Текст книги "Оттепель. Инеем души твоей коснусь"
Автор книги: Ирина Муравьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 3
Мысль, пришедшая ночью в голову Инге, могла показаться наивной. Ее бывший муж легко наживал себе врагов, и очень может быть, что одним из этих врагов сейчас стал этот мелкоглазый следователь по фамилии Цанин. Кроме отца, никто Хрусталеву сейчас не поможет. В конце концов, это же сын, а не чужой человек! И то, что он ни в чем не виноват, не вызывает сомнений. Действовать нужно немедленно, пока не закрутилась страшная и мертвая юридическая машина, нельзя и до вечера ждать. Она не знала, где именно работает старший Хрусталев. Да и сын его тоже не знал. Во всяком случае, даже будучи женатыми, они никогда не говорили об этом. Но Нина? Жена Сергея Викторовича? Она же может подсказать, но захочет ли?
По телефону, разумеется, ни о чем таком говорить нельзя. Значит, нужно ехать сразу на Кутузовский. Возле огромного красного дома она попросила шофера остановиться.
– Вот здесь. Я недолго.
Консьержка сфотографировала ее глазами и набрала по телефону номер.
– Ниночка Аганесовна! Пришли к вам. Мне как? Пропускать? Какая-то дама. Вы кто? – обратилась она к Инге.
– Да вы ж меня десять раз видели! – не выдержала Инга.
– А хоть бы и двадцать! Фамилия как?
– Хрусталева.
– Идите, – сурово сказала консьержка. – Обратно когда?
– Минут через десять. От силы пятнадцать.
Нина открыла ей дверь. Слегка располневшая, очень красивая армянка с синеватым пушком над верхней губой, сгущавшимся над углами рта.
– Ой, Инга! – Золотисто-карие глаза ее радостно вспыхнули. – Входите, входите!
– Нина, я по очень важному делу.
Нина мягко втянула ее в прихожую. Длинные серебряные серьги звякнули под тяжелыми волосами.
– Тем более: лучше в квартире. Хоть кофе-то можно сварить?
Инга опустилась на огромный диван, вытянула ноги и закрыла глаза. Сильно и очень приятно запахло свежемолотым кофе, потом немного подгоревшим сахаром и, кажется, ванилью. Нина, помешивая ложечкой черный густой напиток в маленькой позолоченной чашечке, вошла в гостиную. Инга открыла глаза ей навстречу, и мрачный, тяжелый их взгляд испугал Нину.
– Что? С Виктором что-нибудь?
– Он арестован.
Нина со звоном поставила чашечку на журнальный столик:
– Как так: арестован? За что?
– Ему предъявили обвинение в убийстве.
В двух словах рассказала все то, что знала сама. Нина слушала молча. Инга случайно взглянула в настенное зеркало и увидела два восковых женских лица: свое и Нинино. Ни в том, ни в другом не было ни кровинки.
– Я хочу поговорить с Сергеем Викторовичем, – выдохнула Инга. – Как мне найти его?
– Сейчас? До вечера не можете подождать?
– Не могу.
– Инга, родная! – в голосе Нины вдруг проступил сильный армянский акцент. – Я вам сразу должна сказать, что Сергей ничего не станет делать. Не будет он в это вмешиваться!
– Но сын же!
– Ах, Инга! – И Нина всплеснула руками. – Он ведь сразу испугается, что это отразится и на нем тоже! Разве вы не понимаете, как мы живем?
– Догадываюсь, – пробормотала Инга. – Но я все-таки хочу попробовать. Меня машина ждет внизу. Вы только скажите, как ехать. По Щелковскому?
– Доедете до развилки. Там будет знак, что дальше проезд закрыт. Но вы поезжайте. Увидите ворота с будкой. Это охрана. Скажете, что вам нужен Хрусталев. Ему позвонят. А я пока что его предупрежу. По телефону ничего объяснять не буду, нельзя.
В дверях они обнялись. Нина негромко всхлипнула.
– За Стаса все время боюсь, – шепнула она.
– Но Стасу же пять! Или нет? Уже шесть?
– Так что? Будет больше. Ну, с Богом! Удачи!
Весь их разговор занял не больше двадцати минут, но улица, только что вся ярко освещенная солнцем, потемнела, как будто уже наступил ранний вечер и все затаилось в предчувствии ливня. Доехали по Щелковскому до развилки.
