Текст книги "Подземелье призраков Аккермана"
Автор книги: Ирина Лобусова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 7
Рыжая девица из порта. Притон «Подкова». Смерть турка Азиза. Найденный ключ
Толстая рыжая проститутка в рваной по бокам засаленной клетчатой юбке взвизгнула и вцепилась в руку своего спутника, и без того нетвердо стоявшего на ногах. Подгулявший матрос со стоящего на грузовой пристани угольщика в грязной рабочей робе, покрытой угольной пылью и пропахшей пóтом, чертыхнувшись сквозь зубы, попытался помочь своей спутнице вытащить из лужи башмак со стоптанным каблуком, свалившийся у нее с ноги. Башмак был явно больше по размеру и еще сильней подчеркивал то ощущение жалкой убогости, которым просто несло от ее фигуры.
Чулок с дыркой на пальце промок. Увидев это, проститутка разразилась пьяным визгливым смехом. Матрос вторил ей.
Кое-как водрузив промокший башмак на ногу, женщина пригладила лохматые рыжие волосы, как пакля, торчащие во все стороны. Затем, подтолкнув матроса, заставила его двигаться вперед. Оба направились к зданию меблированных комнат «Подкова», находившемуся в двух шагах от них.
– Так ты здеся живешь? – Голос у проститутки был зычный, грубый, прокуренный, а зубы гнилые – на них отчетливо проступала чернота. Откашлявшись, она сплюнула в жидкую грязь немощеной мостовой. На ее лице время от времени скользило тупое выражение покорности судьбе.
– Угу... – Матрос зычно рыгнул, даже не удосужившись прикрыть рот ладонью. От него несло перегаром. В воздухе мгновенно разлился острый запах сивухи, отвратного, дешевого пойла портовых кабаков.
Проститутка снова расхохоталась, запрокинув голову. Теперь она была похожа на лошадь. Это сходство еще больше подчеркивали гнилые зубы, которые значительно выступали вперед, придавая всей челюсти грубую массивность. Женщина была старая и некрасивая, жестоко потрепанная жизнью и прекрасно знавшая, что не за горами то время, когда она перестанет привлекать мужчин, любых – даже таких, как этот жалкий подгулявший матрос с грузового судна.
Но матрос на нее и не смотрел. Ему было все равно, как она выглядит. Его прельщала низкая цена, да еще то, что эту дешевую шлюху он подцепил поблизости от меблированных комнат.
Вышибала на входе поморщился при виде отвратительной пары, но тут же жадно потянулся за сальной купюрой, которую бросил ему матрос прямо на раскрытую книгу регистрации постояльцев. Теперь такие книги появились во всех гостиницах, даже в самых грязных притонах – этого требовали новые власти. Закон гласил, что все временные постояльцы должны быть записаны. И все уже успели узнать, что с красными шутки плохи.
А потому даже в таком портовом притоне, как «Подкова», появилась регистрационная книга. И, раскрытая, лежала на стойке.
Номер выглядел так же, как здание гостиницы снаружи. Железная кровать с продавленной сеткой, покрытая покрывалом с пятнами от клопов, разбитый умывальник да расшатанный стул в углу составляли всю меблировку. Стола не было, шкафа тоже. Пожитки обитателя комнаты были свалены в кучу прямо на полу, в углу. Впрочем, эти пожитки были всего лишь грязными тряпками, которые соответствовали внешнему виду комнаты.
– Раздевайся, – бросил матрос, расстегивая пуговицы комбинезона.
– Сначала выпьем, – из торбы, спрятанной в складках юбки, проститутка лихо достала чекушку водки да два граненых стакана и быстро расставила все это на подоконнике.
– Ух ты... – обрадовался матрос. Она налила полный стакан и протянула ему. Через несколько минут матрос храпел, лежа на спине прямо на полу, причем ноги его каким-то образом зацепились за край кровати да так и остались висеть. Убедившись, что его не разбудит даже пушечный выстрел, раздавшийся над ухом, проститутка быстро выскользнула из комнаты.
