Текст книги "Ненаглядная красота"

Автор книги: Ирина Карнаухова

Соавторы: сказки народные
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

А это ещё не сказка, а только присказка. А кто мою сказку будет слушать, тому соболь и куница, прекрасная девица, сто рублей на свадьбу, пятьдесят – на пир.

Жили-были дед да баба, и были у них два сына и одна дочь. Дочь, хоть и крестьянская девушка, звания простого, богатства малого, а красоты неописанной.

Собрались раз братья в дальнее поле пахать и взяли с собой хлеба на три дня. Вот отец им и говорит:

– Там работы на девять дней. Когда вы хлеб съедите, вам сестра принесёт ещё.

А идти на то дальнее поле нужно было через дремучий лес по запутанным тропам, по кривым поворотам. Вот сестра и спрашивает:

– Как же, братцы, я вас найду, по какой тропинке вам хлеб принесу?

– А мы будем по дороге щепки бросать; по этой примете ты нас найдёшь.

– Ну ладно, хорошо.

Пошли братья через лес, стали щепки на дорогу бросать. А в том лесу жил Семиглавый Змей; летал он над лесом, всё видел, все разговоры слыхал, собрал эти щепки, на другую тропинку побросал. Пошла девушка по той тропочке, идёт, идёт – лес всё черней, всё гуще, и зверь по нему не пробегивает, и птица над ним не пролётывает…

Испугалась девушка; и вдруг видит – стоит золотой дворец, открываются ворота медные, и выходит Семиглавый Змей страшней страшного.

– Здравствуй, умница! Давно я тебя дожидаюсь, давно до тебя добираюсь, а теперь ты сама ко мне пришла. Забывай, красавица, отца с матерью, родных братьев, тесовый двор. Будешь теперь у меня век вековать, горя и заботы не знать, только меня, Змея Семиглавого, любить и привечать.

Заплакала девица, да делать нечего. Увёл её Змей в золотой дворец, запер накрепко медные ворота.

А братья три дня пахали, хлеб весь приели; не стало им пищи – они бросили пахать и пошли домой. Приходят домой к отцу с матерью.

– Что же вы, матушка, нам не порадели, хлеба-квасу нам не прислали?

– Как так, родные? Вам сестра вчера хлеб понесла.

Затосковали братья, заплакали:

– Пропала наша сестра любимая, заблудилась в дремучем лесу, затонула в глубоком болоте.

Собрал старший брат хлеба в котомку, соли да луковку, острый нож за пояс сунул.

– Я пойду, – говорит, – свою сестру искать, домой не вернусь, пока её не найду.

Долго ли, коротко ли, приходит он к золотому дворцу.

Отворил он медные ворота, видит – на серебряном дворе, на золотой лавке сидит его сестра, длинные косы чешет, горькими слезами плачет. Увидала она брата, вскочила на резвые ноги, горше прежнего заплакала:

– Ты зачем, братец, сюда пришёл? Сложишь ты здесь свою буйную голову, меня не избавишь и себя погубишь.

– Пусть я себя погублю, только бы мне на тебя наглядеться.

– Постой ты здесь, братец, – говорит сестра, – а я пойду Змея спрошу, что он скажет на то, что ты в гости пришёл.

Приходит она к Семиглавому Змею:

– Семиглавый Змей, злой господин, что бы ты сделал, кабы мой старший брат в гости пришёл?

– В гости пришёл, я бы за гостя и принял.

Привела сестра брата в горницу. Змей его честь по чести встречает, за стол сажает.

– Ступай, жена, принеси железных бобов да медного хлеба… Ну, кушай, шурин любезный, кушай досыта.

Взял брат медного хлеба, железных бобов, подержал да на стол положил. Усмехнулся Змей:

– Верно, ты, шурин, сыт, что моим хлебом-солью брезгуешь? Пойдём теперь посмотрим, как твоя сестра живёт, бедней или богаче, чем у отца с матерью.

И повёл его по золотому дворцу, а у него добра всякого видимо-невидимо: на конюшне двенадцать лошадей, в хлеву двенадцать коров, золота, серебра, жемчуга и годами не счесть.

– Ну что, шурин, ты богаче или я?

– У меня и десятой доли нет твоего добра, зятюшка.

– Пойдём за мной, я тебе ещё что-то покажу.

И приводит его к дубовой колоде: четыре сажени толщины, двенадцать длины.

– Если ты эту колоду без топора порубишь, так пойдёшь домой.

