Текст книги "Советский опыт, автобиографическое письмо и историческое сознание: Гинзбург, Герцен, Гегель"

Автор книги: Ирина Паперно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

8

Обратимся же и к самому Гегелю и его «Феноменологии духа» – к философскому обоснованию обретения личной идентичности, или субъективности, через историческое сознание, знаком которого является «йенская встреча». В ХХ веке гегельянское представление об истории, отождествляемой с властью как воплощением истории, в максимальной степени было развито французским философом и политическим деятелем, известным под именем Alexandre KojПve, – он тоже оказался среди завороженных Гегелем и Сталиным. KojПve, или Кожевников (родившийся в Москве в 1902 году), прославился как «русский эмигрант, который представил французам Гегеля», чем, по мнению сегодняшних историков, изменил европейский интеллектуальный ландшафт ХХ столетия [58]. Произошло это через посредство слушателей его семинара о «Феноменологии духа» в Гcole des hautes Гtudes в 1933–1939 годах. Этот семинар посещали Раймон Арон, Жорж Батай, Андре Бретон, Эрик Вейль, Жан Ипполит, Жак Лакан, Морис Мерло – Понти и другие – то есть, среди прочих, будущая левая интеллигенция Парижа. Предложив прочтение «Феноменологии…» сквозь призму Маркса, Ницше, Хайдеггера, Гуссерля, а также В. Соловьева и Достоевского (о чем он слушателей специально не предупреждал), Кожев создал «текст Гегеля в его современной жизни» или «антропологию исторического опыта» [59].

В декабре 1937 года Кожев (тогда бедный профессор) получил приглашение прочесть лекцию на открытии CollПge de Sociologie, созданного для культивирования и пропаганды новой дисциплины, «сакральной социологии», потребность в которой ощущалась как все более насущная в момент международного кризиса. Опубликована эта лекция была лишь в 1979 году, по конспекту одного из ее тогдашних слушателей, Роже Кайуа. Согласно воспоминаниям Кайуа, «эта лекция нас ошеломила, и интеллектуальной силой Кожева, и его выводами <…> Помните, Гегель говорит о всаднике, который являет собой конец Истории и философии. Для Гегеля этим человеком был Наполеон. Так! В этот день Кожев сообщил нам, что Гегель был прав, но он ошибся веком: человек в конце истории – это не Наполеон, а Сталин» [60].

Из конспекта лекции явствует, что Кожев совместил «Феноменологию духа» с письмом из Йены 1806 года, прочитал «Феноменологию…» в свете биографического эпизода, описанного в знаменитом письме Гегеля, и интерпретировал встречу в Йене в категориях диалектики субъективности, разработанной в «Феноменологии…». Таким образом, метафизика субъективности обращается здесь в психологию исторического опыта конкретной личности. (Это то, против чего предостерегал Гегель и чем были заняты русские гегельянцы в 1830‑е и 1840‑е годы [61].) При этом, рассуждая о конфронтации Наполеона и Гегеля, Кожев – как и Герцен – проявляет интерес не столько к правителю, сколько к мыслителю (он использует слово «интеллектуал»).

В своей лекции Кожев сосредоточился на последнем параграфе Главы VI «Дух», в котором развитие самосознания достигает кульминации: дух, или истинное «я», обладающее самосознанием и наличным бытием, возвышается до всеобщности в примирении, которое есть абсолютный дух. Как и в других лекциях и публикациях, Кожев усматривает здесь аналогию с реальным историческим процессом – намек на государство Наполеона, как завершающее Французскую революцию и историю человечества в целом. Слушателям Коллежа социологии он предложил не только аллегорическое, но и биографическое чтение этого «темного» места Гегеля. Совмещая абстрактный дискурс диалектики субъективности с письмом Гегеля о встрече с Наполеоном на улице Йены, а также с более поздней гегелевской философией истории и философией государства, Кожев приходит к следующему выводу:

«Наполеон обращен к внешнему Миру (социальному и природному); он сознает его, так как действует успешно. Но он не сознал себя (он не знает, что он есть Бог). Гегель обращен к Наполеону, но Наполеон – это Человек, он Человек «усовершенствованный» благодаря тотальной интеграции в Историю: сознать его значит сознать Человека, сознающего себя самого. Сознавая (=оправдывая) Наполеона, Гегель усовершенствует свое знание себя самого. Так он становится Мудрецом, законченным Фило–софом. Если Наполеон – это являющийся Бог (der escheinende Gott), то Гегель – это тот, кто его явил. Абсолютный Дух = полнота Сознания и Самосознания (Bewusstsein и Selbstbewusstsein), т. е. действительный (природный) Мир, включающий в себя всемирное и однородное Государство, реализованное Наполеоном и явленное Гегелем»[62].

