Текст книги "Прогулки по Риму"

Автор книги: Ирина Степановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Ирина Степановская
Прогулки по Риму

– Какой интересный город, не правда ли?

Азазелло шевельнулся и ответил почтительно:

– Мессир, мне больше нравится Рим!

М.А. Булгаков

Глава 1
Наша Лара

– Петро, жди меня! – Лара закрыла изящную пудреницу и аккуратно положила ее в сумку. – Не пройдет и получаса, как я приведу тебе новую группу страждущих!

Водитель Петро понимающе кивнул, нажатием кнопки отодвинул дверь блестящего сиреневого автобуса и выключил кондиционер. Лара легко выпрыгнула наружу. Августовские лучи итальянского солнца мгновенно заключили ее в жаркие объятия, но ей некогда было поддаться ему и насладиться теплом. Отмахнувшись от этого навязчивого любовника и закинув сумку точным движением за плечо, Лара короткой пробежкой пересекла площадь перед аэровокзалом и скрылась в прохладе зала ожидания. Толпа вновь прибывших из России туристов, диковато озиравшихся по сторонам, повернулась ей навстречу. Девочки-распорядительницы из фирмы «Италия-Элефант» сказали тем, кто стоял к ним ближе:

– Вот и ваша Ларочка! Она будет сопровождать вашу группу в течение всей поездки!

Лара помахала в знак приветствия тонкой указкой с привязанным к кончику капроновым розовым бантом. Толпа уставилась на нее, а девушка-распорядительница наклонилась к самому Лариному уху и прошептала:

– Прими мои соболезнования! Пятьдесят шесть человек! Три нормальные группы в одном флаконе!

Она передала Ларе кучу бумаг и приготовленный заранее список туристов. Лара ослепительно улыбнулась, обвела нас всех взглядом, на секунду на ком-то задержалась и еще выше подняла на палочке огромный бант. Девушке она сказала вполголоса по-итальянски:

– Ничего, продержусь. Самый разгар сезона! Скоро все пойдет на спад. Тогда и отдохнем! – И, обращаясь уже к туристам, Лара закричала неожиданно хриплым и низким голосом в маленький микрофон: – Господа! Фирма «Италия-Элефант» приветствует вас в аэропорту прибытия! Прошу всех подойти ко мне! Сейчас мы устроим перекличку!

Туристы окружили ее, она надела очки в модной оправе, еще раз внимательно посмотрела на нас и начала сверять списки.

Вот такой деловой, с розовым бантом в руках, работающей без заминки и с огоньком, я и запомнила нашу Лару.

При первом взгляде ей можно было дать лет сорок, но когда в процессе нашего знакомства я получила возможность рассмотреть ее поближе, то с огромным удивлением и даже восхищением убедилась, что этой невысокой, еще достаточно стройной голубоглазой блондинке с прокуренным голосом на самом деле все пятьдесят пять, а может быть, и побольше.

Прическа у нее была та, что в Москве уже лет десять не выходит из моды и называется «усеченное каре». Некоторое время назад она, правда, была вытеснена еще более короткими стрижками, но теперь опять часто мелькает на страницах журналов мод. Вероятно, дамам нравится универсальный характер каре, потому что на улицах многих европейских городов женщины ходят с такой прической. Ларе эта стрижка придавала одновременно и романтичность, и деловитость. В светло-голубых расклешенных джинсах и розовой трикотажной маечке, украшенной металлическими блестками, выглядела она вполне гармонично и вне возраста. Во всяком случае, ничем не отличалась внешне от молодых женщин нашей группы.