Вышибала притона «Подкова» дремал на стуле, подпирающем стену. В грязном окне рядом сонно жужжала муха. Было самое начало лета, но жара не наступила – в Одессе зарядили дожди, стало холодно, и даже мухи впали в сон. Вышибала был в таком же сонном состоянии, как и муха, поэтому крик, раздавшийся над лестницей, не сразу вырвал его из забытья.
– Пожар! Пожар! Горим! – завопил истерический женский голос откуда-то сверху.
Пожары были самым страшным кошмаром портовых притонов, который только мог существовать в реальности. Страшная скученность построек, запутанная в паутину лабиринтов зона жилой застройки, отсутствие воды поблизости (море было не в счет) и дорог для проезда пожарной команды – все это приводило к тому, что сухие постройки в переулках вокруг порта вспыхивали, как спички, и сгорали дотла. К моменту приезда пожарной команды догорали не только те здания, в которых начался пожар, но и все соседние постройки поблизости.
А потому вахтер пулей пронесся на второй этаж, где действительно сильно ощущался запах гари.
Дверь в одну из комнат была распахнута настежь. На окне тлели дешевые ситцевые занавески. Ругаясь на чем свет стоит, вышибала содрал с окна занавески и принялся затаптывать их на дощатом полу. На сырые доски пола с шумом сыпались искры.
Сражаясь с занавесками, он не заметил, как вдоль лестницы, ведущей вниз, мелькнула смутная тень, быстро скрывшаяся из поля зрения.
Таня, а рыжей проституткой была именно она, склонилась над книгой регистрации постояльцев. Костюм тяготил ее. Волосы под рыжим париком взмокли от пота, а тело под набитым паклей костюмом толстухи просто изнывало от жары. Но времени обращать внимания на неудобства не было. Таня быстро водила пальцем по строкам, написанным корявым почерком.
Страницы пришлось листать. Имен было так много, что Таня догадалась: их добавляли «от фонаря», просто, чтобы заполнить гостиничную книгу. Она уже потеряла надежду, как вдруг уткнулась пальцем в неровную строку на первом листе, написанную явно очень малограмотным человеком: «Азиз Аглы бывшый афицер турох». И номер комнаты.
И вовремя – по лестнице уже спускался покрытый копотью вышибала, честя постояльцев гостиницы на чем свет стоит.
Узкая дверь располагалась рядом с чердачной лестницей, в конце второго этажа. Судя по всему, это была самая старая комната в притоне. Таня нахмурилась: если эта покосившаяся узкая дверь с облупленной краской была местом жительства турка Азиза, значит, шпионские дела его обстояли не очень хорошо.
В коридоре никого не было. Таня огляделась очень внимательно, на всякий случай прислонившись к стене. Она слышала, как в противоположном конце коридора вышибала сражался с подожженными занавесками, а затем тяжело, с шумом спускался по лестнице, ругаясь словами, которых Таня не слышала даже во время жизни на Молдаванке.
Когда стих шум шагов, она быстро скользнула к нужной двери. Дежурная заколка с заостренным концом (память, навсегда оставшаяся от Шмаровоза, – краткий курс по взлому любых замков) была припрятана в складках юбки, в одном из потаенных карманов. В другом лежал заостренный нож – Таня была готова ко всем неприятностям в жизни.
Но заколка не понадобилась. Дверь была приоткрыта и даже поскрипывала легонько под порывами сквозняка, издавая настолько неприятные звуки, что Таня почувствовала озноб на коже. В этот самый момент в коридоре раздались шаги и визгливый женский смех. Кто-то поднимался по лестнице. Таня метнулась внутрь и быстро закрыла дверь за собой на задвижку.
Лучи закатного солнца ярко освещали узкую комнату. Распогодилось. Солнце пробилось из-за туч и прежде чем уйти в положенный закатный круг, ярко осветило землю. Но Таня замерла на месте совсем не потому, что жаркое солнце ослепило глаза. Причиной был густой запах, плотной стеной стоящий в комнате. Запах, который она запомнила до конца жизни потому, что слишком уж часто приходилось сталкиваться с ним. Это был вязкий, сладковато-приторный запах крови. И еще разложения.
