Текст книги "Под крылом доктора Фрейда"
Автор книги: Ирина Степановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Автобус уверенно двигался к МКАД. Краешек пластиковой обертки портрета доктора Фрейда под дуновением теплого ветра отклеился от стекла и мелко дрожал в потоке воздуха, как нежданно попавшаяся в плен муха.
Дима украдкой косился на соседку. На ее загорелом гладком лице не дрожал ни один мускул, только длинные блестящие серьги слегка покачивались в такт потряхиваниям автобуса. Дама, казалось, спала. Дима почему-то почувствовал себя оскорбленным. «Зачем же обещала, что будем разговаривать?» Все вокруг утихли – видимо, тоже решили вздремнуть.
В автобусе стало жарко. Сквозь светлые занавески яростно жгло летнее солнце. Урчание двигателя будто отодвинулось далеко.
– Имейте в виду: «Красная Шапочка» уходит ровно в восемь! – услышал он вдруг возле своей щеки.
Дима вздрогнул. Около его лица близко-близко синели странные раскосые глаза незнакомки и внимательно его рассматривали, обследовали каждую черточку. Его волной накрыл аромат духов. Дима почувствовал возбуждение, которое показалось неприятным – с ним играли. Он нахмурился и промолчал.
Незнакомка отодвинулась, усмехнулась. Ее розовые блестящие губы приоткрылись, обнажив ровные зубы:
– Запомните! Опаздывать нельзя!
Красивое лицо вдруг сделалось равнодушным. Дама отвернулось к окну. «Сумасшедший дом», – с раздражением подумал Дмитрий. Он ждал продолжения, но дама больше не сказала Диме ни слова.
Автобус уже ехал за городом. Строительные рынки, придорожные кафе, подмосковные городки, раскрашенные бензоколонки – все сменяло друг друга в солнечной дымке.
Потом «Красная Шапочка» замедлила ход и свернула. Теперь за окнами мелькали березовые рощицы и дачные участки. Понеслись пригорки да взгорки. Нарядный поселок кирпичных коттеджей сменился типовыми панельными пятиэтажками. Наконец показались заброшенная колхозная ферма и маленький пруд, двухэтажная школа, крохотный детский сад. За ними появилась длинная аллея ярко-зеленых лиственниц, а дальше – сосновый бор, красная кирпичная церковь с высокой облупившейся колокольней…
Вот автобус въехал в открытые чугунные решетчатые ворота. Около тридцати легковых машин уже припарковались на площадке. «Красная Шапочка» сделала разворот посреди довольно большой заасфальтированной площади и остановилась у голубой деревянной будочки-остановки. Люди неторопливо стали вставать со своих мест. Дама провела рукой по своему лицу, будто сняла паутину, и, подавив зевок, взяла с колен сумку.
Дима, нарочно не взглянув на нее, потянулся за всеми к выходу. Еще из автобусного окна он увидел столб со стрелочками указателей и отметил одну, с надписью «Административный корпус». Выскочил из автобуса и, не оглядываясь, пошел в указанном направлении.
Главного врача он удачно застал в кабинете.
Настя
Как замечательно бродить ночью по летнему саду! Пусть днем этот сад представляет собой скопище пыльных кустов обычной сирени, колючей акации и недозрелого боярышника – ночью он полон ароматов, таинственных шорохов, ласковых светляков. Покрытые пыльцой, как серебристой шерстью, ночные бабочки со стуком бьются в желтое окно ординаторской, где сидит за столом противная старая тетка в белом халате, прихлебывает из кружки и что-то быстро-быстро пишет. Их жирные тела оставляют на стекле тусклые пятна-следы.
Настя шла, продираясь сквозь кусты, в обход больницы. Ага, вот с этой стороны растет жасмин. Во тьме виднелось только белое облако, но Настя знает, что это он тревожит запахом всю округу. Даже запах йода и застарелой мочи на вывешенных на просушку матрасах из урологического отделения кажется не так отвратителен, когда перебивается его ароматом.
Такой же огромный куст рос возле дома у них на даче, когда Настя была еще маленькой. Дача была отцовская, небольшая. Зимой отец учил ее ходить на лыжах, а потом они втроем с матерью варили на даче пельмени из пачки. Было холодно, и у Насти после лыж часто поднималась температура. Летом она рвала смородину прямо с кустов, до сих пор, кажется, чувствует терпкий вкус недозрелых ягод. Недалеко от дачи был лес. В июле в доме пахло малиновым вареньем, а в августе – грибами.
