Текст книги "Прогулки по Риму"

Автор книги: Ирина Степановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Глава 8
Камеи

Выехав из Помпей, Лара очень скоро свернула с основной дороги, направившись к небольшому аккуратному зданию.

– Мы еще успеем побывать в магазине камей! – Она удивительно умела брать инициативу в свои руки. – Это фабрика итальянских гемм – единственная в мире. Все остальные предприятия лепят подделки! – В голосе у нее чувствовалась законная гордость.

Мне не интересна была фабрика камей, и тем более я ничего не собиралась покупать в магазине, но не хотелось подводить Лару. Она ведь пробыла со мной на жаре целый день, хотя обычные экскурсии длятся не более двух часов. Терпеливо ждала, пока я не насмотрюсь досыта и не влезу в каждую дырочку. И я понимала, что теперь мой долг – создать видимость деловой активности. Менеджер фабрики должен знать, что Лара поставляет ему потенциальных клиентов. Вошла я в салон с единственным желанием – выполнить добровольно принятые на себя негласные обязательства, разыграть интерес и выйти на волю как можно скорее. Однако обстановка в салоне меня неожиданно заинтересовала. Мастер, изготавливающий геммы, сидел тут же, в зале, и вручную, старинным способом, вырезал выпуклые женские головки из камня, добываемого тут же, у подножия Везувия. Был он немногословен, но вежлив.

– Смотрите сколько хотите, – пригласил он и придвинул поближе вертящийся стул.

Я села. Лара отошла к витринам и завела разговор со знакомыми продавцами.

Камеи были разных цветов: сероватые, розоватые, цвета слоновой кости. Мастер вырезал их, а потом вставлял в готовые оправы – золотые или серебряные. Оправы были круглые, овальные, совсем вытянутые и даже квадратные. Таким образом получались кольца, серьги, броши. Я наклонилась над бархатной подушечкой ниже – при всем разнообразии форм и оттенков рисунок профиля самой головки во всех изделиях выглядел совершенно одинаково. У всех камей были одинаково тоненькие и чуть приподнятые носы, как на портретах Рафаэля и Леонардо да Винчи. «Видна рука одного мастера», – объяснила мне потом Лара. Я вспомнила, что на тех пластмассовых штучках, что иногда под видом камей продаются в наших галантерейных магазинах, профили головок были словно вырублены топором. Здесь же мастер свободно вырезал тот тип женской красоты, какая была ближе ему.

– Может быть, он вырезает профиль своей жены или дочери? – спросила я Лару.

Она перевела.

Мастер весело улыбнулся:

– Это моя мама!

Мы с Ларой засмеялись, а я так и не поняла, пошутил он или сказал правду. В Италии ведь до сих пор сохранилось очень нежное отношение к матери, как к мадонне.

Готовые камеи уносили в задние комнаты, а в витринах их выставляли уже вычищенными и отполированными, уложенными на бархатные подушечки с ценниками. И всю эту фабрику, по моим наблюдениям, обеспечивал камеями один-единственный резчик, тот самый, что сидел сейчас за столом. Я подумала: «Какая прелесть! Во все уголки мира отсюда разойдется изображение этой женщины, его матери. И все другие женщины, обладательницы сделанных мастером украшений, будут долго-долго любоваться ее профилем, может быть, всю свою жизнь, и еще передадут своим внучкам».

Как раз в это время в помещение дружно ввалилась группа наших туристов. Как я поняла, они приехали сюда из Неаполя. Их экскурсовод, небольшого роста пожилой итальянец, дружески обнялся с Ларой, и они о чем-то оживленно заговорили на чужом для меня языке. Я отошла в сторонку: когда наши туристы группой устремляются к прилавкам, шумом и массой они уподобляются извержению того вулкана, последствия которого они только что наблюдали. Я решила, что мне лучше пока держаться подальше от этой волны, чтобы не смыло.