В комнате царил настоящий разгром. Вся убогая утварь и мебель были перевернуты вверх дном. Кровать с разорванным матрасом оказалась на середине комнаты, стул разломали буквально на доски, вокруг грудой беспорядочного тряпья валялись какие-то вещи. Казалось, здесь пронесся страшный ураган, уничтожающий все целое и живое.
Но самым страшным было не это. Взгляд Тани упал на стену. Она вздрогнула и в первый момент не поверила своим глазам. Затем, преодолевая отвращение, снова взглянула – теперь уже пристальнее. Желтоватые грязные обои в комнате потеряли свой цвет. Все они были заляпаны кровью.
Казалось, кровь лилась потоком с потолка. Кое-где потеки образовывали причудливые узоры. А в других местах были просто обильные кровавые пятна, словно стены кровоточили. Это похоже было на рисунки или слова, как могло бы показаться на первый взгляд, это действительно были хаотичные пятна крови, которыми убийца заляпал стену.
Взяв себя в руки, Таня подошла поближе. Первоначальный обзор ее не обманул – на стене не было букв или определенных рисунков. Судя по всему, убийца ничего не пытался изобразить.
Ноги Тани попали во что-то вязкое. Она опустила глаза вниз. Весь пол в комнате был залит кровью, но она уже успела завязнуть, загустеть и приобрести черно-багровый цвет. Таня зажала ладонью рот. Острая волна отвращения жутким спазмом поднялась из самых глубин желудка, подступила буквально к глазам. Таня зажмурилась, сильно мотнула головой, задержала дыхание. Не хватало еще начать рвать в этой жуткой комнате, где и без того хватало запаха и кошмара.
Двигаясь осторожно, словно в полусне, Таня обошла кровать, стоящую посередине комнаты, и тогда увидела тело турка Азиза. Он сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Руки его были заложены назад так неестественно, что Таня поняла: по какой-то причине это сделал убийца.
Мертвый турок был в пижамных штанах и нижней сорочке, которая давно потеряла свой первоначальный белый цвет и заскорузла от крови. Его грудная клетка представляла собой сплошное кровавое месиво, и сколько ран ему нанесли, трудно было определить невооруженным взглядом. Видно было только то, что его бесконечно кололи ножом, с какой-то дикой, животной яростью нанося удары снова и снова.
Но самой ужасной была огромная рана на горле – его перерезали от уха до уха. Рана была такой глубокой, что голова убитого была запрокинута назад. Таня поневоле сразу вспомнила Людоеда, наносящего такие глубокие раны, что голова убитого держалась буквально на полоске кожи.
Глаз у турка не было. Вместо них были такие же раны, какие Таня уже видела у профессора в анатомическом театре – их вырезали квадратами, очень глубоко, прихватив и куски лицевых мышц, и веки, и брови. Почерк был тот же самый. Было понятно, что действовал в обоих случаях один человек, причем человек, уже напрактиковавшийся в таких ударах.
Словом, подобную картину Таня уже видела в анатомическом театре, с той только разницей, что профессор лежал на спине, а турок Азиз был прислонен к стене, и тело его застыло полусидя. Не привыкшая к таким зрелищам, Таня почувствовала легкую дурноту.
С трудом заставляя себя двигаться, она подошла поближе. В нос сразу же ударил сладковатый запах разложения – жуткий трупный запах. Это означало, что турок мертв как минимум сутки, а может, и больше.
Заставляя себя вспомнить все то, что рассказывал Володя об осмотре тела, Таня наклонилась над турком, но прикоснуться к нему все-таки не смогла. Судя по одежде убитого, он был застигнут врасплох, возможно, лежал в постели. Убийца нанес первый удар так быстро, что Азиз не успел одеться.
Определить выражение лица убитого было невозможно из-за вырезанных глаз. Таня обратила внимание на то, что на нем не было ни медальона, ни браслетов.
