Текст книги "Бог и человек - путь навстречу"

Автор книги: Ирина Монахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

В то же время и Сам Он в таком своем виде, в такой форме своего существования, максимально выражающей Его сущность, наиболее близок к Богу.

Видимо, на этом, на обретении душой, то есть способностью любить, соответствующей ей среды обитания, то есть возможности любить беспрепятственно, безопасно и, так сказать, "безнаказанно", и заканчивается путь человека к Богу.

Способность и возможность явления Христа в виде богочеловека во время Его земной жизни и вообще в человеческом облике необходимы, видимо, только для того, чтобы быть максимально близким и понятным для людей в их земной жизни. Явление, например, света, насколько бы оно ни было величественным, человек просто не понял бы и к тому же еще и испугался бы.

Человеческий облик создает Ему видимость наибольшей доступности для человека, хотя сам по себе и не является для Него наиболее близким и гармоничным, скорее, наоборот, этот облик далек от Его сущности и предназначается Ему вынужденно – только для явления земному человеку с его земными возможностями восприятия и понимания. Его же лучший и ближайший Его сущности облик, одновременно ближайший и к Богу, так же как и душа, лишен или свободен от всего того, что составляет такую область земной жизни, как религия, как и от всего другого содержания земной жизни.

x x x

Неизвестно, нужно ли знание этой информации, способной в чем-то обнадежить и в чем-то разочаровать, находящимся еще здесь, в пределах этой земной жизни. Казалось бы, у земного человека сама способность иметь такое знание о чем-то, находящемся за пределами земной жизни, отсутствует. Ему в основном оставлена способность и возможность верить, но не знать.

Из этого можно понять, что такое знание человеку в пределах его земной судьбы, как бы заранее, не нужно, не целесообразно – не предусмотрено свыше. Хотя, наверное, это недоступное и так тщательно скрываемое от земного взгляда и ума знание о другой жизни и другом мире становится известно каждому, но только за пределами земной жизни.

А пока, находясь в ее пределах, жить без этих знаний одновременно и легче, чем было бы с ними, и труднее. Легче, потому что можно свободно, кто во что горазд, трактовать все что угодно и как угодно – знания-то нет, есть только предположения, трактовки. Труднее, потому что все эти трактовки в лучшем случае нейтральны – в них не может присутствовать радость – не как чья-то эмоция, а как нечто объективно, незыблемо и не зависимо ни от кого существующее – почти так, как воздух в земном мире или любовь – в неземном. Похоже, что радость – второе после любви по значимости и основательности явление, или обстоятельство, того, другого мира.

Но при всем этом, при всей его вроде бы ненужности здесь и вроде бы непредусмотренности свыше, иногда почему-то где-то когда-то кому-то (неисповедимо – кому) знание о другом мире со всем его содержанием или частью его дается и заранее, еще (или уже) здесь, в пределах земной жизни.

То есть при его, знания, кажущейся на первый взгляд ненужности в нем есть некий смысл. Нет необходимости, но есть смысл.

Такое неопределенное взвешенное состояние или местоположение наподобие некой частицы в толще воды – не опускается на дно и не всплывает на поверхность. Слишком неопределенное и слишком свободное, непостижимо неопределенное и непостижимо свободное в этом не допускающем свободы и неопределенности мире и при соответствующем ему земном восприятии всего.

Эта свобода, вернее ее степень – предмет как бы чужеродного нездешнего происхождения и бытования, так же как и те знания, которые ею сопровождаются в этим мире. Поэтому понятно, что определить, постичь полный смысл и цель существования нездешних знаний в здешнем мире невозможно – это превосходит земные пределы понимания.

Такое своего рода непосредственное вмешательство того мира в земную жизнь, неожиданное, всегда неожиданное для любого человека вторжение свыше в его собственную земную жизнь. Наподобие метеоритов, сумевших прорваться сквозь атмосферу и достичь земли. Причем, редкость – не метеорит, летящий к Земле, а тот, что сумел прорваться.

