Текст книги "Окончательный расчет"

Автор книги: Ирина Зарубина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

ГЛАВА 8

Ирина притормозила у палатки и сказала, мечтательно глядя на Вадима:

– А вы, видать, законов не знаете.

– Каких законов?

– Неписаных.

– В смысле… – Вадим кивнул на палатку.

– В нем самом, – улыбнулась Ирина. – Как-никак – дебют.

– Не очень удачный, – виновато улыбнулся Вадим.

– Ничего, первый блин комом.

– А что будете?

– Коньяк.

– Странно, женщины обычно любят ликер.

– Я не женщина, я госпожа следователь.

– Значит, коньяк?

– Да.

– А какой?

– Хороший.

– Армянский?

Ирина вздохнула.

– Ну, армянский.

– Не ликер? – уточнил Вадим.

– Нет.

– Странно. Женщины любят сладкое. А вы нет?

– Нет. Может быть, вы любите ликер?

– Нет, но ликер дешевле. Хотя это неважно, потому что у меня все равно нет денег.

– Та-ак, – протянула Ирина, отворила дверцу машины и побежала к палатке.

– Э! Не надо! – крикнул Вадим вслед, но Ирина уже платила деньги, ей что-то подали в пакете, и она бежала обратно.

– С получки отдадите, – строго сказала она.

– Согласен. А стаканчики есть? Или из горла?

– Та-ак, – снова протянула Ирина. – Предстоит большая воспитательная работа. Во-первых, я за рулем не пью, во-вторых, это неприлично по определению. В-третьих, я так понимаю, что к себе вы меня не пригласите.

– У меня мама…

– Падаю стремительно, – про себя сказала Ирина. – Поехали ко мне.

– А это удобно?

– Вообще-то этот вопрос должна была задать я. Но поскольку эмансипация достигла апогея, отвечаю: я к вам приставать не буду.

Через пятнадцать минут они уже входили в квартиру. Вадим бросился снимать обувь, но Ирина остановила:

– Не надо, не в бане. И потом, это слишком интимно.

– Да, извините.

Она отвела его в комнату, усадила на диван, а сама ушла на кухню.

Вадим ошалело вертел головой, пытаясь разглядеть все сразу – книги, картины, статуэтки, гобелены.

– Ну, – вернулась Ирина, неся на подносе коньячные рюмки и черные маслины в плошке, – за знакомство!

Вадим бросился наливать, но Ирина его остановила:

– Вы, надеюсь, помните, что это не водка, что наливать надо всего на два пальца от дна?

– Правда? – опешил Вадим.

Но налил правильно.

Они чокнулись и выпили.

– Ну, рассказывайте, очаровывайте, – сказала Ирина.

– А чего рассказывать? – вдруг сразу заплетающимся языком спросил Вадим.

– Ну, про житье-бытье в районке.

– Да чего там – преступников ловили, ничего интересного.

– Не может быть. Следовательская работа – это же сплошные приключения. По себе знаю. Впрочем, сначала выпьем. Только теперь налью я. А вы пока протяните руку и вон, видите, выключатель. Слишком много света. Никакого интима.

Вадим громко сглотнул от этих слов и потянулся к выключателю. Осталось гореть только тусклое бра.

Ирина налила, протянула Вадиму бокал.

– Ну что, на брудершафт?

– Можно, – робко согласился Вадим.

– Тогда до дна.

Они переплели руки, как это положено при брудершафте. Вадим медленно высосал бокал и сделал губы бантиком.

– Ах да, целоваться, – вспомнила Ирина.

– Положено, – виновато сказал Вадим.

– Ну, раз положено.

Ирина поставила свой бокал и встала.

Вадим тоже поднялся, робко шагнул к ней.

– Какая вы смелая девушка, – сказал он не очень одобрительно.

– Я – смелая, – согласилась Ирина. – Ну, где там ваш страстный поцелуй?

