Текст книги "Дар Леса (СИ)"
Автор книги: Ирина Зиненко
Соавторы: Наталья Листвинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Зиненко Ирина, Листвинская Наталья
Дар Леса
Аннотация:
Дар Леса
Хочешь, я расскажу тебе сказку? Про древнего дракона и огромный лес. Или про рыцаря и прекрасную принцессу. Про верность и предательство. Про любовь и алчность. Про дружбу и равнодушие. Про то, чего нет и не может быть в реальном мире. В этом мире нет серого цвета. Он ярок, как театральные подмостки в день премьеры. Он категоричен как дитя и мудр как седой старец. Странный, прекрасный и невозможный мир. В нем нет Великого Зла, но нет и Карающего Добра. В нем есть благородные наемники, хитрые стражи, святые куртизанки и скупые нищие. Все чувства в нем имеют свой вкус, а эмоции цвет. Страсть – это алое и золотое с привкусом миндаля и мяты, ревность – синий и серебро, полынь и базилик. Создания, что в нем живут, похожи на ограненный рукой мастера драгоценный камень. Они сверкают и переливаются, показываясь каждый раз с другой стороны, но открываясь не каждому. Они не пусты, внутри них кипят их собственные вихри и бури. Они непредсказуемы, шумны, красочны и живы. Живы так, как никто не может быть жив. Хочешь? Тогда садись поудобнее, закрой глаза и слушай.
Лес. Огромный и бескрайний. Настолько древний, что его деревья помнят руки богов, которые опускали только что сотворённые семена в теплую землю. Ручьи, текущие под его сводами, уже много раз, столько, что и не упомнить, превращались в полноводные реки, меняли русла, а потом снова возвращались на свои изначальные места. Даже камни, эти рассыпающиеся в песок старые исполины, знают, что через несколько веков неумолимая сила времени снова соберет песчинки вместе и они опять возвысятся над землей, подпирая корни своих собратьев деревьев. Лес. Шумный и молодой. Невидимые в листве птицы поют свои песни, которые не менялись с основания мира, вьют гнезда и выводят птенцов, чтобы они, в свое время, повторили этот круг. В высокой траве этот же хоровод жизни и смерти ведут те, что не умеет летать. Хищники и их жертвы. Те, что умеют плавать и те, что живут под землей. Все они наполняют этот вечный лес движением, дыханием, звуками и запахами. Тем, что называется жизнью.
Отсюда и начнем.
Зимний костер
Жарко... Не стоило так задерживаться. Тонкая, испачканная в земле и зеленом соке трав рука поправила прикрывающий голову платок и поудобнее перехватила корзинку, прикрытую влажной тряпицей. Длинная юбка только мешает, цепляясь за колючую траву и шурша, но иначе никак. Тяжелый вздох и неудобный подол чуть подоткнут, а женщина заторопилась с середины поляны к лесу. Лишние глаза мало ли где попадутся. В штанах ведь только воительницы ходят. И шлюхи. Да и кто, и когда видел этих воительниц то последний раз! А вот в записные шлюхи попасть... итак уж поверила зря в молодости в любовь то. Травница вздохнула и подойдя к деревьям с нежностью посмотрела на спящий результат излишнего доверия людям. Сын спал измазанный липким соком беломорника и будить его было жаль, но сама она его и корзину уже не донесет. Тяжелый стал. Защитник может вырастет. Беленькому и конопатому в мать мальчишке вряд ли исполнилось еще пять весен. Растолканный, он сонно тер глаза и хныкал, но вредная мать уволокла его с собой, всунув в липкие ладошки охапку болотного папоротника. Одни они, кто еще ей поможет.
Женщина с сыном ушли, оставив после себя примятую траву у дерева, несколько нитей с юбки, которые зацепились за острые шипы чертополоха на поляне, да вкусный запах свежего хлеба, лежащий на свежесорванном листе лопуха – дар хозяину леса. Чтобы не завел в топь, не подвел к злому зверю.
