Текст книги "Подземелье призраков Аккермана"
Автор книги: Ирина Лобусова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
В первый же день своего назначения на посту командира полка Мишка Япончик получил два официальных приказа (с печатями, отпечатанные на машинке), которые впоследствии показывал всем и которыми очень сильно гордился, словно поднимали они его на недосягаемую высоту. Первый – приказ одесского Окрвоенкомата № 614 «Допускается к исполнению должности командира 54-го пехотного полка товарищ Винницкий, помощник его тов. Вершинский, комиссарами тт. Зайдер, Зеньков и Фельдман». И второй – «Реввоенсовет 3-й Украинской армии. Товарищу Мишке Японцу. Приказываю вам именем Командующего одно легкое орудие со всеми снарядами передать в распоряжение командира партизанского отряда товарища И. А. Дмитриева. Нач. штаба И. А. Пионтковский».
Полк Мишки Япончика состоял из трех батальонов. В первых двух находились добровольцы – одесские налетчики и воры, дружинники отряда Еврейской самообороны. В третий батальон направлялись мобилизованные студенты Новороссийского университета. В полк были зачислены также 132 коммуниста, мобилизованных губкомом КП (б) для пропагандистской и воспитательной работы с бывшими антисоциальными, уголовными элементами.
Однако большинство коммунистов – около ста человек – категорически отказались вступить в полк и вести там пропагандистскую работу, ссылаясь на то, что пребывание в этом полку опасно для их жизни. Остальные рискнули – на свой страх и риск.
Надо сказать, что никаких особых неприятностей им бывшие бандиты не причинили. Единственной неприятностью было то, что их отказывались слушать. Бандиты долгое время жили по своим собственным законам, и идеи пропаганды коммунизма не находили у них отклика и поддержки, уж слишком противоположны были тому, во что верили бывшие одесские уголовники с самого детства. И поэтому вся пропагандистская, коммунистическая работа велась в особом полку для галочки, в основном на бумаге. Понимая, с кем имеют дело, коммунисты перестали себя утруждать, сдружились с бывшими бандитами, с которыми было гораздо веселей, чем с серьезными товарищами по партии.
Полк был очень хорошо вооружен самым современным оружием, имел 40 трофейных пулеметов, конную сотню, оркестр и граммофон. Штаб полка находился на улице Новосельского в гостинице «Дом отдельных комнат» – бывшем публичном доме для заезжих купцов. Но неофициально своей штаб-квартирой Мишка Япончик сделал бывший ресторан «Ампир» на Приморском бульваре. С него сняли вывеску с буржуазным названием, но работать как ресторан заведение все равно продолжало, пусть даже полуофициально.
Старые привычки не просто искоренить. А потому Японец предпочитал находиться в бывшем ресторане, а не на улице Новосельского. Именно там, в уютном кабинете с сохранившейся на стенах позолотой, он проводил все свои самые важные встречи и принимал неофициальных посетителей из бывшего криминального мира, с которым не рвал крепкие связи. Но, несмотря на то что полк размещался в другом месте, на крыльце толпилось довольно много вооруженных людей, представлявших не только личную охрану Японца, но и основной костяк полка, который получался весьма пестрым.
Не обращая внимания на призывы Мишки начать новую жизнь, не все одесские уголовники спешили встать под его боевые знамена. Несколько уважаемых старых воров, бывших в авторитете и почете еще до революции, при царском режиме, провели воровской сход, на котором пытались обсудить последние события. Звали и Японца.
Однако он на сход не пришел, а прислал своего бессменного адъютанта и самого верного друга Мейера Зайдера, который и сделал для всех воров объявление от имени Японца.
Оно заключалось в следующем. Кто хочет начать новую жизнь и порвать с воровским прошлым – добро пожаловать в полк. Тот, кто запишется, получит полную амнистию. Большевики спишут все уголовные грехи и больше не будут преследовать по закону.
Кто не записывается в полк, а предпочитает жить по старинке, промышляя грабежами и кражами, тот волен поступить так, как хочет. Но за таких людей Японец ответственности больше не несет, и, если попадутся в лапы большевиков, выкупать или вызволять их он больше не будет. Пусть отвечают по закону большевиков, Японец им в этом деле не советчик. А потому и долю в прибыли брать больше не будет – пусть делят между собой. Словом, в новом мире теперь будут действовать новые правила.