Настя не скучала о том времени. Мать все время ругалась с отцом, плакала, в чем-то его обвиняла. Когда Настя уже училась в школе, мать окончательно разошлась с мужем и вместо дачи оставила дочь на все лето в квартире. Тому, что мать стала работать целыми днями, Настя не огорчилась. Она очень любила бывать дома одна. Правда, мать вечерами орала, что Настя – лентяйка, ничего не делает – не убирает в комнате, не моет посуду, не стирает свои вещи – а что их стирать, если мать все равно все заталкивает разом в стиральную машинку? Но орала-то она всего час или два, а весь день перед этим Настя была свободна – делала что хотела, жила как хотела.
Еще мать ругалась, что Настя не учит уроки, не ходит в школу. Но вот ответьте: зачем их учить, если все равно она забывает все, что написано в учебниках? Особенно по физике и по химии. Эти предметы вообще мало кому даются. Да в жизни ничего из этого не нужно. В жизни все куплено. И если есть деньги, то будет и институт, и красивая одежда, и дом, и машина. Но только Насте-то все равно ничего не светило. Денег, что зарабатывала мать, хватало только на еду да на репетитора по математике, которого к Насте приставили. А зачем было приставлять? Все равно она только делала вид, что занималась. Уж этот бедный репетитор всю голову сломал, как только ей задачки не объяснял – Настя его даже и не слушала.
А потом мать неожиданно вышла замуж. Настя и не ожидала, что мать еще на что-то годится. Жить стало тяжелее. Отчим увез мать то ли в Чехию, то ли в Польшу, где у него, как он говорил, был какой-то небольшой бизнес. Настю определили в институт. Чтобы не скучала, приставили к ней шофера и няньку – готовить обед. На фиг ей нужен этот обед? Она и вообще-то часто не ела. Только, оказалось, ей нужно что-нибудь выпить. Спиртное. Настя даже сама не понимала, когда приучилась к такому распорядку, но это ей здорово помогало. Снимало все вопросы – что с нее возьмешь?
В последнее время Настя стала ходить на бульвар. Там ребята собирались прикольные. Такого нарасскажут – ни в одном учебнике не написано. Еще она любила фантастику. Часто думала: что бы она стала делать, если бы пришлось оказаться там, в другом мире… Как бы она разговаривала, что ела?
Ох, какая яркая луна выкатилась на небо! Даже звезд не видно. Звезды видно, только если лечь на землю и с боков загородить лицо листьями лопуха. Мать несколько раз показывала ей Большую Медведицу, но Настя не понимала: откуда у нее ковш? И что такое ковш, если на небе медведица? Поэтому, наверное, и запомнить не могла. Интересно, есть ли на небе люди? Вообще-то, Настя не любила людей. Все время куда-то лезут, чего-то хотят. Неужели не могут просто жить? Смотреть на небо? Нюхать жасмин?
А тут еще мать по телефону стала все время нудить, что Настя должна уважать отчима, потому что он добился всего сам. А чего такого он добился?
Отчима звали Ираклий. Настя слышать не могла это имя. Это он послал ее изучать историю бывших соцстран, учиться говорить то ли по-чешски, то ли по-польски – и мать теперь твердила, как попугай, что если Настя будет хорошо учиться, ее пошлют на полгода то ли в Прагу, то ли в Варшаву по студенческому обмену. Да пусть катятся они все с этой Варшавой! Утром так неохота вставать! Ехать на дурацкие лекции в институт, потом готовиться к семинарам… Настя не понимает, зачем преподаватели хотят, чтобы она рассказала им какие-то мелочи, какие-то незначительные события, которые происходили в какой-то малюсенькой стране бог знает сколько лет назад. Да она просто не может запомнить все это! Кому это надо? Вот она лежит сейчас на земле, над душой никто не стоит, трава, влажная после жаркого дня, так приятно холодит спину. Живот не болит. Она могла бы пролежать так вечно.