Нужно отметить, что представительниц слабого пола в группе было подавляющее большинство. В основном в экскурсионные туры ездят или подруги, или матери с дочками, подросшими настолько, чтобы воспринять красоты чужих стран. Мужчины же все находились при деле – при женах, невестах, подругах, а один субъект необъятных габаритов был даже в тройном кольце окружения – он путешествовал с женой, тещей и двумя какими-то родственницами, одинаково маленькими и невзрачными, с мышиными повадками. То есть возможностей завести приятное знакомство было немного. Все свободные женщины в нашей группе сразу это поняли и успокоились, что, впрочем, было и к лучшему, потому что когда такое количество русских туристов собирается в одном автобусе, без свары обычно не обходится. А при таком раскладе поводом для конфликтов может быть все, что угодно, но только не мужчины. Впрочем, в нынешней моей поездке ссор не было, потому что внутри группы напряженности не возникло. Очаг недовольства разгорелся снаружи, и этим очагом оказалась, к моему удивлению, сама Лара. Против нее объединилась почти вся группа. Раздражение вызывали и ее возраст в сочетании с манерами молодой женщины, и хриплый голос, и то, что она иногда мешала русские и итальянские слова, и даже красивый мундштук из какого-то светло-зеленого прозрачного камня, который она с сигаретой, зажженной или потухшей, практически не выпускала из рук. Жена толстяка, которая была моложе Лары минимум лет на двадцать пять, но выглядела по сравнению с ней старухой, особенно усердно передразнивала ее. Да и других, я заметила, частенько передергивало, когда по утрам, неизменно свежая и бодрая, Лара вскакивала на ступеньку нашего экскурсионного автобуса с программой дня в руках или встречала нас в гостиничном холле своим постоянным хриплым приветствием: «Доброе утро, дамы и господа!»

Но было в группе несколько человек, равнодушных к Ларе. Они сами притягивали к себе всеобщие взгляды. Во-первых, все сразу заметили молодую пару, которая еще в Москве, как только уселась в самолет, сразу принялась неистово целоваться. Поскольку они случайно оказались со мной в одном ряду, мне пришлось решать сложную дорожную проблему: быть деликатной, предоставив парочку самой себе и позволив влюбленным пропустить раздачу напитков, газет, сладостей и вкусного завтрака, или все-таки привлечь сидящую ближе ко мне девушку к халявным удовольствиям нашего полета, столь сладостным для желудка путешественника.

Как я заметила, любовь сама по себе голод не утоляла. Парочка с удовольствием выпивала вино, сок или кофе, с аппетитом поглощала завтрак из пластиковых коробок, а потом снова принималась за свое любимое занятие. Как они миловали друг друга, издалека, наверное, любо-дорого было посмотреть. Моему же осторожному взгляду представлялись только узкая девичья спина и обнимавшая ее рука мужчины с дорогими часами на запястье. Но мне в общем-то было не до них – в свободное от еды время я описывала в походном блокноте последние предполетные впечатления да вспоминала свою семью, оставленную в Москве на хозяйстве.

Второй парой, не обращающей на Лару никакого внимания, были то ли уже пожившие вместе, но еще достаточно молодые муж и жена, то ли старые любовники. Представительницей женской половины в этой паре была очень интересная, модно одетая блондинка с блестящими глазами, «повернутая» на искусстве. Звали ее, как я случайно услышала, Лиза. Казалось, она знала в области искусства все и вся, и Лара, которая не была профессиональным экскурсоводом, ей часто проигрывала. Эти Ларины промахи вызывали у Лизы снисходительную улыбку, а всей нашей группе давали повод еще разок позлословить о Ларе. Вот, мол, как не стыдно: прожить в Италии двадцать лет, а не знать того и этого! Но не были известны Ларе только весьма специфические сведения, требующие специальных искусствоведческих знаний. Во всех же остальных областях итальянской жизни, в ее укладе, в туристических маршрутах, в организации нашего тура она ориентировалась прекрасно – собственно, это и была суть ее работы, а уж по-итальянски Лара говорила, как на родном языке. Дисциплину же в группе она навела просто железную, что сделать было совсем нелегко – пятьдесят шесть человек разного возраста со своими привычками и устремлениями, собранные вместе, обычно представляют собой плохо управляемую массу. Лара же завела порядок, как в пионерском лагере советских времен, за что постоянно подвергалась с нашей стороны насмешкам и критике. Но именно благодаря ее жесткой организованности мы никуда ни разу не опоздали и увидели все, намеченное программой, что в общем-то было нелегко в городе, переполненном туристами из разных стран, кишащем очередями во все сколь-нибудь достопримечательные места и к тому же отличающемся своеобразной организацией работы транспорта. Лично у меня Лара вызывала симпатию, тем большую, чем дольше продолжалось наше путешествие.