Крупный, серый с черными подпалинами на боках и морде волк долго следил за людьми на поляне и вышел из своей схронки только когда ветер перестал доносить голоса и шелест травы под ногами. Сделав круг по поляне, он чуть фыркнул, ткнувшись носом в хлеб, но есть не стал, найдутся и без него охотники до такого редкого в лесу лакомства. Следующий круг был поменьше, опустив морду к самой траве, зверь прошелся по пути знахарки, осторожно собирая зубами потерянные на колючках нити. Проверив, что не пропустил ни одной, он втянул носом воздух, и чуть качнув хвостом, потрусил в лес. Через несколько минут уже ничто не напоминало о том, что на этой поляне кто-то был.
Волков в этой части леса отродясь не водилось, слишком близко человеческое жилье, да и зимы были хоть и снежными, но не слишком суровыми и стаи предпочитали жить и охотиться глубже в чаще. Этот появился здесь несколько зим назад, просто пришел и остался жить, обустроив себе логово в старой заросшей пещере на берегу обмелевшей реки. Правда, ему пришлось выгонять оттуда прежних жильцов. Семейство лисиц и стая летучих мышей долго сопротивлялись, но, в конце концов, сдались. С медведем, который заправлял местным зверьем, разговор был долгим. Пришлому все таки удалось убедить Хозяина леса, что он может тут быть, так что уже на следующий год, с первой зеленой травой, лес и его обитатели не пугались неслышной серой тени, которая мелькала в высокой траве.
Прошло два года, а может и больше, с момента как Серый появился в этой части леса. Местное зверье привыкло к нему, смирилось с тем, что теперь еще и он может кого-то съесть, но волк не лютовал. Убивал только ради пропитания, да и делился, если ему было много. Иногда к нему приводили свой молодняк лисы и барсуки, чтобы щенки пересидели охотничью облаву в большой пещере. На глаза людям волк не показывался, и следов не оставлял, разве что пару раз люди могли найти клочки его шерсти, когда он линял по весне. Но по весне шерсти по лесу обычно раскидано предостаточно, так что отличить где чья могли только самые умелые охотники, но они обычно такой ерундой не занимались. Зачем, если и так все зверье известно еще с пеленок.
Изредка волк уходил поглубже в чащу и выл там, запрокидывая голову к полной луне, которая виднелась в ярком звездном небе. Заслышав этот полный ожидания, страха и какого-то чудовищного одиночества голос, зверье пряталось по норам и гнездам, стараясь не встречаться с его хозяином, но на утро все снова было как обычно.
.............................
Путь к дому, стоящему между лесом и поселком, был неблизким. Собрать нужное количество травы, чтобы хватило на весь сезон предстоящих охот, сложно. Одна знахарка на всю округу – тяжкий труд. Люди злы, да подозрительны, а добро помнят недолго.
Женщина, пробирающаяся сейчас сквозь дикий малинник с ладонью ребенка в одной руке и тяжелой корзиной в другой, пересекла уже тридцатилетний рубеж, но не была ни вдовой, ни девицей. Таким как она семейная жизнь не светила. Все добрые люди знают, что рыжие всегда ведьмы. К чему брать в дом такое несчастье пусть она хоть трижды хорошая хозяйка и собой ничего? Даже кривая Стаська из дальнего хутора и то лучше будет. Так и прибилась она к старой бабке Ворожее. Имя постепенно забылось, родители ее не привечали – отрезанный ломоть ведь, а бабка умерев вскорости, оставила ей старый домик, остатки запасов, немного умений, что рассказать да показать успела, да наследное ведьмино имя – Ворожея.
– Мама, я есть хочу, – заныл ребенок, пытаясь опуститься на землю. – Я устал.
– Немного еще, – вздохнула женщина и смахнула со лба пот. – Потерпи. Придем, травы переберем и поедим. Я репу с ночи запарила. Потерпи. Ты же мужик.