Мерзкая нянька нажаловалась матери, что Настя не ходит в институт. Отчим приказал шоферу, чтобы ее туда возили, чуть не силой. Но ведь на всякое действие есть противодействие, это она как раз запомнила из уроков физики. Настя пила перед занятиями пиво, а лучше мартини. Ставит будильник на шесть утра, а возле постели – стакан и бутылку. Будильник звенит, она наливает, полный стаканчик – хрясь! Нянька приходит, а Настя ни в дугу. Охранник ее трясет, а она на него – запахом изо рта! Не повезут же они ее пьяную в институт! А после двух, когда Настя проспится, ехать куда-то уже бесполезно. Так она в своей кровати и лежит. Думает о чем-нибудь приятном, мечтает…
А вечером – на бульвар. Она с ребятами сидит на траве. Это так приятно. Она любит сидеть на траве. Нянька с охранником караулят в сторонке, в машине. Ровно в час забирают домой. Перед ребятами сначала неудобно было, а потом все привыкли. Насте даже нравилось, что ребята думают, что она по жизни с рождения такая крутая. Все-таки большая машина чего-то стоит. И сиденье у нее широкое, мягкое. Охранник не связывается, боится, а нянька, конечно, ворчит. Насте иногда ужасно хочется треснуть ее чем-нибудь тяжелым по голове, но приходится сдерживаться и иногда даже ходить в институт, потому что мать пригрозила: «Выведешь из терпения – отмазки не будет».
Все-таки не выдержала. Нянька довела. Они ее заперли в квартире – к экзаменам готовиться, так Настя нарочно всю нянькину одежду ножницами располосовала, посуду перебила и компьютер сломала. Они матери позвонили – та говорит: «Скорую» вызывайте. «Скорая» приехала – сделала укол. Ничего, Насте даже понравилось – всю ночь пробыла как на другой планете, где живут одни рыбы. Настя плавала среди них, и вода так же холодила ее тело, как сейчас трава. А наутро-то и позвали ее поехать проветриться – и вот уже полтора месяца здесь. Надоело ужасно.
Хотя, конечно, здесь еще не очень страшно. Пожалуй, больше всего Настя боится тюрьмы. Несколько раз по телику видела, что девушек там заставляют работать. Сидят они в черных ужасных куртках и что-то шьют. Настя ни шить, ни вязать не умеет. У нее просто не получается дольше двух минут иголку в руках держать, сразу хочется ее засунуть куда-нибудь. Все равно куда, хоть кому-нибудь в задницу. И убежать. Спрятаться, лишь бы не заставляли ничего делать.
Она отодвинула лопух от лица. Ей, наверное, повезло, что живот заболел. А новому доктору она нравится. Она же видит. Может, он поможет ей отсюда сбежать? Правда, эта Альфия-как-ее-там, говорит, что она, Настя, должна набраться терпения и лечиться, но Настя ей не верит. Ей не от чего лечиться. Это им всем лечиться пора – от постоянных забот, хлопот, погони за деньгами… А ей, Насте, так мало надо – лишь бы оставили в покое. И как удачно вышло, что привез ее сюда молодой доктор, а не Сова. Она проснулась среди ночи – никого нет. Пошла в туалет, а там окно на одном шпингалете держится. Cела на подоконник – сверху луна. Господи, какое счастье осознавать, что можно сделать один прыжок – и она на свободе! Вернется она, никуда не денется, но хоть побудет одна-одинешенька, хоть несколько часов.
Настя накрыла лицо широким листом лопуха, вздохнула глубоко-глубоко и снова заснула почти счастливым спокойным сном.
Проснулся Дима как от толчка. Звонил телефон. Он нажал кнопку и взглянул в окно. Рассветало.
– Дежурный хирург из районной больницы. Вы, молодой человек, сейчас где?
Дима со сна пробормотал:
– В общежитии.
Голос пожилой докторши не предвещал ничего хорошего.
– Давайте приезжайте быстрее. Смылась ваша Полежаева из больницы. Не знаем, где ее искать.
Дима остолбенел.
– Как это смылась?
– А так. Возите черт знает кого! Как будто у нас без ваших больных делать нечего.
– Я сейчас приеду! – Дима спешно стал натягивать джинсы.
В трубке наступила секундная пауза.
– Милицию сам будешь вызывать или мне вызвать?
Он, уже в рубашке, стоял на пороге.
– Пожалуйста, подождите меня. Я уже выезжаю. Это какое-то недоразумение…
Доктор вздохнула. Ей и самой не хотелось связываться с милицией, но чем черт не шутит.
– А эта ненормальная у вас как? Не опасная?