В комнате почувствовался легкий сквозняк. Таня отошла от трупа и увидела, что окно полуоткрыто. На подоконнике лежали какие-то странные комки грязи.
Она взяла один из них в руки. Это был комок глины странного зеленовато-желтого цвета, словно с болотной тиной и подмешанным песком. Ничего общего с обычной землей. Таня не видела такой странной глины ни разу в жизни. Она понюхала – глина издавала солоноватый, болотный запах, довольно специфический. Заинтересовавшись, откуда появилась в комнате эта странная глина, Таня завернула ее в платок и решила забрать с собой. Затем принялась рассматривать подоконник более внимательно.
Было очень похоже, что через подоконник пытались вытащить какой-то большой предмет, перепачканный этой глиной. Кое-где грязь сливалась в сплошные полосы, а кое-где, наоборот, разлеталась уже засохшими комками, как будто действительно откуда-то осыпалась.
Таня нагнулась, чтобы более внимательно осмотреть пол под подоконником, как вдруг внимание ее привлек странный блестящий предмет, провалившийся в отверстие между рассохшимися досками пола. Было понятно, что долгие годы этот пол не знал никакого ремонта.
Солнечный луч уже заходящего солнца из окна упал как раз на одну из щелей и ярко осветил металлический предмет. Что-то закатилось под пол. Что – кольцо, мелкая монета?
Таня опустилась на колени возле щели и попыталась засунуть в нее пальцы. Но не тут-то было – щель была слишком узкой, сквозь нее не проходил даже мизинец.
Тогда Таня достала нож и принялась ковырять гнилую доску, пытаясь расширить отверстие. Это было легко – пол прогнил настолько, что острый нож входил в трухлявую древесину, как в масло. Через время Тане удалось расширить щель настолько, чтобы просунуть ладонь.
Таинственный металлический предмет оказался небольшим ключом из светлого металла, опутанным паутиной и присыпанным пылью. Что за странный ключ, что можно открыть им? Он явно не подходил к дверному замку – был слишком маленьким.
В оконной раме ключи не использовались. Что тогда? Шкаф? Это было даже не смешно. Как и во всех комнатах этого притона, шкаф был поломанный, дверцы вообще не запирались на ключ, да и замочных скважин в дверцах шкафа вообще не было.
Чувствуя, что эта загадка может быть тесно связана с убийством, Таня спрятала ключ в карман, туда же, где уже лежал в платке комок глины.
Внезапно в дверь раздался громкий стук. Он прозвучал так неожиданно в окружающей тишине, что у Тани от страха подскочило сердце. В дверь загрохотали кулаком.
– Азиз! Башмачник, ты дома? Выходи! Старый хрыч внизу сказал, что сегодня тебя не видел! Выходи! – Снова мощные удары. Таня дрожала всем телом.
– Дрыхнешь, что ли? Успел нажраться, и без меня? Выходи, есть дело!
Грохот не стихал. При каждом ударе Таня чуть ли не подскакивала на месте, а сердце ее бешено колотилось в груди, одновременно умудряясь падать куда-то вниз. Спрятаться в комнате было решительно негде.
– Ну ладно! Пойду у хрыча запасной ключ возьму. Щас вернусь и живо подниму тебя с постели.
Послышались удаляющиеся шаги. Таня метнулась к окну, выглянула. Комната находилась на втором этаже, прямо под окном был небольшой выступ карниза.
Не раздумывая, она забралась на подоконник и лихо спрыгнула вниз, на карниз. Едва не поскользнулась на мокром от дождя выступе жестяной крыши, и, чтобы удержаться, схватилась о шершавые камни стены, больно оцарапав себе пальцы в кровь. Осторожно двигаясь по карнизу, добралась до водосточной трубы и по ней кое-как спустилась вниз, оставляя на жести клочки своей юбки.
Таня оказалась в небольшом, узком внутреннем дворике, заваленном грудами строительного мусора. Затем, спугнув двух тощих котов, бросившихся от нее врассыпную, через калитку в заборе вышла на улицу и очутилась в соседнем переулке, параллельном тому, на котором располагался притон «Подкова». Вне себя от страха, она бросилась бежать прочь.