Вот старший брат говорит:

– Хоть сейчас меня убей, а я этого сделать не могу.

Рассердился Семиглавый Змей, раскричался:

– Полно тебе сюда ходить дураку-мужику, мякинному языку, и ещё брататься со мной вздумалось! Коли ты мне брат, то и свинья – сестра! Ты не только со мной разговаривать, ты не должен на меня глаз поднять; не достоин ты сюда ходить и мой дом пакостить.

Убил старшего брата Семиглавый Змей и за волосы на медные ворота повесил.

Вот и другой брат тоже пошёл сестру искать и нашёл её во дворе у Змея. Заплакала сестра, зарыдала:

– Ах, братец, братец, убьёт тебя Змей, как старшего.

– Пускай убьёт, только бы я с тобой повидался.

– Постой же тут, я пойду спрошу, что Семиглавый Змей скажет.

И приходит она к Семиглавому Змею, кланяется ему в чёрные ноги.

– Что скажешь, жёнка? Вижу я твой усердный вид и покорное лицо. Говори, не бойся.

– Ах, Семиглавый Змей, грозный муж! Что бы ты сделал, кабы второй мой брат в гости пришёл?

– Что бы я сделал? За гостя бы принял.

– Может, примешь его так, как старшего?

– Я старшего убил потому, что он мне нагрубил, не умел со мной по чести разговаривать. Пускай приходит, этого я приму.

Выходит сестра во двор и говорит брату:

– Ты ему, братец, покорись, ни в чём Змею не перечь!

Встретил Змей брата честь по чести, за стол посадил.

– Давай, жена, железных бобов и медного хлеба.

Принесла она полхлеба и чашечку бобов.

– Эх, жена, – закричал Змей, – плохо гостя потчуешь! Верно, старший твой брат недоволен был, что ты мало ему подала. Возьми это, принеси как следует.

Заплакала сестра, принесла ковригу хлеба, блюдо бобов, а гость и в руки еду не берёт.

– Благодарствуй, зятюшка, я сыт, не голоден.

– Ну, коли так, пойдём хозяйство смотреть.

И повёл его по всем хоромам, стал своим добром хвастать.

– Ну как, шурин любезный, кто из нас богаче живёт!

– У меня и десятой доли того добра нет.

Привёл его Змей к дубовой колоде: четыре сажени толщины, двенадцать сажен длины.

– Видишь ты, шурин, дубовую колоду? Если ты без топора её порубишь, без огня спалишь, то пойдешь домой, а не то будешь висеть рядом с братом.

– Хоть сейчас убей, а у меня это сделать силы нет.

Убил его Семиглавый Змей, на медные ворота за волосы повесил. Приходит Змей в свои хоромы и видит жену в большой тоске и жалобе.

– Ах, муж ты мой немилостивый, Семиглавый Змей, за что ты моих братьев убил? Нет у меня больше ни роду, ни племени, только мать с отцом. Предай ты меня злой смерти, Семиглавый Змей, чтобы мне на земле не жить, горьких слёз не лить.

– Нет, милая, я этого не сделаю; а достал бы я твоего отца и мать, то и их бы убил, чтобы ты ни о ком не думала, со мной веселей жила.

В ту пору, в то времечко шла мать по воду и горько плакала:

– До чего я дождалась на старости?! Одни мы живём, солому жуём, ни детей, ни хлеба в избе не видим.

Вдруг видит – катится по дороге горошина. Взяла она ту горошину и съела. С этого зёрнышка и родился у ней ребёночек, и назвали его Покатигорошек.

Растёт Покатигорошек не по дням, а по часам, как пшеничное тесто на дрожжах. Дед и баба на него не налюбуются, не насмотрятся; отдали его в школу; другие ребята четыре года в школе сидят, а он в один год всему выучился.

Приходит он из училища к отцу, к матери.

– Ну, тятенька и мамонька, благодарите моих учителей, а мне уже в школу ходить нечего: я теперь знаю больше их. И прошу я вас, тятенька и мамонька, скажите мне всю правду, всю истину, я ли у вас единый сын или есть у меня братья и сёстреньки?

Заплакала мать и всю правду ему рассказала.

– Не плачь, мамонька, я пойду своих братьев искать: или жив не буду, или их домой добуду.

На другой день поутру он встал, умылся, на четыре стороны поклонился.

– Позволь мне, мамонька, перед походом погулять.

Ну пошёл себе на улицу гулять и нашёл железную спицу, поднял её и отцу принёс.

