Текст книги "Один из рассказов про Кожахметова"
Автор книги: Ирина Стрелкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Ирина Стрелкова
Один из рассказов про Кожахметова
Гуля села, подвернула ноги под себя калачом. Шестой час. В комнату лезет зеленый свет уличных фонарей. Комната на двоих, строго симметричная: две кровати, два письменных стола, два шкафчика. С ума можно сойти от такой обстановки. Пять лет в университете, второй год в аспирантуре… Саулешка вчера прибегала прощаться – и смеется, и плачет. Взяла у себя на химфаке академический отпуск, едет домой: «Веришь ли, Гуля, не могу больше, солнца не вижу, небо серое, снег грязный, замученный – не могу-у-у…».
А удобно все-таки сидеть ноги калачом – поза предков, веками сложившаяся. Гуля выросла в городе, жила всю жизнь в городской, по-европейски убранной квартире, ела за столом, уроки учила за столом, но когда грустила, всегда садилась вот так, по-казахски.
– Хочу домой! – громко сказала она. – Хо-чу! Домой!
Уже не слышно было топота Зейнуллы. Он обогнал приходившую за ним старуху вахтершу, прыжками одолел лестницу, пересек вестибюль, схватил повисшую на шнуре телефонную трубку:
– Слушаю! Сарсекеев у телефона!
– Ты еще не разучился слушать? – В трубке кто-то закашлялся: «Кхы, кхы…» – А я думал, что ты, Зейнулла, оглох от московской жизни. Что тебя, понимаешь, сегодня не добудятся. Стыдись, Сарсекеев Зейнулла! Тебя в Москву не спать посылали… На тебя народные деньги расходуют… – Кто-то отчитывал Зейнуллу на родном языке – со вкусом отчитывал, с удовольствием, на высоком государственном уровне, от имени и по поручению всей республики. – Известно ли тебе, Зейнулла, что у нас дома уже девятый час? Никто, понимаешь, не валяется у нас в постели.
В трубке опять заклокотал смешок, переходящий в кашель: «Кхы, кхы…» Ну теперь-то Зейнулла узнал, кто его отчитывает.
– Здравствуйте, Кенжеке! Извините, что заставил вас ждать. Вы откуда звоните? С аэровокзала? С того, который на Ленинградском? Вы говорите, похож на овечью кошару?.. Кенжеке, я так и не понял, откуда вы звоните. Приезжайте к нам. Отдохнете, чаю попьем…
Зейнулла вздохнул и почесал трубкой козырек волос надо лбом. Что у них с Гулей осталось со вчерашнего? Кусок масла, несколько яиц, полбатона… Это не угощение для Кенжеке. Придется к восьми бежать в «Гастроном»… Зейнулла приложил трубку к уху и услышал гневный голос:
– …негде, что ли, остановиться в столице нашей Родины, кроме твоего вонючего общежития? Да у Кожахметова в Москве лучший будет номер, какие только есть. Правительственный! Понял?
– Я не хотел обидеть вас своим скромным приглашением, – Зейнулла переложил трубку из правой руки в левую, вытащил сигарету, закурил.
– …твоим отцом, – поймал он кончик фразы. – Твой отец дал мне телефон общежития, но не сказал, как называется институт, в котором ты проходишь аспирантуру. Понимаешь, сделал вид, что не может мне выдать военную тайну! – Кенжеке не говорил, а кричал, привычно перемежая родную речь русскими словами. «Военная тайна» он сказал по-русски.
Сверху приплелась, наконец, вахтерша, удобно поместилась в своем кресле у телефона и сочувственно спросила:
– Кричит? И на меня кричал. Я ему говорю: «Позвоните позже…» А он ни в какую: «Подайте мне сейчас же Зейнуллу Сарсекеева!..»
– Это наш дальний родственник, – объяснил Зейнулла, прикрыв ладонью микрофон. – Он всегда шумит. Но он очень уважаемый человек.
– Родственник? Это хорошо, – одобрила вахтерша. – Глядишь, и посылку привез из дому.
– Я очень внимательно слушаю вас, Кенжеке, но все время что-то трещит в телефоне. – Он помахал трубкой, отгоняя дым сигареты, и опять поймал конец фразы:
– …тут все засуетились: «Какая вам нужна путевка?» А я им сказал…
– Кенжеке, вы, наверное, устали с дороги?.. – решился перебить Зейнулла.