Но кроме меня была еще одна женщина в группе, кому Лара хотя бы внешне не была неприятна. Эта дама путешествовала в одиночку, что тоже было нехарактерно – большинство туристов предпочитает наслаждаться поездкой в компании. Я даже удивилась, когда увидела ее в нашем автобусе. Мне казалось, что эта женщина едет в Рим по каким-то своим и, возможно, очень печальным делам. Во всяком случае, в московском аэропорту, где я увидела ее впервые, вид у нее был такой, будто она или возвращается с похорон, или едет выполнить свой последний долг. Звали эту женщину Татьяна Николаевна, впрочем, я могу и ошибиться, но мне казалось, что именно так к ней несколько раз обращалась Лара, напоминая о некоторых особенностях нашего расписания. Татьяна Николаевна не баловала никого из группы общением и держалась особняком. Во всяком случае, не однажды во взгляде Лары на эту странную незнакомку я замечала что-то вроде неудовольствия, но и в то же время особенное внимание – наметанным глазом она сразу определила, кто из туристов в группе может быть предметом ее особых хлопот.

Итак, Лара дала указание Петро ждать ее, выскочила из автобуса на площади у аэропорта Фьюмичино, который еще называют аэропортом Леонардо да Винчи, вошла в зал прибытия и устремилась к толпе туристов, сгрудившихся возле знакомой стойки с надписью «Италия-Элефант». Девочки-распорядительницы здоровались с ней, а она наметанным глазом осматривала вновь прибывших. На мгновение взгляд ее задержался на целующейся паре: девушка по возрасту годилась Ларе во внучки, но вот ее спутник…

«Витька! Ты что делаешь, негодяй?!» – чуть не крикнула Лара в один момент, как пузырь, наполнившись ревностью и возмущением. Мужчина с девушкой на миг отлипли друг от друга и посмотрели на нее. На лице мужчины не отразилось ничего, а девушка, казалось, так была поглощена своим счастьем, что не разглядела бы даже слона, сойди он по какому-то волшебству с рекламного проспекта туристической компании и пустись в пляс в середине зала.

Лара на секунду смутилась. «Вот что значит женщина! – подумала она. – Сколько бы ни было лет, а все мужики на уме!» Она покачала головой, отгоняя внезапно возникший в ее сознании образ, подняла повыше розовый бант на указке и приступила к сверке списка туристов. У девушки и мужчины оказались разные фамилии.

«Какой же он Витька? – подумала Лара, произнеся вслух фамилию незнакомца. – Ему всего-то лет тридцать шесть, ну, может, с натяжкой все сорок. А Витька уже сто лет как на пенсии. Хоть и на военной, более ранней, чем у всех остальных, но все же… Так или иначе, но от времени не убежишь – Витька ведь старше меня на два года. Интересно, каким он стал сейчас, мой Витька? – Лара про себя усмехнулась. – Что ни говори, старая любовь – все равно любовь! Позови он меня сейчас…»

И хотя Лара прекрасно сознавала всю неправомочность местоимения «мой» по отношению к Витьке, всю жизнь прожившему с другой женщиной, в мыслях она как бы отметала наличие у любимого человека законной жены и вот уже почти сорок лет упорно называла его своим и вслух, и про себя.

«Да, я не ошиблась. Он очень похож на него! – оценила она, когда мужчина придвинулся ближе, чтобы удостовериться, что его отметили в списке. – Ростом, фигурой, очками в темной оправе… А вот каков он душой, характером? Какая, впрочем, мне охота копаться в его душе, тем более если он приехал сюда не со мной, а с красивой девочкой! Пусть будет счастлив!» – мысленно благословила мужчину Лара и перешла к другой фамилии в списке. А тот, даже не замечая пристального взгляда ее голубых глаз, ласково шептал что-то на ухо своей избраннице. Та снисходительно улыбалась. Перекличка шла своим чередом, дошла очередь и до меня. Лара мгновенно запечатлевала лица своих подопечных, будто фотографировала их на память, и, как я узнала потом, помнила всех до конца поездки. Потом мгновенно забывала, будто вынимала дискету из компьютера и стирала память. Но судя по тому, что в течение нашей поездки на кого-то из туристов она смотрела более пристально, а на кого-то совсем не обращала внимания, я пришла к выводу, что все-таки некоторые из нас вызывают у нее чувства. Во всяком случае, на мужчину в очках и на девушку Ларочка в течение всего тура поглядывала частенько, а вот что она о них думала, было мне неизвестно.

