Текст книги "Три женщины, три судьбы"
Автор книги: Ирина Чайковская
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Они познакомились в 1842-м или 43-м году. Даже здесь их показания не сходятся. Панаева, с оговоркой «если не ошибаюсь», называет 1842-й год. Она указывает и «место встречи» – Павловск, где Тургенев летом жил на даче. У Тургенева в Мемориале[75]75
Мемориал – перечень важнейших событий и лиц каждого года начиная с 1830-го и кончая 1852-м.
[Закрыть] под 1843-м годом значится: «Павловск. Катя. Определяюсь на службу. Даль. – Белинский. Панаева. В ноябре знакомство с Полиной». В позднейшей Автобиографии Тургенев сообщает о себе в третьем лице: «В 1841 году он вернулся в Россию (из Берлина, где жил на одной квартире с Михаилом Бакуниным, – И. Ч.), поступил в 1842 году в канцелярию министра внутренних дел под начальство В. И. Даля (того самого, автора Словаря, – И. Ч.), служил очень плохо и неисправно и в 1843 году вышел в отставку». Далее Тургенев пишет, что в тот год напечатал (анонимно) поэму «Параша» и познакомился с Белинским.
Я склонна думать, что Тургенев точнее Панаевой запомнил год знакомства с нею, тем более, что год этот был переломным в его жизни – через несколько месяцев после их встречи на его горизонте возникла Полина Виардо. Значимость знакомства с Виардо подчеркнута в тексте курсивом. Но и встреча с Панаевой не была для Тургенева проходной, о чем можно судить по ее отражению в Мемориале, куда заносились только самые памятные моменты. Отметим, что ни Иван Иванович Панаев, супруг молодой красавицы, ни Некрасов, примерно в то же время начавший бывать у Панаевых, в Мемориале Тургенева не упоминаются. Зато упоминается Белинский. Белинский был одним из главных людей тургеневской молодости. То, что следом за Белинским в Мемориале идет запись о Панаевой, говорит, как минимум, о том, что Тургенев обратил на нее внимание и выделил из числа прочих.
2.5. Роман о Тургеневе. Глава первая «Малодушный выдумщик»Рассказ о Тургеневе Панаева начинает как раз с Павловска: будущий писатель «после музыки» часто приходил к ней на чай. Однажды он рассказал ей «о пожаре на пароходе», на котором он ехал и:) Штетина, когда «не потеряв присутствия духа, успокаивал плачущих женщин и ободрял их мужей, обезумевших от паники». Впо-следствие оказалось, что случай на пароходе действительно имел место, но юноша Тургенев вел себя не так хладнокровно: он очень хотел сесть в спасательную лодку с женщинами и детьми и беспрестанно повторял по-французски: «Умереть таким молодым!».
Рассказав эту историю, Панаева продолжает развивать тему о «лживости» Тургенева, который «в молодости часто импровизировал и слишком увлекался». Вот правильно найденные слова – «импровизировал», «увлекался». Если бы не импровизировал и не увлекался, может быть, и не развился бы в того писателя, каким впоследствии стал. Воспоминания о «горящем пароходе» мучили Тургенева всю жизнь. За несколько месяцев до смерти, в июне 1883-го года, он диктует (на французском) Полине Виардо небольшой очерк «Пожар на море. В этом очерке он вспоминает все происшествие, описывает себя, девятнадцатилетнего юношу, впервые отпущенного матушкой в заграничный вояж, рисует ужас пассажиров при криках о пожаре, свое собственное смятение, обещание денег матросу «от имени матушки», если тот его спасет, и потом свою неожиданно возникшую веру в спасение при виде прибрежных скал…
Не знаю, стоит ли верить его рассказу о прыжке на дно шлюпки с женщиной на спине или о трех пойманных им в шлюпке дамах, тут же по приземлении падавших в обморок… Есть у меня ощущение, что «бес фантазерства», а также романтического преображения действительности попутал Тургенева в разгар предсмертной болезни, как и тогда, в годы его молодости.
А вообще он с этим своим качеством боролся. В Воспоминаниях о Станкевиче (1856), с которым познакомился в том же 1838 году, когда случился пожар на пароходе, Тургенев пишет, что робел перед старшим товарищем «от внутреннего сознания собственной недостойности и лживости». Вполне допускаю, что Панаева не передергивает, когда приводит слова Белинского, обращенные к Тургеневу: «Когда вы, Тургенев, перестанете быть Хлестаковым? Это возмутительно видеть в умном и образованном человеке!».