Позволю себе перефразировать (придерживаясь при этом терминов Кожева): Абсолютный Дух воплощен в Бого – Человеке благодаря тотальной интеграции этого Человека в Историю. Встреча с таким Бого – Человеком (Наполеоном), то есть созерцание такого Бого – Человека, превращает интеллектуала в совершенного человека. Это есть момент субъективации, как в философском смысле, так и в социологическом. Человек обращается в «самосознающего субъекта» – по Кожеву, в человека, полностью удовлетворенного своим существованием, который, таким образом, завершает собой историческую эволюцию человечества, а именно в Гражданина всемирного, единого Государства, которым является, по Гегелю, солдат–рабочий революционных армий Наполеона. Но, как продолжает Кожев в своей лекции в Коллеже социологии, это еще не все:

«Однако: Гегель и Наполеон – это два разных человека, сознание и самосознание еще разделены. Но Гегель не любит дуализма. Будет ли снято это последнее противоречие? Это было бы возможно (еще бы!), «признай» Наполеон Гегеля, подобно тому как Гегель «признал» Наполеона. Ожидал ли Гегель (1806) быть призванным Наполеоном в Париж, чтобы стать там Философом (Мудрецом) всемирного и единого государства [и] разъяснять (оправдывать) – и может быть направлять – деятельность Наполеона?» [63]

Здесь Кожев оставляет гегельянские категории и переходит непосредственно к биографическим. Если в 1840‑е годы в России юный Герцен верил в то, что рукописи «бедного профессора» будут править миром не в меньшей степени, чем приказы властителя, то в 1937 году в Париже другой русский эмигрант, Кожев, рассуждал о надежде философа на пост в государственном аппарате.

Редактор, опубликовавший в 1979 году конспект лекции Кожева, с иронией замечает: «Предоставляю читателю исправить текст в соответствии с erratum, указанным Кайуа, – вместо «Наполеон», читать: Сталин» [64]. Добавлю – вместо «Гегель», читать: Кожев. Отождествляя себя с Гегелем, Кожев предвидит счастливый конец «встречи в Йене» властителя и интеллектуала. Он полон нового исторического оптимизма.

Имеются и биографические свидетельства в пользу такого чтения. Исайя Берлин – русский эмигрант, который представил западному читателю Герцена (в своей интерпретации), – вспоминал в 1988 году о своей встрече с Кожевым. (Интервью проводил иранский философ Рамин Джаханбеглу, эмигрант, живший в Париже, автор книги о Гегеле и Французской революции.) Кожев, как рассказал Берлин, рассуждал о Сталине в гегельянском ключе. Он поведал Берлину, что писал Сталину, но не получил ответа. О чем он писал? Берлин предположил: «Я думаю, что он отождествлял себя с Гегелем, а Сталина с Наполеоном. Он был склонен к чудачествам» [65].

Согласно воспоминаниям другого русского эмигранта (друга Кожева, фотографа Евгения Рейса), письмо Кожева к Сталину (длиной более ста страниц), отправленное через Советское посольство весной 1941 года, содержало «анализы, прогнозы, некоторые советы». К письму была приложена рукопись его лекций «Введение в изучение Гегеля» [66]. Ожидал ли Кожев, что Сталин прочтет и примет его прочтение Гегеля – утопию о встрече Властителя с Интеллектуалом?

(После войны Кожев занимал высокий пост во французском Министерстве внешней торговли; он считается одним из основателей идеи европейского сообщества. Он умер в начале июня 1968 года, то есть в дни другой французской революции. К этому времени он пришел к мнению, что Гегель все–таки был прав – человек, который знаменует собой конец истории, – это Наполеон, а не Сталин.)