– На тебе, батя, это железо, неси кузнецу и сделай мне булаву семипудовую!

Отец ему ничего не говорит, а сам думает: «Дал же мне господь детище не такое, как у добрых людей; я его вскормил, выучил, а он надо мной насмехается; можно ли из спицы булаву в семь пудов сковать?»

Купил отец железа семь пудов и дал кузнецу сделать булаву.

Сделали булаву семипудовую и привезли к дому. Вышел Покатигорошек из горницы, взял свою булаву семипудовую и кинул её за облако ходячее, а сам пошёл в свою горницу.

– Матушка-голубушка, дай мне перед походом поспать да от мух сбереги.

Заснул Покатигорошек богатырским сном; три часа проспал, потом вышел на отцовский двор, упал на сырую землю правым ухом и крикнул своего отца:

– Батя, пойди сюда. Слышишь, в небе шумит и гудёт? Это моя булава до земли идёт.

Подставил Покатигорошек правое колено, ударила его булава по колену и переломилась пополам. Рассердился Покатигорошек на отца.

– Отчего ты не сделал булавы из той бабьей спицы, что я тебе дал? Возьми её, ступай к кузнецу, сделай новую мне палицу!

Бросили кузнецы спицу в огонь, начали молотами бить и клещами тянуть и сделали булаву семипудовую и ещё железа на два лемеха осталось.

Взял Покатигорошек свою булаву семипудовую и отправился в путь, в чистую дорогу. Пришёл он к медным воротам, к золотому дворцу. Выходит к нему сестра навстречу; он с ней здоровается и так говорит:

– Здравствуй, милая и родная сестра.

А она ему в ответ:

– Какой ты мне брат! Мои братья на воротах висят.

Тут он ей всё рассказал, и она горько заплакала:

– Зачем ты, мой младшенький, сюда забрёл? Только горя и слёз мне прибавится. Постой у ворот, я у Змея спрошу, что с тобой сделать прикажет.

Приходит она к Семиглавому Змею. Говорит ей Семиглавый Змей:

– Ох, жёнка, не с весёлым видом ко мне идёшь; что у тебя приключилось?

– Ох, Семиглавый Змей, мой немилостивый муж, мой самый младший брат в гости пришёл.

– Коли он самый младший, я с ним разговаривать мало буду, ступай призови его.

Покатигорошек вошёл в горницу:

– Здравствуй, зятюшка!

– Ах ты, молокосос! Материнское молоко на губах не обсохло, а туда же в зятья просится! Ну, что же, погости…

И подвинул ему Семиглавый Змей железную лавку. Покатигорошек на ту лавку сел – лавка треснула.

– А что, зятюшка, в лесу живёшь, а лавка у тебя худенькая. Или нет у тебя плотников хороших, чтобы сделали лавку покрепче?

Семиглавый Змей задумался: «Верно, я попался в добрые клещи».

– Ну, давай, жена, напитков-заедков.

Приносит она решето железных бобов и медного хлеба.

– Изволь кушать, шурин любезный!

– Благодарствую, зятюшка, – говорит Покатигорошек, – я без всякой просьбы буду кушать, как в родном дому: нагулялся и есть хочу.

И как стал бобы щёлкать и хлеб жевать, – только Змей глаза раскрыл.

– Доволен ли ты, шуринок?

– Доволен не доволен, а коли больше нечего дать, так и спрашивать нечего.

Приуныл Семиглавый Змей и говорит:

– Ну, пойдем посмотрим на моё богатство: я ли богаче, ты ли?

И повёл его по всем хоромам, по кладовым, хлевам, конюшням.

– Ну, шуринок, у тебя больше добра или у меня?

– Я не богат, да и у тебя ничего нет.

– Ой, шурин, грубо со мной говоришь! Ну, пойдём, я тебе покажу штуку.

И приводит его к дубовой колоде: четыре сажени толщины, двенадцать сажен длины.

– Если ты эту колоду без топора порубишь, без огня спалишь, так пойдёшь домой. А нет – будешь с братьями на воротах висеть.

– Да ты не грозись, дай мне дело сделать.

Толкнул Покатигорошек дубовую колоду мизинным пальцем – разлетелась колода в мелкие щепы. Дунул Покатигорошек на мелкие щепы – стал из щеп серый пепел.

– Ну, я своё дело сделал, а теперь ты меня, Семиглавый Змей, слушайся: будем мы с тобой биться не на живот, а на смерть.