Вадим шагнул к ней, тоже протянул руки, но обнять не успел. Так и осел на пол.

– Уже? – спросила Ирина.

Вадим не ответил. Он спал. Клофелин подействовал что-то слишком быстро.

Ирина похлопала Вадима по щекам, тот даже не поморщился.

Дальше она действовала быстро и четко. Накрепко связала Вадиму руки и ноги, рот залепила скотчем, оттащила его на диван, уложила и даже укрыла пледом.

Потом набрала номер телефона Малютова и, когда тот ответил, сказала:

– Владимир Иванович, есть разговор. Нет, не телефонный. Я сейчас к вам подъеду.

ГЛАВА 9

Красильникову увели на допрос, а Клавдия дождаться не могла, когда та вернется.

С Верой Федоровной было интересно и как-то спокойно. Клавдия то и дело уединялась с актрисой в пустом углу и говорила, говорила, говорила. Говорила обо всем. Даже сама не ожидала, что может быть так откровенна с незнакомой женщиной, да еще и с преступницей.

Она рассказала ей о семье, о муже и детях, о работе.

Только об Ирине не смогла. Нет, не потому, что это еще болело. Ей было стыдно. Она не могла признаться, что так ошиблась в человеке. Поэтому, когда в ее разговоре проскальзывало обобщающее «мы», она тут же поправлялась: с нашим сотрудником.

Красильниковой не было часа два. Клавдия просто извелась. Она пробовала говорить с другими сокамерницами, но это было то же самое, что после ключевой холодной воды пить из лужи.

И тогда Клавдия решила заняться благоустройством камеры. Во-первых, она начисто вымела пол, предварительно обрызгав его водой. Сокамерницам эта гигиена пришлась явно не по вкусу.

Потом она намочила собственный носовой платок и вытерла пыль. Платка было не жаль. Потом перестелила собственную постель, пытаясь придать набитым поролоном мешкам хоть отдаленный вид матраца и подушки.

– Харэ гоношиться, – сказала наконец молодая. – Не одна тут.

– А я вам мешаю? Извините.

– Мешаешь.

Клавдия смирилась, тем более что она уже переделала всю работу, какую можно было придумать в этом скорбном месте.

Почитала обрывок газеты недельной давности, но это было скучно, руки снова просили работы, потому что мозг уже устал от перемалывания одного и того же.

Из кранов капало.

Клавдия попробовала закрутить, но от этого вода потекла еще сильнее. Просто была сорвана резьба.

Марлечка, которая соединяла два крана, была уже совсем ржавая. Даже противно было руки мыть. И Клавдия, вспомнив собственное изобретение, решила пожертвовать носком.

Марлечка на кранах держалась чудом. Но как только Клавдия ее сняла, молодая вскинулась на своей койке и сказала угрожающе:

– Тебя кто просил? Ты чего лезешь?

– Да она же ржавая вся, – показала Клавдия. – Противно.

– Противно – не пользуйся.

– Ну я тогда хотя бы ее выстираю, – снова смирилась Клавдия.

Она расправила марлечку, выбросила какую-то мерзкую черную нитку, которая была замотана в марлевый жгут, и выстирала сантехническое приспособление.

Не успела приладить его на место, как дверь открылась и вошла Красильникова.

Клавдия дала актрисе время усесться на койку, посидеть молча, очевидно, вспоминая допрос, и только потом спросила:

– А какая прокуратура ведет?

– Генеральная, – сразу же ответила Красильникова, словно этого вопроса и ждала.

– Ого! А что так?

– Да вот уж так. Он у меня – муж, стало быть, – был народным, всяким там почетным членом, в Фонде культуры, в президентской команде экспертов…

– Так они вам политику шьют? – сама не заметила, как перешла на блатной жаргон, Клавдия.

– Ее, родимую.

– Идиотизм, – сказала Клавдия.

– Точно. – Красильникова помолчала, а потом пересела за стол, подальше от спящих сокамерниц. Вот здесь они и вели самые задушевные беседы.