Я не совсем понимала, за что Лару невзлюбили почти все туристы. Если она и пыталась делать на нас свой маленький бизнес, рекламируя те или другие мелкие товары, то это не выходило за нормы приличия – точно так же поступали сопровождающие групп во всех других фирмах. То, что она забывала некоторые слова и долго не могла подобрать синонимы на нашем родном языке, хотя и была русской, коренной москвичкой (как она сама рассказала потом мне), объяснялось скорее склерозом, вполне извинительным для ее возраста, чем незнанием или неумением говорить. Большинство из нас временами забывает, что хочет сказать, чуть ли не начиная с тридцати лет. Но когда через динамики автобуса каждое утро раздавался Ларин хрипловатый от сигарет голос, объявляющий программу на день с неизменным добавлением: «Все ли вам понятно, господа, или повторить еще раз?» – в салоне раздавались иронические смешки, стоны и даже возмущенные возгласы: «Опять она здесь!»

Но мы все сидели в автобусе на высоком втором этаже, а Лара на первом, рядом с водителем Петро, поэтому, я надеюсь, ей не была слышна реакция на ее слова. Во всяком случае, она никак не давала об этом знать, выполняя свою работу неуклонно и четко – держала группу железным морщинистым кулачком, отвечала за наше размещение, кормежку, доставку, организацию экскурсий. Также она была должна оказывать помощь во всех наших нуждах – в случаях пропаж, болезни и тому подобных делах. В истории и искусстве Лара тоже немного ориентировалась – не слишком, но достаточно, чтобы отвечать на наши вопросы, хотя культурной программой занимались специальные экскурсоводы, она же была менеджером, нянькой, поводырем и переводчиком в прекрасной, но все-таки чужой стране.

Я могу представить, как ей надоели толпы безграмотных людей, силящихся задавать умные вопросы. Редко кому хотелось получить системные знания – в большинстве случаев туристы просто тыкали пальчиком по какой-то причине в заинтересовавший их объект и гордо вопрошали: «А это что?»

И когда Лара честно отвечала: «Не знаю. В Риме множество прекрасных и интересных зданий, спросите у экскурсовода…» в ответ она встречала презрительный взгляд, будто говоривший: «Если ты ни черта не знаешь, зачем здесь работаешь?»

Но Лара не очень-то обращала внимание на подобные взгляды. Она прекрасно понимала, что у большинства туристов это интерес праздный и через минуту его вытеснит из сознания какой-нибудь другой, столь же сиюминутный. Человек на всю жизнь забудет и то, что он хотел узнать, и весь этот Вечный город, и останется у него лишь пачка фотографий где-нибудь в дальнем ящике письменного стола да горделивое выражение, то и дело слетающее с уст: «Знаете, вот когда я был в Париже… в Лондоне, в Мадриде, в Риме…» Продолжать можно бесконечно.

Я ни разу не видела, чтобы у Лары был замотанный вид. Мы все, будучи много ее моложе, к концу поездки ходили хромая, половина группы страдала насморком, или головной болью, или радикулитом. Она же передвигалась неизменно легкой походкой, была постоянно собранна, вежлива и энергична, хотя сопровождала нас на всех экскурсиях, во время трапез и походов по магазинам, а значит, выдерживала ту же нагрузку, что и мы.