В письмах Белинского того времени можно встретить упреки в «мальчишестве» и «лени», адресованные Тургеневу. Что ж, значит, права Авдотья Яковлевна, когда рисует отношения Белинского и Тургенева как бесконечные выволочки последнему со стороны нравственно безупречного собрата? Белинский-де отучал Тургенева как нерадивого школьника от вредных привычек, доходя порой до таких грозных инвектив: «Подтяните, ради Христа, свою распущенность, ведь можно сделаться нравственным уродом»[76]76
Такая «тяжелая» словесная артиллерия, если верить Панаевой, использовалась Белинским, дабы пристыдить Тургенева, берущего в долг у Некрасова (до смерти матери в 1850-м году Тургенев был «бедный» и часто занимал у Некрасова деньги).
[Закрыть]. Это цитаты из «романа Панаевой». А теперь возьмем строчки из реальных писем Белинского, написанных примерно в то же время:
«…если бы Вы уехали из Питера, я не знал бы куда и деваться; с Вами я отводил душу – это не гипербола, а чистая правда» (8 июня 1843, Москва).
«Когда Вы собирались в путь (в январе 1847 г. Тургенев выехал в Берлин, – И. Ч.), я знал вперед, чего лишаюсь в Вас, но когда Вы уехали, я увидел, что потерял в Вас больше, нежели сколько думал, и что Ваши набеги на мою квартиру за час перед обедом или часа на два после обеда, в ожидании начала театра, были ОДНО, что давало мне жизнь» (19 февраля 1847, Петербург).
Мало того, что Белинский любил своего молодого друга, ценил его ум и познания – он видел в нем человека сходных взглядов. Так, говоря о Некрасове, Белинский противопоставляет некрасовскому прагматическому взгляду на вещи – их общие с Тургеневым высокие понятия и идеалы: «…он (Некрасов, – И. Ч.) действовал честно и добросовестно, основываясь на объективном праве, а до понятия о другом, высшем, он еще не дорос, а приобрести не мог, по причине того, что возрос в грязной положительности и никогда не был ни идеалистом, ни романтиком на наш манер» (курсив мой, – И. Ч.) (1 (13) марта 1847, Петербург).
Да, Белинский, бывало, журил Тургенева, но тон этих увещеваний сильно отличается от воссозданного Панаевой. Вот одно из таких дружеских писем, связанных, по-видимому, с желанием Белинского спасти друга от чар Клеопатры, то бишь Полины Виардо: «Не знаю почему, но когда думаю о Вас, юный друг мой (Белинский был на 7 лет старше Тургенева, – И. Ч.), мне все лезут в голову эти стихи:
«Страстей неопытная сила Кипела в сердце молодом…» и пр.
Вот Вам и загвоздка; нельзя же без того: на то и дружба…». (19 февраля 1847, Петербург).
Деликатно, нежно, строчками из пушкинских стихов о безусом юноше, принявшем «вызов страсти» у самой Клеопатры, – Белинский пытается остановить друга от рокового шага, но в конце словно закашливается от смущения и неловкости, словно просит извинения за вмешательство в сферу очень личную, запретную. А теперь вспомним панаевское: «Подтяните, ради Христа, свою распущенность…». Иная интонация, иной градус отношений, да и сами отношения совсем-совсем другие…
В письмах 1847-го года Белинский называет Тургенева «юный друг мой». Между тем, «юноше» в это время уже к тридцати. Тургенев, который в 40 лет будет чувствовать себя стариком, человеком отжившим, очень долго не взрослел, вел себя по-мальчишески импульсивно, необдуманно, даже легкомысленно. Но повзрослел. Панаевский рассказ о «пожаре на пароходе» подразумевает обвинение не только в выдумках и самоукрашательстве, но и в малодушии.
Об этом нужно сказать особо. При всей своей вошедшей в поговорку «мягкости» (даже Флобер, по свидетельству Генри Джеймса, называл русского друга «мягкой грушей», иначе «размазней»), в ответственные моменты жизни Тургенев вел себя на редкость мужественно.
Вот эти моменты:
Будучи в ссылке в Спасском, находясь под присмотром полиции, тайно – переодевшись в мужицкое платье и обзаведясь фальшивым паспортом, – едет в Москву на концерт обожаемой Полины Виардо (22 марта 1853-го года).