Дунул Семиглавый Змей – сделал медную площадку, а Покатигорошек дунул – сделал серебряную площадку. И стали они биться не на живот, а на смерть. Ударил Семиглавый Змей – вбил Покатигорошка в серебряный пол по лодыжки. А Покатигорошек ударил – вбил Семиглавого Змея в медный пол сразу по колено. Размахнулся Змей, вбил Покатигорошка по колено, а Покатигорошек Змея – по пояс. Говорит Семиглавый Змей:

– Постой, шуринок, отдохнём.

– Да ещё не очень притомились.

– Видно, шурин, я от тебя погиб.

– А я затем, Семиглавый Змей, и пришёл.

Молит его Семиглавый Змей:

– Бери всё моё добро, оставь меня только жизнь доживать.

– Я бы оставил тебя жизнь доживать, да ты меня молокососом назвал, это мне очень тяжело снести. Нет тебе прощенья! Больше с тобой и говорить не хочу.

Змей пришёл в великую злобу, распустил свою кровь по всем жилам, дал простор своим ретивым плечам, ударил Покатигорошка и вбил его в землю по пояс.

Рассердился Покатигорошек:

– Полно мне с тобою шутки шутить, слишком долго я с тобой балую.

И ударил Змея Покатигорошек в третий раз и вбил его по самую шею в медный пол, взял свою булаву семипудовую и снёс Змею семь поганых голов. Тут его жизнь кончилась.

Налетел ворон с воронятами, начал змеиные головы клевать. Покатигорошек схватил воронёнка за ногу. Закричал ворон человечьим голосом:

– Отпусти, молодец, моего любимого сына, я тебе, что хочешь, сделаю.

– Принеси мне, ворон, живой и мёртвой воды, а не то воронёнку живому не быть.

Полетел ворон за тридевять земель, в тридесятое царство, в иное государство, достал живой и мёртвой воды и принёс Покатигорошку.

Отпустил Покатигорошек воронёнка на волю.

Пошёл Покатигорошек к медным воротам, снял своих старших братьев, брызнул мёртвой и живой водой – стали братья целы, живы и веселы. Привёл Покатигорошек братьев к родной сестре и говорит:

– Братья мои родные, любимая сестра! Берите себе золотой казны, сколько вам надобно, и пойдем домой к отцу с матерью.

И пришли они все домой здоровёхоньки, стали дружно жить, отца с матерью кормить.

ДВЕ СЕСТРЫ

 лесной опушки, в маленькой избушке, жила-была старая вдова. Было у неё две девушки: родная дочь да падчерица. Родная дочь броватая, лицом конопатая, на ногу хрома, на ухо туга. Да к тому же злая да ленивая. А падчерица собой красавица, русая коса до пояса, голубые глаза, что ленок после грозы. Да ещё рукодельница, пе́сельница и затейница.

Мачеха да сестра её не любили. С утра до ночи на работе морили.

Вот раз падчерица сидела у колодца да пряжу пряла. Дала ей мачеха паклю толстую, а у неё идёт нитка, словно шёлковая. Вот уж вечер скоро, солнышко низко, ноченька близко, а падчерица всё прядёт. Подошла мачеха, поглядела, да и говорит:

– Мало ты напряла, ленивица, пряди ещё!

Стала падчерица быстрее прясть. Пряла, пряла – и уронила веретено в колодец.

Заплакала она, побежала к мачехе, а мачеха говорит:

– Как хочешь доставай, хоть и сама в колодец прыгай!

Что тут делать? Подумала девушка, – чем так жить, лучше на дне лежать, – да и прыгнула в колодец.

Полетела она головою вниз, глаза зажмурила. А как открыла глаза, видит – лежит она на зелёном лугу, и солнышко светит, и птицы песни поют. Встала девушка и пошла по лужку.

Шла она, шла, – навстречу ей стадо овец. Заблеяли овцы, запросили овцы:

– Подгреби под нами, подмети под нами: у нас ножки болят.

Взяла девушка лопату да метлу, подгребла, подмела, дальше пошла.

Идёт-идёт, – навстречу ей коровье стадо.

Замычали коровы:

– Подои ты нас, подои ты нас: у нас молочко бежит из вымечка по копытечкам.

Взяла девушка подойник и скамеечку, стала коров доить. Всех выдоила и дальше пошла.

Вдруг ей навстречу табун коней.

– Расчеши нам гривы, вынь репей.

Расчесала им девушка гривы, вынула колючки да репейники и дальше пошла.