Никому, наверное, не известно, сколько на самом деле существует безуспешных попыток прорваться к человеку сквозь толщу его земного содержания, окружающего его в качестве брони, и донести до него неземную информацию о неземном. Удачных попыток мало. А оставленных о них свидетельств еще меньше.

x x x

В чем можно предположить, в ограниченных пределах земного восприятия и понимания, смысл этой информации, вернее, самого факта ее существования в здешнем мире, ее проникновения сюда?

Например, другое отношение к религии, причем, к любой, которая сама по себе еще не означает приближения человека к Богу – для этого требуется гораздо больше, чем причастность к какой-либо религии.

Или не столь серьезное отношение к считающимся столь серьезными различиям между разными религиями – несерьезно как раз к ним, различиям, так серьезно относиться, не в них, этих различиях, дело.

Или то, что не все так сложно на пути человека к Богу, как мы боимся, и не все так просто, как нам хотелось бы.

Или просто еще один знак, в поддержку тех, кто в этом здесь нуждается, смысл которого, помимо всей связанной с ним информации, только один радость. Для всех или не для всех, для многих или для немногих и для кого в какой степени – другой вопрос, но во всяком случае смысл его один – радость, воплощенная и переданная, как некое конкретное, видимое и слышимое послание.

8. Единственный оппонент

Религия, с другой стороны, извне, не со стороны ее отношения к Богу или к идее Бога, а со стороны окружающего ее извне мира, земного мира единственный оппонент или противовес тех представлений о здешней жизни, писаной и неписаной философии, трактующей ее так или иначе, носящихся в воздухе или зафиксированных идей, которые в общей сложности создают некую обобщенную картину или собирательный образ здешнего мира, каким он якобы представляется человеку, человеку вообще, то есть вроде бы всем.

На самом деле не может быть одной, даже и обобщенной, картины и одного образа на всех. Не может быть общей на всех картины, так как при больших возможностях обобщать все что угодно, у этих возможностей есть совершенно определенные границы, и за этими границами находится еще столько же того, что не подлежит обобщению и смешению.

Невозможно смешать, объединить, обобщить совершенно противоположные и взаимоисключающие направления движения: добра и зла, к Богу или в противоположную сторону. Невозможно обобщить идущих в этих противоположных направлениях людей. Между ними непреодолимая пропасть, так же как и между их предназначениями, местами, ролями в жизни.

Такая же пропасть и между их взглядами на мир. Они как бы смотрят в противоположных направлениях и видят разные миры, а не один и тот же. И нахождение рядом, на одной земле в одно и то же время этих людей – только механическое соединение, подобно тому, как за обеденным столом соединяются те, кто едят, и те, кого или что едят.

Однако, кроме этого чисто формального и механического соединения, во всем остальном между ними нет ничего общего, и обобщить их нельзя: нельзя составить ни общего для тех и других взгляда на мир, ни какой-то обобщенной картины или образа. При всем их формальном соседстве в жизни между ними непреодолимая пропасть, которая, как естественная преграда, гарантирует полную изоляцию и несмешиваемость разделенных ею предметов.

Теоретически должно было бы существовать не одно представление человека об этом мире, пусть самое обобщенное, а два, причем, противоположных – как о двух разных мирах. Два собирательных образа, собранные из подручного или из подножного материала, находящегося по разные стороны, или на разных берегах, пропасти.

Но, естественно, представление такое существует только одно. Это в буквальном смысле очень даже естественно, потому что выходит на поверхность и укрепляется на ней более или менее прочно только то, что исходит с одной стороны (или с одного берега) – с той стороны, где есть возможность бесконечно взращивать, культивировать и распространять все, что от нее исходит, в том числе, а может быть, и в первую очередь, свою трактовку всего – всего сущего, всего мира.

Понятно, что вечно убывающей, уничтожаемой, съедаемой стороне не до того – она не в силах соорудить нечто подобное, но свое, конкурирующее. Ее трактовка того же самого мира и существует, и не существует. Она существует в виде многочисленных, разрозненных, разбросанных моментов, которым далеко до того, чтобы объединиться в некую обобщенную картину. Они так и остаются лишь в качестве случайных моментов, которые не воспринимаются всерьез даже их носителями (если не всеми, то многими из них), то есть даже не доходят до поверхности их собственного сознания, не то что до общей для всех поверхности – такой своего рода витрины этого мира, отображающей якобы все его содержание и утверждающей, что именно таким оно и является.