Очевидно, что гегельянская завороженность Сталиным не была лишь «чудачеством» одного человека. Да и среди «попутчиков» Сталина в Европе не один Кожев говорил о Сталине как о воплощении гегелевского абсолютного духа. По словам югославского коммуниста Милована Джиласа, которому довелось встречаться и говорить со Сталиным, «власть и идея отождествлялись с ним, а он с ними… Как будто Гегелевский Абсолютный Дух, в отчаянном отождествлении с миром, наконец нашел для себя две формы: мистический материалист в Сталине, интуитивный мистик в Гитлере» [67]. Когда в 1969 году Джилас писал эти слова, он давно и окончательно разочаровался в Сталине, однако не отказался от гегельянского языка.

Языком гегелевского историзма – опосредованным первыми русскими интеллигентами–гегельянцами и их советскими исследователями – пользовались, как мы видели, интеллигенты советского времени. Пользовались и в 1930‑е годы, когда «Былое и думы» (а порой, как для Энгельгардта, и «Феноменология духа» или йенское письмо) представлялись путеводителем по улицам Москвы и Ленинграда, и в 1950–1970‑е, а затем вновь в 1980–1990‑е годы, когда в преданных гласности записках разных лет современники Сталина пытались подыскать объяснение своему опыту. В этот трудный момент на помощь пришли почерпнутые из классических книг парадигмы, метафоры, эмблемы. Как мы видели, для людей постсталинской эпохи эмблематическая ситуация «встречи в Йене» представлялась не такой, как Гегелю в 1806 году (и не такой, как Кожеву в 1937 году в Париже). Если в 1925 году Эренбург радостно заметил, что «время обзавелось теперь быстроходной машиной», то в 1960‑е годы он писал о людях своего поколения, которых «переехал автомобиль времени». Т. М. Литвинова, прочитав в 1995 году восторженное описание встречи со Сталиным из дневника Чуковского 1936 года, говорила о «желании броситься под колеса Джаггернаута». Светлана Аллилуева в 1960‑е годы писала о тех, кому хотелось, чтобы быстрее и быстрее крутились смертоносные колеса Времени и Прогресса. Ахматова (в 1965 году) видела в кошмарном сне, как за ней гонится «взбесившийся Джерринаут». После смерти Сталина оптимистическая эсхатология Гегеля сменилась образами истории на смертном марше, будь то Джаггернаут, броситься под колеса которого было делом осознанного выбора, или взбесившийся автомобиль, под колеса которого человек попадал случайно. Так казалось тем, кто склонен был отождествлять себя и «своих» с Герценом – как его интерпретировала Лидия Гинзбург.

P. S.

В самые последние годы в интеллектуальной российской печати появился новый антиисторизм и новый Герцен.

Антиисторизм оценивается по–разному. Так, Сергей Козлов в 2001 году, представляя читателю методологию «нового историзма» в гуманитарных науках, со скорбью пишет об «отчуждении от истории» в российском обществе как о «синдроме», связанном с «усталостью старших поколений, накопившейся за двенадцать лет лихорадочного «бытия–в–истории» и с вхождением в жизнь первого постсоветского поколения» [68]. Илья Калинин, по канве «Рассказов и снов» Александра Пятигорского, пишет в 2001 году о пробуждении от посттравматического «кошмара Истории»; он описывает историю в тех же гегелевских категориях, но оценивает такой историзм негативно: рассказы Пятигорского служат «пробуждению от кошмара Истории, субстанцивировавшейся в сознании тех, для кого допросы, лагеря и война прошли под знаком уверенности в том, что они были активными участниками или жертвами общего и объективного исторического процесса» [69].

Новые интерпретации образа Герцена делают его образ пригодным для символического использования в постсоветском быту XXI века. Таков Герцен – не революционер–социалист, а почти что либерал, и притом последователь философии истории, противоположной гегельянско–марксистскому детерминизму и теории прогресса. Такой образ Герцена создается с помощью метафор, заимствованных из знаменитого «разговора на палубе» в книге «С того берега» и из созвучной ему главы «Роберт Оуэн» в шестой части «Былого и дум», которая цитируется сегодня не реже, чем в советские годы цитировались слова о «человеке, случайно попавшемся на дороге истории»: это слова о том, что «ни природа, ни история никуда не идут» – о человеке, который «вырастает тем, что понял свое положение, в рулевого, который гордо рассекает волны своей лодкой», и т. п. Вместе с альтернативным Герценом в обиход входят, в роли культурных героев, и другие исследователи Герцена, такие, как Густав Шпет, ницшеанизировавший Герцена, или Исайя Берлин, сделавший из Герцена европейского либерала [70]. Как и образ Герцена, который вдохновлял современников Сталина, постсоветский Герцен служит очередным историческим и психологическим задачам интеллектуального сообщества.