– Маша! Иди сюда! Ты посмотри, какое колечко! – Мне показалось, что я в Рязани. Из подсобных помещений набежали еще служащие, стали выдвигать ящики, раскладывать товар – наши разбирали колечки и сережки, как горячие пирожки. Многие тут же воткнули их в уши и в автобусе ехали уже прямо так – в новеньких украшениях. Мастер по-прежнему сидел за своей работой и даже не повернул головы – посмотреть, в какую страну уезжают его украшения. Наверное, за годы пребывания за этим столом то, что он делал, стало казаться ему рутинным ремеслом, и он мечтал поскорее закончить и уйти домой к вечерним играм своих детей и стакану домашнего вина.

– Но мы ведь не торопимся? – многозначительно сказала мне Лара, подводя меня к витрине с самыми дорогими украшениями. Я пожала плечами. Здесь на подушечках лежали колье, ожерелья, браслеты.

– Тебе не нравится? – Лара не могла скрыть разочарования.

– Нравится, но я не могу позволить себе купить что-либо подобное. – Впереди у меня была еще поездка к друзьям во Флоренцию, и мне хотелось до поры сберечь свои деньги. Мои соотечественницы сновали от витрин к большим зеркалам, любуясь на серьги и кольца с огромными камеями, расплачивались за покупки и, гордо сверкая обновками, уходили к автобусу. Их экскурсовод был доволен. По-видимому, сегодня он не остался внакладе. Мне стало жаль Лару.

– Ну, может быть, я присмотрю себе что-нибудь неброское…

Я снова пошла вдоль витрин. Лара хотела мне что-то сказать, но остановилась. И тут я увидела этот гарнитур – колье и браслет. Ничего удивительного, что я не заметила их раньше, – они находились в сторонке, в отдельной витрине, особняком от других вещей. Я посмотрела на них, на цену, на Лару, замершую от удивления, и рассмеялась.

– Дорогая Лара, то, что мне здесь действительно понравилось, стоит целое состояние. Поэтому предлагаю вернуться в Рим.

Элегантный продавец спросил Лару, что я сказала. Она перевела.

– Почему-то туристы редко обращают внимание на эти вещи, – сказал он. – Поэтому мы изготавливаем следующий экземпляр только после того, как продадим этот. У синьорины редкий вкус. Я прошу вас надеть украшения и получить удовольствие хотя бы от примерки!

Я заколебалась. Не потому, что решила купить – колье и браслет действительно были мне не по карману, – но мне самой захотелось их примерить. Они были сделаны в одном стиле, только отличались длиной. В десять рядов золотых цепочек через равные промежутки были впаяны микроскопические камеи цвета слоновой кости, обрамленные в золото. Каждая была размером примерно с маленькую горошину или с чечевичное зерно. И на всех были тщательно вырезаны одинаковые профили с теми же, уже знакомыми мне, тоненькими, приподнятыми вверх носами. Перед моими глазами всплыла древняя помпейская вилла. Опять зашумел ветер в верхушках пальм, о чем-то сварливыми голосами заспорили рабыни-служанки, набрызгал на мраморный пол играющий возле бассейна мальчик. И опять, будто из стены, из изображения на мозаике вышла с озабоченным видом дама с высокой прической, а на шее у нее на этот раз блеснуло золотое ожерелье с множеством мелких камей.

– Чем меньше гемма, тем она дороже! – извиняющимся тоном сказала Лара. Но в то же время в глазах ее скользнуло уважение – ей было приятно, что она привезла на фабрику такую туристку, которая обратила внимание на самую дорогую вещь во всем магазине.

– Не буду примерять, – решила я. – Зачем вводить людей в заблуждение? Моих денег хватило бы только на одну цепочку из этого браслета.

Продавец опять переспросил, что я сказала.

Лара перевела. Он вынул браслет из витрины, подошел к мастеру и что-то ему сказал. Мастер ответил. Оба посмотрели на меня и на Лару.

– Мастер сказал, что он готов выделить для вас одну цепочку из браслета и приделать к ней тоненькую застежку.

– Зачем ради меня портить эксклюзивную вещь? И что будет с браслетом?

– Он завтра сделает для него недостающее звено и поставит на место. Мастер также сказал, что ему будет приятно сделать это для вас.

