Текст книги "После смерти Пушкина: Неизвестные письма"

Автор книги: Ирина Ободовская

Соавторы: Михаил Дементьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Этим же летом в Одессе жила Вера Федоровна Вяземская, приехавшая туда на морские купания с больными детьми. Пушкин постоянно бывал у нее в доме. Вяземская была в курсе его сердечных дел и обо всем сообщала мужу. «Я была единственной поверенной его огорчений и свидетелем его слабости, так как он был в отчаянии от того, что покидает Одессу, в особенности из-за некоего чувства, которое разрослось в нем за последние дни, как это бывает... Молчи, хотя это очень целомудренно. Да и серьезно только с его стороны». Достаточно веское доказательство платонического характера этого романа, мы полагаем. Встреча Натальи Николаевны с княгиней Воронцовой на вечере у Лавалей дает еще один довод в пользу этого предположения.

Знала ли Наталья Николаевна об увлечении Пушкина Воронцовой? Думаем, что да, и вероятнее всего, – от самого Пушкина. И вряд ли он скрыл бы от нее характер этих отношений, если бы они были серьезны, и тем более если бы у Воронцовой была от него дочь. Но если даже предположить, что Пушкин ей ничего не сказал, можно ли поверить, что Вера Федоровна не поведала бы Наталье Николаевне после смерти поэта об этом целомудренном (или тем более нецеломудренном) увлечении?

Здесь надо сказать, что Наталья Николаевна была очень ревнива, об этом свидетельствуют письма Пушкина к ней, постоянно оправдывающегося и старающегося рассеять ее ревнивые подозрения в отношении тех или иных женщин. С этой же чертой характера встречаемся мы и в письмах Натальи Николаевны ко второму мужу: она не раз осведомляется, не увлекся ли он какой-нибудь красивой полькой, и говорит, что не потерпела бы измены.

Что Наталья Николаевна не придавала значения одесскому «роману» Пушкина, подтверждает эта встреча у Лавалей. Иначе она никогда не носила бы такого характера, как мы видим из письма, никогда Наталья Николаевна не предложила бы Воронцовой приехать к ней, чтобы познакомить с дочерью Пушкина... А княгиня? Могла ли она с такой открытой, непосредственной доброжелательностью разговаривать с вдовой человека, который ей был когда-то близок? Брать ее за руку в искреннем порыве добрых чувств, приглашать к себе? Трудно в это поверить. Нам кажется, что Елизавету Ксаверьевну в этот вечер наполняли и воспоминания о прошлом, о своей молодости и молодости поэта, и чувство сострадания к Наталье Николаевне, так трагически потерявшей мужа, и какого мужа! И горькое сожаление о Пушкине, безвременно ушедшем, который мог бы быть так счастлив с этой красивой, обаятельной женщиной.

В 1849 году Елизавете Ксаверьевне было уже 57 лет, Наталье Николаевне – 37. Четверть века прошло с тех пор, как Пушкин навсегда покинул Одессу. Была, как мы видели из письма, 17 лет назад еще одна встреча, в 1832 году, на каком-то балу или вечере. Очевидно, у княгини осталось неясное воспоминание об этой встрече, она не запомнила, что жена поэта высокого роста, и внешность ее почему-то не произвела на нее впечатления, хотя все петербургское общество восхищалось красотой Пушкиной. Интересно отметить, что фамилия «Ланская» ничего не сказала Воронцовой при встрече в 1849 году, значит, она не знала, что вдова поэта вышла вторично замуж.

В 1834 году Воронцова напомнила о себе Пушкину, обратившись к нему с просьбой дать что-нибудь для издаваемого в Одессе альманаха в пользу бедных. Пушкин послал ей несколько сцен из трагедии, как говорит он в своем письме (по-видимому, из «Русалки»), добавляя: «Я хотел бы положить к вашим ногам что-либо менее несовершенное; к несчастию, я ужо распорядился всеми моими рукописями и предпочитаю лучше не угодить публике, чем ослушаться ваших приказаний...» Однако, видимо, рукопись Пушкина опоздала и в альманахе напечатана не была. Вероятно, после 1832 года Пушкин и Воронцова больше не встречались, не сохранилось и никаких других писем, да вряд ли они и были.

