Текст книги "Три женщины, три судьбы"

Автор книги: Ирина Чайковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

3.6. «Фауст» Тургенева

Этот рассказ в девяти письмах, написанный перед «окончательным» отъездом Тургенева во Францию и отосланный в «Современник» уже из Парижа, предваряется эпиграфом из «Фауста» Гете: Entbehren sollst du, sollst entbehren (Отречься (от своих желаний) должен ты, отречься, нем.) Некий Павел Александрович, автор писем, после девяти лет отсутствия, ученья и «всяческих странствий» оказывается в родовом гнезде. Произведение это явно автобиографическое, описание гнезда весьма напоминает Спасское, а образ соседки, жены бывшего университетского приятеля, по согласному мнению критиков, навеян знакомством Тургенева с Марией Николаевной Толстой, сестрой писателя Льва Толстого, женщиной столь же прелестной, сколько и несчастной. Тургенев был явно к ней неравнодушен, и Мария Николаевна, дама замужняя и с детьми, также им увлеклась. Роман этот, случившийся в деревне, как и другие тургеневские романы, ни к чему не привел, но вызвал к жизни замечательный рассказ, повествующий об одном «литературном эксперименте». Что же это за эксперимент?

Приехавший в усадьбу Павел находит в ней старое издание ге-тевского «Фауста». Жена его соседа, Вера Николаевна, к которой он безуспешно сватался до своего отъезда за границу, следуя указаниям своей матери, никогда не читала не только «Фауста», но и других книг, которые могут «подействовать на воображение». Мать Веры, когда-то много претерпевшая на почве любви, запретила дочери читать стихи и романы. Но мать ныне мертва, только ее сумрачный портрет висит в гостиной. И вот Павел, снова, как в былые годы, влюбленный в Веру, предлагает ей почитать вместе «Фауста». Вот он, эксперимент – проверка воздействия гениального произведения на неискушенную душу. Нечто подобное происходило в великолепном романе Метьюрина «Мельмот-скиталец», когда на цветущем, но безлюдном острове дьявол-Мельмот искушал невинную душу, девочку Иммали.

Героиня Тургенева также напоминает девочку, за прошедшие і оды она не изменилась и не повзрослела, у нее звонкий детский голос и свойственная детям непосредственность. Так что эксперимент по «искушению невинной души» проводится в «чистых», почти лабораторных условиях. Зато и результат превосходит ожидания. После чтения «Фауста», проведенного Павлом Александровичем предгрозовым вечером, в компании Веры и ее мужа, а также немца-учителя, Вера Николаевна потрясена, она просит дать ей книгу, она плачет и не спит всю ночь.

Мало того, «Фауст» пробуждает в ней дремлющие чувства, и она признается в любви к Павлу. Но любовь героев «промелькнула мгновенно, как молния, и как молния принесла смерть и гибель». У героев не было даже решительного любовного свидания, Вера тяжело заболевает, «во время болезни бредит «Фаустом» и матерью» и вскоре умирает. Концовка возвращает нас к эпиграфу. Павел Александрович приходит к печальному выводу: «Жизнь… тяжелый труд. Отречение, отречение постоянное – вот ее тайный смысл, ее разгадка».

Однако читатель повести может прийти к несколько иным выводам. Вера Николаевна, под влиянием сильного художественного воздействия, была выведена из своей духовной «спячки», узнала себя, ее душа раскрылась навстречу любви, причем любви взаимной. Да, такая коллизия часто приводит к трагедии, к слому устоявшегося уклада и «потере внешней опоры». Но не это ли приветствовал Тургенев в «гетевском «Фаусте» в своей статье о переводе Михаила Вронченко? И не будет ли «отречение», то есть отказ от желаний и страстей, проповедью добропорядочной, сбалансированной бюргерской жизни?

Получается, что в самой фактуре тургеневской повести содержится противоречие, двойственность. Кстати сказать, на «двойственность» автора указывала и Мария Николаевна Толстая, «прототип» его героини; и с этим наблюдением Тургенев согласился: «…очень меня радует, что Вам понравился «Фауст», и то, что Вы говорите о двойном человеке во мне – весьма справедливо» (письмо от 25 декабря 1856 года).

Мне кажется истоки этой двойственности опять-таки коренятся в том, что жизнестроительная модель Тургенева в это время была разнонаправлена, не обрела целостности.

На этом хочется остановиться чуть подробнее.