Новый Герцен и новый антиисторизм – это из истории сегодняшнего дня, и историку уместно будет оставить рассмотрение этой темы на завтра. Сегодня же я хотела представить читателю размышления об истории вчерашнего дня – об уже устоявшемся моменте сознания, эмоциональная сила которого питается волнами десталинизации; это линия «Гинзбург – Герцен – Гегель».

Примечания

1 Об этой мемуаристике см.: Paperno I. Personal Accounts of the Soviet Experience // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. Vol. 3. № 4 (Fall 2002).

2 См., например: Weintraub K. Autobiography and Historical Consciousness // Critical Inquiry (June 1975). На русском материале: Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX века. М.: Археографический центр, 1997.

3 См. предисловие Г. Медведевой – Самойловой к: Самойлов Д. Памятные записки. М.: Вагриус, 2000. С. 9.

4 Вспомним Н. П. Анциферова и его мемуары «Из дум о былом» (написанные между 1945 и 1954 гг.) (М.: Феникс, 1992). Анциферов, который работал над архивом Герцена и над «Летописью жизни и творчества Герцена», склонен был проецировать свою жизнь на жизнь Герцена. Нина Перлина (которая обратила мое внимание на мемуары Анциферова) полагает, что на «Былое и думы» сознательно ориентированы и (еще не опубликованные) многотомные записки Ольги Фрейденберг. См.: Perlina N. Olga Freidenberg’s Works and Days. Bloomington, Indiana: Slavica, 2002. P. 6.

5 Катанян В. Распечатанная бутылка. Нижний Новгород: Деком, 1999. С. 7 (курсив в оригинале). Катанян цитирует предисловие Герцена к четвертой части (1855).

6 Антокольский П. Дневник, 1964–1968. СПб.: Изд. Пушкинского фонда, 2002. С. 88.

7 Зернова Р. Незабываемый // НЛО. 2002. № 55. С. 38, 36.

8 Либединская Л. Зеленая лампа и многое другое. М.: Радуга, 2000. С. 286–287, 348–349, 291. Первая публикация: 1969 г., издание 2000 г. исправлено и дополнено. В последней публикации под мемуарами стоят две даты: 1964 и 1999.

9 Alexeyeva L., Goldberg P. The Thaw Generation: Coming of Age in the Post – Stalin Era. Boston: Little, Brown and Company, 1990. P. 10, 13.

10 Ширвиндт А., Пойровский Б. Былое без дум: попытка диалога. М.: Центрполиграф, 2001.

11 Пользуюсь выражением Мишеля де Серто: Certeau M. de. The Practice of Everyday Life / Trans. Steven Rendall. Berkeley: University of California Press, 1984. P. XXI. Он писал и о культурных функциях прогулки по городу.

12 Walker B. On Reading Soviet Memoirs: A History of the ‘Contemporaries’ Genre as an Institution of Russian Intelligentsia Culture from the 1790s to the 1970s // Russian Review. № 59 (July 2000). Р. 327–352. Валкер, однако, не отводит особого места «Былому и думам».

13 О Лидии Гинзбург уже немало написано; в частности, по следам Х Банных чтений («Три юбилея: А. И. Герцен, Г. А. Гуковский, Л. Я. Гинзбург») в: НЛО. 2002. № 55. См. также: НЛО. 2001. № 49.

14 Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб.: Искусство, 2002. С. 303. В статье о Лидии Гинзбург Сара Пратт отмечает, что в своих эссе Гинзбург описывает собственную жизнь теми же словами, что и опыт круга Белинского и Герцена: Пратт С. Лидия Гинзбург. Русский демократ на rendez–vous // НЛО. 2001. № 49.