– Знаете, – Дима решился сказать, как есть, – я в этом отделении работаю со вчерашнего дня. И эту девушку вчера первый раз в жизни увидел. Но мне кажется, я ее найду, вы не беспокойтесь, вы только подождите… И извините меня за то, что уехал…
– Бог простит! Скорее приезжай, – сказала дежурная докторша и повесила трубку.
«Если не найду – что тогда скажу Альфие?» – успел подумать Дима и кубарем скатился по лестнице.
Альфия
Ночь и луна не давали покоя не только Насте. Когда Альфия уже доставала из шкафа дежурный комплект постельного белья, чтобы несколько часов подремать до утра, в окно ее кабинета раздался стук.
– Кто там? – Она удивилась, но почему-то не испугалась.
– Алечка, погода прекрасная! Не выйдешь погулять?
На Альфию вдруг напал официальный тон:
– Владимир Михайлович, это вы?
– Я, Алечка. Конечно, это я. И только не говори, что ты ждала кого-нибудь другого.
– Да я вообще никого не ждала! – Альфия подумала, что почему-то ей было бы интереснее увидеть в окне Сурина.
– Тогда выходи!
Она пожала плечами.
– Ну хорошо.
Она подкрасила губы перед зеркалом, сняла халат, оставшись в тонком блестящем зеленом платье, и, выходя, еще раз окинула себя взглядом в зеркале. Осталась довольна.
– Куда мы пойдем?
Он подмигнул и поманил ее на узкую тропинку, шедшую в обход их корпуса.
– Я покажу тебе свою дачу.
Альфия в темноте только хмыкнула.
– Ты раньше не приглашал.
– А ты бы не пошла.
Альфия промолчала. Они шли в темноте довольно долго. Миновали старую свалку, поросшую бурьяном, какие-то канавы, подошли к невысокому больничному ограждению, пролезли сквозь выломанные доски в заборе, прикрытые ветками, и вышли на проселочную дорогу.
– Куда ты меня завел? – Альфия слегка промочила туфли – трава была влажной от полночной росы. – Могли бы погулять в сосновом бору.
– Сейчас придем. – Голос Владимира утратил привычно шутливый тон и прозвучал глухо. Альфия заметила, что доктор и одет был по-другому, не так, как с утра.
– Ты что, уже был здесь и вернулся?
– Угу.
– Зачем?
Он помолчал немного, как бы раздумывая, сказать или не сказать.
– Здесь было так хорошо, что я не мог быть здесь один. Сходил за тобой.
– Откуда же ты знал, что я не уехала?
– Я, Алечка, все про тебя знаю. А если не знаю, то чувствую.
– Как романтично.
Она хотела съязвить, но тут они подошли к аккуратному забору. Бурыкин отпер калитку, пропустил ее вперед. Альфия ахнула:
– Красиво, оказывается, ты живешь, Володечка!
Левашова с удивлением оглядывалась по сторонам. Перед ней раскинулся прекрасный сад. Влажные после полива плиты мощеной дорожки, извиваясь, убегали в глубину участка и терялись среди благоухающих, впитывающих воду растений. Невысокие фонари выигрышно подсвечивали особенно живописные группы цветов. Сравнительно небольшой, но выверенных пропорций двухэтажный дом с эркером и мезонином светлел между двух молодых, невысоких еще каштанов.
– У тебя что, садовник работает? – Альфия наклонилась понюхать только распустившуюся желто-кремовую розу. – Какая жалость. Не пахнет…
– Так не для кого пахнуть! – Владимир аккуратно сломал цветок и протянул Альфие.
Та взяла цветок, пошла по дорожке к дому, стараясь не задевать низко наклоненные ветви.
Перед входом в дом оказалась полукруглая вымощенная площадка. На круглом столе лежала перевернутая вверх обложкой толстая книга. Два стула около стола были покрыты крупными каплями, как шкура какого-то экзотического водоплавающего.
Альфия прочитала название:
– «Тысяча растений в вашем саду»… С кем же это ты читаешь здесь садоводческую литературу?
Владимир перевернул оба стула так, чтобы с них стекла вода.
– С тобой Алечка. Только с тобой.
– Как это? – удивилась Альфия. – Я ведь здесь в первый раз?
– Очень просто, Алечка. Все очень просто.
Володя зашел в дом и тут же вышел с бутылкой вина и парой бокалов. У Альфии возникло странное впечатление, что она смотрит какой-то спектакль со своим участием.