3.7. Между хаосом и гармонией

В биографиях Гете я наткнулась на важную для наших рассуждений мысль о том, что великий «олимпиец» пытался выработать духовный противовес вулканическим наклонностям своей натуры; отказавшись от разрушительных идей «бури и натиска», он занимался самовоспитанием и самоограничением. Не к тому ли стремился и Тургенев? Во всяком случае, в рассказе «Фауст» (если говорить только об его концовке) он делает явный шаг в эту сторону. И здесь нельзя не согласиться с исследовательницей из Тарту Леа Пильд, рассмотревшей тургеневского «Фауста» в контексте жизнестроительных идей его автора: «Перед Тургеневым встает ряд вопросов: как построить свою жизнь, как ограничивать свою собственную личность, каким образом избежать разрушительного воздействия чувств, чересчур острого ощущения трагизма жизни»[70]70
  Леа Пильд. Рассказ И. С. Тургенева «Фауст» (семантика эпиграфа). Ruthenia. Объединенное гуманитарное издательство кафедры русской литературы Тартуского университета, www.ruthenia. ru//document/465064.html


[Закрыть].

Исследовательница отмечает однако, что при всем тяготении Тургенева к законченному гармоническому мировззрению, «в целом волевое самовоспитание Тургеневу чуждо»[71]71
  Там же


[Закрыть].

В судьбе Ивана Сергеевича Тургенева гармонии не было, поразившая его в молодости любовь стала для него драматическим испытанием, большую часть жизни прожил он «на краешке чужого гнезда». Любовные драмы были причиной жизненной катастрофы и тургеневских героев. Два примера из наиболее известных романов Тургенева «Дворянское гнездо» и «Отцы и дети». Уже упоминавшийся Федор Лаврецкий, потерявший надежду на счастье с любимой девушкой, восклицает: «Здравствуй, одинокая старость! Догорай, бесполезная жизнь!» В 43 года жизнь для него теряет смысл. Нечто похожее происходит и с Павлом Петровичем Кирсановым, чьи жизненные часы остановились, после того как его бросила возлюбленная. Он изо всех сил поддерживает внешние формы жизни, переодевается к обеду, следит за собой, но внутренне он мертвец, о чем Тургенев и сообщает читателю.

Трудно найти дверь, уводящую из душевных лабиринтов.

И однако некий выход, хоть и паллиативный, Тургенев нашел. Мне кажется, именно на эту тему написана поздняя повесть Тургенева «Песнь торжествующей любви» (1881). Как известно, Луи Виардо и Тургенев умерли друг за другом в 1883 году. При жизни мужа любимой им женщины Тургенев не мог высказываться прямо. В этой повести, стилизованной под итальянскую рукопись 16-го века, зашифрован некий важный для писателя смысл. Какой же?

Муций и Фабий борются за любовь прекрасной Валерии. Побеждает художник Фабий. Музыкант Муций вынужден уехать, но он возвращается – и с помощью колдовских чар приманивает к себе возлюбленную, а после свидания с нею поет Песнь торжествующей любви. И пусть Муций изгнан, Валерия выучилась у него его Песне, и, мало того, она ждет ребенка – и у нас нет сомнения, кто его отец. Не буду сейчас подставлять реальные жизненные обстоятельства под рассказанное в этой истории, важно другое: на пути от хаоса к гармонии, а по нашей терминологии – от «Фауста» к «Герману и Доротее» – Тургенев отыскал свой крохотный уголок счастья.

II. Авдотья Панаева

1. Хронологическая канва

Родилась 31 июля 1820 г. (1819 г.?) в С-Петербурге в семье актеров Брянских (наст. фамилия отца Григорьев).

В 1839 г. вышла замуж за журналиста и писателя И. И. Панаева, соредактора Н. А. Некрасова по журналу «Современник» (выкуплен ими у Плетнева в 1846 году).

С 1847 г. по 1862 г., в течение 15 лет была гражданской женой поэта и издателя Некрасова.

1849 г., 1851 г. – совместно с Некрасовым пишет романы «Три страны света» и «Мертвое озеро», печатавшиеся частями в «Современнике» в годы, когда свирепствовала цензура и ничего политически острого журналу публиковать не разрешали.

1840–1860 гг. печатает в журнале «Современник» рассказы и повести, становится сотрудником и «хозяйкой» редакции, своей в компании Белинского, Чернышевского и Добролюбова. Среди ее знакомых – Достоевский и Островский, А. Герцен и Лев Толстой.

1862 г. Смерть И. И. Панаева.

1864 г. Выходит замуж за секретаря редакции «Современника» журналиста Аполлона Головачева.

1866 г. Рождение дочери Евдокии Головачевой, в замужестве Нагродской, будущей писательницы.

1877 г. Смерть А. Ф. Головачева от чахотки.