– Дальше нам нельзя, – присвистнул шофер. – Секретный объект.
– Нам можно, – заверила Инга. – Его уже предупредили, нас ждут.
– Кого? – удивился шофер.
– Отца Хрусталева.
– Так он, значит, шишка? – Шофер с уваженьем мотнул головой.
Ворота. Секретный объект. Из будки выскочил молоденький солдат.
– Куда? Отгоните машину!
– Я к Сергею Викторовичу Хрусталеву! Его должны были предупредить!
– Машину сперва отгоните, – приказал солдат. – Сейчас позвонят Хрусталеву.
Через пятнадцать минут из проходной вышел ее бывший свекор. Увидел Ингу. Лицо его помрачнело.
– Ну, что там опять? Пойдем прогуляемся.
Дождь перестал. Они вошли в сумрачный сосновый лес. С лиловых иголок стекала вода, трава была ярко-зеленой, промытой. Инга рассказала об аресте.
– Паршин был алкоголиком. У алкоголиков часто случаются суициды.
– И чего от меня вы хотите? – внезапно перейдя на «вы», спросил он.
– Сергей Викторович! Он не виноват. Помогите ему!
– Раз не виноват, – подчеркнуто громко сказал Хрусталев, – то следствие выяснит.
– Но следствие может ведь и ошибиться…
– Наше следствие больше не ошибается, – так же громко сказал он.
– Я знаю, почему вы так говорите! – взорвалась она. – Вы до сих пор не можете простить ему, что это решение зацепиться тогда, в сорок четвертом, в конструкторском бюро…
– Что это решение я принял за него? – перебил свекор. – Да, принял. И что?
– Ему очень стыдно, что весь класс погиб… Никто не вернулся… Но он ведь себя обвиняет. А вас только косвенно…
– Я в ножки ему поклонюсь! Только «косвенно»! Спасибо, сынок, что отец тебя спас! Никто не вернулся? А он уцелел! – вдруг взвизгнул свекор и весь покраснел под шапкой седых волос. – Да, он уцелел! И несчастная мать еще пожила здесь, на свете! А так померла бы! По нашей вине!
Он перевел дыхание и спросил спокойным, будничным голосом:
– Все, Инга! Оставим пустой разговор! По Аське скучаю. Она сейчас с кем?
– Ее вчера тетка на дачу взяла.
– Вернется – поедет на дачу со мной. Стас каждый день ноет: «Где Ася? Где Ася?»
– Простите, что побеспокоила вас…
– Сказать, чтоб тебя до метро подвезли?
– Спасибо. Служебная ждет, на развилке.
Глава 4
В машине Инга закрыла глаза.
«Ничего не понимаю! – думала она, чувствуя, как с каждой секундой затылок все сильнее и сильнее наливается болью. – Ведь он ему сын! Как же так? Или это какая-то совсем особая порода людей?»
У аптеки она попросила шофера остановиться. Зашла и купила две пачки пирамидона. В аптеке было душно, многолюдно, от женщин пахло намокшими платьями. У молоденькой кассирши было мягкое, слегка похожее на Марьянино лицо. Тот же внимательный и доверчивый взгляд. У Инги бешено заколотилось сердце.
«А эта девчонка?! Почему она так переживает? Не ест и не пьет? И главное, что значит этот ее идиотский выпад: „Я осталась тогда ночью у Вити…“ Какой он ей Витя?»
Дышать стало вдруг очень трудно.
– Гроза небось будет! – сказал кто-то рядом. – Ишь как обложило!
«Да, именно так! Обложило! – вздрогнула она. – Всех нас обложило! Его, меня, Аську…»
И тут же злоба, ревность и отвращение подкатили к самому горлу.
«Он спал с этой дрянью! И с ней тоже спал! А я хороша! Ведь она мне призналась! Она же ведь мне описала „любимого“! И я ей сказала: „Ну, точь-в-точь мой „бывший“! А это мой „бывший“ и есть! Ха-ха-ха!“»
Она вспомнила, как они с Марьяной отплясывали в кафе «Прага». И как им все хлопали.
«Я тут унижаюсь, обиваю пороги, а он развлекался, как мог! С кем хотел! И стыд какой, господи! Стыд-то какой! И я ей, соплячке, давала советы!»