Я представила цепочку с крошечными геммами на своей руке. Такого браслета я не видела ни у кого-то из моих знакомых, ни в магазинах. Эта будет вещь, которая проведет со мной всю оставшуюся жизнь. Но стоит она одна столько же, сколько полный комплект обычного размера – пара серег из золота и крупное кольцо.

Мастер ловко вычленил нижнюю цепь из общей связки браслета.

Продавец принес мне ее на специальной подушечке. Лара опустила глаза, чтобы они не выдали ее возбуждения. Я приложила цепочку к руке и не смогла не кивнуть. Цепочку унесли, мастер ушел куда-то внутрь вслед за ней. Нам с Ларой подали кофе.

Мы обе молчали, думая о своем. Браслет с камейками в моем сознании будто уже прирос к моей руке. Когда мы вышли к машине, Лара сказала:

– Не думайте, что я раскрутила вас на дорогую покупку. Вы никогда не пожалеете о ней. С вами навсегда останется память о Помпеях.

– Надеюсь, что и вам от этого будет хоть небольшая польза, – прямо сказала я.

Лара помолчала, подумала.

– Я вынуждена работать, – наконец произнесла она. – Но я работаю всегда честно.

– Спасибо за поездку сюда и за браслет! – Мне показалось, что Лару немного растрогали мои слова.

Браслет и сейчас со мной. Я обожаю его носить и, когда надеваю, всегда вспоминаю Лару. Странным образом моя незапланированная покупка сблизила меня с ней, и я стала позволять себе задавать ей вопросы, предполагающие откровенность.

Однажды я ее спросила:

– Лара, а вы как-нибудь ощущаете, что туристы из нашей группы вас немного… – я замялась, чтобы помягче выразить то, что собиралась сказать, – не особенно ценят?

– И что с того? – Она спокойно посмотрела на меня своими огромными глазищами. Не знаю уж, как она выглядела в молодости, но даже сейчас, в мелкой сеточке возрастных морщин, ее светло-голубые глаза производили потрясающее впечатление. – Главное, чтобы меня ценило руководство «Италия-Элефант».

– Но ведь туристы могут пожаловаться…

– На что? Я строго придерживаюсь рамок программы. А уж что обо мне думает каждый… На всех не угодишь, но ведь и мне не все туристы нравятся.

– А как, по-вашему, изменились наши люди за двадцать лет, что вы не были на родине?

Лара задумалась – видно, я застала ее своим вопросом врасплох.

– Мне трудно судить. Я ведь работаю с представителями примерно одной социальной группы… Богатые русские все чаще путешествуют на собственных яхтах или машинах, я с ними не общаюсь. Совсем бедные люди в Италию тоже не ездят. Поэтому те, кому я показываю эту страну, примерно одинаково мыслят и чувствуют. – Она помолчала. – Иногда меня действительно раздражает, как они это делают. Иногда мне становится вас жалко.

Я была удивлена. Лара пояснила:

– Ну, я знаю, что некоторые наши люди, особенно учителя, или врачи, или мелкие служащие, чтобы поехать в Италию, копят деньги по нескольку лет. Им кажется, что это огромная сумма. Они приезжают сюда и требуют, чтобы за эти сравнительно небольшие деньги им оказывали услуги, будто саудовским шейхам. Они жалуются, что им не дают отдохнуть, что программа очень плотная и они ничего не успевают, что их заставляют ходить пешком и, наконец, что я не отвечаю на кое-какие их вопросы. Но они не понимают, что либо им надо путешествовать автостопом, как бедным студентам, либо заказывать гораздо более дорогие туры, либо смириться с тем, что есть, потому что мы и так стараемся для них, как можем. Я, во всяком случае, никогда не показываю туристам меньше, чем это запланировано программой.

– А наши туристы теперь отличаются от иностранных?

Лара улыбнулась:

– Конечно. Наши же фантазеры! Они все хотят по максимуму – и кабаки, и музеи! Французы, немцы гораздо скромнее и спокойнее. Наши же чего только не придумают!

– А от итальянцев мы отличаемся?