Чем объяснить, что княгиня уехала в Петергоф, не дождавшись Натальи Николаевны? Полагаем, что Наталья Николаевна опоздала и, вероятно, намного, судя по тому, как она спешила. Но не исключено, что тут вмешался князь Воронцов и заставил жену уехать, чтобы избежать этого нежелательного, по его мнению, визита. Обратим внимание, что Наталья Николаевна ни единым словом не комментирует это несостоявшееся свидание. Надо думать, и в том, и в другом случае ей это было очень неприятно.

...В письмах Натальи Николаевны за 1849 год неоднократно упоминается о ее посещении светских дам и их ответных визитах. Но чаще всего, чуть ли не ежедневно, или она, или Александра Николаевна с кем-нибудь из детей ходили к Местрам. Тетушка Софья Ивановна болеет, теряет зрение, граф вспыльчив и раздражителен, видимо, их светские знакомые избегают бывать у них, но сестры считают своим долгом не оставлять стариков. Гораздо реже Наталья Николаевна бывала у Строгановых, мы уже видели выше, что графиня упрекала ее в этом. Почему-то Наталья Николаевна неохотно ходила туда. В одном из писем она говорит, что нехорошо бывать у них так редко, графиня так хорошо к ней относится. Полагаем, что ей не хотелось встречаться с их дочерью Полетикой. Когда-то Наталью Николаевну связывали дружеские отношения с Идалией Григорьевной, но позднее они в корне изменились. Что-то произошло между Пушкиным и Полетикой. По словам П. И. Бартенева, Пушкин якобы чем-то оскорбил ее однажды, и она возненавидела его. Во время преддуэльных событий и после Полетика поддерживала самые дружеские отношения с Геккернами и в дальнейшем, как мы увидим, встречалась с ними за границей. Приведем отрывок из письма Идалии Полетики к Екатерине Николаевне Дантес конца 1838 – начала 1839 года:

«Я вижу довольно часто ваших сестер у Строгановых, но отнюдь не у себя; Натали не имеет духа придти ко мне. Мы с ней очень хороши; она никогда не говорит о прошлом, оно не существует между нами, и поэтому, хотя мы с ней в самых дружеских отношениях, мы много говорим о дожде и хорошей погоде, которая, как знаете, редка в Петербурге... Натали все хороша, хотя очень похудела. Есть дни, особенно когда у нее очень плохой вид и она совсем слаба. Два дня назад, например, я обедала с ней и Местрами у Строгановых, у нее была тоска, и она казалась очень нервной. Когда я расспрашивала ее об ее состоянии, она уверяла меня, что это бывает с ней очень часто. Ее дети хороши, мальчики в особенности, похожи на нее и будут очень красивы, но старшая дочь – портрет отца, что великое несчастье».

Ни о каких дружеских отношениях, конечно, не могло быть и речи. Как ясно из письма, Наталья Николаевна не бывала у Полетики, но, во многом завися от Строганова, опекуна ее детей, вынуждена была бывать в его доме и, следовательно, встречаться с его дочерью. Полетика говорит, что «прошлое не существует между нами». Нет, это прошлое существовало, оно навсегда легло между ними... Тон этого письма явно тенденциозен по отношению к Пушкину, чего стоят только ее слова о том, что походить на Пушкина – великое несчастье! Однако внешне родственные отношения Идалия Григорьевна старалась поддерживать. В одном из писем 1849 года Наталья Николаевна говорит, что Идалия была с ней очень любезна и мила. Когда Полетика выдавала замуж свою дочь, она сочла нужным приехать с визитом к Наталье Николаевне с дочерью и женихом...

