зубы прикусили дрогнувшую губу. Сладостно-порочные воспоминания нахлынули на него. Спинтрии обучаются науке сладострастия, как лекари – врачеванию, или ораторы – риторике. Стоит промолвить слово, и этой ночью они ублажат Гая, как прежде – Тиберия. Калигула чуть не поддался соблазну, но вовремя опомнился. Наслаждения можно найти везде. Для этого не обязательно идти по следам Тиберия. Ведь старика ненавидели из-за забав с несовершеннолетними.

– Объяви спинтриям, что они свободны! – поколебавшись, решил Калигула. – Пусть идут, куда хотят, и живут по собственному усмотрению.

– Слушаюсь, цезарь! – Макрон склонил голову. И, уходя, одобрительно добавил: – Ты правильно поступаешь, Гай!

Калигула неопределённо передёрнул плечами. Он жалел о том, что нужно отпустить спинтриев, не испробовав их изощрённые ласки.

Темнело. Гай наблюдал, как на темно-синем небе зажигаются звезды. Через открытое окно влетали белесые бабочки. Летели на пламя светильника, обжигали тонкие крылья и падали в нагретое масло, умирая. Их гибель не останавливала других бабочек. Зачарованные ярким пламенем, они бездумно слетались на огонь.

В саду треснула ветка, послышался женский шёпот. Гай вздрогнул. Открыл рот, чтобы позвать преторианскую охрану. Но передумал, различив между деревьями силуэты двух молодых девушек. Восхищённо раскрыв глаза, две провинциалки разглядывали молодого императора. Светлые туники трепетали на ветру, словно крылья бабочек. Девушек тоже манил огонь и блеск, который по мнению простых смертных обязательно должен излучать император.

Калигула высунулся в окно.

– Идите сюда, – шёпотом поманил он девушек.

Они смущённо замерли, прижавшись друг к другу. Словно робкие, но любопытные зверьки. В Гае пробудился охотничий инстинкт. Он раздул ноздри, подобно собаке, учуявшей добычу.

– Не бойтесь, – он сделал ладонями приглашающий жест.

Подталкивая друг друга и переглядываясь с лукавым смущением, девушки подошли к окну. Их охватило благоговейное чувство. Сам император зовёт их! Не старый гнусный Тиберий, а молодой, красивый, любимый в народе Гай, сын славного Германика!

Перегнувшись через оконную раму, Калигула втащил в комнату одну девушку. Затем – другую, стройную и почти невесомую. Обе доверчиво подчинились сильным мужским рукам. Гай обнял провинциалок и самодовольно улыбнулся, уловив трепет волнения в юных телах. Он томно склонился к смуглой шее одной девушки и поцеловал. Следующий поцелуй достался второй. Прикрыв зеленые глаза, он ласкал пугливых красавиц, лишённых изысканности римских матрон, но полных жаркой южной свежести. «Зачем мне спинтрии Тиберия, если я всегда могу завести собственных?» – думал он, увлекая к постели послушных девушек.

Они покинули императорскую виллу поздним утром следующего дня, растрёпанные и обессиленные. Но счастливые от высокой чести, оказанной им.

VI

Мост между Байями и Путеолами разобрали. Владельцы кораблей получили позволение следовать своим путём. Брошенная пшеница сгнила безвозвратно. Её пожирали свиньи, сбегавшиеся со всех окрестностей Неаполя.

Жаркое лето миновало в наслаждениях. Осенью Калигула вернулся в Рим.

«Быть императором – не только развлечение! – размышлял он. – Не лишне заняться делами империи». В таком настроении он призвал в Палатинский дворец старого сенатора Гая Кассия Лонгина.

– Случилось ли что новое в моё отсутствие? – высокомерно спросил он. Почти так же разговаривал с сенаторами Тиберий.

– Рим славит тебя! – склонился перед молодым цезарем сухощавый высокий старик. – Сто шестьдесят тысяч быков было принесено в жертву за твоё здравие.

Глаза Калигулы загорелись радостным огнём.

– Плебеи собирают деньги, чтобы установить в храме Юпитера твою статую, – сообщил Лонгин. – К ним присоединилось и всадническое сословие…

«Как если бы я уже стал богом!» – затрепетал Калигула. И прищурился с лёгким подозрением:

– Сенаторы тоже раскошелились на статую?

Кассий замялся:

– Да, цезарь. В меру возможностей.

Гаю показалось, словно лукавая змея ужалила его в сердце. В меру возможностей?! Кто в Риме богаче сенаторских семейств? Уж никак не плебеи. Калигула побагровел, нахмурился. Крепко сжались нервные жилистые кулаки. Теперь он понимал, почему Тиберий так ненавидел сенаторов.