Клавдия не замедлила присоединиться.

– А вы-то за что? – спросила актриса.

– Долгая история. И почти фантастическая.

– Заинтриговали. Ну, времени у нас море. Знаете, как сказал Бродский? Тюрьма – это ограничение пространства, компенсируемое безграничностью времени.

– Красиво, – согласилась Клавдия.

– Итак?..

Клавдия понизила голос до шепота и стала рассказывать. История выстраивалась четко и ясно. Клавдия вообще любила иногда рассказывать об обстоятельствах дела. Когда повторяешь вслух известное, вдруг находишь в нем что-то новое, на что раньше внимания не обращал. Поэтому рассказ ее имел множество ответвлений, казалось бы, незначительных остановок и лирических отступлений.

Красильникова слушала замечательно. Не перебивала, не переспрашивала, ловила суть с полуслова, а если вставляла реплики, то они были исключительно по делу.

– И вот теперь я тут, а он там.

– И, боюсь, такая мизансцена сохранится надолго, если не случится чуда, – грустно заметила Красильникова. – Ведь, по сути дела, у вас на него ничего нет.

– Ничего, – кивнула Клавдия. – А чудес не бывает.

– Чудеса бывают, – сказала Красильникова задумчиво, – но не у нас. Вернее, у нас они тоже случаются, но злые, очень злые чудеса.

Так и не заметили, что наступил вечер, а это автоматически означало, что пришло время ужина.

На этот раз Клавдия все съела подчистую.

– Прогресс, – улыбнулась Красильникова. – У других на адаптацию уходят недели. Но вы, вероятно, оптимистка.

– Жизнь продолжается, – сказала Клавдия. – Извините за банальность.

– А вы заметили, что самые главные мысли уже давно стали банальными?

В десять легли спать.

Клавдия думала, что мысли ее замучают. Что она будет ворочаться и вздыхать, что сон придет тонкий и нервный. Ничего подобного. Только легла на жесткую койку, как все куда-то поплыло, растаяло и обволокло теплотой.

Приснился Федор.

Почему-то они собирались в гости.

Федор за всю свою жизнь так и не научился повязывать галстук. Это было святой обязанностью Клавдии. Но обязанность эта была мучительной. Единственное украшение Федор выбирал придирчиво и даже капризно. Но и не в этом дело. Узел, который вязала Клавдия, не нравился Федору по определению. То он был слишком узок, то слишком широк, то кособокий, то невозможно симметричный. Удачно завязанные галстуки Клавдия умоляла Федора не развязывать. Но тот был в этом вопросе какой-то сноб. Он требовал, чтобы галстук был свежезавязанным.

Во сне он выбрал черный галстук, и начались Клавдины мучения. Он все бегал к зеркалу и кричал:

– Ты из меня урода хочешь сделать?!

Наконец ему это надоело, он приладил галстук Клавдии и подвел ее к зеркалу:

– Ну вот, посмотри, посмотри, нравится?

Галстук был холодный и скользкий. Клавдия почему-то хихикала. А Федор злился.

– Прекрати! Ты надо мной издеваешься?

И все теребил галстук у нее на шее.

А Клавдия хохотала все громче и громче, пока Федор не стал говорить:

– Тихо, тихо, тихо… – и стягивал галстук все туже и туже.

Только когда дышать уже было невозможно, Клавдия вскрикнула и открыла глаза.

– Тихо, тихо, тихо, – просила ее Красильникова шепотом.

Клавдия попыталась дернуться, но та коленями наступила на ее руки. И все стягивала и стягивала что-то холодное и скользкое на ее шее.

– Не дергайся, девочка, – просила она, – тихо.

Клавдия не могла закричать, она только била ногами по койке, чувствуя, что легкие сейчас взорвутся.

Уже черные и красные круги попеременно поплыли перед глазами, уже она захрипела, когда что-то громко щелкнуло, и захват на ее шее ослаб.