15 Гинзбург Л. О психологической прозе. Л.: Худож. лит., 1977 (1‑е изд. – 1971). С. 251–252. Курсив в оригинале.

16 LukЗcs G. Der historische Roman. Werke Band 6. Berlin: Luchterhand, 1965. P. 27–28. Курсив в оригинале.

17 См. оставшуюся незаконченной книгу М. М. Бахтина «Роман воспитания и его значение в истории реализма» (1936–1938).

18 См., например, уже упомянутую статью Вейнтрауба (Weintraub) «Autobiography and Historical Consciousness». О совмещении биографического (или автобиографического) и исторического времени рассуждает в упомянутой книге Бахтин.

19 См.: LЪwith K. Von Hegel zu Nietzsche [1941]. Stuttgart: Metzlerschre Verlag, 1988. P. 279; Blumenberg H. Die LegitimitКt der Neuzeit [1966]. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1988. P. 531–532.

20 Герцен. Из предисловия (1866) к пятой части «Былого и дум» (курсив в оригинале). Процитировано в: Гинзбург Л. О психологической прозе. С. 251.

21 Чуковская Л. «Былое и думы» Герцена. М.: Худож. лит., 1966. С. 181, 23, 19. Слова об «отпечатке истории» процитированы на с. 28.

22 Об этой концепции см.: Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М.: АН СССР, 1954–1966. Т. 10. С. 238; Чуковская Л.«Былое и думы» Герцена. С. 19–23; Гинзбург Л. О психологической прозе. С. 266.

23 Цитирую и перефразирую Гинзбург по книге «О психологической прозе» (с. 252–253). Гинзбург считает, что Герцен видел первые пять частей «Былого и дум» как законченную и целостную книгу, несмотря на то что, когда он приступил к печатанию их отдельного издания в 1860 году, он уже писал главы шестой части. Такая интерпретация была повторена в статье, опубликованной посмертно: Гинзбург Л. Я. Автобиографическое в творчестве Герцена // Лит. наследство. Т. 99, кн. 1. М., 1997.

24 Едва ли стоит напоминать об обстоятельствах, описанных в «Рассказе о семейной драме», – о том, как в годы неудачной революции развернулась любовная связь жены Герцена, Натали, с его другом, немецким революционным поэтом Гервегом, закончившаяся смертью Натали в 1852 году, вскоре после гибели матери и сына Герцена при кораблекрушении.

25 В книге “«Былое и думы» Герцена» Гинзбург пишет о том, что герценовская философия истории и его «революционная диалектика» – не гегельянская, а сен–симонистская, социалистическая, или преодолевшая Гегеля, почти марксистская (Гинзбург Л. «Былое и думы» Герцена. Л.: Гослитиздат, 1957. С. 21–27). Думаю, что эти утверждения следует признать заблуждением. Вот что писала Гинзбург в своих автобиографических записях: «Труднее всего мне сейчас перечитывать книгу о «Былом и думах». Писалась она в годы (рубеж сороковых–пятидесятых), когда литературоведение (как и литература) по большей части состояло уже из одних возгласов преданности. В этой книге были мысли, поэтому она казалась сказочно свободной (шесть лет она провалялась в издательстве); а несвобода была глубоко сидящей несвободой само собой разумеющегося, непроверяемого. Имелся некий фон представлений о революции, о справедливом общественном устройстве, всосавшийся уже с первой социализацией, они не пересматривались с юных лет» (Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 294).

26 Гинзбург Л. «Былое и думы» Герцена. С. 198.

27 Удачную формулу создал современный исследователь «Былого и дум», Ульрих Шмид, по словам которого «Gercen kodiert in Byloe i dumy die Weltgeschichte als Familiendrama». (Можно сказать и наоборот: Familiendrama als Weltgeschichte.) См.: Schmid U. IchentwЯrfe: Russische Autobiographien zwischen Avvakum und Gercen. ZЯrich: Pano, 2003. P. 334.) Глава о «Былом и думах» так и называется «Weltgeschichte als Familiendrama». Пишущий по–немецки Шмид звучит по–гегельянски, хотя и не замечает присутствия «Феноменологии духа» в «Былом и думах», а видит Гегеля только там, где он назван по имени (в негативном контексте). Шмид не учитывает книгу Лидии Гинзбург «О психологической прозе», полностью полагаясь на книгу 1957 года “«Былое и думы» Герцена».