– Мужик, – печально согласился мальчишка и опять пошел следом, тоскливо провожая взглядом спелые ягоды малины проплывающие мимо. А что делать? За свою недолгую жизнь он уже твердо знал, что не поработаешь, не поешь. Нечего будет. Когда одной зимой мама заболела, никто не пришел помогать, даже тот, кто считался отцом. Если бы не оставил кто-то на крыльце ночью свежую, еще кровящую оленью тушу, вообще бы пропали. Он тогда думал на охотника какого, как отец его непризнанный, но, сколько он не благодарил потом мужчин шепелявившим еще голоском, никто не сознался, все отмахивались.
А его мать шла, сжимая его руку и все думая, как жизнь странно повернулась. Вот ведь уже в руках держала горшок с выдержанным отваром. Сама глупость сделала, сама и убрать хотела. Но... не смогла. Все ждали, что уберет ненужный никому приплод, но приподнявший юбку большой живот многих заставил краснеть. Кого от злости, кого от стыда еще живого в душе. Камнями не забили тогда только из-за жреца старого. Тот свое слово сказал и оставил их. Молодой на смену ему оставшийся тоже ничего. Она знает, сколько он ночей не спал, помогая немощному уже учителю. И пусть он злее и яростнее в вере, но умереть совсем плохой смертью не даст. Уж почто старая Ворожея не любила жрецов и ее этому учила, а вот спасли они молодую-глупую тогда. И рожать помогали, хоть толи мораль читали все время, толи проповедь, она не разбирала за муками, и помощь ее принимали, несмотря на запреты веры, и ребенка, когда узнали что мальчик, готовы были взять на воспитание в Храм чуть погодя. Но старому бы она отдала, прежнюю веру он не хаял, а вот молодому нет, ходит только зря, спорит с ней. Ярый, злой. Смотрит странно. К болящим теперь ее только после него зовут, а это сложнее – уже сколько баб и младенчиков перемерло родами из-за того что ее поздно звали? Воля Богов... женщина печально улыбнулась. По воле прежних Богов одна бы она с дитем не осталась. Обвенчаны под рябиной данным словом и призвавшие в свидетели Лес и Хозяина его. Ходили они молодые и в новый Храм, и там ей он обещался... Но...
– Непраздна я... Как же так? Он слово давал...
– Да что ж сама не поймешь? – отец "женаха" смущаясь, покрутил шапку в руках. – Та, ровная, справная, молодая, не то что ты – ей еще семнадцати нет. Семья там, приданое. Слово в Лес улетело и пропало, а плод и... неужто наговор да средство не знаешь?
Много обидных, злых слов было сказано на это. Много. На костер бы хватило. Или на знак гулящей девки – обритые волосы. Но заступились. Жрецы на их мертвом алтарном камне поклялись, что не врет она. И не совсем пропащий парень был – тоже сказал, мол клялся по старым законам. Но верить людям нельзя стало. Сжималось все внутри и горело злым огнем одиночество вскармливаемое слезами своими и сына. Никого более к себе пускать было нельзя – ославили бы гулящей. Так и жила невенчанной женой.
В дом отца своего сына только раз пришла.
– Спаси его, Ворожеюшка, – рыдала на пороге мать, – Ой, помрет, ой, каликой станет!
– Не помрет, – сквозь зубы цедила она, устраивая сына в пеленках на лавке рядом с люлькой, где тихонько пищал младенец на три месяца всего младше ее сына. Жена раненого испуганной наседкой кинулась к ней, загораживая колыбель.
– Пошла прочь, ведьма! Не смотри черным взглядом!
– Молчи, дура! – прикрикнул хозяин дома и грузно переваливаясь, поспешил к гостье.
– Прости ее, Ворожея, родила недавно, вот и дурит еще. Младенчик слабенький опять же... девка первая у нее вышла, прости Боги какое наказание, – сам он одобрительно посмотрел на сурово поджавшую губы женщину. Тоже же недавно родила, а подтянутая – не то что невестка квашня-квашней и дура-дурой.
Одного взгляда хватило чтобы понять, женишка хозяин леса деранул.
– Что позвали так поздно? – бросила она сумку рядом с полатями и начиная сматывать бинты с почти оторванной руки. Из раны хищно выпирала сломанная кость, а кожа неудачливого охотника была покрыта мелким бисером испарины – пошел жар.