И Лара опять подумала:

– Конечно! Итальянцы редко витают в облаках. У нас, – так Лара сказала про Италию, – если человек живет в стесненных условиях и работает, чтобы сводить концы с концами, он думает о более реальных вещах. Он не чувствует себя неполноценным от того, что никогда не был в Париже, например. А у нас как считается: посмотрел Париж – можно и умирать!

– Вы считаете, это плохо?

Лара достала свой зеленоватый мундштук и элегантно затянулась хорошей сигаретой.

– Мы другие. Мы очень много разговариваем, мечтаем, читаем… Мы витаем в облаках. Мы более абстрактны. Итальянец мысленно попросит благословения у своего личного святого и пойдет работать для себя. Мы же хотим счастья для всех. Туристы любят спрашивать меня о проблемах государства и политических деятелях, но редко дают официантам на чай. И они так заняты собой и своей трудной жизнью, что не видят никого вокруг, прут как танки, не уступая прохода, и забывают поблагодарить тех, кто работает для того, чтобы доставить им удовольствие.

Я вспомнила, что часто видела, как, расплачиваясь в ресторане, американцы благодарят официантов, пожимают им руки, так же они поступают в гостиницах, музеях. А мои соотечественники прячут глаза, когда надо дать несколько монет бродячим музыкантам.

– Это все от нашей бедности, Лара.

– Бедняки должны сидеть дома, – убежденно сказала она. – Если ты приехал в чужую страну, значит, ты не бедняк и обязан уважать того, кто обслуживает тебя здесь!

– Насчет магазинов… – осторожно начала я. – Неужели вам никто до сих пор не рассказал, Лара, что большинство товаров у нас теперь можно купить дешевле, чем здесь, и хорошего качества?

Она с усмешкой посмотрела на меня.

– Даже если я день-деньской буду рассказывать туристам исторические байки, к концу дня все равно кто-нибудь спросит, где лучше купить обувь или кожаное пальто.

– Но ведь иностранцы тоже…

– Без сомнения! – подтвердила Лара. – Но у наших людей, – теперь она говорила про своих соотечественников, – одежда всегда стояла на первом месте. Это потому, что они привыкли встречать друг друга по одежке. Еще в мои времена продавщицы овощных магазинов ходили на работу в рваных чулках, но были увешаны золотом с ног до головы. Взгляните на улицы Рима! Самые яркие женщины приехали из России. Они, как куры пеструшки, красуются своим оперением для привлечения петухов. Русские помешаны на одежде. У нас в кармане десять рублей, но мы хотим быть элегантными. В этом я чувствую какое-то несоответствие, обман, словно мы хотим прикрыть золотом, дорогими мехами, яркими шмотками свою неполноценность! Нам и так есть чем гордиться, а мы представляемся не такими, какие мы есть. Здесь, в Италии, люди ощущают свою значимость гораздо больше, чем мы. Здесь каждый гордится своей маленькой работой и чувствует себя на своем месте. А вы в России ненавидите своих работодателей и постоянно стараетесь их обмануть. А они вас. – Лара вздохнула.

– Вы не хотели бы вернуться в Москву? – спросила я.

Она пожала плечами:

– Зачем?

– Неужели у вас там и правда никого нет?

– Есть один человек, но он меня не зовет. – Она спокойно выпустила белую струйку дыма.

– Может, он не знает, что вы здесь?

Она усмехнулась:

– Знает. Приезжал тут один господин на экскурсию. Случайно оказался старым знакомым. Тоже был вроде толстяка из вашей группы в окружении нескольких баб. Однажды подошел украдкой, пока никто не видел. Ох, и трусливые наши мужики!

– Он подошел, и что? – История меня заинтересовала.

– Спросил: «Лара?» – «Лара». – «Та самая?» – «Вероятно». – «Я могу вам сообщить, что тот, с кем вы встречались, снова в Москве». – Она помолчала: – «Снова в Москве»! С тех пор прошло двадцать лет!

– А дальше что? – Я поняла, что у Лары есть какая-то тайна.

– Ничего. Передала привет. Привет уехал – скоро год. И ни звука. Так что никто меня в Москве не ждет.

– Но может быть, ваш привет остался непереданным?

– Вряд ли. Какой смысл было скрывать?