Таким образом, этой бессильной стороне хотя и не препятствуется существовать, тем более, что без нее не обойдешься (не пообедаешь), но не вынося ничего своего на поверхность, на витрину – то есть нужно притвориться, как будто ее и нет. А витриной предлагается пользоваться общей, то есть смотреться в такое странное зеркало, которое упорно всегда отражает кого-то другого и в котором невозможно увидеть себя.

x x x

В результате это общее зеркало, или витрина, или обобщенное представление об этом мире (обо всем этом мире) не соответствует ему всему, а различного рода идеи, как носящиеся в воздухе, так и зафиксированные, имеющие целью составить некую общую философию этой жизни, очень жесткие, даже жестокие, просто спартанские.

Впрочем, этот результат неудивителен – идеи, производимые этим миром и поддерживаемые им, соответствуют самому этому миру и его хозяину – "князю мира сего". Хотя удивительной все-таки может показаться степень привычности этой ситуации – во всяком случае, претензия спартанской философии быть общей для всех в большой степени удовлетворяется. Если не все, то почти все, очень многие, и спартанцы и неспартанцы, считают ее своей, действительно общей. Ее жесткость, жестокость, односторонность настолько незаметны, узаконены, что ее обычно так же естественно воспринимают, как дышат воздухом.

И одновременно она настолько основательна и громоздка, что не может быть и речи о том, чтобы составлять ей оппозицию, идти вразрез этому столь драгоценному произведению мира сего. Единственный оппонент его (и мира, и произведения) – религия, любая и все вообще религии – противник, хотя и слабый, но не настолько, чтобы с ним не считаться вовсе и не замечать его.

Трудно даже представить, что изображало бы наше общее (якобы общее) зеркало, наша якобы общая витрина, если бы не постоянное присутствие этого противовеса – религии, от которой человек, видимо, не был свободен никогда. Это – постоянно существующее вторжение другого мира к нам, неизвестного нам, о котором можно только догадываться, верить, предполагать, но одновременно это каким-то образом и отражение нашей земной жизни, вернее, той ее части, которая сама себя отразить не в силах, то есть довести свое отражение до поверхности – до этой общей, якобы общей витрины.

Слабым этот противник становится потому, что существуя здесь, в чуждом мире, неизбежно отчасти поглощается им.

Религия, вернее, ее сущность – идея Бога, отношений человека и Бога, оказываясь в земном мире, как в некой агрессивной среде или в перенасыщенном растворе, сразу начинает обрастать слоем земных материальных подробностей и чем дальше, тем больше. Однако, это – неизбежное условие существования, сохранности в чуждой, враждебной среде, которая все же не может, в принципе не может растворить, поглотить это чуждое ей явление до конца, хотя и стремится.

Просто для кого-то это будет означать лишние трудности на пути к Богу, но для кого-то – сохранение самой возможности этого пути.

9. Еще один мир

Путь человека к Богу – не такое эфемерное и умозрительное, отвлеченное понятие, как это может показаться. Это вполне реальная и даже ощутимая вещь (или явление, или событие). Правда, может быть, ощущается это реальное событие только тогда, когда оно происходит, и только тем, с кем оно происходит. Примерно так же, как узнать вкус пудинга можно только попробовав его.

Это элементарная и в то же время очень жесткая закономерность. Получается, что не ощущать это событие – означает то, что оно не происходит. Не ощущать этого пути значит – не идти по нему.

Знание о пути к Богу и ощущение пути к Богу не ограничиваются знанием и ощущением только самого этого пути (иначе как можно было бы отличить его от пути в каком-то совсем другом направлении и совсем к другому месту), но подразумевает знание и ощущение в некоторой степени и цели пути, пункта назначения – то есть ощущение, или знание в виде ощущения, присутствия Того, Кто находится на том конце пути.