Клавдия хотела просто выдохнуть, а получилось, что выхаркнула из себя весь ужин прямо в лицо актрисе.

Та непроизвольно отшатнулась, и этого Клавдии было достаточно. Она головой ударила Красильникову в подбородок, та охнула и свалилась на пол.

Клавдия с трудом поднялась на ноги, колени противно дрожали, она не устояла, опустилась на четвереньки.

Так и доползла до двери, перевалившись через мычащую на полу актрису.

Она стучала недолго.

Когда выводной распахнул дверь, Клавдия выпала в коридор.

И дальше – темнота…

ГЛАВА 10

Малютов встретил Ирину возле подъезда.

– Здесь поговорим, дома неудобно, – сказал он, усаживаясь на скамейку. – Ну что у тебя там стряслось?

– Пока результатов никаких. Мы задержали подругу Кожиной, но она ничего не скажет.

– Даже если надавить?

– Да мы и надавили. Но, впрочем, еще попробуем.

– Ясно. Это дело, Ирочка, спешное. Это надо сделать еще вчера.

– Я по другому поводу.

– Да…

– Денщик мой, Старков, он кто, откуда?

– Он свой человек, – неохотно ответил Малютов.

– А подробнее можно?

– Зачем тебе подробнее?

– Владимир Иванович, я за него замуж не собираюсь, но я должна знать, с кем, так сказать, иду в разведку. Так откуда он приплыл?

– Это по моим каналам человек приплыл.

– Ну хватит уже, что вы как маленький. Если я спрашиваю, то это важно и для меня, и для вас.

– А что? Какие-то сомнения?

– Если и были сомнения, – сказала Ирина, – то теперь уже нет. Вы его давно знаете?

– Я его не знаю, но много о нем слышал. Верный человек, а главное – безотказный. Он в Кунцевской прокуратуре несколько лет отпахал, рекомендации самые лестные.

– Кто вам давал эти рекомендации?

– Был такой человек, – уклончиво ответил Малютов.

– Был?

– Погиб. Но не важно. Я знаю.

– И с чего это вы решили его именно сейчас позвать?

– Мне голос был, – почти продекламировал Малютов.

– Верный голос?

– Вернее не бывает.

Ирина зябко поежилась, хотя жара и ночью не спала.

– А казачок-то засланный, – сказала она.

– Как это?

– Он никогда не работал в Кунцевской прокуратуре, – сказала Ирина. – Я проверила.

– Зачем?

– Так уж вышло, почти случайно.

– Не может быть, – низко прохрипел Малютов. – Я сам звонил.

– И что?

– Работал у них Старков.

– Только не в прошедшем времени. Он и сейчас там работает. Говорят, отличный работник.

У Малютова дернулось лицо.

– Н-нет, – дрогнул голос.

– Д-да, – передразнила Ирина.

– Откуда тогда?

– Мало ли благотворительных организаций. Например, ФСБ.

– Ты с ума сошла!

– А вы у них спросите.

Малютов встал. Потом сел, потом снова вскочил.

– Ты с ума сошла!

– Тогда не заразитесь, а то вы на грани, – спокойно посоветовала Ирина. – Лучше подумайте, кому это надо было, вам на хвост наступать?

– Да всем! Все меня прижать хотят! Но Паратов!

– Кто? – не расслышала Ирина.

– Не важно. Хотя… Это тот самый верный человек, что мне Старкова прислал.

– Ну и что? Он мог и не знать, заменили по дороге, так сказать. Кино-то про шпионов смотрите иногда?

– Да-да, правильно, Паратов не мог. Ах ты, господи! Это что же делается? Где этот Старков сейчас?

– В надежном месте.

– Где?! – гаркнул Малютов.

– Лежит на моем диване и сладко спит. Я на всякий случай его спать уложила.

– А если проснется?

– До утра не проснется. А вот что делать утром?