– На все воля Богов. Если не подействовала исцеляющая сила молитвы, то можно и к тебе обратится от глупых надежд, Заря, – подчеркнуто по имени обратился к ней неслышно подошедший жрец.
– И тебе не хворать, Марий. – кивнула не обращая на него внимания знахарка. – Вот с силой молитвы своей и будешь ему новую руку отращивать.
Сзади сипло завыла на одной ноте жена. – Цыть, дура! – прикрикнул на нее хозяин дома.
– Стол мыть, скоблить и кипятком обдать, да кладите его осторожно туда! – отрывисто скомандовала Ворожея раскрывая суму. – Да младенчика посмотрите моего!
– Присмотрим, присмотрим! – засуетился старик и быстро навел порядок, посадив всхлипывающую жену сидеть и качать внука, а невестку убихаживать лекарку.
– Молись, жрец, – вздохнула после всех приготовлений знахарка. Кровь, со странными звуками вгрызающийся в тело нож, отводящий рваную плоть от кости, вскрики раненного периодически приходящего в себя, получающего еще глоток отвара и проваливающегося в блаженное беспамятство, все слилось в одну круговерть дикой усталости.
– Ворожеюшка, может еще что сделать можно? – заискивающе спросила мать полутрупа осторожно переложенного на лавку у печки. Она таинственно поводила бровями и незаметно кивнула на жреца стоящего на коленях и все еще молящегося.
– Силами человеческими ничего, – отрезала женщина, проверяя ребенка и прикладывая проснувшееся чадо к груди.
– Верно, теперь молитесь и в Храм утром идите, – подал голос жрец, опять странно блестя глазами на нее. – Сильна ты, Заря. Ты подумай еще раз. Знания твои нужные, я бы тебя сам свозил сан принять, вместе бы тут служили. Сан жреческий и аскеза, твои ведьмины силы на благо бы направили. Дитя мы с тобой при Храме бы воспитали.
– Не ведьма я, – привычно отмахнулась знахарка, нежно смотря на причмокивающего младенца. – И в Богов твоих не верю. Куда мне в жрицы.
– Подумай... – проскрипел севшим внезапно голосом Марий и торопливо встал. – Пойду в Храме помолюсь за его здоровье, – сказал он родителям раненного и пошел к выходу.
– Иди, иди, батюшка! – согласно закивала мать и чуть ли не вытолкала жреца прочь. – Уж мы то тут посидим тихохонько!
-Так что сделать то еще можно? – чуть успев закрыв дверь жадно спросила она у все еще кормящей сына лекарки.
– А с чего мне ради нарушившего Слово, старых Богов гневить просьбами? – лениво ответила Ворожея, отнимая у довольно засопевшего ребенка грудь. – Хозяин леса его отметил, неужели сами не видите? Что могла, сделала, остальное воля Богов. Старых или новых как ближе вам.
– Ведьма! – выкрикнула жена раненого и выбежала прочь рыдая.
– Отметил. – ссутулился хозяин дома и тяжело сел на лавку рядом. – За обиду твою, за глупость нашу. Не простишь его?
– Никого не прощу, – сжала губы женщина. – Сами виноваты.
– Прости, прости его! – начала заламывать руки старуха распластавшись перед ней. – Что хочешь сделаю!
На шум запищал младенец из люльки, и перекрывая ее слабый зов басовито заревел сын знахарки.
– Тихо, тшшш, тихо Лисенок! – начала она укачивать разбуженного младенца. – А что ваша слабая такая?
– Ну тебя не звали на родины, понятно, – отвел глаза хозяин, отпаивая всхлипывающую жену водой из кувшина. – Мать ее приехала на первые роды то... ну и рожали как у них заведено в деревне – в кувшин. А Сазан его с пьяных глаз об пол как положено и грохнул....сильно видать... ну да вытащить все равно надо было, узкий же кувшин то...
– Как? – поразилась знахарка поднимая совершенно круглые глаза. – А что ж широкий не взяли раз уж все равно таким способом диким рожали?