Это знание (и ощущение) вполне определенное, и хотя возможности изобразить и передать его довольно ограничены, но это именно ограниченность изобразительных возможностей, а не неточность самого знания и ощущения.

Пусть довольно упрощенно и слишком лаконично, но все же вполне определенно это знание (ощущение) обозначает, что присутствие Бога – это присутствие вечности, во-первых, и присутствие Бога – это присутствие другого мира, во-вторых.

Присутствие всего этого не характеризуется расстоянием – близко или далеко. Это как бы везде, и готово в любой момент открыться тому, кто имеет к этому хоть какое-то отношение (впрочем, кому именно – невозможно, наверное, знать точно или даже предполагать – неисповедимы пути Господни – в буквальном смысле – неизвестно, к кому Он придет и кому Он явится), и в то же время нигде и всегда закрыто и невидимо, и неизвестно (не ощущаемо) для остальных.

Путь туда не означает никакого физического видимого движения. Однако происходит именно движение, приобщение в какой-то степени к тому миру, где присутствует вечность, то есть и к самой вечности тоже. Или это, может быть, одно и то же.

Возможности такого приобщения для человека в его земной жизни максимально ограничены. Обычно и нормально вообще не знать и не иметь представления о вечности и о другом мире и о самом факте их существования. Хотя и есть такое слово – вечность, обозначающее чисто теоретическое, умозрительное понятие без какой-либо возможности это обозначаемое увидеть, узнать. О том, что это такое практически, на самом деле, где находится, как выглядит, как ощущается и как ее найти, если вообще возможно – можно только догадываться и предполагать.

Странно, что вообще существует это понятие вечности, если в земном мире, полностью временн*м и вр*менном, никакой информации о ней не содержится.

Земной мир отгорожен от другого мира некой плотной и непрозрачной завесой, наподобие облаков, окружающих землю. Можно подумать, что ничего и нет за этой завесой, раз ничего конкретно не известно о том, чт* за ней. Можно подумать, что что-то есть, но бесконечно далеко, недостижимо, непостижимо и вполне равнодушно к человеку в его земной жизни.

Однако свойства этого другого мира, заполненного, пронизанного насквозь вечностью так же, как земной мир заполнен и насквозь пронизан временем, таковы, что он может находиться здесь же, то есть к нему не надо никуда идти, физически идти. Может, наверное, находиться и вообще везде, в том числе и присутствовать, как бы негласно присутствовать, здесь, в земном мире, потому что у него нет ничего такого, что могло бы конкурировать с содержанием земного мира: ни времени своего, ни своей материальности, которые должны были бы вытеснить частично здешние время и материальность (что вряд ли возможно), чтобы присутствовать здесь хотя бы отчасти.

Но та же самая вневременность и внематериальность делают его непостижимым, невидимым, непознаваемым для человека в его земной жизни и как бы и не существующим практически, а только в слове – отвлеченно и непонятно.

x x x

Другой мир, вечность вовсе не связаны с какими-либо вещественными ориентирами: небом, звездами, космосом. Дорога в другой мир – это только выявление, проявление его для себя.

И посреди некой непроницаемой завесы, отделяющей этот мир от нас и делающей его для нас невидимым и несуществующим, есть только одна тоненькая тропиночка, по которой движение возможно и всегда открыто. Она не содержит в себе ничего необыкновенного и сверхъестественного.

Тропиночкой является любовь к ближнему, то есть вещь простая и понятная и одновременно столь скрытая и заброшенная, непопулярная в здешней жизни, как бы спрятанная в толще других повседневных вещей. Слишком простая и неприметная, чтобы предполагать о ней такие чудеса. Своего рода Золушка, бесконечная, видимо, и безнадежная Золушка здешнего мира. Однако именно с ней связана основная нагрузка, заключающаяся в нашей земной жизни, и именно ей мы обязаны возможностью идти по пути к Богу.