– Я не устал! – заклокотало в трубке. – Я никогда не устаю в дороге! Никогда в жизни я не сидел на месте! Не просиживал, понимаешь, кресла у себя в кабинете! Я ездил… На конях, на верблюдах, на поездах, на самолетах… А ты говоришь Кожахметову, что он устал! Прощай! Мне некогда с тобой разговаривать! У меня в Москве много дел!
В трубке щелкнуло, послышались частые гудки.
– А про посылку ты спросил? – напомнила Зейнулле вахтерша.
– Он бы сам сказал. Наверное, не привез ничего.
– Зачем же тогда подымал тебя в такую-то рань? – рассердилась вахтерша.
– Он не думал, что в Москве еще такая рань. В разных городах разное время, иногда люди об этом забывают.
Зейнулла поднялся на свой этаж, побрел длинным коридором с одинаковыми дверьми по обеим сторонам. В ушах снова заклокотал смешок Кожахметова, и пришла на память одна из историй, какие любит пересказывать старый Кенжеке. Про Амантаева – как Амантаев приехал в Москву учиться. Его поселили в общежитии, в комнате на двоих, а на другой день утром он спросонья отправился в уборную и заблудился: все двери в коридоре были одинаковыми, а номер комнаты вылетел из головы. Но не такой человек Амантаев, чтобы растеряться. Постучал в одну из дверей: «Амантаев здесь живет?» – «Нет», – прорычали из-за двери. «Извините», – сказал Амантаев и постучал в следующую: «Амантаев здесь живет?» – «Нет». – «Очень извиняюсь». И дальше: «Амантаев здесь живет?»… Наконец он услышал из-за двери: «Да, здесь, здесь он живет, только вышел куда-то…» – «Хе-хе, вот он я! – сказал Амантаев, входя и укладываясь в свою постель. – Пошутил с тобой немного…»
Зейнулла постучал в дверь своей комнаты, всунул голову и довольно мрачно спросил:
– Амантаев здесь живет?
– Кто-то из наших приехал? – обрадовалась Гуля. – Кто? Ну говори!
– Кожахметов приехал. Целый час кричал на меня, не дал даже слова сказать.
– Еще бы! Сколько он ждал, пока ты проснешься и побежишь к телефону.
– Ты как будто рада, что он приехал, – пробурчал Зейнулла.
– Конечно! Очень занятный человек Кенжеке Кожахметов.
– Обыкновенный болтун!
– В том, что ты называешь болтовней, всегда есть глубокий смысл.
– Сегодня я не заметил никакого смысла.
Зейнулла взял с подоконника чайник, бережно опустил в него пару яиц и побрел на кухню. Говорят, что у предков стряпней обычно занимались женщины. Впрочем, Гуле лучше знать, история – ее специальность. А Гуля утверждает, что в отличие от других мусульманок ее прабабушки были не так уже закрепощены, они не носили чадру и чачван, ходили с открытыми лицами и вообще не очень-то пресмыкались перед мужчинами. Наоборот, в их народе поощрялась девичья дерзость и острословие, а поэтессы и музыкантши пользовались всеобщим почетом и уважением.
На кухне Зейнулла встретил Юлдаша со связкой сосисок через плечо. У предков Юлдаша насчет равноправия было похуже, там прабабки были до того угнетены, что им не всегда доверяли стряпать – например, плов мужчина варил сам. Не иначе как этот обычай и привел Юлдаша спозаранку на кухню, пока его Ляля наряжается, чтобы идти в консерваторию.