Она достала носовой платок и насухо вытерла мокрые глаза.
«Все, что я сейчас делаю, я делаю для Аськи. У нас есть ребенок, и она не виновата в том, что у нее не отец, а неизвестно что!»
Она вспомнила, как вскоре после их развода Аська, маленькая, в замызганном платьице, забралась ей на колени и крепко обхватила ее руками. Дело происходило на даче: Инга сидела на ступеньках крыльца и читала какой-то сценарий.
– Зачем ты такая худая? – спросила ее шестилетняя Аська. – Потолстей.
– Но так же красивей, – ответила Инга.
– А если тебя станет больше, я зажмурюсь и буду думать, что обнимаю и тебя, и папу.
Вытирая выступившие слезы и смеясь, она вышла из аптеки, села рядом с шофером.
– Смешной анекдот рассказали небось? – спросил он.
– Ох, не говори! Зайдешь в магазин – уходить не захочешь!
Съемки закончились в шесть. Кривицкий был, кажется, доволен, а Мячин, как всегда, не очень. Ему все казалось, что красок не хватает, и он в сотый раз заставил Пичугина еще раз продумать каждую сцену с точки зрения ее цветовой выразительности.
– Может, нос покрупнее сделаем Михаилу? – приставал Мячин. – А то как-то мы слишком реалистичны. Внесем небольшой элемент клоунады?
– Нет, я думаю, не стоит, а вот если ему слегка испачкать белую рубашку двумя синими пятнами, как будто бы синька, то, может, и лучше. Что скажешь? – задумывался Пичугин. – И если Иринке прическу повыше, а щеки напудрить? Она волновалась. Приехал любимый из города! Хочется понравиться.
– Попробуем завтра, – сказал ему Мячин. – Иди отдыхай, ты весь день на ногах.
– Посплю, пока этого героя-любовника, Сомова нашего, нет. Замучил он меня своими излияниями! Как луна, так он воет. Про Нюсю, про Тату, про злую судьбу! Обеих так любит, что просто сил нет!
– И Нюсю, и Тату?
– И Тату, и Нюсю. Главней все же Тата.
Мячин грустно усмехнулся.
Гримерши Лида и Женя только что сделали себе маски из земляники и лежали теперь рядышком с окровавленно-красными лицами, закрыв глаза. Разговаривали еле-еле, потому что артикуляция могла понизить волшебный эффект лесной ягоды.
– Нет, Люська его ни за что не окрутит! – неразборчиво бормотала Лида. – С ее этой челочкой, с дымом табачным! Когда ты целуешься с женщиной, Женя, на тебя должно веять ароматами райских садов, а не «Казбеком»!
– Да есть у него кто-нибудь. Точно есть! Ты хоть раз видела мужика, который за собой так ухаживает? Ни разу без свежей рубашки не вышел! А эти шарфы его! Я умираю!
Дверь открылась без стука, и Люся Полынина, у которой не было никаких шансов завоевать сердце модника и красавца Пичугина, ввалилась в эту скромную, пахнущую земляникой комнату. Лида и Женя вскочили в страхе. Люся, не ожидавшая увидеть двух окровавленных, полуголых женщин, пискнула и попятилась обратно.
– Дурная ты, Люська! Стучаться же нужно!
– Ну, раз у вас времени нет, я пойду…
– Куда ты пойдешь? Проходи вот, садись. Не на землянику! Сюда вот садись.
– Накрасьте меня, а? Ну так, как актрису. Хотя я, наверное, вам помешала…
Гримерши переглянулись.
– Да нет, мы свободны. Конечно, накрасим. Тебе лучше стрелочки или помягче?
Люся Полынина испуганно вспыхнула.
– Куда еще стрелочки? Я не Вертинская!
Лида и Женя наскоро избавились от остатков земляничной массы и принялись за дело.
– Держи подбородок повыше. Готова? – И Лида крепко обвязала Полынину простынкой. – Жень, давай сперва ей тон нанесем?