– Какой был, такой и взяли, – кашлянул неудавшийся тесть багровея. Понятно было, что на радостях отмечать начали загодя и кувшин хватали не глядя.
– А упредить нельзя было? – поинтересовалась женщина. – Рожать как свекровь скажет, а не как сама захочет? Неужто когда брали не дом не поняли что она дура?
– Бабы, – процедил старик не понятно что имея в виду – толи вопросы знахарки, толи невестку, жену и тещу сына вместе взятых.
Раненный лежал на лавке не радуя цветом лица... Белый как снег с яркими пятнами нездорового румянца. Жалость шевелилась все сильнее. "Ладо мой, любимый, единственный..." память подкидывала и жаркий шепот, и первые робкие поцелуи, и запах смятой травы, и стоны нарушающие тишину одинокой ее избушки... Жалко... Добила ее фраза матери Сазана "Дубом и рябиной венчанные ведь...".
– Прядь волос срежь и за сыночком моим присмотри, – не выдержала она и смахнув слезы с щек встала.
– Приглядим, ой приглядим! – закивал старик принимая у нее внука и укачивая. – Ой сильный какой, не то что эта сдыхоть... Лис, да? Хорошее имя, вольное. А сейчас все больше новые имена жрецы велят давать. Без значения... Помоги ему, Заря... помоги... прости его, прости меня, дурака старого.
Уже одевая в сенях полушубок и заматывая платок, услышала она разговор стариков.
– Как есть дурень, – сварливо говорила мать. – Сильная девка, знающая. Видал как одной рукой ухват с горшком подняла? А младенчик какой хороший? Утю, маленький! Сына бы первого родила Сазану, счастье в дом приманила! И за благо бы считала, что в дом привели ее, рыжую! И жрецы бы волками не смотрели за то, что в Храме клялся, да не взял за себя. А с Белянки только корова, да коз пяток, большой тебе прок с них если дети плохие от нее?
– Цыть, старая! – вякнул отец. – Даст Боги, клуша наша очередными родами помрет, вдругорядь эту за себя возьмет.
Хлопнув от души дверью, она вдохнула морозный воздух. Нет... кажется не хочет она желать зла и скорой смерти глупой, рыдающей в коровнике жене своего суженого. Хотел бы сразу взять – взял бы. Хозяин леса так просто не отмечает зимой. Знак это. Но... может все же он счастье ее был? Пусть недолгое, но счастье, в сыне отразившееся и согревающее в оставшиеся годы? Суженый ее, Богами ненадолго ссуженный.
– Эй, Белянка? Как там тебя? – окликнула она. – Не бойся, не желаю я зла ему и счастью вашему. В дом иди.
– Уйди, ведьма! Старая, старая ведьма! Двадцать шесть уже, а все на чужих мужей смотрит! – злобно отлаялась та и опять глухо завыла.
Лес, темные вечерние тени, ломкий наст хрустящий под ногами... Хворост собирала уже в темноте почти. Показался ей в одном месте запах крови, но все забил страх не суметь исполнить задуманное. Первый раз ворожить по настоящему будет.
"От души говори" – учила старая Ворожея. "Сердцем верь, слова с кровью из себя выдирай. Заговор сильнее будет".
Разгорелся костер, затрещали сучья, вспыхнули от древнего слова высоким пламенем. Полился наговор, слова простые мешались со странным певучим наречием, вязью выбитом на старых камнях куда ее девчонкой еще водила старая Ворожея, уча дивным, не похожим ни на что звукам. Полетели на снег полушубок, платок и варежки. Выплелась из волос лента и разлетелись по плечам длинные рыжие, неправильные волосы. "На суженого пою, на счастье и любовь мою, покой и доброту призываю вашу, Боги" выпевало ее сердце и сами складывались слова в песню гулко отдаваясь вибрирующими нотками в каждой клетке тела. Гудел костер и летели над темным лесом слова наговора, и уже не сдержать ей было силы своей рвущейся прочь и срывающейся искрами с раскинутых ладоней. Огонь, разгоревшийся внутри, и сила ее таяли как снег вокруг костра. Образы теснились перед глазами, вот потянулись от костра к ней будто огненные ладони и полетела туда прядь волос бывшего жениха, отмечая путь для силы Леса и ее жалости. "Теки как река, наполни его силой моей, любовью моей, жалостью моей" просила она. Но пламя мигнуло и взметнувшись напоследок ввысь, чуть не опалив ее, упало растекшись по серому пеплу горкой остывающих углей. Только явился во взметнувшемся огне ей насмешливый желтый звериный глаз, да будто мелькнул в дыму серый волчий хвост. "Не получилось".