28 Сам Герцен описывает свою биографию в гётевских терминах («мои Lehrejahre и Wanderjahre»; «мои Dichtung und Wahrheit»). См., например, письмо Марии Рейхель от 5 ноября 1852 г.: Герцен А. И. Собр. соч. Т. 24. С. 59.

29 Royce J. Lectures on Modern Idealism. New Haven: Yale University Press, 1919. P. 149 (обе цитаты). Эту идею подробно разработал литературовед М. Х. Абрамс, который считает, что «Феноменология духа» сознательно построена по принципам литературного произведения, как Bildungsbiographie и, более того, как скрытая автобиография. Абрамс связывает структуры Гегеля с представлением о человеке (его самосознании) и мире в эстетике европейского романтизма. См.: Abrams M. H. Natural Supernaturalism: Tradition and Revolution in Romantic Literature. N. Y.; L.: W. W. Norton, 1971. P. 225–237, passim.

30 Hyppolite J. GenПse et structure de la PhОnomОnologie de l’esprit de Hegel. Paris: Aubier, 1946. P. 16–17.

31 Toews J. E. Hegelianism. Cambridge: Cambridge University Press, 1980. P. 161; Rozenkranz K. Einleitung Яber Roman // Aesthetische und poetische Mittheilungen. Magdeburg, 1827. P. 37.

32 Письмо А. А. Краевскому от 3 февраля 1842 г. (Герцен А. И. Собр. соч. Т. 22. С. 28).

33 Из первой главы четвертой части, «Москва, Петербург и Новгород» – Герцен А. И. Собр. соч. Т. 8. С. 20. (Здесь и далее курсив Герцена. – И. П.) О гегельянстве Герцена см. фундаментальный труд Мартина Малиа: Malia M. Alexander Herzen and the Birth of Russian Socialism 1812–1855. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1961. P. 218–256.

34 О «Былом и думах» как палимпсесте писал недавно Илья Кукулин: «Метод Герцена в «Былом и думах» – многослойное переписывание, не предполагающее стирания предыдущих слоев, создание своеобразного личного палимпсеста» (Кукулин И. Поворот без поколения: Александр Герцен и Лидия Гинзбург как революционеры жанров // НЛО. 2002. № 58. С. 118). Сравнивая автобиографическую прозу Лидии Гинзбург и Герцена и их «историческое самоощущение», Кукулин приходит к выводу, что “«Былое и думы», как и «Записки» Гинзбург, эстетически основаны на представлении о том, что у человеческой жизни в принципе не может быть единого сюжета, что жизнь – многосюжетна и многоуровнева» (с. 115). Интерпретации Кукулина кажутся мне плодотворными, но ситуация Герцена может быть описана и иным образом: у жизни героя первых пяти частей «Былого и дум» есть сюжет; именно так описала герценовские мемуары Лидия Гинзбург в книге «О психологической прозе» (с. 252).

35 Об эффекте «подлинности» писала Л. Гинзбург: Гинзбург Л. О психологической прозе. С. 248–250.

36 Все цитаты из эссе «И заодно с правопорядком» приведены по: Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 295–296.

37 Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 282. «Поколение на повороте» было впервые опубликовано в: Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. Дальнейшие публикации: Гинзбург Л. Литература в поисках реальности. Л.: Сов. писатель, 1987; Человек за письменным столом. Л.: Сов. писатель, 1989; Записные книжки. Новое собрание. М.: Захаров, 1999; Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб.: Искусство, 2002. Имеются и журнальные публикации. О чтении этого эссе в интимном кругу и обстоятельствах первой публикации см. воспоминания Александра Чудакова, который рассказывает, что Гинзбург беспокоилась о словах о «телефонном проводе»: «Никто не поймет! <…> Меня могут обвинить в сталинизме…» (НЛО. 2001. № 49. С. 315).

38 Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 282.

39 Там же.