Таня не знала, видел ли кто ее отчаянный спуск со второго этажа, не знала, сколько следов оставила в комнате, где произошло это жуткое преступление. Она не сомневалась ни одной минуты, что убийство турка Азиза совершил тот же самый человек, который убил главного редактора Краснопёрова и профессора в анатомическом театре. Каким образом все эти смерти связаны между собой? Таня хмурилась, чувствуя, что будет очень нелегко разгадать эту загадку.
Поднявшись вверх от порта и выбравшись в центр города, к Ланжероновской, она наконец смогла перевести дух. Солнце скрылось, начинало стремительно темнеть. Испугавшись дождя, с Ланжероновской и с бульвара исчезли почти все гуляющие. Несмотря на ранний час, улицы были совершенно пустынны.
Очутившись в другом районе, Таня остановилась перевести дыхание, затем пошла очень медленно, не глядя по сторонам. Завернула за угол и вдруг, почувствовав что-то, оглянулась. Из-за угла мелькнула черная тень. Тане показалось, что это человек в длинном черном плаще. Но все произошло так быстро, что она едва-едва успела его заметить. Будь на ее месте любая другая женщина, она не обратила бы никакого внимания на этот эпизод, но острый аналитический разум Тани зацепился за это, мгновенно отреагировал на него волной подозрительности и тревоги.
Она повернула на Екатерининскую и остановилась возле витрины большого магазина, сделав вид, что рассматривает ее. Тень в черном плаще появилась снова, застыла в квартале от нее. Теперь Таня была уверена точно: человек в черном плаще следил за ней, и, судя по всему, начал следить, как только она вышла из гостиницы.
Это было уже похоже на настоящую опасность. Сердце Тани замерло, потом с болью забилось в груди. Слежка – значит, кто-то понял, что она видела убитого турка и, возможно, убитого профессора. Что хотят выяснить эти люди? Кто она такая? Или они хотят ее убить? Разум Тани горел ярко-красным пламенем тревоги. И тогда она сделала неожиданный ход: резко повернувшись, быстро пошла прямо навстречу человеку в плаще.
Человек испуганно замер, затем припустил бежать со всех ног назад. Мгновение – и он скрылся за углом Екатерининской площади. Единственное, что успела заметить Таня: это был молодой мужчина. Еще ей показалось, что на нем были тяжелые армейские сапоги.
Развернувшись, она пошла домой. На Преображенской путь ей преградили крестьянские подводы, неспешно направляющиеся к Привозу. Одна из них была в густой грязи, прилипшей так плотно, что колеса двигались с трудом. На ней сидел старик с длинной белой бородой, время от времени подстегивающий жалкую тощую клячу.
Таня не поверила своим глазам: грязь на оси колеса была точно такой, какую она видела на подоконнике в комнате, где произошло убийство! Густая, илистая болотная тина с примесью песка. Таня бросилась к подводе.
– Откуда грязь на колесах, дедушка? Откуда вы приехали?
Старик с удивлением взглянул на нее. Жалкая кляча плелась еле-еле, колеса телеги жалобно скрипели.
– Так с Аккерманского уезду едем, доченька, – устало вздохнул он, – аккурат с самого Аккерману...
– А грязь, – не унималась Таня, – откуда грязь?
– Дык с Днестровского лиману, поди. Там, на берегу, в дожди подводы стояли. Вот и осталась болотная тина с песком...
Глава 8
Литературное кафе «Обоз». Зелена Шор. Посланник Японца. Письмо
Новое литературное кафе «Обоз», открытое в подвале на Кузнечной, было расположено почти рядом с Таниным домом. Она горько шутила: хоть в этом повезло. Это недавно открытое кафе уже успело стать центром литературной жизни города, и в нем проходили самые громкие литературные среды, к тому же, полностью одобренные и утвержденные Ревкомом и Пролеткультом.