Вернулась она недоумевающая, но попала в вихрь благодарностей от матери Сазана. Тот на удивление спокойно спал, без жара и вскриков, а рана стала выглядеть будто уже пара недель прошло.
– Ай, спасибо, Ворожеюшка, – прыгала вокруг старуха и пытаясь всунуть ей в руку деньги. – Оздоровеет он, вот уж мы благодарны будем!
Отмахнувшись от надоеды, она попыталась понять вся ли сила пришла. Прислушалась... малая часть лишь плескалась в жилах, но и этого было видно довольно. На лавке гулил в пеленках сын, и от него тянуло силой Леса, но и там было мало. "На суженого просила, на любовь и на жалость" вспоминала она свои же слова. "Жалость он моя, а не суженый, любовь моя нынешняя это сын... а суженый тогда кто?".
Тогда поправился Сазан быстро, а через пару дней после того как он на ноги встал, отец его привел к ней в домишко козу и помог подновить хозяйство. А выздоровевший Сазан завел привычку напиваясь приходить к ней и стенать под окнами.
– Зорюшка... открой... родная, единственная... Одна ты меня поймешь.
Держалась она долго... а как то раз защемило сердце и пустила. Не чужой же... и пусто, как же пусто. Сынок опять же... Но счастье не получилось. Украдкой и втихаря не радовали редкие ночи, а виноватые его глаза только рвали сердце. Лис с отцом не сошелся. Нет, он радовался конечно, что играют с ним, что игрушку какую принесут, но кинувшись к нему однажды на деревенской улочке, малыш получил хлесткий подзатыльник и напутствие не лезть к чужим. Будто звереныш он после этого недоверчиво смотрел на Сазана, и знахарка перестала того пускать как последний не винился перед ней. Не последнюю роль и жрец сыграл. Марий пришел однажды вечером и что есть силы ударил в дверь.
– Ведьма! – рявкнул он во весь голос. – Открывай, ведьма проклятая!
Испуганная знахарка заметалась не зная, открывать дверь или прятаться с сыном в подпол, больно страшно звучал голос жреца. Двухлетний Лис заревел, чувствуя испуг матери и это притушило немного накал страстей сжигающих Мария.
– Заря, открой, – как то устало попросил он, садясь на землю у дверей. Бледная знахарка с держащимся за юбку сыном приоткрыла створку и жрец поднял на нее больные и усталые глаза. Тут лекарка испугалась уже не за себя, опускаясь на колени рядом с мужчиной и прижимая к себе замолкшего Лиса.
– Марий, случилось что? Болит где?
– Душа болит, – проговорил с трудом жрец отталкивая ее руку. – Зачем, Заря? Зачем не оттолкнешь его?
– Узнал... – опустила голову женщина. – Слабая я... Тяжело мне одной, Марий. Хотела тепла и любви, пусть ненадолго. Пусть и в ложь.
– Тяжело ей... – так же с трудом протолкнул в горло слова жрец. – А мне легко?! – внезапно крикнул он. – Я тебя старше на год, на два? Я же терплю? Глаза твои болотный мох, волосы твои силки и руки твои ловушка, – горячечно зашептал он, краснея и будто проговаривая слова молитвы.
– О чем ты, – не поняла лекарка пытаясь хотя бы поймать кисть его руки пощупать пульс. – Пойдем в дом, Марий, ты горишь, я твой жар уйму.