Мейер Зайдер высказался и ушел, провожаемый всеобщим гробовым молчанием. Воры не поддержали инициативу Японца, но и не стали отговаривать согласившихся – все понимали, что ситуация сложилась серьезная.
Одессу окружала война: бунтующие банды атамана Григорьева, петлюровцы, отряды Махно, принявшие сторону Григорьева. У большевиков не хватало ни оружия, ни людей, ни времени на внутренние городские разборки. Тюрьма и застенки ЧК были забиты, суды не работали, новых законов не было. А потому большевики поступали с пойманными бандитами по законам военного времени – моментально ставили к стенке, причем без всяких объяснений. Расстреливали как за убийство, так и за мелкую карманную кражу.
Методы большевиков превзошли всё, что в воровском мире Одессы видели до тех пор. Если бывший губернатор Гришин-Алмазов пытался покончить с бандитизмом путем военного террора, но получалось у него не очень, то большевики ввели самый настоящий военный террор, расстреливая всех без разбору и даже не разбираясь в вине – вор ли попался военному патрулю, или случайный прохожий, который просто проходил мимо.
Кроме этого, воровской мир подстерегала еще одна беда – гораздо серьезнее, чем смертельная опасность в лице красных. Воровать было не у кого. Все богатые люди покинули Одессу, давно уехали из города, а те, кто остался, уже и так были ограблены постоянными реквизициями, экспроприациями, которые бесконечно проводили военные отряды большевиков. Население обнищало до такой степени, что у людей не было не только наличных денег, но и продуктов, вещей. Одесситы умирали от голода и от многочисленных эпидемий, так как в городе не было медикаментов. На этом фоне воры оставались без работы. А получать пулю в лоб за кражу булки из хлебной лавки или засаленной трехрублевки из кармана рабочего не хотелось никому.
Поэтому полк Японца казался самым лучшим выходом. И при деле, и на вещевом, продуктовом довольствии, и амнистия полная – к стенке уже не поставят, да и в тюрьму не посадят. А потому в первые дни после объявления о наборе в новый полк на Новосельского в штабе стояла настоящая очередь. Особенно после того, как быстро разнеслись слухи о сходе, на которым воры не стали препятствовать замыслам Мишки Япончика. И большая часть уголовников Одессы ринулась записываться в полк, пытаясь хоть так спасти свои шкуры.
Глава 5
Расстрел цыганского табора. Предупреждение старого вора. Странная личность Жорж Белый
Цыган, один из старейших воров Одессы, прошедший не одну царскую каторгу, о чем свидетельствовали разнообразные татуировки, покрывавшие почти все его тело, жил в большом доме на Слободке. В этом месте располагались дома цыган – остатки обширного табора, когда-то кочевавшего по просторам юга, а затем решившего осесть в Одессе.
Теперь от табора осталось меньше четверти – кто покинул город, кто умер, кто был убит, кто пострадал в погромах, ведь цыган не любили так же, как не любили евреев, и били их не меньше – с той только разницей, что если евреев могли спасти от погромов, то цыган никто и никогда не спасал.
В Одессе их не жаловали – за попрошайничество, за воровство и еще за то, что в своих многолюдных дворах цыгане варили дешевые наркотики, а затем продавали всем желающим. Еще они делали фальшивые деньги и торговали поддельными медикаментами, которые варили там же, где и наркоту. И вот за этим всем наблюдал Цыган – вор, назначенный местным цыганским бароном контролировать цыганский криминальный бизнес, который так же, как и всё в городе, подчинялся Японцу.
Его имени никто не знал – в криминальном мире он был известен с давних времен именно как Цыган, и слово его всегда было весомым. Среди других одесских воров Цыган пользовался уважением – потому что никогда не делал другим подлостей, не пытался захватить чей-нибудь район и обладал железным авторитетом среди своих, цыган, которыми правил железной рукой, и никто никогда не смел его ослушаться.