Мужчинам не пристало судачить за стряпней. Молча уставясь на медлительный чайник, Зейнулла размышлял, что Кенжеке, наверное, серьезно на него обиделся. Но по каким же делам он прилетел в Москву? Ведь Кенжеке Кожахметов уже несколько лет на пенсии, а до того, как спровадить на покой, старика начали постепенно отстранять от серьезных дел – не хватало у него образования: он, кажется, закончил всего пять классов. Отец Зейнуллы был родом из того же аула, что и Кожахметов. Отец рассказывал – и не раз, – как бедняк из бедняков Сапар повез в город троих сыновей, чтобы определить их в школу на полное государственное попечение. Сапару объяснили, что всех троих у него на государственное попечение не возьмут – такой закон, по одному от семьи. Не только Сапар хочет выучить сыновей, все хотят. «Одного так одного», – вздохнул Сапар и оставил старшего, которого записали по обычаю Сапаровым, а двоих повез домой. Но по дороге из города ему встретился одноаулец, Ахмет, гнавший на продажу пару верблюдов. «Давай обменяемся, – сказал Сапар, – я тебе коня, ты мне верблюда, я тебе мой чапан, а ты мне свой…» Долго бились, но все же обменялись. Не на коне, а на верблюде и в другом чапане Сапар повернул обратно в город и снова явился в школу, где его никто не узнал и где приняли второго сына, записав Ахметовым. С третьим сыном, с Кенжегали, находчивый Сапар переночевал рядом со школой на постоялом дворе, а утром попросил у русского ямщика пиджак с картузом и сходил, записал в школу своего младшего – Кожахметовым. Все трое учились вместе, и никто не знал, что они родные братья, все считали, что они только земляки, из одного аула. Отец Зейнуллы знал, но помалкивал. А братьям и потом казалось неудобным объявить, что они родные. Говорят, что самым талантливым из троих был старший, Сапаров, погибший на войне. Его детей вырастил Кожахметов, а сам так и не женился. Теперь ходит по чужим пирам, рассказывает байки. Не позавидуешь такой старости…
Подхватывая с плиты разбушевавшийся чайник, Зейнулла подумал, что отец рассердится, если узнает, как неуважительно он встретил в Москве старого Кенжеке. Придется разыскать старика…
Днем Зейнулла позвонил Ветлугиным.
– Степана Андреевича нет дома! – отозвался молодой звучный голос, и Зейнулла сразу представил себе Анну Антоновну в тесных брючках, со слоем косметики на лице. – Это ты, Зайчик?
– Угу! – ответил Зейнулла. Он знал, что Анна Антоновна когда-то, уже давненько, носила его на руках. Ветлугины были старыми друзьями отца Зейнуллы и всю войну прожили у него в доме.
– Анна Антоновна, вам Кожахметов случайно не звонил?
– Кожахметов? – томно переспросила Анна Антоновна. – Звонил, и не случайно. Рассказывал все новости. Ты же его знаешь!
– А он вам сказал, откуда звонит? Какой у него номер телефона?
– Я не спрашивала.
– До свидания, Анна Антоновна. – Зейнулла раскланялся с телефонным диском. – Спасибо. Всего хорошего. Привет Степану Андреевичу.
– Погоди, погоди… Тебе что – срочно нужен Кожахметов? – догадалась Ветлугина. – Тогда выслушай мой совет. Ищи его в гостинице «Москва». И запомни, Зайчик, на будущее: сколько бы шикарных гостиниц здесь ни построили, Кожахметовы всегда будут останавливаться только в «Москве».
– Да, конечно, как я сам не сообразил… – пробормотал Зейнулла, вспомнив, что и его отец до сих пор не признал за достойную гостиницу ни «Украину», ни даже «Россию».
– Плохо знаешь свое старшее поколение, – упрекнула Ветлугина. – Передай, Зайчик, от меня привет своей красавице Гуле. Скоро твоя защита?
– Еще не скоро…
– Ах, чуть не забыла тебе сказать, – спохватилась она, – Кожахметов завтра собирается улететь в Ессентуки. У него путевка. Если хочешь его повидать, поторопись. Кстати, ты знаешь, какое заявление он подавал насчет путевки? Степану Андреевичу рассказывали. Ну как же! Великолепное заявление, в своем стиле… «Прошу путевку в Ессентуки. Если не дадите, скажу спасибо. Без лечения проживу дольше. Кожахметов». Кто еще может так написать? Только Кожахметов. Как тебе это нравится?
Зейнулла в ответ неопределенно хмыкнул. Люди его поколения не забавлялись такими аульными шутками, простоватыми и грубоватыми. Только старики так развлекаются и очень любят рассказывать потом о своих проделках. Недавно они целой компанией, невзирая на свои должности и ученые степени, подшутили над очень уважаемым в республике человеком. Он похвастал перед ними, что получил из Армении ящик коньяку, а вскоре уехал в командировку. Он уехал, а через день его жена, толстуха Зике, получила телеграмму: «Одну бутылку армянского дай Мажиту». Следом за телеграммой явился и сам Мажит, получил свою бутылку. Еще через пару дней Зике опять расписывалась за телеграмму: «За двумя зайдет Исенгали». Пришел Исенгали. Зике ему дала две бутылки коньяку. А муж все шлет и шлет телеграммы: тому дай, этому отошли. Когда он наконец вернулся домой, Зике на него напустилась: «С ума ты, что ли, сошел! Бомбишь телеграммами! Весь город у нас перебывал из-за этого проклятого коньяка!» Муж на нее: «Ты раздала весь коньяк?» Зике ему телеграммы швырнула. Он посмотрел – а все телеграммы посланы с соседнего почтового отделения.