– Тебе мой жар не унять, – усмехнулся жрец и поднялся схватив ее за руку. Ворожея только вскрикнула от боли в цепко схваченных пальцах. – Заря, не привечай его. Не надо. Прошу тебя. Замуж тебя отдать, отдал бы. Сан приняла бы – я сам бы отвез. А так... не надо. Прокляну ведь. На костер отправлю... своими руками понимаешь? Не надо...
Лис вырвался от нее, подбежал по руке его похлопал и убежал в дом сам смелостью своей испуганный. А она... смотрела вслед уходящему жрецу не понимая, почему так тяжело на душе. И не страшно было от угрозы, а жалко за что-то непонятное ссутулившегося мужчину бредущего по тропинке к селению.
..............
Года мелькали быстро. Сын рос. Почти пять весен прошло как родила, а такой уже человек большой стал, рано выросший, рано повзрослевший. Сазан захаживал, но редко и больше пожаловаться на жизнь и пяток своих дочерей. В постель его она не пускала, а разговоры... нужны они ей. Тут отдохнуть бы лишний часок. Но помощь в хозяйстве была нужна, вот и терпела и разговоры, и глухую ненависть его жены, и сплетни ходящие по селению. Бабы правда ее больше жалели – одна все сидит, других, хвала Богам всем и старым и новым, не привечает, значит любит все эти годы. Не повезло бабоньке. А Белянку за длинный язык и вздорный нрав все равно не шибко любили. Вроде и хорошо все, а тоска иногда грызет хоть волком вой. Не старая же еще... Других с пятерых, шестерых детей разносит, а она и в тридцать хороша. Так и цвела себе пустоцветом. Ни тепла, ни ласки, одна радость Лис подрастал.
Волк не любил людей. Одинокий и злой, он бродил по высокой густой траве. После одной из зим, когда волк подрал охотника, решившего что добытой пушнины ему недостаточно и поставившего силков больше чем нужно, он разуверился в них окончательно. Правда, волку тогда тоже перепало знатно. Кровь из распоротого бока почти протопила слой снега до самой земли, и зверь уже почти попрощался с этим светом. Что его тогда спасло, он так и не понимал. Старая магия, странная, в которой он слышал знакомые певучие слова древнего народа, обняла его огненной волной, закрыла раны и разгладила грязный мех. Дернувшись следом за исчезающей силой, волк успел увидеть женский силуэт и уловил запах трав, окружавших ее, а по весне он встретил ее первый раз. Волк не показывался ей, следил издалека и охранял, пытаясь хоть так отплатить за ее невольную помощь. Пару раз выводил на поляны с нужными травами. Ну как выводил, отманивал ее детеныша в нужную сторону, а там она и сама уже видела. А одной из зим чуть не раскрыл себя, хорошо, что метель была сильной и она скрыла его следы. Уже позже, сидя в тепле своего жилища и глядя на то, как бушует снег снаружи, волк думал и пытался понять зачем он это сделал. Наверное в отличие от людей в нем еще были живы простые правила, по которым жил Лес. Кровь за кровь, сила за силу. Она спасла его, пусть и невольно, той зимой и, когда птицы растрезвонили по всему лесу о том, что ведунья заболела, волк не мог просто отмахнуться от этого. Олень, которого зверь положил на крыльцо покосившегося домика, будто понимал, что не из простой прихоти забрали его жизнь. Он сам пришел ко двору ведуньи, и волку осталось только нанести один удар. Спрятавшись в белой круговерти метели, волк долго смотрел на домик и ушел, только когда удостоверился, что подарок был принят и понят правильно. Весной, только когда он снова услышал легкие шаги по траве и тихий голос, напевающий какую-то простую мелодию, только тогда цепкие невидимые когти страха не за себя, отпустили то, что можно было назвать звериной душой.
...........................
После возвращения домой с травами, сытый и уставший донельзя мальчик сидел, привалившись к ней, и пытался снова не уснуть.
– Мама, а за Лесом что?
– За Лесом горы... За горами море, – начала любимую присказку она. – За морями живут люди с кожей цвета бронзы. Там есть драконы и грифоны, дикие твари невиданные и неописуемые, там всегда тепло и вечное лето...