– Случая не представилось…

Я ожидала, что Лара скажет: «Тогда, может быть, вы…» Я готова была исполнить любую ее просьбу, но она ни о чем не попросила.

Ей не понравилось, что я могла подумать, что ее тяготит одиночество. Она стала рассказывать, что они большие друзья с Петро, всегда вместе ездят по туристическим делам. Она хорошо знает его семью – жену и трех дочерей – и любит бывать у них в гостях. С явным удовольствием она рассказывала, что в свободные утра по воскресеньям ходит пить кофе в одно приятное кафе около дома, и там собирается много людей ее возраста, вроде как в клубе. У хозяина есть список их телефонов, и, если кто-нибудь не приходит, он всегда звонит и справляется о здоровье. И конечно, работа для нее очень много значит…

Я слушала этот рассказ и почему-то все больше жалела Лару, хотя была уверена в том, что она, наоборот, хочет показать, какая у нее интересная и полноценная жизнь. Потом она вдруг прекратила свои рассказы, потому что поняла, что я ей не верю. А я перестала ее расспрашивать. Каждая из нас осталась при своем впечатлении. Случай, произошедший уже дома, в Москве, позволил мне убедиться, что я не понимала Лару.

Глава 9
Капитолий

Остаток ночи и утро Татьяна Николаевна опять провела в постели. В отличие от прошлой ночи, как только она пришла в гостиницу, ее свалил здоровый сон усталого человека. Проснулась она уже днем и первым делом, не вставая, попыталась вспомнить, действительно ли она пережила ночные приключения или все ей приснилось.

Рука болела, это вернуло ее к действительности. Она вспомнила и своего ночного собеседника, и прогулку по Форуму, и драку на площади у фонтана. Тут же, с какой-то особой, свойственной русским женщинам жалостью к незнакомым людям, она стала думать, удалось ли Цезарю хоть немного поесть.

Доведя ее ночью до угла Марсала, он собрался уйти. Татьяна Николаевна его остановила.

– Возьми у меня немного денег в счет завтрашнего заработка. Я есть не хочу, а ты себе что-нибудь купишь.

Она думала, он будет отказываться, но он с легкостью взял деньги.

– В Термини есть ночной супермаркет, я иногда там мою полы вместо уборщика, когда ему неохота, – сказал император. – Я куплю там хлеба и сыра. Хватит и на завтра! – сказал он, посмотрев на бумажку.

– Где мне найти тебя? Ты обещал поставить мне укол. – Ей не хотелось отпускать его. Она сосчитала дни: в конце концов, почему она должна умереть обязательно сегодня? У нее еще есть в запасе время.

– Разве ты плохо себя чувствуешь? – Цезарь посмотрел на нее с удивлением.

– Нет, но это непредсказуемо.

Он покачал головой:

– Странный этот мир. Ты приехала из Москвы, из другой страны, значит, у тебя есть деньги. Ты остановилась в гостинице, в номере с удобной постелью и уже три раза сказала, что не хочешь есть. Ты боишься это все потерять, боишься, что завтра тебе может быть плохо. А у меня ничего нет, кроме моего Рима, но я надеюсь, что завтра смогу заработать на еду и мне будет хорошо!

Он повернулся и пошел, пожимая плечами и что-то бормоча себе под нос про коварных врагов и странных людей, про любимую жену Ливию и не оправдавших надежд внуков, а Татьяна Николаевна смотрела ему вслед и не знала, что ему сказать в утешение – такой опять жалкой в своем утраченном достоинстве была его маленькая фигура.

Цезарь свернул за угол, а она осталась стоять на месте, но мысленно бежала за ним и догнала около церкви, где они познакомились накануне, под сенью уже соскучившегося Христа. Ей очень хотелось сказать ему: «Ты ошибаешься. На самом деле у меня так же, как и у тебя, ничего нет, кроме прошлого».