Ежедневные заботы о многочисленной семье, постоянная нехватка денег, безусловно, отражались на здоровье Натальи Николаевны. Нервы ее не в порядке. Мы с удивлением узнаем, что она стала курить. У нее часто болит сердце, по ночам мучают судороги в ногах, которые начались еще в те дни, когда умирал Пушкин. Она нередко пишет Ланскому, что у нее бывает непереносимая, необъяснимая тоска...

Видимо, это состояние здоровья жены побудило Ланского в 1851 году уговорить ее поехать лечиться за границу. Но зная прекрасно, как трудно ей расстаться с семьей и что ради себя самой она никогда на это не согласится, он, вероятно, сговорился с врачами, которые уверили Наталью Николаевну, что здоровье Маши Пушкиной нуждается в лечении на водах, и настояли на поездке.

Весною 1851 года Наталья Николаевна с сестрой Александрой Николаевной и дочерьми Марией и Натальей выехала в длительную поездку за границу, рассчитанную на четыре месяца. Их сопровождали горничная и преданный слуга Фридрих. К сожалению, до нас дошли только шесть писем за июль из Бонна и Годесберга, хотя уже истекал второй месяц их путешествия. Наталья Николаевна упоминает, что они были в Берлине, но где провели остальное время – неизвестно.

Это тоже письма-дневники, подробно описывающие впечатления, чувства и мысли Натальи Николаевны. Они очень живы, порою остроумны, свидетельствуют о ее наблюдательности. Мы не имеем возможности привести здесь эти письма в сколько-нибудь существенном объеме, но некоторые небольшие выдержки, мы полагаем, дадут о них представление.

Сколько-то времени Наталья Николаевна пробыла в Берлине, где советовалась с несколькими врачами. «Уверяю тебя, – пишет она, – как только сколько-нибудь серьезно заболеваешь, теряешь всякое доверие в медицинскую науку. У меня было три лучших врача и все разного мнения». Судя по отрывочным упоминаниям об этих разговорах с врачами, можно прийти к выводу, что в основе заболевания Натальи Николаевны было истощение нервной системы и усталость. «Соседи по столу сочли меня серьезно больной... Никто не может подумать, что мы за границей для нее (Маши Пушкиной), ибо у меня иные дни лицо весьма некрасивое. Вот только два дня стала немного поправляться и лицо не мертвое».

Проведя несколько дней в Бонне, который очень понравился Наталье Николаевне, они переехали в маленький курортный городок недалеко от него, в Годесберг, поселились в небольшом недорогом отеле и оттуда совершали различные прогулки в окрестностях. Наталья Николаевна принимала здесь ванны, лечебные воды Годесберга были известны еще римлянам. Очаровательные окрестности городка привели в восторг девочек, которые катались на лошадях и осликах. Всей компанией они ездили в горы, осматривали развалины знаменитого замка Годесберг.

Но состояние здоровья Натальи Николаевны было, видимо, так плохо и она так скучала по оставленной дома семье и беспокоилась о детях, что путешествие не доставляло ей удовольствия.

«Годесберг, 9/21 июля 1851

Ну вот я и в Годесберге. Что я могу сказать? Городок очарователен и всякой другой здесь понравилось бы, но я как неприкаянная душа покидаю с радостью одно место, в надежде, что мне будет лучше в другом, но как только туда приезжаю, начинаю считать минуты, когда смогу его оставить. В глубине души такая печаль, что я не могу ее приписать ничему другому, как настоящей тоске по родине... Здесь великолепный воздух, но все же я жажду покинуть эти места. Лучший воздух для меня это воздух родины... Только тогда мне немного полегче, когда я в движении нахожусь в дороге. Некогда тогда предаваться тоске, иначе хоть на стену лезь, а ты знаешь, что скука не в моем характере, я этого чувства дома не понимаю».

В маленьком отеле русские паспорта, как говорит Наталья Николаевна, произвели большое впечатление, и все семейство занимало почетные места в верхнем конце стола. С большим юмором Наталья Николаевна описывает сидящих с ними за табльдотом «принцев».