Таня помнила, как пытался Володя расшифровать ей странное название кафе.
– ОБОЗ – Одесские борцы с общественной завистью! – громко декламировал он. – Это вольные борцы со всем мещанским и отжившим, что превращает в прокисшую тухлятину современную литературную жизнь! Мы боремся не только за чистоту революционного слова, мы боремся за чистоту мозгов и душ тех, кто призван оперировать этим словом, нести его в массы и открыто внедрять в жизнь! – Володя так горячо говорил и жестикулировал, что даже раскраснелся – было видно, что он очень сильно увлечен этой идеей, что она захватила его целиком и полностью.
Впрочем, Таня уже давно отметила про себя это свойство Володиной натуры: будучи очень страстным, очень эмоциональным человеком, он увлекался полностью, и любая идея, новое чувство поглощали его с головой. Но так же быстро всё угасало, когда исчезал дух новизны и авантюризма. Таня замечала не раз, как через какое-то время мысль, когда-то вызывавшая в нем невероятный, горячий энтузиазм, вдруг тухла, гасла и, отодвинутая на самые задворки памяти, больше не вызывала ни блеска в глазах, ни горячего интереса.
Это свойство Володиной натуры было достаточно сложным, и Таня очень боялась такого его качества, ведь время от времени в ее душу закрадывалась предательская мысль о том, что Володя погаснет, потеряет интерес и к ней...
Впрочем, она тут же утешала себя тем, что интеллектуальные, творческие идеи – это одно, а любовь к женщине – совершенно другое. Но время от времени в глубине ее души все-таки появлялась тревожная грусть.
Этот процесс угасания первоначального восторга Таня много раз уже наблюдала. Но пока новое кафе, вернее, такая странная идея нового кафе вызывала в нем горячий интерес и блеск в его глазах.
– Вызов обществу против зависти, против мещанства – что может быть лучше? – Володя просто весь пылал. – Бороться с тем, что мешает развиваться, – именно для этой цели призвана существовать современная литература.
– А по-моему, все это чушь! – усмехаясь, Таня пожала плечами. – Людей никогда не перестанут волновать другие чувства, не имеющие ничего общего с завистью, борьбой, обществом...
– Какие именно чувства ты считаешь важнее гражданского, классового долга? – громыхал Володя.
– Любовь, – ответила Таня, – море, цветы. Первая любовь, первая измена. Смех ребенка... Разве не разбиваются обо все это любые классовые законы общественного долга?
– Ну это просто мещанство! – Возмущенный Володя взвился чуть ли не до потолка. – Это нужно искоренять самым решительным образом! Новая литература должна быть новой! Долой розовые сопли и слюни прошлого! Литература призвана бороться, устрашать врагов, подавлять тех, кто кичится своим гнетом!
– А люди все равно не перестанут читать стихи о любви, – обреченно вздохнула Таня, зная, что, когда Володя находится на волне первоначального энтузиазма, его не переспоришь, – и красивые слова о ней важнее любых общественных формирований и классовых законов...
– Утлая, убогая, мещанская точка зрения! – Володя полыхал ярким пламенем новой революционной литературы. – Я докажу тебе...
Но он не доказал. Тогда они так и не нашли общего языка, не переспорили друг друга. Впрочем, в таких спорах рождалось самое ценное свойство их любви – они никогда не ссорились, если каждый из них имел свою точку зрения. Их любовь была намного выше споров и подавляющих упреков, и даже споря о чем-то, до элементарной, банальной ссоры не опускались никогда. Словно души их, так тесно переплетенные друг с другом, ни за что не могли разъединиться даже под потоком обидных, ранящих слов, и все грозные предпосылки, предвестники ссоры, разбивались об эту незыблемую броню их слившихся воедино душ. Вот только о своей первой любви Таня пока так и не могла решиться рассказать...
В общем, пока Володя был преисполнен энтузиазма, он каждую среду отправлялся на литературные вечера в новом кафе, которые часто бывали такими скандальными, что сообщения о них даже попадали в газету.