40 Дневник Герцена за 30 августа 1844 года: Герцен А. И. Собр. соч. Т. 2. С. 378. Ср. оригинал: «Den Kaiser – diese Weltseele – sah ich durch die Stadt zum Rekognoszieren hinausreiten; – es ist in der Tat eine wunderbare Empfindung, ein solches Individuum zu sehen, das hier auf einem Punkt konzentriert, auf einem Pferde sitzend, Яber die Welt Яbergreift und sie beherrscht» (Hegel to Niethammer [№ 74]. Jena. 1806. October 13.): Briefe von und an Hegel / Red. Johannes Hoffmeister. Vol. 1. Hamburg, 1952. P. 120. Пользуюсь случаем поблагодарить Викторию Фреде за указание на эту запись и разговоры о Герцене.

41 LЪwith K. Von Hegel zu Nietzsche. S. 274–275; о встрече Гегеля с Наполеоном в Йене см. S. 271.

42 Цитирую по последнему изданию: Эренбург И. Люди, годы, жизнь: воспоминания: В 3 т. / Под ред. И. И. Эренбург и Б. Я. Фрезинского. М.: Сов. писатель, 1990. Т. 1. С. 46.

43 Tihanov G. The Master and the Slave: LukЗcs, Bakhtin, and the Ideas of Their Time. Oxford: Oxford University Press, 2000. P. 269–270.

44 Баткин Л. Сон разума. О социокультурных масштабах личности Сталина // Осмыслить культ Сталина. М.: Прогресс, 1989. С. 10. См. ссылку на Гинзбург на с. 10, сноска 1.

45 Там же. С. 37.

46 Приведу пример. Говоря о «спасительном самоослеплении» старшего поколения «творческих людей», Игорь Губерман добавляет: «А кто мне не поверит, пусть о том же самом прочитает (много и подробно) в дневниках писательницы Лидии Гинзбург, одного из самых мудрых и безжалостных к себе людей тогдашнего времени» (Губерман И. Закатные Гарики. Пожилые записки. Минск: Met, 1999. С. 233).

47 Фрумкина Р. М. О нас – наискосок. М.: Русские словари, 1997. С. 79; см. также отсылки к Лидии Гинзбург на с. 53, 113, 117, 189.

48 Фрумкина пишет: «Как писала еще в 1932 году Л. Я. Гинзбург, «классическая книга выделяла из себя ходячие знаки эмоциональных и социальных смыслов»” (Фрумкина Р. М. О нас – наискосок. С. 53). Здесь цитируется: Гинзбург Л. Человек за письменным столом. М., 1990. С. 119.

49 Чуковский К. Дневник 1930–1969. М.: Сов. писатель, 1994. С. 141.

50 Иванов Вс. Дневники. М.: Наследие, 2001. С. 240.

51 Герштейн Э. Анна Ахматова и Лев Гумилев // Знамя. 1995. № 9. С. 147.

52 Герштейн Э. Мемуары. СПб.: Инапресс, 1998. С. 353.

53 А. И. Герцен. Систематическая хрестоматия / Сост. А. Розенблюм; Под ред. Иванова – Разумника. Берлин: Скифы, 1923. С. 109. Хрестоматия указывает на письмо VI «Писем из Франции и Италии» в издании 1850 г. О Герцене – «нашем попутчике», который «современен нам», см. с. 9–10.

54 Сарнов Б. Колесница Джаггернаута. Глава из готовящейся к печати книги воспоминаний // Литература. Еженедельное приложение к газете «Первое сентября». 2000. № 11. Сарнов упоминает письмо Литвиновой в мемуарах Герштейн.

55 Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). М.; Турин, 1996. С. 694–695. Сохраняю правописание Ахматовой.

56 Аллилуева С. Двадцать писем к другу. [1963]. N. Y.: Harper and Row, 1967. P. 5, 215. В недавние годы эти мемуары появились в России в нескольких изданиях.

57 О гегелевской метафоре «суд истории», которая, по мнению Карла Левита и других историков, представляет собой секуляризованное понятие о Страшном суде, см.: Paperno I. Personal Accounts of the Soviet Experience. P. 600–602.

58 Использую слова из: Lilla M. The End of Philosophy: How a Russian EmigrО Brought Hegel to the French // Times Literary Supplement (April 5, 1991). P. 3.