* * *
В 1860-м году по принципиальным мотивам порывает с ближайшим другом Некрасовым и уходит из «Современника», с которым сотрудничал со дня его основания.
* * *
Активно дружит, ведет переписку и встречается с политическим эмигрантом и злейшим врагом самодержавия – Александром Герценом. В январе 1864-го года предстает перед российским Сенатом по делу о связи с лондонскими изгнанниками. Поддерживает отношения с Герценом до самой смерти Александра Ивановича в 1870-м году.
* * *
Удивительно мужественно ведет себя перед лицом смерти, вызывая восхищение близких и тех, кто будет читать его предсмертные письма и дневник[77]77
См. письмо к Пьеру Тургеневу, сыну декабриста, в кн. Н. П. Генераловой И. С. Тургенев: Россия и Европа. С-П, 2003, стр. 24.
[Закрыть].
Кто не запомнил сцену в мемуарах Панаевой, когда компания из сотрудников «Современника» во главе с самим Белинским приезжает по приглашению Тургенева к нему на дачу – и не находит там хозяина! Пригласив друзей на обед, который будет-де приготовлен его чудо-поваром, Тургенев о приглашении забыл.
Случай напоминает сюжет гоголевской «Коляски», только Тургенев, в отличие от героя Гоголя, спрятавшегося от своих гостей в коляске, перед друзьями все же появился и угостил их, оголодавших, спешно приготовленными обескураженным поваром невкусными жилистыми курами…
Этой истории веришь. Скорее всего, так и было. Тургенев всю жизнь не отличался пунктуальностью и педантизмом, скорее наоборот. Вот Некрасов в 1855-м году пишет в письме к Толстому, что
Тургенев пропал: «поехал в Москву на три дня, и до сей поры его нет». В тот раз «пропавший» Тургенев объявился в Петербурге лишь через месяц.
Вот сам Тургенев пишет педантичному Герцену из Парижа (1862): «…что бы ты ни думал о моей неаккуратности – скорее земной шар лопнет, чем я уеду, не повидавшись с тобою». Стало быть, вопрос о «неаккуратности» поднимался…
А вот кусочек из письма Боткина Некрасову (28 марта 1856, Москва):
«Отзыв твой о Тургеневе мне усладил душу. Может ли быть он не добрым и не отличным человеком! Да, легкомыслен, ребенок, барич, – сколько хочешь, – но спустись поглубже – фонд удивительный. Я постоянно чую этот фонд и постоянно люблю его».
В очерке Генри Джеймса о Тургеневе, написанном с любовью и пониманием, при общей восторженной оценке личности русского писателя, о нем говорится как о «человеке откладывания» («а man of delays»). Джеймс, наблюдавший Тургенева в Париже, писал, что тот ни разу не пришел на свидание в назначенный день. Он всегда это свидание перемещал, но после нескольких таких откладываний непременно являлся, и отложенная встреча происходила[78]78
См. Henry James. Ivan Turgenev. Library of the world’s best Literature edited by Charles Dudley Warren, New York, International Society, 1897, 1903, а также в моей кн. «Карнавал в Италии» статья «Генри Джеймс и русские», стр. 103.
[Закрыть].
В мемуарах много эпизодов, связанных с деньгами: Тургенев-де занимал деньги у Некрасова (что абсолютная правда), порой шантажируя его тем, что передаст рассказ в «Отечественные записки» к «Андрюшке» (Краевскому). Рассказывается, как Некрасов выплачивает Тургеневу необходимые тому 500 рублей, перехватывает рассказ, уже было запроданный Краевскому, и пишет тому извинительное письмо от лица Тургенева. Читала и думала, что Панаева, человек достаточно поднаторевший в журнальных делах, должна была с подобными ситуациями сталкиваться на каждом шагу. Сотрудники брали у Некрасова взаймы (однажды он не дал одному такому просителю денег из суеверия – вечером ему предстояла большая игра – и тот, его звали Пиотровский, покончил с собой)[79]79
Этот случай описан в мемуарах Панаевой.
[Закрыть]. Просил у Некрасова в долг и Добролюбов – есть его письмо с просьбой о 500 рублях и мгновенный, в тот же день, ответ Некрасова: «По вечерам я не даю денег, завтра получите».
А что до авторов – естественно, все старались запродать свой товар подороже, торговались, оглядывались на размер гонораров в «Отечественных записках»[80]80
Гончаров за роман «Обыкновенная история» запросил у 03 10 тысяч, Некрасов пишет (в 1858 г.) что, если Тургенев отдаст в «С-к» свою новую повесть, он может назначить за нее какую хочет цену.