– Не знаю, не знаю. Что творится, что творится!

– Ну хорош вам кудахтать, – резко одернула его Ирина.

– Убрать? – шепотом спросил Малютов.

– Нет, вы сошли с ума. Вот так преподнести им на блюдечке вашу голову?

– А что тогда?

– Он у меня может поспать несколько дней. Потом отпустим. Когда все кончено будет.

– Думаешь?

– Думаю. Что они нам могут предъявить? Что он несколько дней провел у бабы?

– Да-да, правильно.

– А я еще пару снимочков сделаю. В жанре ню.

Малютов потихоньку успокаивался.

– Да-да, правильно, верно. – Потом внимательно посмотрел на Ирину. – А знаешь, тебе можно доверять, – сказал удивленно.

– Давно пора, – как будто пропустила комплимент мимо ушей Калашникова.

– Но времени, времени в обрез. Это надо за два-три дня закончить.

– Думаю, управлюсь.

– Кожину, Кожину найди.

– Да есть кое-какие соображения.

– Какие?

– Она будет Дежкину искать.

– И что?

– На дачу к ней поедет.

– Думаешь?

– Уверена. Она уже там пряталась. Только я вас умоляю, Владимир Иванович, без вашей самодеятельности, ладно?

– Все-все, ты сама.

– Договорились. А с верным человеком вашим все-таки поговорите. Если он в курсе – беда, если его подставили – вместе что-нибудь решите.

– Поговорю, обязательно поговорю.

Ирина встала.

– Да, еще вот что. Вы, наверное, за границу намылились. Не советую пока. Если это ФСБ, а скорее всего так, то вам лучше не дергаться. Вот когда все успокоится, отвалите.

– Ну ты даешь, – восхищенно произнес Малютов. – Как догадалась?

– Тоже мне – бином Ньютона.

ГЛАВА 11

– Это тебя Бог поберег, – говорил Котляров, ложечкой скармливая Клавдии куриный бульон. – Красильникова эта сильно подсела, она теперь на многое пойдет. Если не остановим.

Клавдия глотала с трудом. В горле словно была наждачная бумага, причем повернутая внутрь, от малейшего прикосновения саднило и жгло нестерпимо.

Кроме этой боли было только одно чувство – удивление. Даже сильнее – шок.

Клавдия знала, что не Бог ее поберег, а хозяйственность. Она сама стирала марлечку, сама вынула из нее прочную капроновую нитку, Красильникова этого не знала. А так бы лежать сейчас Дежкиной с перекошенным лицом и высунутым синим языком где-нибудь в местном морге.

Но она все никак не могла поверить, что эта милая и задушевная женщина…

– Ведь актриса, – только и смогла прошептать Клавдия.

– Да брось ты, – сказал Котляров. – Она ж нам тоже пела, что трагическая актриса. Впрочем, думаю, это все фигня. Она злодейка. Завела себе молодого любовника. Вместе мужа убили. Вот и вся трагедия. А у тебя никакой трагедии, слава Богу, не случилось.

Клавдию теперь снова переселили в одиночку. И Котляров настрого приказал контролеру неотлучно быть возле ее камеры, той самой, знаменитой, в которой сидели Дзержинский и Солженицын.

Клавдия помотала головой, дескать, все, больше не могу.

– Ну еще одну ложечку, – уговаривал ее Котляров, словно ребенка.

Клавдия с трудом проглотила еще одну ложку. На глазах все время были слезы. Но не от боли или обиды. Видно, повредился какой-то нерв.

– И что ж ты, мать, такого наделала, что тебя непременно хотят со свету сжить?

– Да уж наделала, – прошептала Клавдия.

– С начальством что не поделила?

Клавдия кивнула.

– М-м-м… Круто они за тебя взялись.

Клавдия утерла слезу.

Теперь, задним умом, она все поняла и сложила.