«...Сегодня утром я тебе писала, что личности, сидящие с нами за табльдотом, мало интересны, придется мне исправить эту ошибку. Мы, оказывается, были в обществе ни много ни мало как принцев. Два принца le Tour de Taxis (старинный княжеский род в Германии) учатся в Боннском университете, старший из них – наследный принц. С ними еще был принц Липп-Детмольдский. Что касается этого последнего, то уверяю тебя, что Тетушка, рассмотрев его хорошенько в лорнетку, не решилась бы взять его и в лакеи. У двух первых физиономии тоже совершенно незначительные, но все-таки не такие отвратительные... Остальные сидящие за столом – профессура и несколько англичан. Словом, это город в высшей степени ученый. От нас только будет зависеть, стать или не стать тоже учеными».

Интересно отметить, что Наталья Николаевна разговаривала с соседями по столу по-немецки, но, по ее словам, длительный разговор на этом языке ей было вести трудно, она, видимо, уже начала его забывать, и ее выручала Александра Николаевна. Но немецкие романы она читала, об этом Наталья Николаевна упоминает в письмах. Надо полагать, что английский язык она знала значительно лучше.

Маша и Таша Пушкины удивляли всех иностранцев в Годесберге своим прекрасным знанием французского языка. Изучали они также и итальянский. Видимо, знали они достаточно хорошо и английский язык. О том, что Маша Пушкина брала уроки английского языка, Наталья Николаевна упоминает в письмах. Англичанин, сидевший за табльдотом напротив Маши, вел с ней разговоры о России. Удивлялся, как это можно давать балы зимой, ведь в Петербурге так холодно! И был поражен, когда она сказала, что в зале так жарко, что приходится открывать окна! Спрашивал ее, какие напитки пьют и едят ли мороженое. «Эти дураки были бы очень удивлены, – резюмирует Наталья Николаевна, – найдя в Петербурге такую роскошь, о какой не имеют и представления, и общество несравненно более образованное, чем они сами».

Пробыв в Годесберге неделю и приняв несколько ванн, Наталья Николаевна почувствовала себя много лучше, она говорит, что постоянное пребывание на воздухе ей очень помогло. План их дальнейшего путешествия был таков: Саксония, Швейцария, Остенде, где Наталья Николаевна предполагала остаться некоторое время для лечения. В Дрездене они должны были встретиться с Фризенгофом и дальше путешествовать вместе. Очевидно, он уже считался женихом Александры Николаевны. В письмах из Годесберга мы встречаем неоднократные упоминания о Фризенгофе, интересна характеристика, которую дает Наталья Николаевна жениху сестры. Эти письма читатель найдет во второй части.

ПИСЬМА ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ

Письмами из Годесберга и ограничиваются дошедшие до нас сведения о поездке Натальи Николаевны за границу. Далее в архиве Араповой следуют несколько разрозненных писем 1852 и 1855 годов, не представляющих особого интереса, и пять писем за 1856 год, написанных из Москвы и Петербурга.

В 1855 году, во время Крымской кампании, генерал Ланской был командирован в Вятку для формирования ополчения. Вместе с мужем поехала и Наталья Николаевна, оставив девочек Ланских на попечение старших дочерей. В Вятке Наталья Николаевна прожила с конца сентября до января 1856 года. Сохранились воспоминания лиц, встречавшихся там с Натальей Николаевной. Помимо Вятки, по делам ополчения Ланскому пришлось некоторое время прожить в городе Слободском, в 30 км от Вятки. В фондах вятской архивной комиссии хранится дневник слободского протоиерея И. В. Куртеева, в котором есть запись о пребывании Ланских в этом городе. Приведем небольшую выдержку из этого дневника: «1855 г., ноябрь 7. Сегодня генерал-адъютант Ланской смотрел Слободскую дружину и остался ею весьма доволен... Теперешняя супруга Ланского была прежде женою поэта Пушкина. Дама довольно высокая, стройная, но пожилая, лицо бледное, но с приятною миною. По отзыву архиерея Елпидифора, дама умная, скромная и деликатная, в разговоре весьма находчива».