Но Цезарь так и не услышал ее слов. И сейчас, уже утром, когда она лежала на кровати и вспоминала его, сердце ее сжималось от сострадания ко всем одиноким людям. Она будто видела, как он постоял на ступенях еще некоторое время, раскачиваясь с пятки на носок, а потом растворился где-то в темноте Марсала, возле уже знакомого Татьяне Николаевне мусорного бака. «Что ж, по крайней мере у меня есть еще время!» – сказала себе Татьяна Николаевна и спустила ноги с постели. Погода за шторами угадывалась прекрасная. Она выпила воды из-под крана (в Риме все пьют некипяченую воду), здоровой рукой причесала волосы и выглянула наружу. Улица, как всегда в самую жару, была почти пуста, а сидел ли кто на ступеньках церкви, из-за угла здания Татьяне Николаевне не было видно. Встреча с Цезарем не выходила у нее из головы.

«Многие сумасшедшие уверяют, что они здоровы», – подумала она. Где-то Татьяна Николаевна слышала термин «раздвоение личности». Похоже, у Цезаря было то же самое. Но почему-то Татьяну Николаевну это не пугало. «Если так разобраться, я для него не менее сомнительная личность. Человек без адреса, без жилья, без семьи. Хорошо еще, что в посольстве не узнали о продаже квартиры, а то бы визу не дали. Ладно штамп о прописке в паспорте остался. И женщина, у которой всего имущества – только старый поношенный жакет». Татьяна Николаевна любовно потерлась щекой о меховой рукав и повесила жакет в шкаф. «Осталось пять дней и четыре ночи». И ей показалось, что это так много. Она вздохнула, будто в руки ей свалилось огромное богатство. Она опять подошла к окну и вдруг, будто увидела там что-то страшное, отшатнулась и спряталась за штору. Потом остановила себя, снова выглянула и помахала рукой. На другой стороне улицы, у стены церкви, стоял Джим-Август, совершенно такой же, как и вчера, – в джинсах, сером жилете и красной рубашке, и приветливо ей улыбался.

«Я сейчас выйду!» – жестом показала она и быстро посмотрелась в зеркало. Удивительно, но следы ночных бдений не отразились на ее внешности. У нее, скажем так, было нейтральное лицо – приятное, но не слишком красивое, с обычными, незапоминающимися чертами. Светлые глаза, носик уточкой, сухие губы, которые она иногда подкрашивала розовой перламутровой помадой, да стрижка под мальчика – не так уж просто было бы найти в ней что-то особенное. Но невысокая фигурка с устало покатыми плечами да грустный понимающий взгляд выдавали в ней русскую. Будто нигде нет в мире, кроме как у нас, покатых плеч и понимающего взгляда! А вот поди ж ты – идут по улицам туристки, блондинки, брюнетки, из Рязани, Киева или Гомеля, разных комплекций и возрастов, а иностранцы все равно угадывают: русские идут! И плевать им, что теперь это женщины разных стран. Все равно мы считаемся русскими!

Татьяна Николаевна несколько раз быстро провела щеткой по своим стриженым волосам, брызнула в лицо водой и накрасила губы. Потом она быстро влезла в светлые брюки, вчерашнюю кофту, сунула сумку под мышку и выскочила на улицу.

– Бонджорно, синьора! – крикнул ей вслед внимательный портье.

Она вспомнила, что не отдала ключ, вернулась, бросила ключ на стойку, сказала вдруг почему-то «Хэлло!» и, не дождавшись его удивленного ответного взгляда, вышла во двор, который представлял собой небольшой мощеный четырехугольник, где вдоль стен стояли хвойные растения в кадках, а над аркой, ведущей на улицу, висела вывеска с названием гостиницы. При ней же было и кафе, в котором завтракали, а иногда и ужинали туристы. Причем по вечерам столики аккуратно располагались на улице, а когда клиентов набиралось много, то и во дворе, а из кафе открывалась дополнительная боковая дверь для удобства официантов. Сейчас столики и тенты были аккуратно убраны, плетеные стулья перевернуты друг на друга – до вечерней трапезы было еще далеко, а завтрак Татьяна Николаевна уже пропустила. Улыбающийся Август стоял скрестив руки прямо против ее пролета, будто настоящая итальянская скульптура в нише.

– Как спалось? – Он по-доброму улыбался, но она заметила глубокие морщины у него под глазами. Ей показалось, что еще накануне их не было.