«Рассказать, что ли, Анне Антоновне про армянский коньяк? – подумал Зейнулла. – Да нет, не стоит. Ей наверняка уже сто раз про тот коньяк рассказывали».
Гуля, конечно, согласилась поехать вечером к дяде Кенжеке в гостиницу «Москва». Надела ради встречи с ним новый костюм и соорудила высокую прическу.
В Москве начиналась оттепель, на улицах сверкала черная слякоть, влажный воздух, как губка, впитал в себя бензиновый чад. У гостиницы елочкой стояли машины, сквозь прозрачные бесшумные двери сновали деловые люди с огромными портфелями, и невозможно было различить, кто иностранец, а кто командированный из дальней провинции. Вот, например, шествует человек малого роста в отлично сшитом темно-сером пальто. Кто он? Откуда? С такой смуглой гладкой кожей? С восточными темными глазами?
Гуля толкнула локтем Зейнуллу, Зейнулла предостерегающе кашлянул. Им навстречу чинно двигался их земляк Макин, и долг младших был поспешить с приветствием.
– Здравствуйте! – прощебетала Гуля, состроив почтительную мину – у нее в семье терпеть не могли этого самодовольного Макина.
– Здравствуйте! – Зейнулла протянул важному коротышке обе руки и побаюкал в ладонях пухлые пальчики Макина.
– Здравствуйте, молодые люди, – отечески приветствовал их Макин, высоко задирая голову. – Как живете? Что поделываете?
– Мы идем в гостиницу к дяде Кенжеке! – выпалила Гуля.
– К Кожахметову? – Макин с неудовольствием выпятил нижнюю губу.
– Вы не знаете ли случайно, в каком он номере? – спросила Гуля.
– Не знаю! – На лице Макина проступило выражение наивысшей озабоченности. – Извините меня, молодые люди, я очень спешу…
– До свидания! – в один голос ответили Гуля и Зейнулла и перемигнулись за спиной уходящего Макина.
– А ты знаешь? – шепнула Гуля. – Макин только что, минуту назад, виделся с дядей Кенжеке.
– С чего ты взяла?
– Ни с чего! – беспечно сказала Гуля. – Просто мне вспомнилась любимая поговорка моего упрямого деда: «О коне суди, когда он устанет, о джигите, когда он состарится». Давай этим летом поедем к деду?.. Мне надоело дышать московским бензином. А у деда на джайляу воздух чистый, и дожди чистые, и ветер чистый-чистый… Поедем?
– Непременно! – согласился Зейнулла. – Вот только защитимся оба – и сразу же поедем.
В вестибюле гостиницы свет приглушен, шаги звучат приглушенно, и женщины за стеклянными перегородками говорят приглушенными голосами.
– Вам Кожахметова? От слова «кожа»? – Сиреневый ноготь скользит по строчкам. – Да, живет у нас… Десятый этаж… Номер…
На десятом этаже столик дежурной пустовал. Гуля и Зейнулла двинулись по коридору и увидели, что в дверях номера Кенжеке торчит ключ: хозяин здесь.
– Долго засиживаться не будем! – Зейнулла постучал в дверь.
– Войдите! – раздался в ответ разноголосый хор.
– Аллах! – рассмеялась Гуля. – Мы не первые. Юрта полна гостей.
Зейнулла открыл дверь.
– Юрта? – Гуля растерянно оглядывала огромную, совершенно круглую комнату, сплошь заставленную кроватями. Кто бы мог подумать, что в этой знаменитой гостинице есть такое непритязательное общежитие. Один спит, вздрагивая от собственного храпа, другой утрамбовывает на кровати объемистый чемодан, третий ест из засаленного пакета, а дальше маячат вовсе интимные фигуры.