Кстати, сначала мне показалось, что невзлюбили ее именно из-за магазинов. Вероятно, она получала небольшой процент от продаж, если приводила туристов за покупками. Люди это быстро поняли, хотя я думаю, что за это не нужно было осуждать нашу Лару. Все равно все всегда спрашивали у экскурсоводов, где что можно купить, и не Ларина вина была в том, что на Корсо товары много дороже, чем на наших рынках и в магазинах, а выбор, пожалуй, даже меньше. Что было, то она и предлагала. Она заводила нас в кондитерские, где нам бесплатно давали пробовать разные виды печенья и конфет; в бакалею, где гроздьями возле кассы висели оплетенные бутылки кьянти, но туристы, особенно москвичи, ничего не покупали – они могли сравнивать и знали, что московский шоколад «Красный Октябрь» и миндальное печенье в кулинарии «Праги» не хуже, а, пожалуй, даже лучше, и уж, во всяком случае, дешевле.

Вот кто этого не понимал, так это сама Лара. Она уехала из России в самом начале перестройки, в период жутких очередей и всеобщего дефицита. И хотя ей рассказывали, что в Москве сейчас все не так, как в ту пору, когда она там жила, Лара с пониманием кивала, но представить себе, что в Москве теперь можно купить все, что душе угодно, все равно не могла. И поэтому она нахваливала нам итальянскую обувь и трикотаж, предметы бытовой техники и продукты питания. И хотя прекрасно видела, что мы не падаем в обморок от итальянских витрин, все равно в глубине души объясняла это себе нашей великоросской спесью.

Уехала она в Италию, можно сказать, случайно: первый же встретившийся на ее жизненном пути итальянский бизнесмен весьма удачно оказался вдовцом и поэтому с южной экспансивностью через две недели знакомства сделал хорошенькой девушке предложение руки и сердца. Ларе к тому времени нечего было терять – она была разведена. Итальянец сказал, что Ларину дочку от первого брака будет любить как свою. Работала она не бог весть где – окончила Институт культуры и преподавала в музыкальной школе. Правда, она ждала подобного предложения совсем от другого человека. Они встречались тайно почти пять лет. Он был женат, выглядел солидно. Занимал какой-то пост в Министерстве обороны. С Ларой же превращался в мальчишку – хулигана и болтуна. Какие изобретательные штуки он придумывал, чтобы под разными предлогами исчезать из дома! Лара звала его Витькой. Они были счастливы во время этих коротких встреч, но когда упоительные часы проходили, ее подполковник возвращался домой, а она оставалась одна с дочкой и своими проблемами.

Получив предложение итальянца, Лара поставила вопрос ребром. Случайно так произошло или кто-то все-таки приложил к этому руку, но волевое решение было принято: Витьку отправили за Урал что-то там укреплять и поддерживать. Отбыл он туда со всей своей крепкой семьей, состоящей из жены, тещи и двух очаровательных детишек, а Ларе наказал, чтобы его ждала. Года через два, максимум три он надеялся вернуться обратно. Лара подумала-подумала, примерила аквамариновые серьги и кольцо – подарок итальянца к помолвке – и решилась.

Ее семейная жизнь в Италии была прекрасной – муж по утрам баловал ее кофе в постели и готовил лазанью в обед. А кухня, в которой он все это готовил, размерами была никак не меньше, чем комната для хорового пения на бывшей Лариной работе. С мужем они объездили все западное побережье Италии от Неаполя до Сан-Ремо, были в Ницце и еще дальше – в Марселе. Ларе еще очень хотелось поехать в Венецию, но попала она туда уже без мужа, в компании тридцати российских туристов, открывавших для себя Италию в первые годы перестройки. Так с тех пор она зарабатывала себе итальянскую пенсию и не забывала о своем маленьком ежедневном бизнесе, чтобы позволять себе простые удовольствия, которые только ей и остались. Так теперь текла ее жизнь: в зависимости от регулируемой сезоном частоты смены туристических групп. Весной люди чаще ехали отдыхать в Венецию, в августе – в Рим. И Лара, считавшая своим долгом сделать все, чтобы никто из ее группы не потерялся, не заблудился, не заболел, не отстал и не стал жертвой карманных воришек, неуклонно следовала по постоянному маршруту вместе с блестящим автобусом водителя Петро: аэропорт Леонардо да Винчи – отель на одной из небольших улочек в Риме, в районе Термини.