Вообще цыгане всегда стояли особняком от других воров и если и входили в местный криминальный мир, подчиняясь его законам, то только потому, что иначе никто не дал бы им свободно заниматься своими делами, их просто стерли бы в порошок. А потому, вступив в контакт с Японцем, Цыган получил для своих людей железную гарантию того, что никто их не тронет, никто не посягнет на то место, которое они уже отвоевали. Они были сами по себе, но никто из них не нарушал воровской закон.
Может быть, именно по причине этой обособленности никто из цыган не записался в полк. А когда Цыган назначил встречу Японцу, тот приехал лично к нему домой, чем подчеркнул свое особое к нему уважительное отношение, ведь король Одессы не ездил ни к кому никогда.
Автомобиль Японца затормозил возле дома Цыгана. Во дворе было пусто. Перед важной встречей Цыган убрал всех своих домочадцев, чтобы никто не помешал разговору. Только столетняя старуха, одна из многочисленных родственниц, сидела во дворе под раскидистой яблоней, покуривая трубку с черным армейским табаком да щурясь на солнечный свет выцветшими подслеповатыми глазами.
– Зачем звал? – Японец чинно переступил порог беседки, в которой Цыган накрыл для гостя стол. Беседка была расположена в цветущем саду, и вокруг благоухала свежая майская зелень.
– Да так... слово за слово... переговорить... – Цыган с почетом усадил важного гостя в кресло, покрытое узорчатым ковром. Предложил водку, закуски. Выпили за встречу. Водка была царской, еще из старых запасов, и Японец удивленно раскрыл глаза – подобные напитки не только не продавались в городе, но исчезли даже из самых лучших ресторанов.
– Хорошую водку пьешь! – он посмотрел рюмку на свет.
– Из старых запасов. Такую подавали когда-то к столу государя императора, – ответил Цыган, – давно держал.
– Зачем же открыл? – удивился Японец.
– Нет больше смысла хранить, – Цыган покачал головой, – нет прошлого. Когда еще выпьешь с хорошим человеком?
– Красивый у тебя сад! – Японец посмотрел по сторонам.
– Землю люблю, – улыбнулся Цыган, – так и тянет к земле. Возился бы на ней, сложись жизнь иначе. Теперь уже поздно...
– Да шо за здрасьте! – удивился Японец. – Щас вот и копайся за свою землю, самое то оно! Кто за тебя мешает, или как за такое дело скажешь?
– Вот за то и хочу поговорить, – Цыган сразу стал серьезным, – предупредить тебя хочу. За дело твое пару слов сказать надо.
– Ну, говори, – нахмурился Японец, – много кто говорит. Уже за все уши повяли. Много говорят, да мало делают. И ты говори – за долгие годы заслушаю.
– Нет, ты не знаешь о чем, – Цыган покачал головой, – люди до тебя идут – это правда. Но люди, они всегда... слабы головой. А вот ты, сдается мне, не на ту дорожку сворачиваешь. По дороге идешь не с теми.
– Поясни, – нахмурился Японец.
– Я поясню. Только ты скажи мне спервой, зачем оно тебе? Силы захотелось, власти?
– Не угадал! – хохотнул Японец. – Сила, власть – за это все у меня есть! Я другого хочу. По-другому, понимаешь? Шоб не брехали за лоб – мол, вор, хоть король, а вор, шо босяк с Дюковского сада! Я за людей настоящим красным командиром хочу. Вон другие же сможут. Ще за как сможут. Только диву давайся. А чем я хуже? Я за тоже хочу как...
– Как Котовский, – нахмурился Цыган.
– А шо за нет? Шоб ты был мине здоров, чем я за хуже? Он красный конник, командир, слыхал? А я буду за красный король, весь за орденов, медалей...
– Я историю тебе рассказать хочу. – Цыган вперил в Мишку тяжелый взгляд, – выслушай.
– Ну говори. Тока не за долго. Время дорого нынче! – хмыкнул Японец.