Видимо, из-за ее весьма скромного места в нашей здешней жизни, из-за этой невзрачности, серости ее существования среди нас она, то есть путь к Богу, остается непривлекательным, затерянным среди многих других путей этого мира, которые никуда не ведут. И этим, наверное, объясняется столь основательная и труднопреодолимая преграда между нами и неизвестным нам миром, который не спешит информировать нас о себе.

Так что информированность или весьма ограниченная информированность в этом плане непосредственно связана с наличием, вернее, со значительным преимуществом отсутствия над наличием этой скромной вещи – любви к ближнему. И так, оказывается, значителен этот пробел в нашей жизни, что делает нас слепыми при имеющемся зрении, не видящими и, скорее всего, безнадежно не видящими того, что находится не просто близко, а прямо перед глазами, здесь же, где и все мы.

Еще один мир, кроме этого – материального, видимого и временного существует так же реально, но ощущается другим образом и с помощью других возможностей.

Те, кто идут по единственной ведущей туда тропинке, получают в какой-то степени информацию и о другом мире, и о пути, ведущем к нему. Или, может быть, точнее сказать – они не остаются неинформированными, хоть каким-то образом, хоть в какой-то степени, и, наверное, не всегда в виде откровений об истине – это, видимо, самое сильнодействующее средство или способ изо всех способов объяснения по-хорошему, о котором сказано: "Кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим, и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам". (Иоан.14:21).

x x x

Еще один мир и, значит, еще одна жизнь в этом мире – это, может быть, максимально возможная информация для человека в пределах его земной жизни и его земных возможностей понимания. Максимально возможная информация о том, что находится за пределами его земной жизни.

Может быть даже, эта информация, это знание освобождает и от необходимости верить в то же самое. Ведь что-то одно: или знать, или верить. Во всяком случае, насколько присутствует знание у человека, настолько и он сам присутствует в том другом мире, знание о котором он получил, и настолько же меньше становится его зависимость от веры. Так же как ему нет необходимости верить в свое существование на земле – это он просто знает.

Впрочем, знание или вера – уже в таком случае становится не важно. Вера ведь существует только при отсутствии и невозможности знания, взамен его.

С верой или знанием связана информация о том, что так труднопознаваемо – о другом мире, о Боге – главное, что она существует у нас и без нее нас не оставляют. В данном случае вера тоже напоминает своего рода способ познания, но довольно сложный и замысловатый и не для всех, не все способны к этому. Но вряд ли это недостаток, скорее, вариант нормы.

Вера не оставляет свидетельств – не о чем и незачем и, главное, вполне самодостаточна и без них. К неспособным или малоспособным верить имеется, видимо, некоторое снисхождение и сожаление, как к несмышленым детям, но не осуждение. И им порой предоставляется видеть и слышать то, во что они должны были бы уметь верить. Как не умеющим еще читать показывают в книжке картинки, чтобы хоть так поняли содержание, наглядно увидев.

И в результате "Фома неверующий" становится не столько верующим, сколько знающим, это нечто совсем другое. Наверное, в подобных случаях такой наглядный способ просвещения или убеждения всегда действует безотказно, со стопроцентным результатом.

x x x

Привилегия и одновременно дополнительная нагрузка знания в отличие от веры – оставлять свидетельства. О предмете знания в отличие от предмета веры можно свидетельствовать, потому что есть о чем. Ведь свидетельство – это только то, что увидено собственными глазами и услышано собственными ушами.

Такую информацию "из первых рук", наверное, однозначно радостно и счастливо получить – как наглядное, вроде книжки с картинками, явление Истины. Это может затмить многое другое в жизни.

Можно предположить, что далеко не все, кому есть о чем свидетельствовать, оставляют об этом свидетельства. Возможно, это объясняется непередаваемостью в полной мере наглядного знания – картинку и ощущение невозможно полностью передать словами.

Однако вряд ли подобные знания кому-нибудь передаются только в личное пользование, и невольный свидетель, независимо от своего желания или нежелания, должен быть посредником, как бы проводником, а не конечным пунктом, и в меру своих возможностей свое свидетельство, наподобие этого, оставить.