– Простите, мы ошиблись дверью. – Зейнулла поспешно заслонил Гулю. – Мы ищем своего земляка…
– Тут со всех земель найдутся земляки! – по-свойски откликнулся пожилой мужчина в черной шерстяной рубашке, повязанной голубым галстуком. – А вам кого? Не Кожахметова ли? По обличью вы схожи.
– Да. Кожахметова! – отозвалась Гуля из-за спины Зейнуллы.
– Вы знакомы с Кожахметовым? – заносчиво спросил Зейнулла.
– Тут все с ним знакомы. Вон его койка.
– А сам он в ресторан пошел. На третий этаж, – сообщил тот, который ел из засаленного пакета.
– Благодарю вас! – Зейнулла пятился, оттесняя Гулю.
– Одну минуточку! – остановил их пожилой в голубом галстуке. – У меня к вам вопрос. – Он подошел к Зейнулле, подал руку. – Будем знакомы… Комов, председатель колхоза… Прибыл по своим делам из Воронежской области. Давайте присядем, что ли. У нас тут и стулья есть.
– Ничего, мы постоим. – Гуля осмелела, убедившись, что все обитатели круглой комнаты успели привести себя в приличный вид.
– Я очень извиняюсь! – напористо продолжал воронежский председатель. – Но ваш земляк Кожахметов обещал мне помочь. Дело у нашего колхоза есть в Госплане… Насчет техники вне очереди по случаю ценной нашей инициативы. Тонкое дело… – Он показал корявыми пальцами, до чего тонкое у него в Москве дело. Видно, был из тех людей, что готовы с любым встречным-поперечным досконально обсудить все свои заботы, перебрать все свои бумаги с резолюциями. Не по одной наивности и простоте, а из нерушимой веры в счастливый случай и в коллективный всенародный опыт.
– Да ты короче! – вмешался пограничник с майорскими погонами. – Ваш земляк, – майор оценивающе оглядел Зейнуллу и Гулю, – обещал этому воронежскому ходоку за техникой свою поддержку и содействие. Но мы все считаем, что он только пыль в глаза пускает. Как он может кому-то помочь, если сам на равных с нами в гостиницу еле-еле устроился?
– Но ведь обещает он вроде всерьез и от души, – стоял на своем воронежский председатель Комов.
– Хвастает! – припечатал майор. – Вы извините, что я так про вашего земляка, – повернулся он к Гуле.
У Зейнуллы на скулах катались желваки, а Гуля как ни в чем не бывало вертела пышно причесанной головой, улыбалась и воронежскому председателю, и майору-пограничнику, и всем прочим обитателям круглой, как юрта, комнаты, азартно присоединившимся к обсуждению тонкой миссии воронежского председателя.
– К Госплану разве такой подход нужен! – горячился один.
– А какой? – ехидно любопытничал другой.
– Какой, какой… Государственный! – веско вставлял третий. – Пора нам кончать с ходоками, со всей нашей лапотностью. Планирование – это дело научное! Кибернетика!
– А вы, значит, за железный порядок? За администраторов нового образца. Видали, видали мы таких… Завод вы построите, фабрику тоже. Или там гэс-цэс… Ну а как вы одним своим умом, без народа, коммунизм строить будете?
– Это запрещенный прием спора! Факты! Факты дайте!
Все коечники десятого этажа оказались людьми бывалыми, тертыми-перетертыми.
– Ты, Воронеж, уши не развешивай! – гудел, покрывая все голоса, майор. – Этот Кожахметов нашумит, наобещает, а выйдет пшик…
– Так ведь я его не просил. Он сам… Вот в чем загвоздка… – спокойно рассуждал председатель Комов. – Вы мне вот о чем скажите, – тянулся он к Зейнулле. – Надежный человек ваш земляк или нет?.. Дело-то у меня не простое, сейчас вам разъясню…
Гуле этот упрямый Комов нравился все больше и больше. Он был похож на ее деда, который в городском универмаге перемял в руках пар двадцать французских теплых ботинок, пока не отобрал подходящие, а потом дома, несмотря ни на какие уговоры, собственноручно пришил к элегантным ботинкам сыромятные ушки.
– Не надо нам ничего разъяснять. – Гуля ласково улыбнулась председателю. – Мы в ваших делах все равно не разберемся. Но я уверена, что Кожахметов искренне хочет вам помочь. Зачем ему вас обманывать?