59 Заимствую формулировки у: Butler J. Subjects of Desire: Hegelian Reflections in Twentieth‑Century France [1987]: 2nd ed. N. Y.: Columbia University Press, 1999. P. 62. Присутствие Маркса, Фейербаха, Ницше, Гуссерля и Хайдеггера в Гегеле Кожева было неоднократно отмечено современными исследователями. Еще предстоит проследить влияние Достоевского и Соловьева. (Над темой «Кожев и Соловьев» в последнее время работает Борис Гройс.) С конца 1980‑х годов Кожев, до того почти забытый, становится все более популярным.

60 Интервью с Роже Кайуа, см. вступительную заметку к: Les conceptions hОgОliennes par Alexandre KojПve. Samedi, 4 dОcembre 1937 // Hollier D. Le CollПge de Sociologie (1937–1939). Paris: Gallimard, 1979. P. 165.

61 См. об этом у: Гинзбург Л. О психологической прозе. С. 85–86.

62 Les conceptions hОgОliennes par Alexandre KojПve. P. 167. Эти слова повторяют конспект лекции в основном курсе Кожева (в котором Сталин, однако, не упомянут): KojПve A. Introduction И la lecture de Hegel / PubliОes par Raymond Queneau. Paris: Gallimard, 1947. P. 153. См. русский перевод: Кожев А. Введение в чтение Гегеля / Пер. с фр. А. Г. Погоняйло. СПб.: Наука, 2003. С. 197. (Мой текст использует, в видоизмененном виде, перевод Погоняйло.) О том, что Кожев видит в этом пассаже Гегеля (о котором он не раз говорил и писал) прямое указание не только на Наполеона (который Гегелем не упомянут), но и на Сталина, писал Доминик Офре (Dominique Auffret). См.: Auffret D. Alexandre KojПve: La philosophie, l’Оtat; la fin de l’Histoire. Paris: Bernard Grasset, 1990. P. 242–246.

63 Les conception hОgОliennes par Alexandre KojПve. P. 168; Кожев А. Введение в чтение Гегеля. С. 197. (Мой текст видоизменяет перевод Погоняйло.)

64 Замечание Дени Олье (Denis Hollier). См.: Les conception hОgОliennes par Alexandre KojПve. P. 166. Отождествление Наполеона и Сталина, а также увлечение Кожева Сталиным отмечалось неоднократно, в частности: Auffret D. Alexandre KojПve. P. 74–75, 242–246, 255, 435. См. также: Shadia B. Drury. Alexandre KojПve. The Roots of Postmodern Politics. N. Y., 1994. P. 35–37. Важный источник – интервью с Кожевым: Lapouge G. Entretien // La Quinzaine littОrature 53 (1–15 July, 1968). P. 18–20. Оставляю в стороне высказанное в прессе мнение, будто Кожев был советским агентом; см.: Ritter H. Spion des Weltgeistes // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1999. 29 September (впервые это обвинение появилось в газете «Le Monde» 16 сентября 1999 г.). За информацию об этой газетной сплетне и за плодотворные дискуссии благодарю Галина Тиханова. Тиханов посвятил статью роли Кожева как политического философа современности и отношениям между Кожевым и теоретиком «политической теологии» ХХ века, Карлом Шмиттом. См.: Tihanov G. Regimes of Modernity at the Dawn of Globalisation: Carl Schmitt and Alexandre KojПve // Other Modernisms in an Age of Globalization / Eds. D. Kadir, D. LЪbbermann. Heidelberg, 2002.

65 Jahanbegloo R. Conversations with Isaiah Berlin. N. Y., 1992. P. 64–65. Ту же историю, но без философской подоплеки Берлин, если верить книге «Сэр», рассказывал Анатолию Найману: Найман А. Сэр. М.: Эксмо–пресс, 2001. С. 225–228.

66 Рейс Е. Кожевников, кто Вы? М.: Русский путь, 2000. С. 69, 77. См. также с. 78–79. За указание на этот источник благодарю Александра Дмитриева.

67 Djilas M. About Stalin, Probably for the Last Time [1969] // Parts of a Lifetime / Ed. M. Milenkovitch, D. Milenkovitch. N. Y., 1975. P. 318 (эллипсис в оригинале). Имеется русский перевод: Джилас М. Разговоры со Сталиным. М.: Центрполиграф, 2002.