– Я, Алечка, каждый вечер ставлю на этот стол лампу. – Бурыкин принес лампу и подключил ее в переносную сеть. – Ставлю, вот как сейчас, два бокала, наливаю вино и разговариваю с тобой, так, как мы с тобой разговариваем в ординаторской. Сам тебе задаю вопросы. Придумываю за тебя ответы. И ты знаешь, за неимением лучшего хорошо получается!
Альфия почувствовала себя смущенной и растроганной. Вдруг откуда-то сверху отчетливо прозвучало:
– Здрасте, Владимир Михайлович!
Наглого вида девчонка лет восемнадцати в халате на узких бретельках возникла в проеме распахнутой двери мезонина. Наметанным взглядом Альфия сразу заметила, что под халатиком были торчащие, ничем не прикрытые груди, мягкий округлый живот и справные коленки.
– Ну-ка, к-кыш отсюда! – не поворачиваясь, отозвался Бурыкин. Но потом все-таки не выдержал и повернулся. – Ты почему не дома? Я что тебе велел? Выполнила работу – иди домой!
– А я не успела все сделать, что вы велели. – Девчонка спокойно повернулась и исчезла в доме.
Володя повернулся и стал вытирать носовым платком капли со стульев.
– Это кто? – Альфия взяла уже вытертый стул и спокойно уселась.
– Домработница. Помогает мне по хозяйству.
– Она у тебя живет?
Он помолчал некоторое время.
– Иногда остается ночевать.
– Из поселка? – Альфия холодно посмотрела Володе прямо в лицо.
Он подошел к ней вплотную и прижался своими коленями к ее коленям.
– Какая разница, Алечка!
К Альфие вернулось ее обычное спокойствие.
– Ты что, ее дважды эксплуатируешь? Как какой-нибудь новорощенный землевладелец?
– Она не в обиде, не беспокойся. – Он осторожно взял Альфию за плечи. – Плоть, Алечка, не дремлет!
Альфия аккуратно сняла его руки, отодвинулась, освободилась:
– Так ты что, специально привел меня сюда, чтобы показать эту дурынду?
Он ответил с такой искренней досадой, что она поверила.
– Да нет, я думал, она ушла. – Он посмотрел на дверь и добавил: – Такая лентяйка! Сдается мне, что даже и полы не помыла, как я ей приказал.
Он снова шагнул на лестницу и с яростью заорал внутрь и куда-то вверх:
– Марш быстро домой!
Альфия проследила направление его взгляда.
– Почему же ты не уволишь ее?
Он усмехнулся:
– Но ведь кого-то придется брать на ее место.
Альфия с секунду подумала, а потом засмеялась:
– Ах, я ведь и забыла: плоть твоя не дремлет!
Девчонка появилась в дверях:
– Владимир Михайлович, можно я останусь? До дома далеко идти пешком…
Он обернулся:
– Ты еще здесь?
Альфия вступилась:
– Правда, куда она пойдет? Такая темень кругом, еще изнасилуют.
Бурыкин посмотрел на девчонку:
– Иди тогда в сарай ночевать.
Девчонка капризно заныла:
– Я там заме-ерзну.
– Ничего с тобой не случится. В сарае тепло.
Девчонка хитренько на него посмотрела:
– А можно…
Он дал ей под зад легкий пинок. Это подействовало. Девчонка заткнулась и ушла. Бурыкин принес из дома плед, подстелил на Алин стул («чтобы не простудиться»), налил вино в красивые бокалы, аккуратно почистил два ранних яблочка.
– Ну, Алечка, за тебя!
Альфия подняла свой бокал.
– Зачем за меня? Это за тебя, Володя! За твою буржуазную жизнь. Виват твоему дому! Я даже тебе немного завидую! – Альфия сделала небольшой глоток. – Как это тебе удается? У тебя и квартира отличная, и вот, оказывается, какая прекрасная дача!
Он посмотрел ей в глаза со значением, стукнул легонько стеклом по стеклу:
– Так ты же знаешь, стоит тебе только захотеть, это все будет и твоим.
– А как же плоть? – Альфия хитро закусила губу. – Вдруг окажется, что я не соответствую?
Бурыкин помолчал, потом резко опрокинул в себя вино.
– Знаешь, Альфия, вот кругом говорят, что женщины для того, чтобы не надоесть мужчинам, должны следить за собой, ходить с прической, не толстеть, не распускаться, не носить байковые халаты… По-моему, все это ерунда.