[Закрыть]. По подсчетам Чуковского, с 1847 по 1855 год Тургенев напечатал пять своих произведений в этом «конкурирующем» с «Современником» органе. До 1850-го года (год смерти Варвары Петровны Тургеневой) Иван Сергеевич был «бедным» и жил в основном на свои гонорары. Некрасов, как никем другим, дорожил Тургеневым в качестве сотрудника «Современника», платил ему по высшему разряду и не отказывал в займах. Тургенев, в свою очередь, продал Некрасову право на второе издание «Записок охотника», которое сулило издателю хороший барыш[81]81
«Записки охотника» не были пропущены цензурой, в результате право на их издание осталось за Тургеневым, последний направил полученные от издания деньги на нужды подрастающей дочери Белинского.
[Закрыть]. Кроме того, присутствие Тургенева на страницах журнала гарантировало приток читателей, что было крайне важно для финансового положения «Современника».
Коснусь еще двух аспектов «денежной темы», работающих у Панаевой на дискредитацию Тургенева.
2.7. Роман о Тургеневе. Глава третья «Фальшивый друг, озабоченный саморекламой»Начнем с саморекламы. У Панаевой можно прочесть о ее встрече в Париже с переводчиком Тургенева на французский язык. Звали его Делаво, и Тургенев якобы жаловался на него Панаевой в таких выражениях: «Какое несчастье иметь дело с такой тупицей!
Просто дурында какая-то…». Оставим на совести Панаевой лексику ее героя, явно принадлежащую придуманному Тургеневу. Далее в тексте говорится, что из разговоров с переводчиком любознательная русская узнала, что Тургенев сам попросил его о переводе своих рассказов (из «Записок охотника», – И. Ч.) и что бедный Делаво должен был уламывать редактора Revue des Deux Mondes, чтобы тот поместил его перевод на своих страницах. Переводчик жаловался на ничтожный гонорар, получаемый за перевод. На вопрос А. Я., почему он не условился, чтобы Иван Сергеевич заплатил ему за труд, Делаво – в передаче Панаевой – ответил так: «Иван Сергеевич так хорошо говорил, когда предложил мне переводить его рассказы, что я согласился на все его условия».
А вот любопытно знать, на какие такие условия согласился бедняга переводчик?! Отдать часть гонорара Тургеневу?
В письме к Боткину из Парижа (в ноябре 1856 года) Тургенев пишет следующее: «Делаво перекатал моего «Фауста» – и тиснул его в декабрьской книжке «Revue des 2 Mondes», издатель (де Маре) приходил меня благодарить и уверял, что эта вещь имеет большой успех…». Известно письмо Делаво к Тургеневу, где тот слезно просит не передавать перевод «Записок охотника» Луи Виардо, так как он очень рассчитывает на хорошие деньги (400 франков), которые получит за эту работу от издателя.
Никому и никогда Тургенев не навязывал своих произведений для перевода. В те времена, как и теперь, переводчики старались переводить то, что громко прозвучало на родине. Таковыми были рассказы и повести Тургенева. Они переводились, как говорится, с колес. Так было во Франции, в Германии и даже в далекой Америке, где у Тургенева было несколько почитателей-энтузиастов, спешивших познакомить с его призведениями публику[82]82
Вообще Тургенев был в Америке достаточно популярен. Энциклопедия российско-американских отношений сообщает, что в 1856 году в «Новом Американском обозрении» появились отрывки из «Записок охотника», в 1867 в Нью-Йорке были изданы «Отцы и дети» в переводе Юджина Скайлера, а в 1867-85 гг. нью-йоркским же издательством Г. Гольта было выпущено 8-томное собрание сочинений Тургенева. Любопытно, что в 1874 году «в счет барыша» Гольт прислал Тургеневу чек на 1000 франков, о чем Тургенев пишет в письме к Анненкову: «Эта истинно американская грандиозность меня тронула: сознаюсь откровенно, что в течение моей литературной карьеры я не многим был столь польщен. Мне и прежде сказывали, что я, если смею так выразиться, пользовался в Америке некоторою популярностью, но это доказательство воочию меня-таки порадовало». К списку можно добавить американских переводчиков Тургенева Йалмара Бойсена и Томаса Перри, а также Генри Джеймса, популяризатора и друга русского писателя (см. мои статьи: Мастер, ученик мастера. Вестник Европы, № 1S, 2005; Генри Джеймс и русские. Seagull, № 3–4, февраль 2005).