– Верно! – обрадовался Комов. – Вот и я думаю: зачем?..
Потом, в коридоре, Зейнулла сердито сказал Гуле, что она вела себя крайне легкомысленно.
– Кенжеке тут расхвастался, поставил себя в нелепое положение, а ты, вместо того чтобы его как-то выручить… – Зейнулла продолжал пилить ее и в лифте, а лифт, к его удивлению, остановился на третьем этаже.
– Должны же мы найти этого обманщика Кенжеке! – заявила Гуля, упрямая, вся в своего деда.
У входа в ресторан возвышался господин посольского вида.
– Мест сегодня… э-э-э… – начал он, но взглянул на Гулю и весь расплылся в сладчайшей улыбке. – Для вас, конечно, найдутся… Прошу!
Гуля журавлиным шагом манекенщицы двинулась следом за господином. Мрачный Зейнулла, бодливо выставив козырек жестких волос, плелся за ней.
Зал ресторана к этому часу был окутан пеленой табачного дыма. За длинными столами ужинали солидные делегации, тесно сдвинув плешивые головы, шептались над рюмками деловые люди, развалясь, сидели юные бородачи со спутницами, такими же юными, но похожими на молодящихся старушонок.
Вся эта вечерняя кутерьма будто не касалась грузного человека, одиноко сидевшего за столом в дальнем от входа углу ресторана. Он сидел, все видя и ни на кого не глядя, – широколицый, с глубокими зарубками морщин на плоских щеках, на крутом лбу.
– Дядя Кенжеке, здравствуйте! – Гуля устремилась к одинокому человеку, и посольского вида господин с поклоном возвратился на свой пост.
Чуть привстав, старый Кенжеке распахнул руки навстречу Гуле:
– Садись, дочка. Вот сюда, рядом со мной… Я знал, что ты придешь меня повидать сегодня вечером. Видишь, и стол уже накрыт. – Он насмешливо покосился на Зейнуллу. – И ты, сынок, садись.
– Простите, Кенжеке, – покраснел Зейнулла, оглядывая стол, накрытый на шестерых. – Мы с Гулей всегда рады принять вас, как дорогого гостя, у себя в общежитии. Но на ресторан у нас сегодня денег не хватит.
– Какие глупости ты говоришь! – захохотал Кенжеке. – У меня тоже нет денег на дорогие рестораны! Кожахметов теперь пенсионер! Республиканский пенсионер, не союзный! Понимаешь? Пенсия небольшая, но я не обижаюсь…
Все тело старого Кенжеке тряслось от хохота, вздрагивали круглые плечи, вздрагивал отвисший живот.
– Садись, садись! – давился смехом Кожахметов. – Денег не надо. За сегодняшний ужин уже заплачено. Макин заплатил. Он очень спешил по своим важным делам, он только успел расплатиться по счету, а потом я его отпустил. Поезжай, говорю…
– Макин? – Зейнулла не мог скрыть удивления.
– Макин! – подтвердил Кенжеке. – А чего ты удивляешься? Мы с ним старые товарищи. Еще в райкоме комсомола вместе работали. Я его вырастил. Я…
Кожахметов отмахнулся от Зейнуллы, наклонился к Гуле, положил свою огромную руку на Гулину – маленькую, такую смуглую на белой крахмальной скатерти.
– А ты с каждым годом все красивей. Зато Кожахметов стал похож на старый стоптанный сапог…
– Неправда, Кенжеке. Вы вовсе не старый.
– Умница! – растрогался Кожахметов. – Дай ручку поцелую. Не наш обычай, но уж очень хорош… – Он с неожиданной ловкостью поднес Гулину руку к губам. – Умница ты моя…
На громкий голос Кожахметова оборачивались с соседних столов. Кенжеке приветливо помахал всем соседям.
– Кого еще мы ждем? – спросил Зейнулла, указывая на свободные стулья.
– Всех моих друзей!
Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах.
Меж тем официант, взглядом испросив разрешение, начал подавать закуски. Принес заливную рыбу, украшенную зелеными листьями и оранжевыми морковными звездами, квадратные мисочки с разными салатами, блюдо нежной розовой семги, влажную ветчину, икру в сияющем хрустале…
– Это все заказал Макин? – Зейнулла сглотнул слюну.