Но более интересные сведения о Наталье Николаевне мы находим в воспоминаниях Л. Н. Спасской, дочери вятского врача Н. В. Ионина, лечившего там Наталью Николаевну.

«Мать моя вскоре встретилась с Натальей Николаевной на детском вечере в вятском клубе, – пишет Спасская. – Наталье Николаевне понравились мои брат и сестра, танцевавшие между других детей (меня тогда еще не было на свете). Она стала о них расспрашивать и, узнавши, что это дети ее доктора, пожелала познакомиться с их матерью и с ними, была чрезвычайно любезна с матерью, хвалила, ласкала детей и рассказывала ей много о своих детях, причем высказала между прочим, что находит своего сына Григория (которого она называла Гришкою) замечательно похожим, как наружностью, так и характером, на его знаменитого отца. В обращении Наталья Николаевна производила самое приятное впечатление сердечной, доброй и ласковой женщины и обнаружила в полной мере тот простой, милый аристократический тон, который так ценил в ней Пушкин. Среди вятского общества Ланские особенно сошлись с управлявшим Палатою государственных имуществ Пащенко, состоявшим членом Губернского комитета по созыву ополчения, и его женою и бывали у них совершенно запросто. Мадам Пащенко, женщина редкой доброты, придумала заинтересовать Наталью Николаевну в судьбе М. Е. Салтыкова, который очень уважал и любил ее (мад. Пащенко) и был у нее в доме принят как родной. Она составила план воспользоваться большими связями Натальи Николаевны, чтобы выхлопотать Салтыкову прощение и позволение возвратиться в Петербург. План этот увенчался полным успехом: Салтыков был представлен Наталье Николаевне, которая приняла в нем большое участие (как говорят, в память о покойном своем муже, некогда бывшем в положении, подобном салтыковскому), и решилась помочь талантливому молодому человеку и походатайствовала за него в Петербурге и письменно и лично. Успех не замедлил обнаружиться. Наталья Николаевна уехала из Вятки в январе 1856 года, а в июне того же года Салтыков был уже назначен чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел и возвратился в Петербург».

Факт участия Натальи Николаевны в судьбе Салтыкова-Щедрина общеизвестен, но вот в письмах 1849 года есть сведения о ее хлопотах еще об одном молодом человеке, на этот раз замешанном в деле петрашевцев. Об этом до сих пор не было известно.

«...Мне доложили о Николае Дубельте, – писала Наталья I Николаевна 26 сентября, – которого я просила о деле одного арестованного, в нем принимают участие г-жа Хрущева и Александр Рейтер. Это некий молодой Исаков, замешанный в заговоре, который был открыт нынче летом. Мать его в совершенном отчаянии и хочет знать, сильно ли он скомпрометирован и держат ли его в крепости по обвинению в участии или для выяснения дела какого-нибудь другого лица. Орлов, к которому я обратилась, заверил меня, что он не должен быть среди очень скомпрометированных лиц, поскольку старый граф не помнит такой фамилии и она не значится в списке. Я передала это через г-жу Хрущеву матери, но она не успокоилась и меня попросила предпринять новые шаги. Так как Михаила сейчас нет, я принялась за Николая Дубельта, который явился по моей просьбе с большой поспешностью и обещал завтра принести ответ». Через день Николай Дубельт снова пришел к Наталье Николаевне и сообщил, что «дело молодого человека счастливо окончилось, он на свободе с сегодняшнего утра».

Молодой Исаков, за которого хлопотала Наталья Николаевна, вероятно, сын или родственник петербургского книгопродавца Я. А. Исакова (впоследствии издателя сочинений Пушкина). Как мы видим, хлопоты ее через Николая Дубельта, брата Михаила Леонтьевича Дубельта, увенчались успехом: распоряжением старого графа Орлова, шефа жандармов и начальника III отделения, Исаков был отпущен, видимо, без всяких последствий в дальнейшем. Этим, надо полагать, он был обязан только Наталье Николаевне.