Сама же все рассказала Красильниковой. Сама же разоткровенничалась, что у нее ничего существенного на Малютова нет. А раз нет – чего церемониться?

Впрочем, этот вывод упирался в другое. Если им непременно надо было знать, есть ли у нее что существенное, спросили бы Ирину. И потом – снайпер никак в эту схему не укладывался. Малютов не стал бы рисковать, он должен был все проверить.

– Тут тебя, Дежкина, никто не тронет, – успокоил ее Котляров. – А ты не скучай. Я буду заходить иногда. Чего-то мне не хочется, чтобы тебя так просто прикончили, да еще в моем учреждении.

Клавдия слабо улыбнулась.

Котляров заботливо собрал посуду и постучал в дверь.

«Хороший мужик, – подумала Клавдия, но тут же одернула себя. – Ой, не торопись. Тебе эта Красильникова тоже понравилась. Страшно как. Никому нельзя верить…»

Когда Котляров ушел, Клавдия попыталась уснуть, но ничего не получилось.

Она все-таки следовала совету актрисы и отдавала в ноосферу приказы, вот доходят ли они до адресата – не знала. Надеялась, что доходят.

Инна должна была укрыться и без ее молитв. Спрятаться, исчезнуть, раствориться. Нет, ее им так легко не найти.

Клавдия вдруг вскинулась.

«Нет, только не это! Ай-я-яй! Только не это! Макс вернется в Москву только к концу недели. Значит, есть еще три дня. Но он может и раньше – мало ли что ему в голову взбредет. Но не в этом дело. Им наверняка еще не сообщили. Они наверняка не в курсе. И они там спокойны и безмятежны. А Инна… Инна обязательно позвонит мне домой. Даже в прокуратуру позвонит. Что ей там ответят? А ничего не ответят, что-нибудь соврут. И тогда она решит, что я на даче. Боже, только не это! Она не удержится, она приедет!»

Клавдия даже забыла, что у нее до сих пор кружится голова, нестерпимо болит горло. Ей стало так душно, словно эту жаркую камеру еще и стали топить.

Вот о чем она должна молить ноосферу.

Клавдия постучала в дверь.

Открылся глазок.

– Будьте добры, – хриплым голосом попросила она, – пригласите Котлярова.

Контролер поморгал, закрыл глазок, потом снова открыл:

– Он уже уехал.

– А когда вернется?

– Завтра.

– Можно позвонить ему? Просто попросить, чтобы приехал.

– Это будет стоить отдельно, – ухмыльнулся контролер.

– Да-да, конечно.

– Попробую.

Клавдия снова легла, но уже ни о чем другом думать не могла. Она забыла про Красильникову, про Малютова, даже про Ирину, она представляла себе ужасные картины. Она до боли сжимала зубы, слезы уже катились не от поврежденного нерва, а от бессилия.

«Бегите, родные мои, все бегите куда глаза глядят! – умоляла она. – Я вас очень прошу – бегите!»

ГЛАВА 12

Инна все-таки приходила к подруге, когда там были Ирина и Вадим.

Ни о каких условных знаках они не договаривались, разумеется. Из банка, где она получила зарплату и даже отпускные – вот ведь гуманный начальник оказался, – Инна заехала к сыну, оставила продукты и позвонила Нинели.

Та тоже только что уволилась из банка, но совсем по другим причинам. Нинель собиралась замуж. И муж настоял, чтобы бросила свое секретарство, ему нужна была домохозяйка.

Инна вовсе не завидовала подруге. Никогда не считала себя домоседкой. Но делала вид, что очень рада за Нинель.

Последние дни у Инны были сумасшедшими. Она собиралась уехать из страны. Нашла телефоны всех своих старых подруг, которым уже давно светило израильское, американское или канадское солнышко, и стала обзванивать.

Из квартиры звонить не могла. Хозяйка, которая сдала ей комнату в Домодедове, поставила условие – никаких междугородних переговоров.