– Хорошо, – ответила она, но у нее опять сжалось сердце. Плохо быть бедняком! Нищим, бездомным! – А у тебя как дела? Удалось поработать у церкви?

– Файн! Прекрасно! – улыбнулся он еще шире, а Татьяне Николаевне почему-то пришло в голову, что, если требуется что-нибудь скрыть, надо говорить по-английски – этот язык малоэмоционален. После английского «файн» уже не знаешь ни что спросить, ни что сказать, все уже сказано.

– Я пришел, – сказал все так же улыбающийся Джим, – потому что вчера не выполнил своего обещания!

– Какого?

– Мы ведь вчера не посмотрели египетских львов! Застряли у фонтана! Сегодня пойдешь со мной?

– Пойду!

– Все львы в Риме трофейные! – горделиво посмотрел на нее Цезарь. – И я тебе расскажу, при каких обстоятельствах они были привезены!

На метро они доехали до Колизея, снова прошли по улице Императорских форумов, но вдруг уже у самой площади Венеции Август опять взял Татьяну Николаевну за руку и потянул ее куда-то вбок.

– Мы пройдем на Капитолий со стороны курии.

– Той самой, в которой убили Цезаря? – воскликнула она и вдруг закрыла ладошкой рот, поняв свою оплошность. Действительно, опять она в компании Августа говорила о великом Юлии.

Ее спутник грустно улыбнулся в ответ.

– Не извиняйся, я привык. – Он помолчал немного, будто собирался с мыслями. – Нет, эта не та, о которой ты думаешь. Курия Помпея, в которой было совершено убийство, не сохранилась, несмотря на то что я в свое правление велел ее восстановить, так же как и статую Помпея, которая в ней красовалась. А эту, к которой мы сейчас идем, велел восстановить Муссолини.

– Как странно… – сказала Татьяна Николаевна. – Диктаторы любят охранять память других диктаторов!

– Ничего странного, если вдуматься, в этом нет, – заявил Цезарь. – Твой любимец Юлий вел свой род от Венеры, ну а уж мы, грешные, можем ссылаться только на людские авторитеты. К тому же попробуй доказать, что ты ценен сам по себе, если у тебя нет в роду ни влиятельных родственников, ни покровителей…

Татьяна Николаевна внимательно на него посмотрела.

– Смотри не на меня, а сюда! – указал ей Цезарь. За углом каменного монументального здания на небольшой площадке стояла колонна, а с нее куда-то вбок затравленно глядела худая измученная волчица – несчастное животное с висячими сосцами.

– Ох ты, бедная! Выкормить такую цивилизацию – поневоле озвереешь! – сказала Татьяна Николаевна и пожалела, что никак не могла дотянуться, чтобы погладить мраморное животное по спине. Цезарь тем временем прошел дальше и пристально смотрел вдаль. Татьяна Николаевна оторвалась от колонны и двинулась за ним. Прямо из стены в каменную ванночку била струйка фонтана. Татьяна Николаевна умыла лицо и подошла к своему спутнику. Весь римский Форум в лучах начавшего опускаться солнца во всей красоте древних развалин лежал перед ними.

– Как красиво! – У нее захватило дыхание.

– Теперь развалины, а раньше был город, – вздохнул умерший две тысячи лет назад император и сделал вид, что запахивает тогу. – Пойдем!

Они снова прошли мимо волчицы и свернули теперь уже на огромную площадь. В центре ее высилась темная конная статуя. Татьяна Николаевна хотела осмотреть и ее, но Цезарь не дал ей задержаться.

– Не стоит внимания. Это Марк Аврелий-«шоколадка».

– Почему «шоколадка»?

– Римляне так его зовут. Смотри, какого он цвета! Это копия с оригинала, да еще после реставрации.

И конь, и всадник действительно были темно-коричневыми.

– Какого же цвета он был раньше?

– Бирюзового. От времени. Да еще весь усижен голубями.

– Так, значит, сейчас он стал лучше?

– Не думаю. Но мы, собственно, пришли.