Он звал Таню с собой, но она ни разу не пошла с ним. Ей хотелось подарить ему свободу, ведь истинная любовь дарит не клетку, а крылья. Таня боялась своей житейской привязанностью подавить гордый, творческий дух Володи, сковать его узами, которые могли бы со временем стать для него невыносимыми. Она хотела подарить ему целый мир своей настоящей, сверкающей, истинной любви, а потому дарила свободу.
И Володя в полной мере ценил ее драгоценный дар. Он понимал чуткую, душевную тонкость любимой женщины, которая не позволяла ему сделать ни одного неверного шага, подавляя его мысли или его волю, и знал, что она не хочет стать невыносимой обузой для человека, который привык быть один.
А потому Володя сам ходил на литературные вечера, возвращаясь домой после них часто под утро. И от этого понимания Тани его натуры их взаимная любовь с каждым днем становилась все искренней, все сильней.
Таня вспомнила про «Обоз» потому, что в последние дни их совместной жизни Володя ходил туда чаще, чем в остальные места, еще не успев пресытиться этой затеей – в который раз бросать вызов обществу, не слышащему вообще никаких вызовов.
Кафе находилось в подвале изящного бывшего купеческого особняка на Кузнечной, совсем рядом с Каретным переулком, где они жили. Оно сигнализировало о себе миру ядовито-желтой вывеской, на которой почему-то было изображено не колесо, а армейский наган. Этот ядовито-желтый цвет вывески дополняли по бокам какие-то вкрапления красного, что, очевидно, было символом новой революционной власти. Слово «Обоз» было написано огромными черными буквами, а под ним была надпись поменьше, но зато ярко-малинового цвета: «Литературное кафе».
Была половина десятого вечера – самый разгар литературных выступлений по средам. Таня спустилась по высоким ступенькам и толкнула вросшую в землю тяжелую дубовую дверь. Ее сразу оглушил гром голосов.
В подвал набилось много народу. На импровизированной сцене, возвышении по центру, громовым голосом вещал стихи рослый бородач с длинными светлыми, почти белыми волосами. Как Таня ни старалась, она все равно не смогла их понять.
Все же остальные посетители, толпившиеся вокруг этой круглой сцены, вместо того, чтобы слушать оратора, в полный голос вели свои беседы. Они орали, жестикулировали, перебивали друг друга и так исступленно повышали голос, что местами заглушали воющего на сцене оратора. Казалось, никого не смущает такое странное, невежливое, по меньшей мере, поведение. Было ясно, что к этому здесь привыкли, и привыкли давно.
В кафе стоял такой шум, что у Тани моментально разболелась голова, она не привыкла к такой обстановке. Вдобавок ко всему, в подвале было душно: воняло табаком, запахом немытых человеческих тел, как всегда в дешевых кафе – жареным луком (хотя еды не было видно, потому что в кафе практически не было столиков, но ведь где-то эта еда наверняка была) и кислым молодым вином, которое пили здесь в огромных количествах. Возле стены Таня разглядела несколько столов, на которых стояли плетеные бутыли и стеклянные стаканы. Каждый наливал себе столько вина, сколько хотел. Нравы в кафе действительно были свободными – тот, кто наливал вино, бросал деньги в картонную коробку, стоящую на стойке бара, но мог ничего и не платить, за этим, похоже, никто не следил.
От запаха дешевого вина Таню начало мутить. Она стала продвигаться поближе к сцене, внимательно рассматривая тех, кто толпится по сторонам. Сложность заключалась в том, что Таня не знала, кто из них был знаком, а тем более дружен с Володей. Она подозревала, что его хорошо знают в этом месте, но не знала, кого об этом спросить.
Так Таня стояла некоторое время, хмурясь своим мыслям и уже начиная сожалеть, что за информацией о Володе пришла сюда. Здесь все оказалось не так, как она представляла себе раньше, и совсем не так, как в кабачках Молдаванки или Привоза, которые Таня посещала не раз.
– Кого вы ищете? – тронул Таню за локоть молодой коренастый брюнет с полным стаканом вина. – Вы все время оглядываетесь, вы кого-то хотите найти?