– Повелеваю, чтобы мои статуи были установлены во всех храмах в Риме и провинциях! – медленно, весомо произнёс император. – И пусть жрецы, принося жертвы, во всеуслышание молятся за меня и моих сестёр!

– Слушаюсь, цезарь! – Лонгин закинул на правое плечо край тоги и повернулся к выходу.

– И не думай, что я забуду! – закричал ему вслед Калигула. – Сегодня же издам письменный указ и велю вывесить его на Форуме.

Лонгин молча поклонился.

«Подлецы! – обиженно думал Калигула, оставшись один. – Народ любит меня. Стоит мне покинуть Палатинский дворец – толпы плебеев бегут за хвостом моего коня! Бросают лепестки цветов, кричат: слава! Только сенаторы ненавидят меня. Корчат кислые рожи при моем появлении. Опасаются. Ведь я могу отнять у них власть и привилегии. Грязные твари!!! Нет, сенаторы, конечно не грязные. Скорее, благоуханные. Каждый день проводят послеобеденные часы в термах, в обществе изощрённых гетер. Поливаются восточными благовониями хуже женщин. Но внутри, в душе, сколько грязи у них налипло!»

– Ненавижу! – крикнул Гай и раздражённо плюнул по направлению к двери, за которой только что скрылся сенатор Кассий Лонгин. Плевок попал на черно-красную греческую вазу, стоящую у двери на мраморной подставке.

Калигула выбежал из дворца. Преторианцы-охранники приветствовали его, громко ударяя в пол правой ногой или древком копья. Задыхаясь от злости, он спускался по широкой мраморной лестнице. Лиловый плащ волочился по белым ступеням. И вдруг замер: у подножья остановились носилки Луция Кассия Лонгина.

Друзилла, опершись на подставленную ладонь раба, выскользнула из носилок.

– Друзилла! – Калигула бросился к сестре и отчаянно обнял её.

– Что случилось, Гай? – она взволнованно приподняла узкими ладонями его лицо.

– Ты одна любишь меня! – плаксиво пожаловался он.

Едва уловимая искра радости сверкнула в глазах девушки.

– Да, я одна икренне люблю тебя, – подтвердила она. И, ласково обняв брата, увлекла его вверх по лестнице. – Расскажи мне, что произошло?

– Сенатор Лонгин, родственник твоего мужа, явился с утра докучать мне! – брезгливо скривился Гай. – Когда ты уже оставишь его и придёшь ко мне?

– Хоть сейчас! – вздохнула Друзилла. – Но разве легко покинуть Кассия? Боюсь скандала! – она испуганно передёрнулась, представив себе разгневанное лицо мужа.

Калигула задумался, почесав подбородок, поросший двухдневной рыжеватой щетиной.

– Я дам ему должность в далёкой провинции, – решил он. – Пусть убирается прочь из Рима. А ты поселишься во дворце.

– Так будет лучше всего, – облегчённо согласилась Друзилла.

* * *

В храме Юпитера установили позолоченную статую Гая Цезаря. Двадцать знатных всадников стали жрецами. Каждое утро они приносили на алтаре, посвящённом императору, особые жертвы: павлинов, фазанов и фламинго. Гай радовался: такие невероятные почести ему, который прежде был униженным запуганным подростком, зависящим от капризного настроения Тиберия!

Указ молодого императора достиг отдалённых провинций. Поспешно отливались статуи Калигулы. Кое-где отрезали головы древним статуям незначительных божеств и заменяли её соотвествующим изображением цезаря. Делалось это ради сбережения средств и времени. А Гай считал такую поспешность проявлением любви к себе.

VII

Светало. Агриппине не спалось. Агенобарб стонал и вздрагивал во сне. Агриппина отодвинулась на край ложа, обхватив руками полнеющий живот. Как трудно носить ребёнка во чреве! Сначала – долгие, изнурительные недели тошноты; частые головокружения. Теперь постоянно побаливают соски. Потребность сходить по нужде возникает каждые два часа. И до смерти раздражают неприятные запахи.

Агриппина брезгливо принюхалась: от мужа снова воняло вином и дешёвыми гетерами. «Доношу ребёнка и попрошу о разводе», – тупо рассматривая противоположную стену, думала она. Агенобарб растолстел ещё сильнее. Крепкое прежде тело стало рыхлым, пористым. Он лежал рядом с хрупкой женой, словно гниющая, бесформенная кабанья туша.

Дождавшись рассвета, Агриппина завернулась в тёплую шерстяную столу и вышла из опочивальни. Присела на скамье в атриуме и протянула ладони к пылающему очагу. Со стороны портика донёсся шум. Кто-то при помощи рабов неуклюже выбирался из носилок.