Он остановил Татьяну Николаевну на вершине огромной странной лестницы без ступеней. Фактически это была покрытая камнем пологая гора, равные промежутки которой отделялись друг от друга деревянными барьерчиками. Татьяна Николаевна никогда не видела такую.

– Что это?

– Лестница Капитолия. Ее придумал Микеланджело, чтобы удобнее было подниматься верхом.

Татьяна Николаевна была подавлена тем, что топчет творение Микеланджело. На середине лестницы она остановилась, изумленная гигантскими статуями, стоящими посредине: белоснежные античные великаны с трудом удерживали каменных коней.

– Кастор и Поллукс, близнецы-братья.

Она не в силах была вымолвить ни слова. Цезарь раздраженно всплеснул руками:

– Ну что ты стоишь! Ведь это же всего шестнадцатый век! Я хочу показать тебе настоящую древность.

Раскрыв рот и чуть не свернув голову, как во сне, Татьяна Николаевна медленно шагала за ним. Они спустились к подножию еще одной площади. Перед ними двигались автобусы, машины, куда-то шли люди, проехал даже экскурсионный автобус, тот самый, красный, с открытым верхом, на котором они катались вчера. И тут Татьяна Николаевна увидела: с двух каменных пьедесталов на город высокомерно смотрели два черных лежащих льва. Глаза их были прикрыты от усталости, на боках ребра выступали – видно, в дальней дороге из Египта их не очень-то сытно кормили, – кисточки хвостов без действия располагались вдоль тела, но из обеих пастей энергично выплескивались тонкие струйки воды – будто львы с презрением плевали тягучей слюной на покоривший их город.

– Это львы из зверинца Клеопатры, – сказал Цезарь, и в его голосе Татьяне Николаевне почудилось превосходство победителя.

Она стояла молча, не делая никаких попыток поднять к ним руку. Перед ней были хищники, покоренные, но не сдавшиеся, полные презрения, а не смирения, несущие сквозь века свой львиный взгляд на Рим и Египет, а заодно и на нынешнюю цивилизацию.

– Впечатляют?

– Впечатляют.

Татьяне Николаевне показалось, что Цезарь нарочно зачерпнул из чаши воды и плеснул одному льву в черную морду.

– За что ты ее так не любишь? – спросила она.

– Кого? – Он сделал вид, что не понял вопроса.

– Последнюю царицу Египта.

Он помолчал.

– Ты правильно догадалась, что я ее не люблю. За что мне ее любить? Она убила бы меня, чтобы поставить над Римом своего наследника, которого объявила сыном Цезаря. Пока он не вырос, она правила бы и Римом, и Египтом сама. Представляешь, в республиканском Риме египетское правление? Начались бы новые войны. Юлий недаром объявил наследником меня, а не ее сына.

– Что же ты сделал?

– Убил всех, кто мне мешал. Жаль, не удалось в цепях привезти в Рим Клеопатру, но ее сына я все-таки убил!

– Ужасно. – Татьяна Николаевна смотрела на Цезаря. В его глазах горел безумный огонь. – На крови ребенка ты выстроил свое императорство и гордишься, что тебя называют Божественным Августом!

– Разве не так же сделал ваш Ленин с царскими детьми, чтобы у революции не было других наследников, кроме него?

– А! Значит, ты все-таки знаком с нашей историей?

– Только с тем, что касается этого эпизода. Не поступи я так с Цезарионом, обязательно нашлись бы желающие оспорить мое право на правление. Должен тебе сказать, что других детей Клеопатры я не тронул.

Татьяна Николаевна смотрела на львов, на город, живущий внизу своей жизнью, и подавленно молчала.

– Бедные! – наконец сказала она. – Какие же мы все бедные!

– Кто именно? – высокомерно поднял брови Август.

– Да мы все! Люди!

– Неправда! Я был одним из самых богатых людей своей эпохи! – запальчиво возразил он. – Просто я не тратил ничего на себя, я раздал уйму денег бедным, я обогатил государство, я…

– Не перечисляй! – устало сказала Татьяна Николаевна. – На самом деле ты очень бедный. Ты такой же бедный, как и я, как и все диктаторы на свете и как вот эти бедные египетские львы! Пойдем! Я устала от всего этого и хочу домой!