Вдруг видит – стоит избушка. У окошка сидит Баба-яга; зубы у неё большущие, руки у неё загребущие.

Испугалась девушка, стоит, дрожит. А Баба-яга ей и говорит:

– Не пугайся меня, девушка, оставайся у меня; если всю работу в доме хорошо будешь справлять, то неплохо жить станешь. А за плохую работу головы тебе не сносить.

Вот и стала девушка у Бабы-яги работать. Она и ткёт, и прядёт, и стряпает. Она ещё песни поёт. Ну, Баба-яга её не обижала. Хорошо поила, кормила, мягко спать укладывала. Вот день прошёл, и другой прокатил; неделя прошла, и другая пролетела. Месяц прошёл, и год окончился. Баба-яга на девушку не нахвалится. У неё и чисто и тепло, и вкусно и светло. А девушка-красавица стала грустить да плакать, перестала песни петь. Вот Баба-яга её и спрашивает:

– Что ты, девушка-красавица, не весело живёшь? Аль тебе у меня плохо? Али ешь невкусно, пьёшь несладко, али спать тебе жёстко, вставать холодно?

– Нет, я ем вдосталь и пью сладко; мне спать мягко и вставать тепло, и слова я от тебя злого не слышала, а хочется мне домой, со своими повидаться. Как-то там без меня справляются? Матушка стара, а сестрица ленива. Мне-то хорошо, а им, верно, плохо.

Ну, Баба-яга и говорит:

– Ну, коли хочешь домой, я тебя держать не стану. Я тобою много довольна; идём, я тебя провожу. Вот твоё веретёшко: чисто омыто, серебром повито.

Подвела её Баба-яга к серебряным воротам, открыла ворота. Стала девица выходить, а её всю золотом и осыпало.

Пошла она по лугу, встретились ей овцы. Дали они ей молодую овечку и баранчика. Встретились коровы – дали ей телушечку. Встретились кони – дали ей жеребчика. Идёт домой девушка – стадо перед собой гонит.

Дошла до ворот, её собачка встречает, тявкает:

– Наша падчерица пришла, добра принесла, гау, гау!

А бабка собачку веником:

– Молчи, Шавка, её давно на свете нет.

Выбежали мачеха с дочкой из дому. Увидали они Машу в золоте, и завидно им стало.

На другой день утром мачеха родную дочку у колодца посадила и прясть заставила. Дала ей тонкого льна, а она прядёт, словно бичеву тянет. Немного напряла девушка. Взяла веретено и в колодец кинула. Велела старуха своей дочке за веретёшком прыгнуть. Прыгнула девица, упала на мягкий лужок. Пошла по лужку – навстречу ей стадо овец.

Запросили овцы девушку:

– Подгреби под нами, подмети под нами: у нас ножки болят.

А она им в ответ:

– Вот ещё! Не за навозом я пошла, за богатством пошла.

Идёт дальше – навстречу ей стадо коров.

– Девушка, девушка, подои ты нас, подои ты нас!

А она им грубо да зло:

– И не подумаю! Не за работой иду: я за золотом иду.

Идёт дальше, встретился ей табун коней.

– Расчеши нам гривы, девушка, вынь репей!

А она в ответ:

– Не затем я иду: за добром спешу.

И пошла прочь.

Видит – стоит избушка. У избушки Баба-яга – большие зубы, кривая нога. А девушка её не испугалась. Прямо идёт, неучтиво разговаривает:

– Эй, Баба-яга, кривая нога! Что у тебя делать надо? Поработаю у тебя, а ты мне золота дашь.

Ну, Баба-яга ничего не сказала. На работу её нарядила.

У ленивицы щи несолоны, полы неметены, постель незастлана.

У ленивицы в дому холодно и темно, во дворе неметено и грязно.

Вот день прошёл, и другой прокатил. Баба-яга ей и говорит:

– Пора тебе домой идти. У тебя мать, чай, не наплачется.

А ленивица в ответ:

– А мне что, пускай плачет, пускай слёзы льёт! Мне и тут хорошо.

Ну, Баба-яга её всё-таки к воротам проводила, веретёшко ей отдала, пеньковое веретёшко, серебром не повито.

Открыла Баба-яга ворота.

– Какая, – говорит, – работа, такая и плата.

Только девушка за ворота ступила – полилась из ворот смола липкая, всю ленивицу облепила.

Пошла она по лугу. Её овцы толкнули, коровы боднули, кони лягнули.

Подошла к дому, увидала её собачка, затявкала:

– Тяу, тяу, мачехина дочка во смоле пришла!