Деревенский день медленно и мягко догорал, и одинокая светло-зеленая звезда, неожиданно появившаяся в небе, смотрела бесстрастно и тихо. От реки несло вечерней пахучей сыростью. Через полтора часа неузнаваемая Люся с высокой прической, стараясь не двигать головой и не притрагиваться пальцами к своему новому лицу, осторожно уселась на поленницу, чтобы не пропустить загулявшего Аркашу Сомова, который делил комнату с Александром Пичугиным. Минут через десять Сомов появился, немного хмельной, беззаботный и бойкий.
– Вот это дела! Неужели Люсьена? – Он так и присел. – В Канны, что ли, готовишься?
– Аркаша, – опуская глаза так низко, что веки заболели, пробормотала Люся. – Я тебя очень прошу: погуляй еще часик. Погода хорошая, что дома париться?
– А с кем мне гулять?
– Сам с собой погуляй!
– А ты чего? Здесь, что ли, будешь сидеть?
– А я хочу Санчу проведать. Он болен, – сказала она, вся сгорая и морщась. – Мигрень у него. Он тебе говорил?
В хитрых глазах Сомова зажглось по лампочке.
– А как же? Конечно же, он говорил! «Никто, – говорит, – меня и не полечит! Лежу, – говорит, – как собака, один!»
Он подмигнул Люсе и сразу же куда-то улетел. Ватными ногами она подошла к двери, постучалась.
– Входите! Открыто! – пригласил приветливый голос Пичугина.
Люся вошла, вся красная, и замялась на пороге.
– Прическа красивая, – деловито заметил он. – А вот тени на веках я бы сделал серебристыми, а не голубыми. У тебя темно-серые глаза, но брови светлые, еле заметны, поэтому лучше серебристый цвет, это подчеркнет природные краски.
Люся заслушалась непонятных речей, и голова ее блаженно закружилась.
– Ну, как тебе, Санча, у нас на «Мосфильме»? – спросила она простодушно.
– На мой взгляд, здесь многое нужно менять! – оживился он. – Но в целом я очень доволен.
– Санча! – вдруг выпалила она. – Поцелуй меня, миленький! Я просто с ума по тебе схожу!
Пичугин отпрянул. Оператор Людмила Прокофьевна Полынина железными руками обхватила его за шею и, зажмурившись, поцеловала в губы так крепко, что верхняя губа у него сразу немного припухла. Пичугин побледнел и, судя по всему, испугался не на шутку.
– Не надо! Послушай! Я так не могу! Ты будешь жалеть!
– Я не буду жалеть! И требовать тоже не буду! Хотя бы разочек… Ну, Сашенька, милый!
И доверчивая Люся принялась через голову стягивать с себя неуклюжий свитер, открывая взору Пичугина застиранный лифчик на крепеньком неухоженном теле с веснушками.
– Не надо! Не надо! Оденься, пожалуйста! – в страхе повторял он.
– Я все поняла! У тебя женщина есть? – догадалась она, всхлипнув.
– Да нет у меня никого! – с досадой воскликнул Пичугин. – И нет, и не будет!
– Тогда, значит, я – некрасивая, да?
– Нет, ты – симпатичная! Ты очень даже…
– Не надо! Не ври мне! – Люся истерически зарыдала и запуталась в рукавах свитера, пытаясь натянуть его обратно. – Я все поняла!
Она выбежала из комнаты и хлопнула дверью, оставив Пичугина в печальном, но заслуженном недоумении. В коридоре Люся налетела на Ингу, только что вернувшуюся из Москвы. Инга посторонилась, и Полынина, даже не взглянув на нее, понеслась дальше.
«Им всем до себя! – подумала Инга. – Могла бы спросить ведь: как? что? А всем наплевать…»
Ей стало вдруг больно за своего бывшего, к которому эти люди тянулись, смотрели ему в рот, восхищались его операторским мастерством, но вот стоило ему оступиться, и рядом нет никого из них, а жизнь продолжается, жизнь не меняется, и ей безразлично, где он, что с ним.
Сейчас Инге, которая восемь лет презирала Хрусталева, сломавшего, как она думала, всю ее жизнь, нужно было проверить одну догадку, и если она подтвердится, то просто стереть в порошок эту дрянь! Эту зеленоглазую студенточку, хрупкий голосок которой просачивается прямо в кишки мужикам! В глубине души Инга удивлялась на себя саму: ей, давно разведенной с Хрусталевым, не должно быть никакого дела, с кем именно он спал вчера или месяц назад, ей нужно сосредоточиться, чтобы вытащить этого идиота из тюрьмы и не позволить нелепому стечению обстоятельств окончательно разбить жизнь их ребенка! Нашла, дура, время сейчас ревновать!