Мальчик млел и жался к теплому боку матери, сидя на лавочке в уходящих лучах солнца.
– Хорошо наверно. А мы туда поедем?
– Подрасти Лисенок... Захочешь поедем, меня тут ничего не держит, – улыбнулась она, целуя сына в белобрысую макушку. – Какую сказку ты хочешь?
– Про дивных людей! – предсказуемо ответил он и затаился, шепотом проговаривая уже много раз слышимые слова.
– Когда то, давным-давно жили в наших землях чудные люди. Жили они Лесом и были полны волшебства. Понимали и зверей, и птиц, и каждого человека. К ним ходили на поклон и никому они не отказывали в помощи, ни зверям, ни людям. Были они небольшого роста и в родстве с Лесом, отмеченные за это острыми звериными ушами. Но несмотря на это они были красивы и добры, и служили старым Богам как не рабы, а как дети. Но пришли новые Боги и был бой, и была смерть. И дивный народец гиб, не слыша своих Богов и сейчас только печальные развалины в Лесу напоминают о них... а истории о них были такие...
– Мама, а мы к развалинам пойдем?
– Пойдем, Лисенок... я тебя читать же обещала научить... Только я сама плохо понимаю. И осталось там всего несколько камней. Деревянные у них были постройки в основном. Не осталось ничего уже.
..................
На следующий день, поставив в подпол горшки с частью замоченными, частью заваренными травами знахарка собрала узел с едой и немудреным скарбом и прихватив сына пошла к сельскому Храму.
– Марий! Я ухожу! – окрик женщины заставил жреца вздрогнуть. Подойдя и бросив настороженный взгляд на узел и оценив его небольшие размеры, он заметно успокоился и спросил.
– Надолго? Куда собралась?
– За травами на день пути. К развалинам. За два с половиной дня обернемся. Пошли кого за скотиной и курами приглядеть?
– Пошлю, – совсем успокоился жрец. – Может Лиса со мной оставишь? Одна то быстрее обернешься. (И сама точно вернешься, почти повис в воздухе непроизнесенный конец фразы).
– Куда я без него? – искренне удивилась лекарка. – Я его учить иду.
"Учить будет", "ведуна растит" зашептались по заборам беззастенчиво подслушивающие кумушки собравшиеся у Храма. "Дело хорошее, свой ведун будет, не придется девку какую потом отдавать в такое то учение!".
Слышные Ворожее шепотки заставили ее поморщится и свернуть разговор.
– Ну бывай, Марий.
– Я за тебя молиться буду, – кивнул тот и проводив долгим взглядом ушедшую и не разу не обернувшуюся знахарку, закусил губу и пошел в Храм. Боги милостивы. Может попустит.
Лес их встретил утренней прохладцей. Путь был неблизкий, но Ворожее давно знакомый и почти родной. По тропинке вглубь рощи, к ручью до самодельных мостков, дальше до реки, пропрыгать по камням между журчащих струй и дальше под сень густой дубравы, где редкий луч солнца пробирался между тесно переплетенных ветвей.
– А Хозяин Леса тут живет? – приглушенным от восторга голосом спросил довольный Лис, жуя ломоть хлеба на очередном привале.
– Нет, детка, дальше еще лучше будет, – ответила не менее довольная мать. Тут было покойно, тихо и не страшно несмотря на вечный сумрак и прохладу. Самое оно после солнцепека. Старая Ворожея говорила, тут даже звери не нападают. Если не злить их специально конечно.
Недолгий отдых и они двинулись дальше. Лес внезапно обрывался переходя в крутой холм с несколькими камнями. Обрывался лес странно, без перехода в молодую поросль или заросли кустов. Будто что-то сдерживало его, не давая расти дальше. За идеально ровным, поросшим нежной травкой холмом виднелись развалины, уже еле заметные среди выросших прямо на кладке и обломках деревьев.
– Тут хорошее место, – жмурясь на вечернем, уже заходящем солнце сказала сыну Ворожея. – Я тут всегда вижу хорошие сны. Давай костер разведем и ночлег сделаем, а утром поведу показывать камни.