– Я ищу Владимира Сосновского, – почти прокричала Таня. Она догадалась, о чем он спросил, потому что слов почти не разобрала. – Мне сказали, что он бывает здесь. Вы его знаете?
– Это тот, кто за Молдаванку гадости всякие пишет? – заорал брюнет, потому что иначе было не расслышать. – Да кто ж за него не знает! Наш зажравшийся криминалист!
– Почему зажравшийся? – обиделась Таня.
– Да в центральной газете работает. Сочное место! Вот и завесил под облака нос!
– А он здесь? – Таня продолжала играть дурочку, что всегда получалось у нее довольно неплохо.
– Давненько мы его не видели! – продолжал орать брюнет. – Куда-то он пропал.
– А куда, знаете? – Таня продолжала гнуть свою линию.
– Эй, Олеша! – заорал солодой человек. – Ты знаешь, куда пропал Володя Сосновский?
К ним приблизился еще один посетитель – Таня увидела, что он пьян настолько, что едва держится на ногах.
– Это который бывший князь? Я его давно не видел. Эй, Марьяна! – крикнул куда-то он в толпу. – Ты когда Сосновского в последний раз видела?
Из толпы вынырнула худая остроносая коротко стриженная девица с папиросой в зубах, с ярко-черными волосами, похожая на встревоженную галку.
– Сосновский? – передвинула она сигарету в угол рта. – Так ты чего меня спрашиваешь? Это Зелену надо спросить.
– Зелену? – удивилась Таня.
– Зелена Шор, наша поэтическая звезда, – девица с интересом рассматривала Таню, – пишет очень томную эротику. Это ради нее Сосновский сюда ходил.
– Что? – У Тани потемнело в глазах и резко стало не хватать воздуха. Но огромным усилием воли она заставила себя не подать виду.
– Роман, говорю, у него был с Зеленой. Страстный такой роман – закачаешься! – Девица говорила с откровенной завистью. – Он по Зелене просто с ума сходил.
– А Зелена где? – спросил пьяный Олеша и, чтобы не упасть, уцепился за Таню. – Подать эротическую Зелену сюда!
– Так и Зелены давно не видно, – Марьяна прищурилась, – недели две, как она пропала... Или даже три... Совсем как Сосновский. Может, они вместе и уехали?
– А где Зелена живет? – спросил брюнет, с интересом наблюдая за молниями, сверкавшими в глазах Тани, – удержать их она никак не могла, потому что не видела себя со стороны.
– А черт ее знает! Она адреса как трусы меняет! – хохотнула бесцеремонная девица. – В последний раз ее видели где-то в районе Слободки. А может, и на Фонтане... Говорят, у нее дача на Фонтане была... Может, на этой даче и Сосновский сейчас живет.
– А у них точно был роман? – стараясь говорить спокойно, спросила Таня.
– Еще какой! – вмешался в разговор брюнет. – Помнится, мы раньше в какой-то пустующей гостинице, бывшей, заседали, так они умудрились залезть в какой-то номер и разломать там кровать! А кровать, между прочим, была на дубовых ножках, как в прежние времена делали, не чета нынешним. Если и уехал с кем Сосновский, то только с ней.
– С ней, с ней, – девица согласно кивнула, – Зелена знает толк в мужчинах. У нее полгорода ходило в любовниках. И с Сосновским она не просто так закрутила, а потому, что он бывший князь.
Таня стояла как оплеванная. Ей казалось, что эти отвратительные слова ползают по ее коже, как жирные насекомые, и ей физически хотелось стряхнуть их рукой.
– А вы чего его ищите? – вспомнила девица. – Что-то срочное?
– Я из Москвы приехала, – выкрутилась Таня, – письмо ему привезла от институтского друга. Знал, что я буду в Одессе, просил письмо завезти. Сказал, что Владимира Сосновского знают в литературных кругах, и посоветовал искать в литературном кафе. А я его в глаза не видела. И даже не знаю, как он выглядит.