Она перевела дыхание и осторожно поскреблась в комнату Мячина.
– Егор! Вы не спите?
– Какое там сплю! – ответил ей сиплый, растерзанный голос.
– Егор! – прямо с порога начала Инга, внимательно следя за лицом режиссера. – Егор! Я знаю, что вы подозреваете моего бывшего мужа в интимной связи с этой вашей Марьяной…
– Да знаю я все! – заметался Мячин. – Какое уж «подозреваю», когда я уверен!
– Уверены, да? – вкрадчиво, не отводя своего пристального взгляда, повторила она. – А почему вы так уверены, а?
– Сказать вам? Скажу! Во-первых, я случайно обнаружил у него фотографию Марьяны! Она плавала в его ванне!
– Марьяна?!
– Да нет! Фотография! И когда я спросил, откуда она у него, он начал юлить и крутить! «Ты знаешь, шел в парке, случайно увидел, сказал, что снимаю натуру… она согласилась позировать…» Вранье! А потом я ее наблюдал… Марьяну! Она же в лице изменилась, когда увидела его в студии! Она же чуть в обморок там не упала! А он? Ведь он изозлился весь! Он ревновал! Ему это было как нож острый, что мы ее выбрали на роль Маруси! Он просто не мог этого вынести! Он ее и к Федору Андреичу ревновал, и ко мне, и даже к Борьке, осветителю!
– Не знаю. Вы, может быть, правы… – задумалась Инга. – Хотя… сейчас все уже не имеет значения. Его ведь осудят. Я чувствую это.
– Вы ездили в город?
– Да, ездила. Зря, между прочим.
Она провела рукой по лбу, «спокойной ночи» режиссеру не пожелала и, быстро постукивая шпилечками, прошла в ту комнату в самом конце коридора, которую делила с Марьяной. Вот эта в отличие ото всех остальных так и взвилась при ее появлении! Так вся затряслась!
– Ну, как он? Вы что-то узнали?
– Я что-то узнала! – прошипела Инга. – А что, догадайся!
И, прищурившись, ударила Марьяну по лицу. Марьяна вскрикнула и бросилась вон из комнаты. Инга тяжело добрела до своей кровати, сбросила туфли, легла и накрыла голову подушкой. За стенкой народный артист Геннадий Будник репетировал роль. Голос его то опускался до шаляпинского баса, то поднимался до визгливой бабьей частушки. Инга машинально прислушалась.
– Мамаша, шо з вами? – тоненько, как комар, пищал Будник.
– А з вами вот шо? – басил в ответ кто-то, массивный и грубый.
Она села на кровати, сжала виски. Потом, не надев туфель, побежала к Буднику. Народный артист сидел перед зеркалом в шелковой полосатой пижаме и сеточке на мокрых волосах.
– Ах, Инга! – сказал он кокетливо. – Рисково! А если б я был не один?
– Геннадий, послушай! Ты можешь помочь мне?
– Ингуша, я с полным моим удовольствием! Да ради тебя что угодно!
– Мне Виктора вытащить нужно.
– Побег из тюрьмы по подземному ходу? – спросил он, смеясь.
Инга приблизила губы к сеточке и почти прижала их к розовому уху народного любимца:
– Но только клянись: никому никогда!
– Клянусь, – ответил ей Будник.
Глава 5
В шесть часов утра Инга уже бежала по росистой траве к почте, где хмурая заспанная телефонистка в огромных наушниках долго и безуспешно соединяла ее с Москвой и наконец все-таки соединила.
– Хрусталев, – коротко ответил ей голос бывшего свекра.
– Сергей Викторович! – задохнулась она. – Я разбудила вас?
– Нет, – так же коротко ответил он.
– Простите, что рано звоню. Мне нужен хороший адвокат. Виктору нужен хороший адвокат. Больше ничего. И всего на пару часов.
Он помолчал.
– Я понял.
– Найдете?
– Найду.