В этом же году от рака прямой кишки умирает Н. А. Некрасов.

1889 г. Пишет «Воспоминания», ставшие главной книгой ее жизни.

1893 г. 30 марта. Умерла в возрасте 73 (74?) лет.

2. Авдотья Панаева: роман о Тургеневе (за страницами панаевских «Воспоминаний»)

Что же касается мемуаров вообще, то я предупреждаю читателя: 20 % мемуаров так или иначе фальшивки.

Анна Ахматова, поэт

И если бы мемуаристы не завирались, что бы делали биографы?

Лидия Яновская, архивист

Через шесть лет после смерти Тургенева на его родине, в России, была написана, а затем опубликована книга, где Иван Сергеевич стал едва ли не главным героем. Правда, слово «герой» можно в этом случае заменить на «антигерой». В книге о нем писалось с явной антипатией, и в некоторых местах его изображение граничило с памфлетом. Я говорю о широко известных «Воспоминаниях» Авдотьи Яковлевны Панаевой, хозяйке литературного салона, участнице и свидетельнице редакционных будней журнала «Современник», многолетней подруге Некрасова. В ее мемуарах я насчитала 62 эпизода, так или иначе связанных с Тургеневым. Практически сразу за рассказом мемуаристки о детстве и юности, там, где она начинает повесть о «Современнике», появляется имя Тургенева. И это имя уже не сходит со страниц воспоминаний почти до их конца. Ни одному герою панаевских меморий, кроме Тургенева, такая честь не выпала. Рассмотрим конструкцию «образа Тургенева» в «Воспоминаниях» Панаевой.

2.1. Как это сделано

А сделано это так. В панаевском «романе о Тургеневе» все 62 связанных с писателем эпизода, – это нарастающее по густоте перечисление его провинностей и дурных черт, начиная с простейших – легкомыслия и рассеянности, кончая такими «злостными», как нелюбовь к русскому мужику и к России. Тургенев Панаевой выступает как основной оппонент сначала Белинского, а затем Некрасова, Панаева и в конце – Добролюбова. Кульминацией «романа о Тургеневе» можно считать сцены его разрыва с «Современником», когда он якобы написал Некрасову записку: «Выбирай: я или Добролюбов» (чего на самом деле не было).

Тургенев, герой панаевского повествования, выступает как некое «бродильное начало», запускающее движение сюжета. За его спиной вырисовываются Василий Петрович Боткин и Павел Васильевич Анненков, также не из числа «любимчиков» А. Я., правда, не в такой степени, как Иван Сергеевич. Их присутствие в «романе о Тургеневе» должно показать сплоченность «темных сил», тянущих редакцию «Современника», в лице Некрасова и Панаева, к разрыву с демократами («семинаристами», как презрительно они называют Добролюбова и Чернышевского) и с народом.

От них, этих «старых друзей», исходят всевозможные «сплетни» и злокозненности, и простодушные Некрасов и Панаев, по слабости и верности старой дружбе, порой поддаются на их коварные провокации. На фоне Тургенева и Компании Некрасов и Панаев выступают как герои-резонеры, на словах опровергающие «неправду», а на деле часто попадающие в ее тиски, что неизменно находит у рассказчицы извинение и оправдание. Героями без страха и упрека выступают в «романе» Панаевой Николай Добролюбов и Николай Чернышевский, олицетворяющие для писательницы «новый тип» людей и отношений[72]72
  Роман «Что делать?» Чернышевского, опубликованный в «Современнике» в 1863-м году, был к тому времени Панаевой давно прочитан и усвоен.
  Семейные коллизии этого романа очень напоминали ее собственные. Благодаря замужеству, ей удалось спастись от деспотичной матери. Как и Вера Павловна, она ушла от мужа к его другу при сохранении добрых отношений между всеми тремя. Разница была в том, что в случае Панаевой ни тот, ни другой не были «новыми людьми». Странно, что в литературе не поднимался вопрос об Авдотье Панаевой как О возможном прототипе героини Чернышевского.


[Закрыть].

2.2. Кем это написано

К этому имени обращаюсь не в первый раз, как и к имени Тургенева. Но в первый раз соединяю Панаеву и Тургенева в одной работе. Сложность в том, что обоим сочувствую. А они – гениальный писатель, мягкий и великодушный человек, и красавица со сложной судьбой, крутого и прихотливого нрава, с едким писательским пером, – они друг друга почему-то сильно не любили. На вопросе почему останавлюсь в своем месте.