Поэтому приходилось тащиться на почту, оглядываясь по сторонам, словно она что-то украла.

Вообще каждый выход из квартиры был для Инны настоящим испытанием. Она все ждала, что подлетит машина, ее схватят или навалятся в темном подъезде. Если шел человек навстречу и смотрел на нее, она перебегала на другую сторону улицы, пряталась в подворотне, сдерживая бешено колотящееся сердце.

Но еще тяжелее было сидеть дома. От каждого шороха вздрагивала. У сына снова начались эпилептические припадки. И частые, и ужасные.

Инна мечтала об одном: убраться отсюда поскорее. Только напоследок она пошлет Клавдии Васильевне посылку. Все пленки, которые были сняты скрытыми камерами. Там и Малютов во всей красе. Пусть Дежкина ему хоть нервы потреплет.

О том, что Клавдии Васильевне удастся посадить негодяя, Инна даже не мечтала. Она знала – выкрутится, сделает еще пару трупов и выйдет сухим из воды.

Просто она панически боялась этого человека. До дрожи, до слез.

Она вспоминала – не специально, нет, просто эти воспоминания сами непрошенно лезли в голову, – как он приходил по ночам, как устраивал оргии, как пил, а потом блевал прямо на кровать, а если девушки не успевали отскочить, он обдавал их зловонной жижей.

К Инне он испытывал нечто вроде уважения. Странно, впрочем, это уважение выражалось. Ему именно ее особенно хотелось унизить. Иногда Инне казалось, что она так никогда в жизни и не отмоется от его лап, от его тела, от его запаха.

С тех пор как она убежала ночью с дачи Клавдии Васильевны, Инна старалась даже не вспоминать о доброй следовательнице. Было стыдно. Дежкина так на нее надеялась, а она не оправдала.

«И пусть, – твердила она себе, – мне плевать на их разборки, пусть оставят меня в покое. Я просто хочу жить и растить сына. Я не могу оставить его одного. Я должна его вылечить или хотя бы попытаться».

Собственно, тяжелая болезнь сына и заставила Инну согласиться на эту мерзость. Ей нужны были деньги, много денег. Курс лечения стоил пятьдесят тысяч долларов. И оказалось, что одного курса недостаточно. Она, по российским меркам, совсем неплохо получала в банке – двенадцать тысяч, – но накопить на лечение не удавалось. Так и решила: пока я могу хоть что-то делать, мой сын будет жить.

Она не понимала родителей, которые жаловались и плакались по телевизору или в газетах, что их детям государство не обеспечило должного ухода. Она не верила в государство. Она знала одно – никто, кроме нее, сыну не поможет.

А теперь она это государство просто ненавидела. Малютов – это было государство, как и те два подонка, следователи-сутенеры, которые держали бордель и смачно хохмили, просматривая снятые скрытой камерой пленки, на которых то же самое государство барахталось в постели с девочками.

Поэтому чувство стыда перед Дежкиной сильно притуплялось сознанием собственной правоты.

Нет, Дежкина не государство. Она такая же слабая и беззащитная его гражданка.

И поэтому каждый за себя.

Впрочем, иногда, очень редко, она признавалась сама себе, что это всего-навсего страх. Страх перед Малютовым, почти животный, мистический, обездвиживающий и убивающий. Казалось, стоит Малютову просто очень захотеть, и она сама умрет – от разрыва сердца, от ужаса, от одной только мысли. И она надеялась от этого страха избавиться, только далеко-далеко отсюда.

Нинель все время приглашала ее звонить к себе домой, но Инна поначалу отказывалась. Теперь наступило время длительных переговоров, которые с почты вести было неудобно, поэтому сегодня она как раз собиралась к Нинели именно по этому поводу.

Подъехала к дому, вышла из автобуса, опасливо огляделась. Увидела, как остановился джип, из него вышел жених Нинели и вошел в дом. Хотела окликнуть, но было слишком далеко.