– Был давеча я в Бессарабии... Табор навестить знакомый было надо. Друг позвал старинный. Брат по крови. Ночью к лиману подъехал на подводе. К лиману, что возле Аккермана, знаешь? Табор там стал, на берегу. Подъехал – думал, огни, костры горят, люди возле костров сидят, старики разговаривают... Но вокруг не было ни души. Только кибитки ветер трепал, покрывала. Страшно мне стало. Я в ближайшую кибитку зашел – а там пустота. Вещи там были. Еда на столе разложена. Чай в чашке. И ни одного человека нет! Никого в таборе! Словно разом все вместе пропало! Страшно... аж до жути...
– Не понимаю... Исчезли все, что ли? – нахмурился Японец. – Все исчезли, даже дети? А куда подевались?
– Все исчезли, – Цыган понизил голос, – ни одного человека не осталось. Никого в таборе. Забился я в ближайшую кибитку, до утра переждал. Глаз не сомкнул – всю ночь трясся от страха. Старый я человек, многое повидал. Но такого никогда не видел, ни разу. Если б седым не был, из той кибитки вышел бы седой. Ни одного бы черного волоса не осталось.
– Страху ты на меня нагоняешь, – сказал Японец, – мне-то зачем? Страшное оно везде страшно! Ты рассказ свой заканчивай. Куда люди делись?
– Ты погодь. Страшное впереди. Потерпи. Недолго осталось. Утром, как рассвело, я еще раз табор осмотрел. А потом пошел в ближайшее село – спросить, что сталось. Из ближнего дома вышла ко мне старуха. Я спросил про цыган. Она говорит – это те, что лошадьми торгуют? А действительно, был у них табун. Лучший табун во всей Бессарабии! Там был такой вороной – не конь, песня! Как сейчас стоит перед глазами. Да, говорю, они. Исчезли все. Куда делись? Ни людей нет, ни коней. Старуха перекрестилась, а потом и говорит: если нет их, значит, забрали призраки. По ночам призраки бродят возле лимана. И стала меня гнать. Перепугалась до смерти. И все время твердила про призраков, которые здесь людей губят.
– Ну больная старуха, – Японец пожал плечами.
– Я тоже так подумал. Потому и стал дальше искать. И нашел один хутор. Хозяин там пьяный лежал, но был мальчонка лет 14-ти, сын его. Ушлый такой мальчонка. Сразу смекнул, говорит: к ним за лошадьми приходили. Дай, мол, денег, я покажу. Дал я ему пару монет. И повел он меня вниз, к самому берегу лимана. Там запруда была одна, в камышах. А перед запрудой полянка. Вот на той полянке они и лежали.
– Кто лежал? – Голос Японца напрягся.
– Все они. Весь табор. Женщина, детишки, старики. Мертвые. Все как один мертвые. Тела все в пулях. Застрелили их и свалили в кучу, как мусор.
– Кто это сделал? – Мишка сжал кулаки.
– Я как увидел, чуть с ума не сошел. Но в конце концов нашел тех, кто рассказал мне правду. Убили их, чтобы забрать лошадей, табун. Табор весь перестреляли, а табун забрали. А трупы к лиману отнесли, чтобы не сразу заметили. Ведь кто цыган искать будет? Они же не люди, цыгане... А найдут – то что? У них просто так лошадей можно забрать... И чтобы молчали... А ты говоришь, красный командир...
– Да кто ж это сделал? – воскликнул Японец и вдруг резко замолчал, побледнел, угадав ответ. – Нет, не может...
– Ты понял, – Цыган кивнул, вокруг губ его появилась горькая складка, – конница. Конницу нужно было создать. А где взять лошадей? Кто даст лошадей?
– Да, он мог это сделать, – сказал Японец, – он был такой... Котовский.
– Котовский и его люди, – кивнул Цыган, – они перестреляли весь цыганский табор, чтобы забрать лошадей. Это были лучшие лошади в округе! Табун славился за всю Бессарабию! Вот за него он и стрелял... Никого в живых не оставил... Ни одного ребенка...
Японец молчал. Что тут было сказать? Говорить властям было бессмысленно – со своей конницей Котовский стал легендарным красным героем. И никто даже не догадывался о том, что кони политы кровью...
– Он и тебя так, – вдруг сказал Цыган, – он и тебя положит, как полезешь за ним на фронт. Не связывайся с ними. Страшное это дело.