Итак, Панаева Авдотья Яковлевна. Дочь актеров Императорской сцены Брянских, в 1839-м году ставшая женой Ивана Ивановича Панаева, небогатого дворянина, до невозможности ветреного и к семейной жизни мало расположенного. Иван Иванович подвизался на журналистской ниве, был вхож в кружок Белинского, куда привел и своего друга, молодого, но уже изрядно потрепанного жизнью, начинающего поэта и журналиста Некрасова. Панаев и Некрасов – с благословения Белинского – затеяли возобновить пушкинский «Современник»; первый номер выкупленного ими у Плетнева журнала вышел в 1847-м году. Примерно в то же время Авдотья Панаева склонилась на долгие уговоры Некрасова, ни на шутку в нее влюбленного, и стала его гражданской женой. Такое положение не могло не вызывать пересудов и сплетен – все трое проживали в одной квартире, где одновременно располагалась редакция журнала.

Положение Панаевой было щекотливым, но все искупали страсть Некрасова, посвященные ей стихи, возможность писать и печататься в «Современнике». Даже судя по некрасовским стихам, их совместная с Панаевой жизнь была не безоблачна: у обоих были тяжелые характеры и раны на душе. Некрасов ревновал, хандрил, а мучили друг друга они оба. К сожалению, у нас нет их переписки – все письма (за исключением двух маленьких ее записочек) были ею сожжены.

Собственно говоря, у Авдотьи Яковлевны было много причин публично излить свою душу, рассказать о тех страданиях, которые принес ей брак с неверным и пустоватым Панаевым, и долгая, изнурительная с обеих сторон связь с Некрасовым. После смерти Панаева в 1862-м году Авдотья Яковлевна, не дождавшись предложения от Некрасова, выходит замуж за секретаря редакции «Современника» Аполлона Головачева, у них рождается дочь. Записки свои Панаева пишет в конце 80-х годов, незадолго до смерти в 1893-м году. Однако, как кажется, пишет она воспоминания не с целью поведать «историю своей жизни», а с желанием заработать на кусок хлеба – они с дочерью после ранней смерти Головачева сильно нуждаются. Нельзя не обратить внимание на то, что о своих личных отношениях – с Панаевым ли, с Некрасовым и впоследствии с Головачевым – мемуаристка умалчивает. Некрасова и Панаева, принесших ей много горя, не чернит. Главный удар в книге приходится на Тургенева.

2.3. Как это написано

Панаева – писатель опытный. Ее первое произведение, повесть, «Семейство Тальниковых (1848) понравилось Белинскому и не было пропущено цензурой из-за изображения «деспотизма родительского» (эта, по-видимому, автобиографическая тема будет возникать в ее писаниях снова и снова). Затем на волне обновления жизни и бурного чувства, охватившего ее и Некрасова, они написали подряд два романа «Три страны света» (1848–1849) и «Мертвое озеро» (1850–1851). Романы писались спешно, дабы заменить не пропускаемые тупыми, но ушлыми цензорами произведения с намеком на злободневность. Некрасов, как рассказывает Панаева в тех же «Воспоминаниях», ночами «начитывал» литературу о разных странах и потом писал куски о приключениях героя. Авдотье Яковлевне доставались части, где действие протекало в Петербурге. Ее голос ясно слышен в описаниях петербургских де-гей и мастеровых, в шутливо-сентиментальных объяснениях героя и героини. Странно, что роман «Три страны света» выходит без имени Панаевой, автором называется один Некрасов. Странно и несправедливо![73]73
  Из письма Некрасова Тургеневу 12 сент. 1848: «Если интересно также, то узнайте, что я пустился в легкую беллетристику и произвел, вместе с одним сотрудником, – роман в 8-мь частей и 60 печатных листов, который и печатается уже с X книжки» (Переписка Некрасова, т. 1, стр. 378).


[Закрыть] Рассказы и повести Панаевой печатались в журнале под псевдонимом Н. Станицкий. Это был секрет полишинеля. В одном из писем Толстого Некрасову (за 1857 год) сказано, что он «еще не прочитал повести Авдотьи Яковлевны». То, что Толстой собирался эту повесть прочитать, – знак хороший. Толстой тогда и Жорж Санд не жаловал!

В «Воспоминаниях» мы имеем дело с автором, поднаторевшим в создании одним-двумя штрихами точных и часто выразительных портретных характеристик. Самое же, на мой взгляд, главное достижение Панаевой-писательницы – мастерское владение диалогом. Диалог в ее книге – господствующее средство выражения мысли.