В первых числах января 1856 года мы находим Наталью Николаевну уже в Москве. Ланской, по-видимому, поехал вместе с сформированным им ополчением в Нижний Новгород. В Москве Наталья Николаевна пробыла более месяца. Здесь она встретилась с братьями Иваном и Сергеем. Еще был жив отец Николай Афанасьевич (он умер в 1861 году), и, вероятно, она остановилась в старом гончаровском доме. Приехала ее встретить и Маша с младшими девочками. Надо полагать, приезжал повидать сестру и Дмитрий Николаевич. Сохранились три письма из Москвы, в которых Наталья Николаевна очень живо описывает свое пребывание в Древней столице, где прошли ее детство и юность. Она возобновляет старые знакомства, делает множество визитов, принимает у себя. Интересна ее встреча с известной поэтессой графиней Евдокией Петровной Ростопчиной, которой в то время было 45 лет.

«Сегодня утром мы имели визит графини Ростопчиной, которая была так увлекательна в разговоре, что наш многочисленный кружок слушал ее раскрыв рты. Она уже больше не тоненькая...(далее неразборчиво). На ее вопрос: «Что же вы мне ничего не говорите, Натали, как вы меня находите» у меня хватило только духу сказать: «Я нахожу, что вы очень поправились». Она нам рассказала много интересного и рассказала очень хорошо».

Пушкин познакомился с Ростопчиной в 1828 году, когда она еще только начала выезжать в свет. В марте 1831 года в Москве поэт и его молодая жена вместе с Ростопчиной участвовали в санном катании. Осенью 1836 года Ростопчина с мужем переехала в Петербург, и Пушкин часто бывал на ее «литературных» обедах, на которых собирались Жуковский, Вяземский и другие литераторы. Встречались часто Пушкины с ней и в светском обществе. Пушкин ценил поэтическое дарование Ростопчиной, но, по свидетельству В. И. Анненковой, говорил, что «если пишет она хорошо, то, напротив, говорит очень плохо». Однако, видимо, за прошедшие годы она «научилась говорить», поскольку Наталья Николаевна отмечает ее умение интересно рассказывать.

«Все сегодняшнее утро, – пишет Наталья Николаевна, – я ездила по Москве с визитами. Расстояния здесь такие ужасные, что я едва сделала пять, а в списке было десять. Каждый день я здесь обнаруживаю каких-нибудь подруг, знакомых или родственников, кончится тем, что я буду знать всю Москву... Здесь помнят обо мне как участнице живых картин тому 26 лет назад и по этому поводу всюду мне расточаются комплименты» (17 февраля 1856 г.).

В Москве в эти дни происходили коронационные торжества по случаю восшествия на престол Александра II. Наталья Николаевна с дочерью собиралась на бал в Дворянское собрание, но упоминания об этом бале в следующем письме нет. Получила она также приглашение на костюмированный бал к Закревской, жене московского военного генерал-губернатора. Наталья Николаевна долго ездила по магазинам в поисках костюма для дочери, пока ее выбор не остановился на красивом цыганском костюме, который очень шел Маше. Аграфеной Федоровной Закревской в молодости увлекался Пушкин. Ей посвятил поэт три стихотворения, есть предположение, что она послужила прототипом Зинаиды Вольской в пушкинском отрывке «Гости съезжались на дачу». В описываемое нами время московской генерал-губернаторше было уже 56 лет...

В этот свой приезд в Москву Наталья Николаевна, по настоянию Ланского, заказала известному художнику Лашу свой портрет. Вот что пишет она мужу по этому поводу:

«Я, слава Богу, чувствую себя лучше, кашель прошел и я даже надеюсь вскоре начать мой портрет. Ты взвалил на меня тяжелую обязанность, но, увы, что делать, раз тебе доставляет такое удовольствие видеть мое старое лицо, воспроизведенное на полотне» (13 января 1856 г.).