Глава 2
Отель

В раскрытое окно недорогого отеля был виден огромный каменный Спаситель, одинаково осеняющий всех равнодушных и страждущих с высоты башни церкви, стоящей через дорогу. Над головой Христа было приделано что-то такое, в чисто католическом духе, напоминающее пропеллер с четырьмя лопастями, заключенный в тоненькую линию каменной окружности. Создавалось впечатление, что Христос, наподобие Карлсона, передвигается по воздуху с помощью этого приспособления и на башне церкви он оказался случайно на короткое время. Казалось, что вот сейчас или самое большее через минуту он закончит психологическую консультацию в этом районе, подберет второй рукой, свободной от крестного знамения, каменную тогу и улетит в другое место продолжать свою нелегкую службу. Татьяне Николаевне с высоты ее третьего этажа было хорошо видно его лицо, повернутое к ней, – равнодушно-усталое, совершенно не грозное и уже лишенное энтузиазма веры. Чужой ей, хотя и христианский Бог в этой скульптуре, по замыслу ваятеля, хотел, видимо, только одного – чтобы его не трогали. Татьяна Николаевна представила, как он, хлопая плащом, в конце трудового дня снимается с башни и летит прочь из пыльного Рима. Где-нибудь на юге, в районе Неаполя, в деревушке, среди виноградников и оливковых деревьев, он приземляется, скидывает с натруженных ног сандалии, да с такой силой, что они отлетают на приличное расстояние, а одна даже повисает на столбе плетеного заборчика, и проходит в беседку, где уже сидят его друзья-апостолы, пьет с ними вино, устало молчит, а потом обращается неизвестно к кому:

– Ну достали меня уже эти люди, просто достали!

И воображаемая эта картина стала для Татьяны Николаевны такой явной, что она даже позавидовала Христу. Но у Спасителя, как видно, были свои заботы на предстоящий день, а у Татьяны Николаевны – свои. Она аккуратно закрыла окно и кинула сквозь стекло прощальный взгляд: мол, ты свободен, я не буду обременять тебя своими делами! Однако каменный идол не двигался с места и, хотя из-за раннего часа на улице еще никого не было, продолжал с высоты синего, совершенно безоблачного, такого характерного для Италии неба осенять все вокруг себя крестным знамением.

– Ну что ж, каждому свое! – сказала ему Татьяна Николаевна и задернула шторы. Она отвернулась от окна: прощание было окончено, и комната разом погрузилась в сумерки. Возле столика с телевизором стоял чемодан с вещами. В отдельном пакете под стулом лежал в тугом свертке ее старый котиковый жакет. Она так ничего и не распаковала после приезда.

«Старая шуба в августе месяце в Италии – это круто, – усмехнулась Татьяна Николаевна. – В полиции, должно быть, удивятся!»

Больше она не стала отвлекать себя посторонними мыслями. Достала из сумочки заветный сверток, состоящий из двух одноразовых шприцов в стерильных пакетах и двух ампул с лекарством, развернула салфетку, в которую было завернуто все это добро, ругнулась еще напоследок на службы обоих аэропортов – в российской столице и в Риме, свободно пропустивших ее и там, и здесь с сильнодействующим лекарством в сумочке. «Я серьезно больна, и мне в дороге необходимы лекарства» – так она хотела объяснить на таможне, зачем везет все это с собой. Татьяна Николаевна легла на широкую постель – о такой они мечтали когда-то с мужем, – сняла упаковку с одного из шприцов, разбила ампулу, повернулась на бок, подальше от Христа (она его не видела, но чувствовала его присутствие), кольнула себя в руку и стала иглой искать локтевую вену. Игла была тонкая, острая, но опыта у Татьяны Николаевны в таких делах не было никакого, и несколько попыток попасть в сосуд не увенчались успехом. Сколько Татьяна Николаевна ни пыталась насасывать поршень шприца на себя, чтобы проверить, просачивается ли в него кровь, – так делают медсестры при внутривенных инъекциях – ничего у нее не выходило. Руку уже ломило от боли, а проклятая вена все не находилась.