Нет, не прошли для нее даром молчаливое, но зоркое наблюдение за завсегдатаями литературных гостиных в обеих столицах, опыт собственного салона в их с Панаевом петербургском жилище, а также пребывание в раскаленной от споров атмосфере редакции «Современника». Говорю «молчаливое наблюдение» по двум причинам. Панаева, по ее собственному признанию, высказываться вслух не любила, делала это в редких и, можно сказать, крайних случаях. Вторая же причина та, что в литературных гостиных ее юности витийствовали такие проповедники, как Белинский, Грановский, Герцен. Блестящие ораторы, мыслители, к тому же мужчины. Женщины, жены и подруги, как правило, сидели рядом как слушательницы и, возможно, вдохновительницы. Панаева и была такой слушательницей.

От природы умная и способная, образование она получила самоучкой, «посредством чтения». Закончив всего-навсего императорское театральное училище, где не давали никаких положительных знаний, умудрилась научиться французскому и прекрасно овладеть своим родным языком. Чуковский пеняет ей на незнание орфографии: Некрасову, видите ли, приходилось исправлять ее ошибки. Не думаю, что Некрасов этим занимался, над текстом корпели «переписчики». А вот что слогом она владела блестяще – видно и слышно каждому читателю ее мемуаров.

В «романе о Тургеневе» некоторые выпады против писателя звучат весьма правдоподобно. Чуковский не зря пишет о том, что Панаева многое запомнила, вплоть до отдельных слов. Мемуары писались спустя несколько десятилетий после событий. Поэтому неудивительно, что запомнившееся слово часто попадало в иной контекст, меняло свой адресат, иногда с точностью «до наоборот». Вот пример[74]74
  Тургенев у Панаевой говорит о «семинаристах»: «Меня страшит, что они внесут в литературу ту же мертвечину, какая сидит в них самих».


[Закрыть]. Да, Тургенев называл диссертацию Чернышевского «мертвечиной», но потом защищал ее автора от нападок Дружинина, и уже последнего клеймил этим страшным для живых словом. Все это прослеживается в письмах. Панаева же основывается не на переписке и даже не на дневнике, который, сколько знаю, она не вела. Она доверяет своей памяти и тому образу «героя» (Тургенева, Белинского, Некрасова), который сложился в ее сознании за долгие годы. В ее «романе о Тургеневе» разговоры ведут не живые Некрасов, Белинский и Тургенев, а литературные персонажи, в уста которых Панаева-писательница вкладывает соответствующие ее представлениям высказывания.

Она как умелый драматург выстраивает диалоги, в которых каждый из героев ведет свою партию. Нужно сказать, что «партия Тургенева» на несколько тонов смещена по отношению к оригиналу. Увы, таким его видела Авдотья Яковлевна. Вот Панаева пишет: «Тургенев в это время (конец 1850-х гг. – И. Ч.) наслаждался вполне своей литературной известностью, держал себя очень величественно с молодыми писателями и, вообще, со всеми незначительными лицами». Это высказывание Панаевой перекликается с язвительной репликой умирающего Добролюбова, пишущего из Дьепа Некрасову (1860): «…да ведь и Вы же далеко не Т., которому каждую зиму надо справить сезонник литературный».

В данном случае мы имеем дело со сплетней, распространившейся в литературной среде: Тургенев-де приезжает в Россию пожинать литературные лавры. «Величественный», самовлюбленный Тургенев из записок Панаевой плохо согласуется с Тургеневым реальным, который в феврале 1857 года пишет Боткину: «Я постоянно себя чувствую сором, который забыли вымести…».

Еще из того же письма: «Ты знаешь, что я бросил стихи писать, как только убедился, что я не поэт; а по теперешнему моему убеждению – я такой же повествователь, какой был поэт». Похожие настроения отразились в письме к Боткину от 26 ноября (8 дек.) 1863 г ода. «Никакого нет сомнения, что я либо перестану вовсе писать, либо буду писать совсем не то и не так, как до сих пор».

В монологах, приписанных Панаевой Тургеневу, мысль огрублена порой до карикатурности; так мог бы выражаться Базаров, помноженный на Ситникова: «Я не намерен покорно ждать участи, когда наступит праздник и мне выпадет жребий быть съеденным на пиршестве людоедов!…При первой возможности убегу без оглядки отсюда. И кончика носа моего не увидите». Или: «Каким лаком образованности ни отполируй такого субъекта, все-таки в нем просвечивает зверство». Если читатель не понял, поясню, что последнее высказывание относится к Толстому. Насколько далека эта якобы тургеневская оценка Толстого от подлинной, напишу в своем месте. А здесь хотелось привести примеры сомнительного соответствия лексики и стилистики высказываний Тургенева из «романа Панаевой» реальной речи великого писателя.