Следственный эксперимент назначили на вторник. Накануне Инга Хрусталева и Геннадий Петрович Будник коротко рассказали Федору Андреичу Кривицкому, в чем именно будет заключаться этот эксперимент, а заодно и попросили служебную машину для поездки в Москву Кривицкий схватился за голову обеими руками.
– А если ничего не получится?
– Должно получиться, – угрюмо сказал Будник. – В любом случае мы ничем не рискуем.
– Как только они согласились на такой эксперимент? – спросил Кривицкий.
– По закону, Федя, все по закону! – ответила Инга. – Предъявленное обвинение целиком построено на «профессиональной компетентности свидетеля», то есть этого самого звукорежиссера, который якобы слышал Витин голос через стенку. Вот это и нужно опровергнуть.
– Ну ладно, езжайте, – тяжело вздохнул Кривицкий. – Желаю успеха.
Двери в общежитие «Мосфильма» редко закрывались наглухо. Всегда кто-то либо входил в комнату, либо оттуда выходил, и что-то там пили, и ели, и ругались, играли на разных музыкальных инструментах, громко соблазняли женщин, громко расставались с ними и еще громче мирились. Короче, общежитие было местом весьма оживленным и беспокойным. Однако сейчас, в одиннадцать часов утра, дверь в комнату покойного Паршина была закрыта, и был ли кто в этой комнате или же она пустовала, собравшихся свидетелей и понятых не оповестили. В соседней с этой комнате находилось несколько человек: следователь Цанин, человек невзрачный, тусклый, но видно, что цепкий и очень недобрый, коротенький эксперт Слава, гораздо больше похожий на преуспевающего зубного врача или директора комиссионки у площади Трех вокзалов, чем на мужественного сотрудника уголовного розыска, вахтерша, сантехник, адвокат Василий Самуилович Розанов, спокойный, с кудрявыми пушкинскими бакенбардами, в очень красивых ботинках с узкими носами, и звукорежиссер Григорий Померанцев, издерганный и нервный, как и полагается любому, кто с детства обречен на то, чтобы иметь дело со звуками.
– Граждане понятые! – громко и торжественно обратился Цанин к сантехнику и вахтерше. – Вы приглашены сюда для участия в следственном эксперименте, цель которого состоит в том, чтобы убедиться, сколько человек находится в соседней комнате…
– Минуточку! – Адвокат вскинул указательный палец, и острые носки его башмаков быстро раздвинулись в разные стороны, как мордочки двух суетливых ежей. – Минуточку! Цель нашего эксперимента – убедиться в профессиональной компетентности присутствующего здесь свидетеля товарища Померанцева.
– Убедиться в достоверности свидетельских показаний… – сморщившись, перебил его Цанин.
– Э, нет, извините! – Адвокат еще энергичнее задвигал башмаками. – В протоколе подчеркнуто, что свидетель – опытный звукорежиссер. Не так ли?
– Ну так, – насторожился Цанин. – А разница в чем?
– Как в чем? – наигранно весело удивился адвокат. – Ведь, кроме товарища Померанцева, никто не слышал голоса Виктора Хрусталева из комнаты покойного Константина Паршина?
– Продолжим, – сдерживая раздражение, сказал Цанин. – Свидетель, а также и все мы находимся в комнате, соседней с той, в которой было совершено преступление…
– Вы называете самоубийство преступлением? – с печалью в голосе перебил его адвокат. – Я даже готов согласиться с вами в высшем, так сказать, смысле слова… Но в данном случае…
– В данном случае я попросил бы вас не цепляться ко всякой ерунде! – покраснел следователь, и бесцветные глаза его злобно расширились.
– Работа такая… – Адвокат развел руками. – Привычка выработалась с годами, вот в чем дело. Я уж и сам не рад…
– Дверь в соседнюю комнату охраняется сотрудниками милиции в количестве двух человек, – отчеканил Цанин. – Так что можете быть уверены в том, что никто не выйдет и никто не войдет в эту комнату во время эксперимента. Итак, начинаем.
Послушный коротенький Слава быстро выскочил в коридор, отдал какое-то распоряжение и тут же вернулся. В соседней комнате проснулась жизнь. Находящиеся в ней люди перебивали друг друга, громко спорили о чем-то, смеялись и возмущались. Звукорежиссер Померанцев, весь обратившись в слух, то удивленно приподнимал брови, то хмурился, то радостно улыбался. Видно было, что следственный эксперимент доставляет ему огромное профессиональное удовольствие. Через десять минут Цанин хлопнул в ладоши. Слава опять высунулся в коридор и крикнул, что эксперимент закончен.