Он закинул голову и посмотрел вверх, где над крышей его дома стояла огромная круглая луна. Сад еще больше посветлел под ее диском, стали видны темные мокрые пятна на дорожках, в свете фонарей играли капли на листьях растений. Волшебная ночь!
– Смотри, лягушка, – сказала Альфия и показала на дорожку. – Забавная… Прыгает… – Она подняла руку ко лбу. – Сколько лет не видела живой лягушки! С самого детства!
– К черту лягушку. Послушай, Аля, лучше меня тебе никого не найти, – взял ее за руку Бурыкин. – Почему ты не принимаешь меня всерьез? Пора тебе уже определиться, завести детей…
– Ты считаешь, я могу быть хорошей матерью? – наивно-удивленным голоском спросила его Альфия.
– Я знаю тебя немало лет, и ты меня знаешь. Мне как раз нужна такая жена, как ты. Красивая, умная, образованная. – Его рука перебралась повыше. Вот он коснулся ее запястья, стал гладить локоть, плечо. Альфия сидела как завороженная. – Я уже давно не мальчик, Аля. Я хочу семью, детей… И я тебя люблю.
Альфия встряхнулась. То, что он говорил, было красиво. Звучало естественно – действительно, слова не мальчика, но мужа. Она посмотрела на него внимательно: широкие плечи, как у борца, крепкая шея, круглая голова с начинающимися залысинами. Простое, надежное лицо. Почему бы нет? Но все-таки что-то ее останавливало.
– Я буду беременной, с огромным животом… буду ходить по этому дому в халате, в шерстяных носках, потому что у меня будут все время мерзнуть ноги. Буду уставать на работе и не смогу ее бросить, потому что не люблю сидеть дома… Не очень-то перспективную картинку ты мне нарисовал.
Альфия подняла за голову обнаженные руки, распустила волосы и снова закрутила их в прическу. Тонкое платье переливалось в свете луны, придавая ее облику колдовской вид.
– Рано или поздно у любой нормальной женщины должны появиться дом, муж, дети. Тебе уже тоже пора это иметь, Альфия.
Она усмехнулась:
– Так говорят все мужчины. Но в то же время прекрасно понимают, что стоит женщине завести дом, мужа и детей, ее самостоятельность тут же сведется к нулю. А мужчины, как я заметила, не уважают несамостоятельных женщин. У мужа со временем появляются новые друзья, новые женщины, баня, командировки, корпоративные вечеринки… И вот он уже и не такой внимательный, и не такой щедрый. Оправдывает свое поведение тем, что жена стала старой, толстой или худой… в общем – безобразной. Если же женщина вдруг, несмотря на то что ей надо заботиться о детях, вдруг станет успешнее его – она опять виновата: зачем унижает его мужскую сущность? Я не права? Не очень-то при таком раскладе хочется замуж.
Он отпустил ее руку. Допил вино. Она будто впервые увидела, что Володя уже немолод.
Ей стало его чуть жаль. Но вместе с тем она чувствовала несправедливость по отношению к себе. «Но что он сделал, чтобы я могла его полюбить бесповоротно и до конца? Да, он всегда поддерживает меня по работе. Но вот сейчас „плоть не дремлет“. Что это? Желание вызвать ревность? Или банальная нестыковка – на словах одно, а на деле другое?» Она тоже выпила вино.
– Ты сказал, что ты меня любишь? – спросила с усмешкой, но в глубине души замерла. Уж слишком серьезный пошел разговор.
– Знаешь, – Владимир внимательно смотрел на нее, – моя мать дома ходила именно в халате. И к концу жизни была очень полной. А мой отец, несмотря на все это, всю жизнь оставался ей верен. И умер через месяц, после того как она умерла.
Альфия о чем-то задумалась.
– Сколько лет было твоей матери?
– Шестьдесят семь.
Альфия поставила бокал на стол, скривила губу, и это придало ее лицо болезненно-нервное выражение.
– А вот моя мать тяжело заболела всего в тридцать семь. И очень мучила нас – меня и бабушку. Я даже ненавидела ее в детстве, пока не простила.
– За что ненавидела? – Владимир слушал очень внимательно. Никогда еще Альфия с ним не говорила ни о своей семье, ни о своем детстве.
– За то, что она меня не любила. Я думаю оттого, что мой отец ее бросил. И никакие дети ей были не нужны. Да у нее и был-то только один ребенок – я. Зато она любила моего отца.