– Заказывал, конечно, я, – гордо пояснил Кенжеке. – Макин только заплатил по счету.
Гуля засмеялась, вспомнив выражение озабоченности на лице Макина и его презрительное «не знаю» в ответ на ее вопрос о Кожахметове.
– Ты ешь! – склонился к ней Кенжеке. – Ты в Москве совсем тощая стала. Масло бери, икру… Больше бери, больше… – Он клокотал одобрительным смешком, глядя, как она сооружает огромный бутерброд, как жмурится от предвкушения.
– А вы, Кенжеке?
– Мне сейчас принесут боржом.
Зейнулла с сосредоточенным видом придвинул к себе блюдо семги. Он понимал, что с этой минуты они с Гулей стали участниками забавнейшей истории, которую, надрывая животы, будут пересказывать там, дома… Еще одна история про Кожахметова. Как он подшутил над Макиным… Значит, было это в Москве… Кожахметов встретил Макина в гостинице и сказал: «Давай поужинаем вместе». Макин, самодовольство которого всем известно, ответил свысока: «Я бы рад с тобой поужинать, но мне некогда. Дела». Он сказал нарочно про дела, чтобы уязвить Кожахметова, отставленного от всяких дел, но Кенжеке и виду не подал, что обиделся, Кенжеке Макина никак не отпускал: «Ну на минутку зайдем, перекусим…» А когда они пришли в ресторан, Кожахметов стал заказывать самые дорогие закуски и потом… Зейнулла тяжело вздохнул и потянулся за салатом.
Кожахметов плюхнул на Гулину тарелку полблюда заливной рыбы.
– А вы почему не едите?
– Мне нельзя! – Кожахметов налил всем коньяку, первым выпил, но заедать не стал, запил боржомом. – Понимаешь, дочка… Диета у меня строгая… Лечусь, понимаешь… Ничего не поделаешь – заставили… Говорят: поезжай в Ессентуки… Я отказывался, но разве они отстанут? – Кенжеке давал понять, что его здоровьем озабочена вся республика. – Пришлось ехать, – он закашлялся: «Кхы, кхы!» – А хрен подали? – Кенжеке подвинул Гуле соусник с хреном. – К заливному непременно хрен полагается. У русских такого, как я, называют старым хреном… Мне нравится. Хорошо быть старым хреном, от него глаза лезут на лоб. – Кенжеке шевельнул морщинами и наклонился к Гуле, продолжая свою историю про встречу с Макиным. – Я мог бы лететь в Ессентуки прямым рейсом, а не через Москву, но мне очень нужно было побывать в Москве. Зачем? Я хотел повидаться здесь с другом молодости, с Макиным. А то, понимаешь, я прихожу к нему, а секретарша меня – Кожахметова! – не пускает: «Товарищ Макин очень занят…» Кожахметова по первой его просьбе принимают люди повыше Макина, а он не находит для меня свободного времени. «Плохо ты его воспитывал, когда был секретарем райкома комсомола!» – сделал я строгое и последнее замечание самому себе. Но учить человека никогда не поздно. И чья обязанность учить Макина? Правильно, моя. Смотрю – у секретарши на столе билет на самолет. Куда? В Москву. На чье имя? На имя Макина. Хорошо! Кожахметов тоже полетит в Москву, и там Макина не будет караулить его бюрократический аппарат, там Кожахметов побеседует с Макиным без всяких приемных часов.
Кенжеке глотнул коньяку, запил боржомом и указал на пустой стул:
– Вот здесь сидел Макин, а здесь я… Я ему все сказал, что о нем думаю. У Макина сразу пропал аппетит. Он жадный человек, ему очень жаль было денег, заплаченных за еду, но старый друг Кенжеке торчал как кость поперек горла…
История про Кожахметова – как он ловко поужинал за счет жадного Макина – обрастала новыми красочными подробностями. Правду уже нельзя было отделить от вымысла. Может быть, Кенжеке ничего не успел сказать Макину за этим столом. Может быть, не было перед этим никакого столкновения с секретаршей. И уж наверняка Кенжеке не прилетел в Москву следом за Макиным, а случайно встретился с ним в гостинице. Но все это теперь не имело никакого значения. Люди будут пересказывать так, как хочется старому выдумщику Кенжеке. Родился еще один рассказ про Кожахметова – как он проучил зазнавшегося Макина. Каждая шутка имеет свой смысл, и вся соль в неожиданном конце. Но кто мог ожидать, что сюда, в ресторан, явятся Гуля и Зейнулла? При этой мысли Зейнулла затосковал. А что, если никакой Макин не платил за всю эту дорогую еду? Кому сможет позвонить Зейнулла, чтобы их с Гулей выкупили из ресторана?