[Закрыть]. Добавлю еще, что, мало беспокоясь о собственной «популяризации», Тургенев неустанно пропагандировал русскую литературу за рубежами России. Благодаря его советам и деятельной помощи во Франции были осуществлены переводы Пушкина и Гоголя. По рекомендации Тургенева, на французский переводились пьесы Островского и рассказы и романы Толстого. Панаева пишет, что русские писатели «завидовали Тургеневу в том, что его произведения переведены французами» – и это редкий в ее книге случай, когда нечто дурное приписывается не самому Ивану Сергеевичу.
В числе обвинений против Тургенева есть и такие, от которых оторопь берет: оказывается, он поощрял карточную игру Некрасова. Панаева пишет, что не хотела, чтобы Некрасов становился членом Английского клуба из-за его страсти к игре. Однако ее доводы «потерпели полное фиаско перед Тургеневскими». Тургенев-де доказывал Некрасову, что тому необходимо бывать в обществе – шлифоваться, встречаться со «светскими женщинами», которые «одни только могут вдохновлять поэта». Такое впечатление, что или сама Панаева, или выдуманный ею Тургенев думают, что в Английском клубе можно встретить «светских дам».
Корней Чуковский установил, что, если Некрасов и Панаев действительно с 1853-го года были членами Английского клуба, то Тургенева в его списках нет. Но не для Панаевой. Она рисует страшные картины: Тургенев в качестве Дьявола-искусителя (иначе не назовешь!) являлся в дом друга и «уговаривал его ехать в клуб именно для того, чтоб сесть играть в карты». Приводятся и искушающие речи: «У меня впереди есть наследство, ну, а у тебя что?». Кстати говоря, почему «впереди»? Весной 1853 года, о которой речь у Панаевой, Тургенев уже владел наследством. Но это мелочи в сравнении с чудовищным обвинением. Порылась в письмах и кое-что нашла.
Вот Тургенев пишет Некрасову из Спасского (1856):
«Твое письмо меня порадовало, хоть и сильно отдает хандрой. Плохо одно, что ты в карты играешь…».
А вот и «ответная реплика» Некрасова из письма другу в Париж (1858).
«Прощай. Будь здоров и, окончив повесть, приезжай к нам. Мне кажется, с твоим приездом я брошу проклятые карты, которые губят мое здоровье».
И в конце «денежной темы», связанной с отношением Тургенева к друзьям, скажу вот что. Да, не был Иван Сергеевич рачительным хозяином, таким, как Фет, не был «дельцом», в духе Некрасова: плохо и нерасчетливо распоряжался деньгами и именьем. Однако другом был верным. В 1878 году он пишет из Парижа своему многолетнему другу и протеже, человеку с драматической судьбой, поэту Якову Полонскому: «…делишки мои настолько крякнули, что я действительно вынужден был продать свою галерею… Но что до тебя касается, милый Яков Петрович, я почту за особое счастье быть твоим кредитором до конца дней моих – и, следовательно, тебе беспокоиться нечего…»).
2.8. Роман о Тургеневе. Глава четвертая «Появление героини»Нет романа без любовной интриги. В любом романе непременно должна быть героиня. Или «антигероиня», как получилось у Панаевой. «Антигерою» Тургеневу в ее романе вполне логично соответствует «антигероиня» – Полина Виардо. Для нее, как и для Тургенева, не припасено у писательницы ни одной светлой черты.
Если героини обычно ослепляют своей красотой, то наша «антигероиня» – настоящая лягушка. Она некрасива – с огромным ртом. Так, может, добра, щедра, жалостлива? Нет, скупа, ей жаль денег даже на похороны хористки; к тому же, черты ее лица и «жадность к деньгам» обличают в ней еврейское происхождение[83]83
Панаевой «аукнулось» ее предположение. В своем романе «Неверная» Игорь Ефимов, исходя из девичьей фамилии Авдотьи Яковлевны – Брянская (фамилия произошла от топонима), делает вывод об ее еврейском происхождении. Между тем, настоящая фамилия ее отца – Григорьев, а Брянский – его сценический псевдоним.
[Закрыть]. Затем пересказываются слухи о скупости певицы, которые якобы пронеслись по Петербургу.