Закричала бабка:

– Молчи, Шавка, наша дочка в золоте придёт.

А тут дочь вошла страшная, чёрная…

Стали её в бане отмывать. Мыли, мыли, до сих пор моют, а отмыть не могут.

БЕЛАЯ УТОЧКА

 некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с молодой женой. Хороша была царица, – словно берёзка на поляне, – и бела, и кудрява, и нравом ласкова. Все её любили, все её жалели, только не любила её старшая сестра. И та хороша была – и бела, и кудрява, да сердцем черна, нравом жестока. Крепко она сестре завидовала, на счастливое её житье зарилась.

Только год прокатил, как поженились молодые. Не успел ещё царь на жену наглядеться, не успел с ней наговориться, не успел её наслушаться, а уж надо было ехать ему в дальний путь по делам, покинуть жену на чужих людей. Что делать? Говорят, век обнявшись не просидеть.

Долго плакала молодая жена, долго царь её уговаривал. Повелел он ей не покидать высокого терема, дворцового сада, ни в поле не ходить, ни в леса не ездить, чужих советов не слушаться, чужих людей в дом не пускать.

Попрощался с молодой женой и уехал в дальний путь.

Ну, день прошёл, и другой прокатил; скучно царице. Целый день у окошка сидит, на дорогу глядит, на шитьё шёлковое слёзы роняет. Без любимого веселья нет, без хозяина – дом сирота. Вот послала она гонца-скорохода к батюшке своему за старшей сестрой.

«Всё, – думает, – мне веселее будет».

Приехала старшая сестра, по дому бродит, на богатства любуется, а всё ей не нравится. Что няньки-мамки сделают – всё не так, всё не так. И кушанья ей не солоны, и перинушки плохо взбиты, и полы плохо метены. Сестрица её уговаривает, всё по её делает, а ту угомон не берёт. Ну, так день идёт и другой идёт. Вот раз и говорит царице старшая сестра:

– Не могу я всё в терему сидеть, хоть бы по саду прошлись, тоску развеяли…

Надела царица белый шёлковый сарафан, повязала белый шёлковый платок, обула красные сапожки и с сестрой в сад пошла. В саду цветы – не налюбуешься, в саду яблоки – не наешься, в саду воздух – не надышишься. А старшей сестре всё не так, всё плохо. И цветы не ярки, и яблоки горьки, и воздух худой. Пристала она к царице:

– Выйдем да выйдем за ограду, там ручей течёт, хрустальная вода льётся.

Подошли они к ручейку.

– Солнце палит, – сестра говорит, – водица студёная так и плещет. Умой своё белое личико.

Наклонилась молодая над ручьём, а сестра ударила её между плеч и говорит:

– Плыви по воде белой уточкой!

И поплыла царица по ручью белой уточкой, белой уточкой, красные ножки. Взволновался ручей, забурлил ручей, с цветов роса посыпалась – злое дело видят, а сказать не могут.

А сестра побежала ко дворцу, затужила, закричала, всему миру поведала: утонула, дескать, царица в прозрачной воде!

Потужили люди, поплакали, а делать нечего. Зажила сестра во дворце хозяйкой. У неё люди не ходят, а бегают, не едят, не спят, коровы не поёны, лошади в мыле стоят. Тут царь вернулся; рассказали ему про горе; он затужил, запечалился, на свет глядеть не хочет, все царицу-берёзку вспоминает.

А белая уточка на хрустальном ручье слёзы льёт. От тех слёз набух ручей, разлился ручей, побежал за ограду, по царскому саду. По ручью белая уточка плавает, а за ограду не идёт.

Вот к весне сделала уточка гнездышко, снесла три яичка, вывела деточек. Да не утят-гусят, а трёх ребят: старшие ребята – все в отца – и крепки, и сильны, и на ножки резвы, а младший– тихонький да слабенький, мамушкин запазушник. Они днём ребятами бегают, вечерами – лебедятами плавают.

Вот уточка их растила, кормила, поила, вырастила до трёх годов.

Стали ребятки по реченьке ходить, золотую рыбку ловить, лоскутья сбирать, кафтанчики сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок за царскую ограду. Белая уточка не велит им за ограду ходить:

– Не ходите туда, детки: будет нам большая беда!

Ну, а детки её не послушались: нынче поиграли на травке, завтра попрыгали на муравке, да и забежали на царский двор. Злая сестра увидала их – сразу узнала: два мальчика на отца похожи, а один – на мать.