«Как же это наркоманы-то себя не жалеют?» – удивилась Татьяна Николаевна и тут вспомнила кадры из какого-то документального фильма: сидевшая на ступеньках грязного подвала девчушка быстро и ловко перетягивала себе руку старыми колготками, а уже потом вводила в вену наркотик.

«Я ведь про жгут позабыла!» – сообразила она, привстала и осмотрелась в поисках веревки или шнура, которые могли бы послужить средством для перевязки. Ничего такого в комнате не оказалось. Не могло быть веревки и в ее сумочке. Татьяна Николаевна растерялась. Что теперь было делать?

«Хлястик! – вдруг осенило ее. На самом деле то, о чем она подумала, имело другое название – поясок подкладки, но Татьяна Николаевна назвала этот предмет именно так – «хлястик». Она выдернула из руки шприц, засунула, не снимая, иглу в длинный футляр, который так и оставался лежать в пакетике, быстро вскочила, вытряхнула жакет из пакета, развернула и бросила на постель. – На месте ли он? Вдруг оторвался, а я не заметила?!»

Черная шелковая подкладка от времени местами уже не блестела, но вшитый в боковой шов двойной поясок, предназначенный поддерживать вторую полу жакета, был на месте. Маникюрными ножницами Татьяна Николаевна выпорола его (просто вырвать не было никакой возможности – поясок был вшит крепко, да и кромсать хоть и старую, но любимую вещь ей стало жалко). Она затянула поясок покрепче на середине плеча и снова взяла в руки шприц. На этаже в гостинице уже захлопали двери, через стенку зашумела в душе вода, снизу из гостиничного буфета потянуло запахом кофе. По улице проехало несколько машин – город.

Рим и соседи-туристы стали пробуждаться от сна. Татьяна Николаевна заторопилась. Она что было сил стала сжимать кулак, но проклятая вена никак не набухала.

«Еще когда я дочку рожала, медсестра жаловалась, что вены у меня никудышные!» – вдруг всплыло в памяти Татьяны Николаевны. Действительно, вспомнилось ясно, как будто это было вчера, что в предродовой много лет назад медсестра долго не могла приладить ей капельницу, исколола всю руку. Татьяна Николаевна подумала об этом равнодушно, без сожаления. Сейчас боль в руке, противная, ноющая, проходила к лопатке, холодила сердце, но она терпела и старалась. От напряжения на лице и под мышками у нее выступил пот, стала дрожать вторая рука, но проклятая вена все никак не хотела насаживаться на иглу.

«Не могу больше! – От бессилия и отчаяния Татьяна Николаевна отвалилась на спину прямо с иголкой в руке, но тут же приструнила себя. – Зачем тогда надо было приезжать в такую даль?» Она шумно выдохнула, чтобы собраться с силами, сжала зубы и снова стала работать кулаком.

Вдруг в дверь постучали. Раздался девичий голос, молодой и здоровый, полный жизни и жажды познания.

– Татьяна Николаевна! Мы вас ждем!

От испуга она подскочила на постели, повернулась в сторону двери:

– Не надо, не ждите! Я не поеду! Плохо себя чувствую!

– Не поедете? На экскурсию на виллу Боргезе? – не поверил ей голос за дверью. – Не надо ли вам врача?

– Нет, нет! Я должна просто полежать. Вчера у меня ужасно разболелась спина, – как можно более убедительно ответила Татьяна Николаевна и через секунду услышала удаляющийся звук шагов. В конце концов, какое было дело ее молодой соседке, предвкушающей еще целых восемь дней в Риме, до спины какой-то Татьяны Николаевны?

Туристы спустились завтракать, и в коридоре наступила тишина. Зато со стороны внутреннего дворика, в котором в хорошую погоду (а она в Риме стоит триста дней в году) накрывали столы к завтраку и ужину, раздавались голоса, смех и перезвон столовой посуды. Татьяна Николаевна внутренне отключилась от всего, что мешало, и возобновила попытки. Сколько времени на этот раз продолжались мучения, сказать было трудно, но результат был по-прежнему нулевой. К руке уже было невозможно прикоснуться из-за боли, а вена так и не нашлась. Вытащить иглу и попробовать отыскать сосуд на кисти, как это делают профессионалы, Татьяне Николаевне с перепугу и от расстройства даже не пришло в голову, и наконец она поняла, что самой ей с этим делом не справиться и дальше может быть только хуже.