– Я не старик из табора, – Японец передернул плечами, – меня так просто не положишь. Многие уже пытались. У меня сила похлеще за него будет.
– Не будет, ты не такой, – веско сказал Цыган, – ты думаешь, что такой, но это не правда. Ты ведь не знал это о нем? Никто не знает. Я потому тебя и позвал, что предостеречь хочу. Мне на тебя смотреть больно!
– Я понял. Спасибо, что предостерег, – Японец поднялся с места, – только ничего такого со мной не будет. Ну хочешь, сам узнай! Вон старуху позови – пусть эта твоя чурчхела мне погадает!
И, смеясь, Японец направился к старухе, сидящей под яблоней.
– Эй, бабуля, погадаешь? Ручку позолочу!
Старуха резво для своего возраста поднялась, схватила Японца за руку.
– Отчего ж, красавчик... Можно и погадать.
Цыганка долго всматривалась в его ладонь, шевеля сухими губами. Потом вдруг переменилась в лице. Глаза ее как будто застыли, глядя в одну точку. Она резко отшвырнула руку Японца от себя. Затем, ни говоря ни слова, заковыляла по направлению к дому.
– Да просто слаба глазами, – сказал Мишка, наигранно хохотнув, – ни черта не видит, сова старая, но не хочет за то признаться... Глупость все это, ваши гадания... Бабская дурь...
Цыган молча смотрел на него. Затем поднялся с трудом, проводил до автомобиля:
– Помни... – попытался сказать он, но Японец быстро сел в машину, не дав ему договорить. Машина, резко газанув, сорвалась с места. Цыган медленно пошел по направлению к дому.
С тех пор прошло много времени, но больше никто из воров не говорил с Японцем. Не одобряя его действий, воры не могли им противиться, а потому залегли на дно. Формирование полка, между тем, шло полным ходом.
В городе о нем ходили легенды. И на улице Новосельского, и возле бывшего ресторана «Ампир» толпились зеваки, «чтобы посмотреть». Это была высшая форма одесской славы – сплетни в каждом дворе, постепенно перерастающие в легенду.
Таня ступила на крыльцо, отодвинула в сторону вооруженную охрану Японца и вошла внутрь ресторана. Затем уверенно пошла к кабинету.
Возле запертых дверей стоял здоровенный детина, вооруженный до зубов, и с такой зверской ухмылкой, что перепугал бы кого угодно. Таня с удивлением опознала бывшего боксера, который при французах успешно выступал на ринге. Затем неудачный удар, кулак противника задел лицевой нерв, и его лицо перекосило самым зверским образом, причем ни один хирург не смог это устранить. Антрепренер обобрал боксера до нитки и вышвырнул на улицу, а когда тот попытался возмущаться, велел своим людям избить его и бросить умирать в каком-нибудь пустынном переулке.
Его подобрали люди Японца, выходили, подняли на ноги. Он стал членом банды и был предан Мишке, как пес. Тот со временем сделал его своим личным охранником, и зверский перекос лица использовал в своих целях – бывший боксер пугал всех, кто приближался ближе, чем на несколько шагов.
Таню новый охранник Японца прекрасно знал. Ее не пугало его страшное лицо. Смотреть на него ей было всегда больно. Он был живым воплощением навсегда ушедшего старого мира, оставившего за собой не заживающиеся, жестокие раны.
– К Японцу, – коротко бросила она, – он меня ждет.
Охранник кивнул и скрылся за дверью, но почти сразу появился снова и так почтительно распахнул двери, словно перед ним была сама королева. Он действительно уважал Таню.
За столом рядом с Японцем сидел мужчина лет 40-ка, с продолговатым и словно вдавленным внутрь лицом. Бегающие по сторонам глаза выражали хитрость и скрытность. Было в нем что-то очень неприятное, но Таня сразу и не смогла бы сказать что. Ей вдруг показалось, что она его знает. Это ощущение стало очень сильным. Определенно, она уже видела этого человека. Но где и когда, пока не могла понять.
– Знакомься, – Японец подвинул ей стул, – Жорж Белый. Мой новый ротный командир.