Прикинулась она ласковой, зазвала ребяток в царские палаты, напоила-накормила, спать уложила, на замок заперла. А сама велела разложить костры, наточить ножи, вскипятить котлы.

Только вечер сделался, – скинулись ребята лебедятами.

Двое старшеньких – головы под белое крыло и спят крепким сном, а матушкин запазушник не спит, глаз не закрывает, всё слушает.

Вот хозяйка к двери подошла, послушала:

– Спите вы, детки, али нет?

А запазушник в ответ:

– Мы не спим, не спим, думу думаем: костры горят, котлы кипят, ножи точат на наши головы.

– Спать надо, ночь на дворе.

«Не спят», – хозяйка думает.

Походила-походила, по двору побродила и опять под дверь:

– Заснули, детки, али нет?

А запазушник в ответ:

– Мы не спим, не спим, думу думаем: костры горят, котлы кипят, ножи точат на наши головы.

– Спать надо, ночь на дворе.

А запазушника и так сон клонит, глаза закрываются, под крыло головушка просится.

Вот и он заснул.

Подошла хозяйка к дверям, спрашивает:

– Детки, спите ли?

Молчат.

– Спят, – говорит.

Вошла хозяйка, лебедяток захватила, им шейки свернула, на двор лебедяток бросила. Царь видел, ничего не сказал. Думал, что на поварню лебедей жарить привезли.

Поутру бела уточка зовёт своих малых детушек, а их нет как нет.

Зачуяло её сердце беду, встрепенулась она и полетела на царский двор.

А царь тем часом у окна сидел, на двор глядел. Прилетела на двор белая уточка. Видит – белы, как платочки, холодны, как пласточки, лежат детки её рядышком.

Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила, материнским голосом завопила:

– Кря-кря, мои деточки,

Кря-кря, лебедяточки,

Я слезою вас выпаивала,

Тёмную ночь не досыпала,

Сладкий кусок не доедала…

Кто вас, милые, погубил?

Встрепенулся царь:

– Сестра, сестра, слышишь небывалое? Уточка над детками стонет, человечьим голосом приговаривает.

– Это тебе, братец, чудится. Велите, няньки, слугам утку со двора согнать.

Стали утку гнать, а она в небеса взлетит, да опять к лебедятам кинется. Сама плачет, сама приговаривает:

– Кря-кря, мои деточки,

Кря-кря, лебедяточки,

Погубила вас злая сестра,

Злая сестра, подколодная змея.

Отняла у вас отца родимого,

У меня взяла мужа любимого,

Потопила нас в быстрой реченьке,

Обратила нас в белых уточек,

А сама живёт-величается…

Выбежал тут царь во двор, стал уточку ловить. А она от него не летит, сама ему в руки бежит. Взял он её за крылышко, взмахнул над головой:

– Стань, белая берёза, за мной позади, а красная молодица – передо мной впереди!

Бросил он уточку наземь, и стала белая берёза у него позади, жена молодая у него впереди. В белом шёлковом сарафане, в белом шёлковом платке, в красных сапожках. Обрадовался царь, бросился её обнимать-целовать, а она горько плачет, в голос рыдает:

– Ой, беда, мой любимый муж: то не белые лежат лебедятки, то родимые лежат твои ребятки – трое сыновей, трое родных детей.

Тут и царь горько заплакал, наклонился над лебедятками. Как упала отцовская слеза на белые крылышки, встрепенулись лебедятки, закрякали. А тут солнышко высоко взошло, ярким светом брызнуло. Обернулись лебедята ребятами. Старших два – словно отец – крепки, сильны, на ноги резвы, а младшенький – тихонький да слабенький, матушкин запазушник.

Вот-то счастье было! Стали жить-поживать, добра наживать, худо забывать.

А злую сестру привязали к лошадиному хвосту, размы́кали по полю. Где оторвалась нога – там стала кочерга; где руки – там грабли; где голова – там куст да колода. Налетели ветры, развеяли кости, не осталось от злодейки ни следа, ни памяти.

МОРСКОЙ ЦАРЬ И ЕЛЕНА ПРЕМУДРАЯ

 некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с молодой женой. Детей у них не было. Очень они оба об этом печалились.