«В конце концов, лекарство же должно подействовать, если я введу его не в вену, а просто в мышцу?!» – в бессилии и отчаянии решила Татьяна Николаевна и выдавила содержимое шприца наугад куда-то в глубь тканей. С огромным облегчением после этого она откинула от себя шприц, развязала жгут-поясок. Боль в руке немного отпустила, Татьяна Николаевна расслабилась и вытянулась на постели. В номере было прохладно – работал кондиционер. К тому же она потратила почти все свои энергетические ресурсы, поэтому лежать стало неприятно – Татьяна Николаевна почувствовала озноб. Она привстала и дотянулась до мехового жакета. Одной рукой развернула его и накрыла себя мехом внутрь. Через некоторое время ей стало тепло и уютно; старый, но хорошо знакомый и пахнущий родным мех нежно ласкал ее кожу.

Татьяна Николаевна стала засыпать – оттого, что начало действовать снотворное, и просто от усталости и психического истощения.

Предыдущий день был для нее действительно хлопотливым: собиралась она тайно, приложив все усилия к тому, чтобы ничего не заподозрил ее враг, а сев наконец в самолет, впервые с полной ясностью осознала всю фантастическую неотвратимость своего поступка: она улетала в никуда, и ей некуда было вернуться. Вечером после приезда была запланирована большая экскурсия по городу, и она не могла не пойти – это вызвало бы ненужные подозрения. К тому же, несмотря на то что она приехала сюда вовсе не отдыхать и развлекаться, ей все-таки было интересно – как-никак первый раз судьба занесла ее в Вечный город. До этого Татьяна Николаевна не только в Риме, а и вообще за границей никогда не бывала. Когда-то можно было поехать только в Болгарию да в ГДР, а уж потом вовсе стало не до поездок. Вчера же во время экскурсии ей очень понравился этот город.

«Не зря я сюда приехала! – думала она, засыпая в объятиях старого жакета. Он был теперь для нее олицетворением всего родного и хорошего, знакомого и милого. – Пусть-ка позлится теперь этот негодяй, что ему меня уже не достать! Как не достанутся ему мои хоть последние и жалкие, а все-таки деньги!» Глаза Татьяны Николаевны уже были закрыты, сознание распадалось, и эта последняя мысль не только не потревожила ее, но даже принесла удовольствие.

С мужем и дочерью она попрощалась еще в Москве, когда совершила все последние ритуалы. Накануне отъезда она сходила на кладбище, убрала дорогие могилы, полюбовалась на новые, недавно установленные на них одинаковые памятники, протерла портреты и имена на гранитных плитах. Между смертью мужа и дочери не прошло и трех лет. Сейчас на дворе стоял полноправный август, цифры же на надгробии дочери указывали, что она умерла чуть больше полугода назад. Собственно, образы дочери и мужа, вся ее жизнь с ними, большинство их поступков никогда не покидали память Татьяны Николаевны. Они жили в ней, вместе с ней и были так тесно с ней связаны, что она давно уже была уверена, что после своей физической смерти и муж, и дочь временно переселились внутрь ее существа и в течение какого-то времени будут существовать одновременно с ней. И поэтому ее собственный уход из материальной жизни ничего не мог изменить: Татьяна Николаевна расценивала его просто как средство соединения с близкими, существование без которых было мучительно и бессмысленно. Сам процесс ее не страшил, как и не вызывали никакого сомнения мысли в своей правоте. Она просто хотела сделать так, чтобы тот, кого она ненавидела всей душой, кого винила в смерти родного существа и кого согласно закону не могла наказать, ничего не узнал о ее намерениях и не смог их изменить, несмотря на свою хитрость, чудовищный ум и воистину хамелеонову способность приспосабливаться. Она решила устроить так, чтобы ее уход не принес врагу пользы, уж если ничего другого противопоставить его злой силе было невозможно.