– Кого это принесло в такую рань? – раздражённо поморщилась Агриппина.

Зацепившись краем столы за дверной косяк, в атриум вступила Домиция, сестра Агенобарба. Агриппина кисло улыбнулась свояченице.

– Ты пожаловала к нам в гости с рассветом! За что такая честь? – с лёгкой ехидностью спросила она.

– Мой Пассиен отправился в Сенатскую курию, – добродушно объяснила Домиция, не замечая скрытого презрения Агриппины. – Чтобы не скучать в одиночестве, я решила посетить тебя и брата.

– Спит твой брат, – скривилась хозяйка.

– Бедненький! – всплеснула руками гостья. – Он так устаёт!..

– С чего бы ему уставать?! – возмутилась Агриппина. – Ничего не делает! Только тратит состояние, которое предки копили веками!

Домиция промолчала, прикусив губу, и неприязненно взглянула на собеседницу: «Ей какое дело? Состояние ведь наше, а не её!»

– Как тебе живётся замужем? – равнодушно полюбопытствовала Агриппина. Каких невероятных усилий ей стоило это равнодушие!

Свояченица улыбнулась, краснея:

– Я счастлива. Пассиен такой милый…

Агриппина устало прикрыла веками дымчато-зеленые глаза. Исцарапать бы рожу этой противной Домиции!

Неожиданно она изумилась: как похорошела свояченица за истёкшие месяцы! Второе супружество пошло ей впрок. Исчезли прыщи, уродовавшие лицо молодой женщины. Тощие бедра красиво округлились. Темно-каштановые волосы причёсаны по-новому: тонкая золотая диадема приподнимает их на висках. Незначительное бесцветное лицо удачно накрашено.

– Крисп приставил к тебе умелых рабынь! – заметила Агриппина.

– Да! – влюблённо вздохнула Домиция. – Пассиен сам одевается со вкусом и меня научил.

– Наверное, чтобы ты не позорила его своим уродством! – обозлённая Агриппина перестала сдерживать бешенство.

Домиция обиженно вскочила со скамьи.

– Даже беременность не исправила тебя! – возмущённо заявила она. – Вот я пожалуюсь брату! Пусть тебя проучит!

– Смотри, как бы твой собственный муж не проучил тебя! – запальчиво отозвалась Агриппина.

– Как же! Пассиен тебя послушается!

– Может, и послушается! – Агриппина улыбнулась с лукавым прищуром.

Злорадно посмеиваясь, она покинула атриум. Домиция осталась на мраморной скамье. Она преувеличенно оскорблённо отвернулась и тайком вытерла слезу краем столы. «Пусть смоет всю свою красоту – не настоящую, а наносную!» – думала Агриппина.

* * *

Она вернулась в опочивальню и с презрением взглянула на храпящего Агенобарба. Схватила с прикроватного столика кувшин, в который рабыни наливали воду для утреннего омовения.

– Просыпайся! – крикнула она, плеснув воду в ненавистное, сонное, измятое лицо.

Агенобарб испуганно дёрнулся и открыл заплывшие мутные глаза. «Неужели этот взгляд когда-то казался мне прекрасным?!» – неслышно простонала Агриппина. Прозрачные струйки стекали по рыжевато-тёмной спутанной шевелюре мужа, по красному оплывшему лицу.

– Ты с ума сошла? – откашлявшись, заревел он.

Агриппина отшвырнула в сторону пустой кувшин.

– Явилась Домиция! – вызывающе заявила она мужу. – Иди в атриум и развлекай её беседой!

– А ты не можешь? – язвительно спросил Агенобарб.

– Не желаю! – получил он откровенный ответ.

Выругавшись, Агенобарб поднялся с ложа. Нащупал ступнями затерявшиеся сандалии. Отрешённо глядя в потолок, почесал жирную волосатую грудь. Агриппина наблюдала за ним, презрительно оттопырив нижнюю губу.

– Вижу, тебе уже пора носить нагрудную повязку, – сухо засмеялась она. – Грудь, как у кормилицы.

Агенобарб хмуро посмотрел на жену. Избить бы её, чтобы заткнулась! Но так лень бегать за ней, напрягать кулаки… Тело вдруг отяжелело, словно налилось свинцом. Задыхаясь, Гней Домиций повалился на кровать. Судорожно схватился за ворот нижней туники и открыл рот, как рыба, выдернутая из воды.

– Помоги мне… – слабо прошептал он.

Агриппина налила в чашу воду, слегка разбавленную вином, и грубо сунула под нос Агенобарбу.

– Пей! Тебе стало плохо, потому что много пьянствуешь и объедаешься сверх меры!

Агенобарб промолчал, жадно припав к питью.