«Мои несчастные портретные сеансы занимают теперь все утра, и мне приходится отнимать несколько часов у вечера для своей корреспонденции. Вчера я провела все утро у Лаша, который задержал меня от часа до трех. Он сделал пока только рисунок, который кажется правильным в смысле сходства; завтра начнутся краски. Когда Маша была у него накануне вместе с Лизой, чтобы назначить час для следующего дня, и сказала, что она моя дочь, он, вероятно, вообразил, что ему придется перенести на полотно лицо доброй, толстой старой маминьки, и когда зашла речь о том, в каком мне быть туалете, он посоветовал надеть закрытое платье. Я думаю, добавил он, так будет лучше. Но, увидев меня, он сделал мне комплимент, говоря, что я слишком молода, чтобы иметь таких взрослых детей, и долго изучал мое бедное лицо, прежде чем решить, какую позу выбрать для меня. Наконец, левый профиль, кажется, удовлетворил его, а также и чистота моего благородного лба, и ты будешь иметь счастье видеть меня изображенной в ³/₄ (17 февраля 1856 г.).

Здесь Наталья Николаевна немножко кокетничает, говоря о своем старом лице (хотя и иронизирует в отношении «чистоты благородного лба» – очевидно, это слова художника); она, конечно, знала, что для своего возраста она еще очень хороша, ей было тогда 44 года, не так и много.

28 марта 1856 года Наталья Николаевна пишет уже из Петербурга, а 6 июня – с дачи (где живет – неизвестно); эти письма особого интереса не представляют. На этом заканчиваются письма Натальи Николаевны, хранящиеся в ИРЛИ. Несомненно, не все они дошли до нас, и найдутся ли они когда-нибудь или безвозвратно утрачены, сказать трудно. Но и то, что уцелело, – бесценный материал для характеристики этой женщины, душа которой была от нас скрыта до того, как были найдены ее письма, написанные при жизни Пушкина, а вот теперь публикуются и письма более поздних лет.

Видимо, в 50-е годы здоровье Натальи Николаевны начало медленно, но неуклонно ухудшаться. Много тревог и горя причинило ей неудачное замужество младшей дочери Таши Пушкиной. Она увлеклась Михаилом Дубельтом, сыном управляющего III отделения Л. В. Дубельта. Наталья Николаевна прекрасно понимала неуместность этого брака. Был против выбора падчерицы и П. П. Ланской. «Отец мой недолюбливал Дубельта, – писала А. П. Арапова. – Его сдержанный, рассудительный характер не мирился с необузданным нравом и страстным темпераментом игрока, который жених и не пытался скрыть. Будь Наташа родная дочь, отец никогда не дал бы своего согласия, явно предвидя горькие последствия; но тут он мог только ограничиться советом и предостережением». Долго боролась Наталья Николаевна против этого брака, но ничего не могла поделать с настойчивостью дочери. «Одну замариновала (намек на старшую сестру, Марию) и меня хочешь замариновать!» – упрекала свою мать Наталья. В конце концов Наталья Николаевна вынуждена была дать согласие.

«Быстро перешла бесенок Таша из детства в зрелый возраст, – писала она П. А. Вяземскому незадолго до свадьбы, – но делать нечего – судьбу не обойдешь. Вот уже год борюсь с ней, наконец, покорилась воле Божьей и нетерпению Дубельта. Один мой страх – ее молодость, иначе сказать – ребячество». «За участие, принятое вами, – заканчивает письмо Наталья Николаевна, – и за поздравление искренно благодарю вас» (6 января 1853 г.).

Аналогичное письмо послала она и С. А Соболевскому: «Дружба, связывавшая Вас с Пушкиным, дает мне право думать, что Вы с участием отнесетесь к известию о свадьбе его дочери». «Участие», – повторяет она и в том и в другом письме, ища поддержки и как бы оправдания перед друзьями Пушкина. Как мы видим из письма, она боролась против этого брака целый год, а это говорит о многом, если принять во внимание ее мягкий характер. Мы полагаем, что не молодость дочери была здесь главной причиной и не «нетерпение Дубельта», а то, что она выходила замуж за сына жандарма Л. В. Дубельта. Не мог внушать ей доверия и жених, который был старше Таши Пушкиной на 14 лет. Бурно проведенная молодость и характер его были хорошо известны.