Вот поехал раз царь на охоту. Долго он по лесу бродил, красного зверя бил, лесную птицу теребил. Устал, истомился – пить захотел. Пить захотел, а воды нету. Стал он ручей искать – ручьи повысохли. Стал ключи искать – ключи завалены. Вдруг видит на лесной полянке круглое озеро, в нём вода, как хрусталь чиста, как снег холодна. Не случилось у царя под рукой ни ковшика, ни чарочки; лёг он на землю, припал к воде губами. Стал пить. Вода по всем жилочкам разливается, силушки придаёт. Напился царь, хотел встать – не тут-то было! Держит его кто-то за бороду, головы поднять не даёт. Бился царь и так и сяк – не может вырваться. Вот он и говорит:

– Кто меня держит, кто не пускает?! Отпусти! Милости прошу!

Заходила вода в озере волнами, загремел из воды голос страшный:

– Отпущу тебя, царь – добрый человек, если отдашь мне, чего дома не знаешь.

Вот царь и подумал:

«Всё я у себя дома знаю. Каждый гвоздик своими руками вбил!»

Да и дал слово водяному царю, что отдаст ему через пятнадцать лет, чего сейчас дома не знает.

Царь водяной отпустил его бороду.

Вот подъезжает царь к своему дворцу, невесёлый, сумрачный. Всё его забота берёт: «Чего я дома не знал!»

Подъехали к золочёному крыльцу. Выходит его встречать царица молодая с сыном на руках. Тут царь горько заплакал – вот чего он дома не знал!

Ну, что делать?! Не век же тужить да плакать.

Вот они год живут, и другой живут, и пятнадцать лет живут. Вот и пятнадцать лет прокатились.

Призывает к себе царь Ивана-царевича.

– Так и так, – говорит, – сын мой любимый, Иван-царевич. Посулил я тебя водяному царю; надо тебе, сынок, к нему в службу пойти!

Опечалился Иван-царевич, да делать нечего. Взял Иванушка котомочку, – мать ему пирогов-шанешек напекла, молочка налила, – он в путь и отправился.

Шёл-шёл, навстречу ему бабушка-задворенка. – Куда, Иван-царевич, путь держишь?

А он злой идёт – на старушку как гаркнет:

– Куда хочу, туда и иду! Тебя, старая, знать не знаю и спрашивать не спрашиваю…

Поглядела на него бабушка-задворенка, ничего не сказала, мимо прошла.

Тут Ивана-царевича стыд взял. Был он молодец добрый, ну и стало ему совестно. Он назад повернул, старушку догнал.

– Прости меня, бабушка, что я тебе нагрубил. Горько мне, Ивану-царевичу, в службу к водяному царю идти.

– Ничего, Ванюшка, – говорит бабушка-задворенка, – не печалься. Иди ты прямой дорогой – выйдешь к озеру. Прилетят туда двенадцать голубиц – двенадцать девиц. Отряхнут свои крылышки, сбросят свои пёрышки, станут в пруду плескаться. У всех крылышки, что снег белы, а у одной – пёстренькие. Вот ты улучи минуточку, захвати их себе. Заберёшь – тебе счастье, не заберёшь – пропащая твоя голова!

Поклонился Иван-царевич бабушке-задворенке.

– Спасибо тебе, бабушка, за добрый совет.

Пошёл Иван-царевич прямой дорожкой. До лесного озера дошёл, спрятался за дерево. Прилетели вдруг двенадцать голубиц – двенадцать девиц, скинули свои крылышки, сбросили свои пёрышки, стали в воде плескаться.

Видит Иван-царевич: все крылышки белые, – два крылышка пёстреньких, и утащил пёстрые крылышки.

Вышли девицы из воды, прицепили свои крылышки, надели свои пёрышки, сделались голубицами, вспорхнули и полетели.

А одна девушка на берегу стоит, горькими слезами плачет, русой косой слёзы утирает, ищет свои пёстренькие крылышки. Ищет-ищет, приговаривает:

– Скажи, отзовись, – кто взял мои крылышки? Если стар-старичок, – будь мне батюшкой; если старая старушка, – будь мне матушкой; если добрый молодец, – будь любимый муж!

Тут Иван-царевич вышел из-за дерева.

– Вот твои крылышки!

– Ну, скажи теперь, добрый молодец – нареченный муж, ты какого роду-племени и куда путь держишь?

– Я Иван-царевич, а путь держу к твоему батюшке, водяному царю немилостивому.

– А меня зовут Елена Премудрая. Я у батюшки своего немилостивого любимая дочь! Буду, Иван-царевич, тебя из беды выручать.

Вот пришли они в водяное царство – морское государство. У ворот сорок острых пик, на каждой пике молодецкая голова. На одной пике головы нет.