– Ну что? – напряженно спросил Цанин.
Звукорежиссер на секунду прикрыл глаза, как будто он готовился то ли запеть, то ли заиграть на рояле.
– В комнате трое мужчин. Одному лет пятьдесят, голос прокуренный, к тому же он, вероятно, простужен, сипит, разговаривает с трудом, второй – гораздо моложе, голос тонкий, почти визгливый, интонация несколько базарная, третий немного картавит и изредка проглатывает слова. В разговоре участвовала также и пожилая женщина, речь у нее малообразованная, с простонародными вкраплениями и повышением голоса к концу предложений…
– Все? – не глядя на Померанцева, со злостью спросил Цанин.
– Да, вроде бы все.
– Граждане понятые, – обратился Цанин к вахтерше и сантехнику. – Вы слышали, что, по утверждению товарища звукорежиссера, в соседней комнате находятся четверо? Трое мужчин и женщина?
Вахтерша и сантехник закивали.
– Тогда попрошу всех пройти в соседнюю комнату. От вас потребуется подписать протокол, в котором будет указано, сколько человек вы увидели лично, своими глазами, и сколько человек предположительно указал свидетель.
Милиционеры, дежурившие у двери, почтительно посторонились.
– Пропустите нас! – повелительно сказал Цанин.
Взору присутствующих открылась скромная комната покойного сценариста, на аккуратно застеленной постели которой сидел народный артист Советского Союза Геннадий Петрович Будник и смотрел на них.
– Здравствуйте! – женским голосом с простонародной деревенской интонацией сказал народный артист. Он сделал короткую паузу. – Входите, пожалуйста, располагайтесь! – добавил он тут же прокуренным басом. – Со стульями вот непорядок, беда! – визгливо перебил он самого себя и засмеялся угодливым дребезжащим смехом.
– Достаточно, достаточно! – замахал руками Цанин и обратился к красному как рак сантехнику: – Сколько человек вы видите в этой комнате?
– Дак сколько? – Сантехник слегка заикнулся. – Один вот сидит…
– А вы? – спросил следователь у вахтерши.
– Вижу одного знаменитого нашего артиста товарища Будника, – бойко ответила вахтерша. – Здравствуйте, товарищ Будник!
У звукорежиссера закатились глаза.
– Бессовестный! – пробормотал он про себя.
– Я с вами согласен! – живо откликнулся адвокат и поскреб бакенбарду. – От всего сердца разделяю ваше мнение! Ну разве это не бессовестно строить обвинения в убийстве на ТАКОГО рода показаниях?
Инга сидела на лавочке перед общежитием, смотрела на всех, кто входил и выходил, провожала глазами высокие прически молоденьких девушек, голые плечи, чьи-то блестящие на солнце лысины…
«Что я скажу Аське, если ничего не получится? – стучало у нее в голове. – Что ее отец никого не убивал и его осудили напрасно? Или что он спьяну столкнул с шестого этажа сидящего на подоконнике знакомого сценариста?»
Первым появился адвокат. Инга побледнела так сильно, что он сразу же заулыбался и замахал обеими руками.
– Все в полном порядке! Размазал по стенке! Вы его через пару часов можете забрать из СИЗО! Они заполнят свои бумажки и выведут его вам целого и невредимого! Отдохните пока, на вас лица нет. Кофейку с коньячком, бутербродик… Ну, я побежал. Меня заждались. Поклон Сергею Викторовичу!
Следом за ним вышел Будник, довольный и румяный. Она тут же отправила его обратно в деревню, на съемки, хотя он рвался увидеть Хрусталева и сообщить, что Хрусталев именно ему обязан сейчас своим освобождением.
– Бери нашу машину и езжай! – Инга крепко поцеловала его в щеку. – Кривицкий там небось с ума сходит: мы его без транспорта оставили! Да и шофера пора отпустить. Я Витьке все объясню, он в долгу не останется.
Будник скривился:
– Какие ты пошлости говоришь, родная! Умная женщина, а мелешь черт знает что! Для меня друга спасти – прямой человеческий долг!