Как и предчувствовала Наталья Николаевна, брак этот не был счастлив, и в 1862 году, уже имея троих детей, супруги разъехались, а потом и развелись. Об этом мы скажем несколько подробнее в следующей части. «Почти с первых дней обнаружившийся разлад, – говорит Арапова, – загубил навек душевный покой матери». Всю жизнь Наталья Николаевна упрекала себя в том, что по слабости своего характера допустила этот брак.

Немало огорчений доставляла ей и старшая дочь Маша, которая долго не могла устроить свою судьбу. Только в 1860 году, в возрасте 28 лет, она вышла замуж за лейб-гвардии офицера Л. Н. Гартунга и покинула материнский кров. За два года до этого женился Саша Пушкин на племяннице Ланского Софье Ланской, и таким образом дети Пушкина, кроме Григория, женившегося очень поздно, уже не жили с матерью.

О последних годах жизни матери пишет А. П. Арапова. Ей уже было тогда 15—17 лет, и она, конечно, хорошо помнила события того времени.

«Здоровье ее медленно, но постоянно разрушалось. Она страдала мучительным кашлем, который утихал с наступлением лета, но с каждою весною возвращался с удвоенным упорством, точно наверстывая невольную передышку. Никакие лекарства не помогали, по целым ночам она не смыкала глаз, так как в лежачем положении приступы учащались; и она мне еще теперь мерещится, неподвижно прислоненная к высоким подушкам, обеими руками поддерживающая усталую, изможденную голову. Только к утру она забывалась коротким лихорадочным сном».

В 1861 году консилиум врачей признал необходимым длительное лечение за границей. Ланской подал прошение об отпуске на год и в мае увез жену и дочерей за границу. Сменив несколько курортов в Германии, не принесших облегчения Наталье Николаевне, они переехали осенью в Женеву, провели зиму 1862 года в Ницце, и здесь здоровье ее значительно поправилось. Врачи, однако, предписали провести еще одну зиму в теплом климате. На лето Наталья Николаевна с девочками поехала к Александре Николаевне в Венгрию, а Ланской вернулся на службу в Россию. Имение Бродзяны лежало глубоко в горах, в долине реки Нитры. Здесь еще раз встретились так нежно, преданно любившие друг друга сестры. Это было последнее их свидание... Но и тут бедная Наталья Николаевна не нашла столь необходимого ей покоя. Как раз в это время произошел окончательный разрыв супругов Дубельтов. Вот что пишет об этом А. П. Арапова.

«...Дурные отношения между моей сестрой и ее мужем достигли кульминационного пункта; они окончательно разошлись и, заручившись его согласием на развод, она с двумя старшими детьми приехала приютиться к матери. Религиозные понятия последней страдали от этого решения, но, считая себя виноватой перед дочерью, она не пыталась даже отговорить ее. Летние месяцы прошли в постоянных передрягах и нескончаемых волнениях. Дубельт, подавший первый эту мысль жене, вскоре передумал, отказался от данного слова, сам приехал в Венгрию, сперва с повинной, а когда она оказалась безуспешной, то он дал полную волю своему необузданному, бешеному характеру. Тяжело даже вспомнить о происшедших сценах, пока, по твердому настоянию барона Фризенгофа, он не уехал из его имения, предоставив жене временный покой. Положение ее являлось безысходным, будущность беспросветная. Сестра не унывала; ее поддерживала необычайная твердость духа и сила воли, но зато мать мучилась за двоих. Целыми часами бродила она по комнате, словно пыталась заглушить гнетущее горе физической усталостью... Под напором неотвязчивых мыслей она снова стала таять, как свеча, и отец, вернувшийся к нам осенью, с понятной тревогой должен был признать происшедшую перемену; забрав с собой сестру и ее детей, мы направились в Ниццу».