Таня кивнула, но улыбаться не стала. Ее отталкивало, с какой цепкостью этот новый ротный командир Японца шарил по ее лицу своими бегающими глазами, словно не смотрел, а снимал фотографический портрет. Тане было неприятно такое внимание, тем более, что она чувствовала – он изучает ее совсем не с добрыми намерениями.
Таня села. Японец подвинул к ней коробку с конфетами, но она не двинулась, никак не отреагировала. Вот уже несколько недель Таня жила словно в выматывающем, выпивающем по капле ее кровь полусне.
– Ничего не узнала? – спросил Японец.
– Нет, – отрицательно качнула головой она.
– У меня для тебя плохие новости, – лицо Мишки было грустным, – в ЧК его нет.
Сразу после убийства Антона Краснопёрова и исчезновения Володи Таня обратилась к Японцу и попросила отыскать след ее пропавшего жениха. Она подозревала одно из двух, и оба варианта были просто ужасны: либо Володю арестовали за убийство Краснопёрова, и он находится сейчас в застенках ЧК или в тюрьме на Люстдорфской дороге, либо устранили как случайного свидетеля убийства редактора, а труп спрятали так, что его до сих пор не могут найти. Но то, что не могли официальные власти – ЧК или народная милиция, было под силу людям Японца. Именно поэтому Таня сразу о нем вспомнила, и он обещал помочь.
Третий вариант, что Володя попросту от нее сбежал, перепугавшись свадьбы, как уже сбегал не раз до того, Таня не рассматривала. Этот вариант был настолько ужасен, что, если бы он соответствовал правде, она бы попросту не смогла после него жить. Впрочем, доверяя интуиции, которая редко ее подводила, Таня чувствовала, что Володя не поступил бы так никогда, что любовь его была искренней, и он бы никогда в жизни не смог ее предать. Кроме того, интуиция так же подсказывала ей, что Володя находится в беде, что с ним произошло что-то очень плохое, иначе он бы нашел способ, обязательно нашел способ дать знать о себе, послать любую весточку, чтобы не причинять ей такую сильную боль.
У Японца были большие связи в ЧК, и он пообещал узнать, не арестовали ли Володю за убийство Краснопёрова. И Таня возлагала на него очень большие надежды.
За эти несколько недель она вся извелась, перестала есть и спать и похудела так страшно, что Циля была вынуждена временно переехать к Тане, чтобы элементарно заставлять ее есть.
Состояние ее было ужасно. Все представало в черном свете, все бросало в пропасть чудовищного отчаяния. Ее душу полностью надломил этот страшный переход от счастья к беде, к отчаянию – от светлой надежды. Сердце ее было разбито, а душа кровоточила так сильно, что она уже не могла справиться своими силами. Тане не хотелось жить.
В первые дни Циля не спускала с нее глаз и ухаживала, как за ребенком. Но постепенно состояние Тани стало улучшаться, и Циля смогла вернуться домой. В разбитой душе Тани появились те ростки мужества и борьбы, которые всегда помогали ей выстоять в самых страшных и сложных ситуациях. Они заставляли ее бороться и выживать, когда, казалось, все было потеряно бесповоротно. И вот эти самые ростки дали удивительные всходы, и Таня приняла четкое решение: узнать правду, любым способом понять, что произошло с Володей, найти его, даже если правда будет ужасна. А когда Таня принимала решение, она выполняла его с твердостью.
Увидев, что к подруге возвращаются силы, Циля вздохнула с огромным облегчением. Она прекрасно ее знала, и по огонькам, которые зажглись в глазах Тани, поняла: она будет жить, она станет бороться. И ничто не свернет ее с этого пути – даже собственная смерть.
И вот теперь Таня сидела перед Японцем и чувствовала, как в ее душе снова появляется боль. Но, подавив отчаяние невероятным усилием воли, она заставила себя слушать внимательно.
– Его нет нигде – ни в ЧК, ни в тюрьме, – повторил Мишка, – нигде не было ни за какого шухера по твоему фраеру. Как в воду запрыгнул. И за убийство Краснопёрова арестованный не был.
– Но кто-то же был арестован? – нахмурилась Таня. – Ведь идет расследование...