Панаева увидела Полину Виардо на сцене Итальянской оперы в Петербурге в первый ее приезд в Россию а 1843-м году. Но если Тургенев сразу был околдован «божественной» Виардо и день встречи с нею – 1 (3) ноября 1843 года – стал для него «святым», то Панаева говорит о певице с какой-то ревнивой недоброжелательностью. Невольно приходит в голову, что красавица Панаева, вскружившая голову не одному Некрасову, – в нее влюблены были молодой Достоевский и, как кажется, Добролюбов, – испытывала нечно вроде ревности к Виардо. Панаева познакомилась с Тургеневым, как уже было сказано, за несколько месяцев до появления в его жизни французской певицы. И Тургенев эту встречу отметил в своем Мемориале. Не возникло ли в душе Панаевой чувства женской уязвленности, когда красивый, блестящий Тургенев мгновенно подпал под чары дурнушки Виардо!
Тургенев в романе Панаевой фат, завсегдатай дамских салонов, не упускающий случая рассказать друзьям о своих «победах». В этом есть доля правды. В Мемориале под 1842-м годом есть лаконичная запись: «Я лев». Молодой Тургенев искал свой путь, искал свою женщину. Увлекшись Полиной Виардо, – негодует Панаева, – Тургенев ведет себя как «крикливый» влюбленный, трубящий о своей страсти направо и налево. Что ж, вполне возможно. Главное, что чувство Тургенева оказалось совсем не внешним, а глубоким и стойким. И еще важно, что в дальнейшем формы проявления этого чувства изменились. Натали Герцен году в 1847 писала, что «все что связано с ним и Виардо – под покровом тайны». И это стало нормой: имя своей «Богини» Тургенев всуе не употреблял.
Что до «некрасивости» Виардо, то была она такого рода, что сводила с ума больше, чем любая красота. «Она отменно некрасива, но если я увижу ее снова, я безумно влюблюсь в нее» – слова принадлежат художнику Ари Шефферу. Именно это с ним и произошло. В Полину Виардо были влюблены многие, Гектор Берлиоз, например, в 56 лет воспылал к ней внезапной страстью. Муж Полины, Луи Виардо, директор Итальянской оперы, не чуждый писательству, до самой смерти питал к ней сильное и глубокое чувство. Он был старше жены на 20 лет и умер в один год с Тургеневым, который был практически ее ровесником. Сен-Санс писал об ее голосе: «…горький как померанец», он был создан «для трагедий, элегических поэм, ораторий». А Клара Шуман в письме к Брамсу называла Полину «наиболее одаренной женщиной» из всех ей известных. Чувство, внушенное певицей Тургеневу, было из разряда космических и сродни безумию. Вот строчки из тургеневского письма 1860-х годов: «Я уверяю вас, что мое чувство к вам есть то, чего мир не знал доселе, что никогда не существовало прежде и никогда не повторится вновь» (цитирую по книге Аврама Ярмолинского в своем переводе с английского). Такова была «героиня Тургенева», прямо скажем, мало совпадающая с панаевской.
Приведу один пассаж из «романа» Панаевой: «Не припомню, через сколько лет Виардо опять приехала петь в итальянской опере (через 10 лет, в 1853 году, – И. Ч.). Но она уже потеряла свежесть своего голоса, а о наружности нечего и говорить: с летами ее лицо сделалось еще некрасивее. Публика принимала ее холодно. Тургенев находил, что Виардо гораздо лучше стала петь и играть, чем прежде, а что петербургская публика настолько глупа и невежественна в музыке, что не умеет ценить такую замечательную артистку». Стоит заметить, что Тургенев во время этих гастролей певицы находился в Спасском, под присмотром тайной полиции[84]84
В 1852 году за статью «на смерть Гоголя», отвергнутую петербургской цензурой, но опубликованную в Москве, Тургенев, по повелению Николая I, был на месяц заключен в тюрьму, а затем сослан в родовое имение Спасское под надзор тайной полиции.
[Закрыть]. Поэтому не мог слышать Виардо в Петербурге и высказываться о петербургской публике.
Однако, даже из своей «лутовиновской ссылки» Тургенев умудрился вырваться на московский концерт Полины, и вполне вероятно, что сочиненный Панаевой текст совпал с действительностью и что Тургенев, и вправду, нашел, «что Виардо гораздо лучше стала петь и играть, чем прежде». Он был взыскательным ценителем вокального искусства, а певица в это время (ей 32 года, и сцену она покинет через 11 лет) находилась в зените своего певческого и драматического мастерства.