– А где она сейчас?
Альфия подумала, как лучше ответить.
– Со мной.
– Тебе, наверное, казалось, что мать тебя не любит. Многие подростки думают так.
– Ничего не казалось. Сколько себя помню, я жила с бабушкой. Матери было все равно – где я, с кем я. Сыта или голодна… Она жила своими переживаниями. Думала она только о моем отце, говорила только о нем. А меня она била. Думаю, потому, что я очень на него похожа. И ее это очень раздражало. Она видела в моем лице знакомые черты и чувствовала разочарование – похожий человек, но не тот.
– Бедная ты моя. – Володя сел рядом и притянул Альфию к себе. – Тебе было тяжело, наверное. Ты любила отца?
– Я видела его только один раз. Украдкой. Мать даже не знает об этом. Я была тогда уже взрослой. Он ведь уехал, когда я еще не родилась. Он и на матери моей не был женат. Просто попутался с ней немного, а потом, когда окончил в Москве институт, уехал на родину. Женился на женщине своей крови, родил от нее много детей. Сейчас большой человек. А о моем существовании даже знать не хочет. – Она помолчала. – В общем, как-то так. Ну, мне на него наплевать. Я любила бабушку. Она меня вырастила, выучила. Хотя была строга. Но я многому от нее научилась.
– А она тебя любила?
Альфия задумалась.
– Не знаю. Любила, наверное. А может, просто чувствовала за меня ответственность. Меня, вообще-то, не за что было особенно любить. В школе я дралась. В детском саду одну девочку укусила.
– За что?
– За то, что она на всю группу кричала, что у меня нет ни папы, ни мамы. Из-за этого со мной почти никто не играл. Да и одета я была плохо. И у меня никогда не было не только красивой куклы, но даже самого захудалого пупса. Я очень стеснялась своей бедности.
– Во что же ты играла?
Она улыбнулась:
– Будешь смеяться… У меня была такая лиса разрисованная, из папье-маше. В синем сарафане. С роскошным хвостом. Ее было ужасно неудобно заворачивать в тряпочки, как в пеленки, как другие заворачивали пупсов. Но я все-таки ее завертывала в разные лоскутки, которые украдкой воровала у бабушки из специальной коробки. И никому не показывала свою лису, чтобы все думали, что я тоже нянчу пупса. Бабушка ужасно ругалась – я ведь могла на тряпки и какое-нибудь платье ее изрезать – и называла меня татарчонком проклятым.
– Бедный ты мой татарчонок… – Володя прижал ее к себе.
– Господи, боже мой! Зачем я все это тебе рассказала? – Альфия резко встала. – Извини. Проводи меня, мне пора…
Но Володя держал ее крепко.
– Аля, почему? – Он прижался к ее щеке.
– Почему, почему… – Она смотрела не на него, а куда-то в сторону. – Вот ты сказал: «бедная моя»… А я тебе не верю. – Ее губы сложились в одну горькую ломаную линию.
– Почему?
– Потому что там, со второго этажа твоего дома, смотрела на нас в окно эта девка.
– Я ее прогнал.
– А это уже ничего не изменит. Я ведь навсегда запомнила, что она здесь была…
Он убрал руку.
– Она – это не ты. Таких, как ты, больше нет.
Альфия почувствовала, что очень устала. Почему она должна все время сопротивляться?
Он почувствовал ее слабость и поднял на руки.
– Мы будем одни. Никого больше не будет в нашем доме. Тебе будет хорошо!
Ей показалось, что она вся покрыта льдом. Что нужно сделать, чтобы оттаять?
– Налей мне еще вина.
Он, торопясь, понес свою добычу в дом.
– Я обязательно налью. Вино, шампанское, коньяк, водку – что хочешь. Только чуть позже. Хочешь горячую ванну? Я сделаю тебе сам.
– В ванне я еще засну.
– Я тебя разбужу.
Она подумала вдруг об этом парне, Сурине. Она сказала ему: «Пойдемте со мной!» А он не пошел. Ну, что ж, пусть тогда ему будет хуже. Где он сейчас? Наверное, ютится на кушетке где-нибудь в коридоре?
Она сказала:
– Нет, ванну не надо. Только вино и постель.
И услышала в ответ Володин голос:
– Все будет, как ты захочешь, моя дорогая.