– Нихто, – Японец развел руками, – нет за подозреваемых. Подозрения усе выкишнулись, никто и знать не хочет, кто убил, зачем... Пытались версию ограбления редакцию присобачить, так их за смех подняли! Ну шо за гембель можно взять за редакцию, или как? Фасон не сложился, язык за уши не натянули. И висит дело в воздухе, как собачий хвост.
– Я не понимаю... – Тане казалось все это странным. – Убит редактор крупной газеты. Почему это никто не расследует? Почему никто не арестован?
– Спишут на контрреволюцию, – неожиданно подал голос собеседник Японца – так, что Таня вздрогнула, – никто и не станет расследовать это убийство. Им нужно списать все это на происки контрреволюционеров, белых, чтобы оправдать в городе «красный террор». Вот увидите. Может, его вообще за это и убили.
Таня снова вздрогнула. В словах этого человека был смысл, но какой же циничный и жестокий! И тот, кто так плохо отзывается о большевиках, записан в полк Японца? Может, Мишка просто прячет его, как многих других? Но от чего?
Таня нахмурилась и переменила тему:
– А что насчет безымянных трупов в городе? Находили?
– Все опознаны, – Японец смотрел на нее грустно, – трупов до выше крыши, но без имени – нет. Все опознаны, все шухерные. А вот таких, которые ничейные, – ни одного не нашли.
– Что ты собираешься делать дальше? – спросила Таня больше из вежливости, так как не сильно рассчитывала теперь на его помощь.
– Искать дальше буду. А то как же? – пожал плечами Японец.
– Я не понимаю... – голос ее дрогнул, – но не мог же человек как воздух исчезнуть. Провалиться сквозь землю?
– Мог, – снова вставил реплику собеседник Японца, – теперь люди исчезают именно так.
– Но их же находят? – Таня не пыталась скрыть звучащую в ее голосе злость.
– Нет, никогда, – странный тип испытующе смотрел на Таню. – А вы действительно хотите его найти?
– Ладно тебе шухерить! – прикрикнул на него Японец. – Тоже мне фраер, уши выше крыши! За какие такие дела ты там знаешь! Человек не иголка, курям не скормишь! В любом разе правда вылезет наружу!
Собеседник Японца встал и, сделав Тане ручкой, совсем по-дореволюционному щелкнув каблуками, вышел в общий зал.
– Кто это такой? – спросила Таня. – До каких дел ты его держишь?
– А контрреволюционер, – усмехнулся Японец, – надо. Он до меня шпионом работает, стучит и на белых, и на красных. Я его прикрыл кое в чем, так теперь он за меня. Не думай за это.
Таня поняла, что у Японца есть какие-то тайные, темные дела, о которых он совершенно не хочет говорить. Быстро распрощавшись, она пошла в Володину редакцию.
Друг Сосновского, журналист с Госпитальной, был на месте. Таня попросила его собрать информацию об этом Жорже Белом, и на следующий же вечер, явившись на назначенную ею встречу, он принес то, что узнал.
– Жорж Белый – анархист и контрреволюционер, – начал журналист, – в апреле 1919 года, как только в Одессу вошли красные, организовал террористический отряд для борьбы против большевиков. Боевики этого отряда совершили ряд покушений на местных большевистских руководителей – в частности, неудачное покушение на Соколовскую. Когда в мае некоторые части одесского гарнизона пытались поднять восстание против большевиков, Белый был там. Ты знаешь, что восстание полностью подавили люди Японца? Мишка возненавидел восставших за то, что они симпатизировали Григорьеву, пытались вернуть его в город и призывали к еврейским погромам. Есть мнение, что именно Белый настучал Мишке на восставших и помог их раздавить. Это шпион. Если ты связана с ним по каким-то делам – будь осторожна! Ему нельзя верить. Новости есть?
Журналист спрашивал о Володе. Таня ответила, что новостей никаких, и поспешила поскорей распрощаться. Она боялась, что он снова заговорит о Володе, а она не смогла бы перенести долгий разговор.
И только по дороге к дому в Каретном переулке Таня внезапно вспомнила, где видела Жоржа Белого: на балу у губернатора, когда она изображала для Японца баронессу фон Грир. Он тоже там был, Таня видела его. Только там, на балу, на нем была французская офицерская форма...