Кенжеке налил себе еще боржома. Он не съел ни кусочка, только пил боржом, бурлящий пузырьками воздуха, как вода в ледяной горной реке.
– Почему вы, Кенжеке, в молодости не стали учиться дальше? – Гуля смотрела на старика блестящими глазами.
– Тогда, дочка, таких грамотеев, как я, было меньше, чем сейчас таких, как вы, кандидатов наук… Я поехал в свой аул ликвидировать неграмотность и остался там учить ребятишек. До меня их там некому было учить, кроме, понимаешь, муллы…
– А потом?
– Потом я организовал комсомольскую ячейку, делил по справедливости сенокосы, отбирал у баев зерно, записывал людей в колхоз… Загляни в свой учебник истории – там все записано, что сделал за свою жизнь Кожахметов. – Он заколыхался, мешая смех с кашлем. – Жизнь Кожахметова, дочка, горная дорога с крутыми поворотами, но, когда я теперь оглядываюсь назад, я вижу свою дорогу очень прямой и не такой уж длинной. – Он вскинул руки, высвобождая из рукавов, и обмыл ладонями широкое морщинистое лицо. Из-под ладоней на Гулю смотрел уже не веселый, лукавый шутник, а старый и печальный мудрец. – Очень мало дано жить человеку, дочка. И надо торопиться делать добро друзьям, а врагов, понимаешь, тоже не годится забывать. Человека после смерти должны долго вспоминать и друзья и враги, если он был правильный человек… – Кожахметов опять смеялся, обращая печаль в шутку.
Гуля не смеялась, хотя давно у нее не было на душе так чисто и светло, как сейчас, рядом со старым Кенжеке.
Официант принес тарелки с огромными кусками мяса, с ворохами жареной картошки, с бутонами из огурцов.
– Ешьте! – Гуля глядела на старика умоляюще. – Ешьте, Кенжеке. Ну, пожалуйста…
– Спасибо. – Он отодвинул тарелку, налил себе еще боржома. – Плохо у меня, дочка, со здоровьем, совсем плохо… – Он взялся пальцами за подбородок, будто оглаживая невидимую бороду. – Совсем, совсем худо мне стало… Мяса не могу есть… Не могу… Мяса… – Кожахметов затрясся, из-под припухших век выкатились шарики слез. – Старый я, помирать пора…
С соседних столиков недовольно оборачивались на плачущего старика.
– Пойдемте, Кенжеке, – ласково уговаривала Гуля. – Вы устали…
Кожахметов послушно поднялся. Гуля повела его, сразу обессилевшего, к выходу. Зейнулла остался за столом, поискал глазами официанта. Тот издали непонятно покрутил салфеткой.
«Что это может значить? – поежился Зейнулла. – А что, если мне сейчас подадут счет?»
Расторопный официант уже вел к столу развеселую компанию.
– Хотите проверить наши расчеты? – Негромко осведомился он у Зейнуллы. – Я все подал, что заказывали.
– Нет, нет… Я задержался, чтобы поблагодарить за обслуживание, – Зейнулла призвал на помощь восточный акцент, безотказно действующий на московских официантов.
«Значит, Кенжеке не выдумал про Макина! Значит, Макин на самом деле за все заплатил!»
Кожахметов и Гуля спорили у дверей лифта.
– Никуда я не пойду! – упирался старик. – Вы ступайте, вам заниматься надо. А я еще чаю попью…
– Вам необходимо отдохнуть! – настаивала Гуля.
– Попью чаю и пойду спать. Не беспокойтесь. Кожахметов вовсе не пьяный. До номера сам доберусь. Даже на лифте подниматься не надо. Я рядом номер взял, чтобы в ресторан далеко не ходить.
– Кенжеке! – встревожилась Гуля. – Вы забыли, ваш номер не рядом. Вам на лифте надо подняться. На десятый этаж.
– На лифте? На десятый? – Кожахметов подозрительно поглядел на Гулю, потом на Зейнуллу. – Почему на десятый? Вы там были?