Уже подходила к подъезду, как вдруг остановилась. Инна даже не поняла, что произошло. Но она как будто увидела дорожный знак «Проезд запрещен», что-то красное, как капля крови, промелькнуло в воздухе. Словом, что-то мелькнуло перед глазами или в сознании. И это было так явственно, что Инна опешенно стояла с минуту, пытаясь понять, что случилось.

Светило солнце, никаких дорожных знаков, вообще никого рядом. Наваждение. С ней это было впервые в жизни – такие грезы наяву.

Она медленно двинулась дальше, но снова остановилась. И так издерганное, почти истерическое ее сознание вдруг напряженно заработало.

«Нет, я не могу туда идти. Мне нельзя туда идти. Там очень опасно. Мне надо бежать, мне надо спрятаться. Я сейчас в миллиметре от смерти».

Это возникло само собой, как бы не связанное с только что произошедшим. Но это было единственное и самое верное. Ноги сами повернули от подъезда.

Она не побежала, она медленно пошла вдоль дома. Ей бы действительно уехать отсюда побыстрее, но она все равно хотела проверить себя.

Она остановилась за углом и стала смотреть.

И все произошло, как по заказу. Словно это она ставила спектакль, который теперь разыгрывался, словно она знала каждый следующий ход.

К дому вдруг подкатили с пронзительным воем милицейские машины, а еще через минуту вывели в наручниках Нинель и ее жениха.

Сзади шли мужчина и женщина.

Мужчину Инна откуда-то знала…

Как она добралась домой, Инна не помнила. Она обнимала сына, приговаривая почти безумно:

– Это ты меня спас, это ты, мой родной! Мамочка с тобой не пропадет! Мамочка не бросит тебя…

Потом, когда немного успокоилась, стала раскладывать по полкам.

Дежкиной там не было. Значит, это совсем другие люди, значит, это ее враги. Значит, ничего не кончилось, а все только начинается.

Или Дежкина послала этих людей, чтобы они привели Инну насильно? Нет, на Клавдию Васильевну это не похоже.

Тогда что выходит? Тогда выходит, что сама Дежкина в беде.

Инна несколько раз набирала домашний телефон Клавдии Васильевны, просто чтобы удостовериться, что с той все в порядке. Но трубку никто не брал ни днем, ни ночью.

В прокуратуру она позвонила только на следующий день. Но в кабинете Дежкиной телефон не отвечал.

Инна металась мыслями в пустом непонятном пространстве и не находила никакого хоть мало заметного ориентира.

Она твердо знала только одно: теперь она в еще большей беде.

Наконец с третьего раза телефон в кабинете Дежкиной подняли:

– Слушаю.

– Мне бы Клавдию Васильевну.

– Она в отпуске, – чуть помедлив, ответил мужской голос.

Так вот в чем дело!

Дежкину отправили в отпуск, а сами за ее спиной…

«Так, надо успокоиться и придумать, как быть дальше. Нинель не знает, где я сейчас живу. Хотя нет, я как-то проговорилась, что мне далеко до нее добираться из Домодедова. Все. Это проще некуда. Не такой уж большой поселок. Тут меня найти за час можно. Но тогда они бы приехали еще вчера. Значит, Нинель не проговорилась или не вспомнила. Но это все пока, пока. Сколько времени это «пока» будет длиться – не знаю. Куда, куда сейчас мне бежать? Далеко из Москвы нельзя, мне надо довести дело до конца, скоро будут визы, скоро я смогу уехать. Или не смогу? Вообще на вокзалах и в аэропортах лучше не появляться. Хотя бы эти дни. Потом они забудут. Или… Или я умру».

Успокоиться так и не получилось. Инна выкурила целую пачку, уже тошнило, но никакого выхода не нашла.

Впрочем, был один. Но о нем она старалась не думать.

Она все еще хотела справиться сама, но чем дальше, тем настойчивее стучалось в мозгу другое – Дежкина, только она поможет…