Текст книги "Простри руце Твои.."

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Дочка махнула рукой. Она считала мать более чем странной. Может, так оно было на самом деле.

3

Дашку снова упаковали в одеяло и пошли домой. Неожиданно взвинченная удивлением докторши Ксения потребовала у Петра немедленного объяснения, почему Маруся тайком от матери бросила кормить дочку.

– Можно варить кашу. Мы варим. Это даже лучше смесей. А их тоже полно, – спокойно ушел от ответа Петр.

Ему, видно, совершенно наплевать, что у ребенка диатез.

– Кашу?! – взвилась Ксеня. – Нет, вы не родители, вы звери какие-то! При материнском молоке, в четыре месяца – кашу! Это надо же додуматься – кашу! И какую же, если не секрет?

– Марусе некогда, Ксения Георгиевна, – с тайным ехидством сказал Петя. – Я ведь сколько раз говорил, что институт ей надо бросить. Она не может, не справляется.

– А через не может! – вспылила Ксения.

Опять он про институт! Ксеня не в силах позволить Марусе бросить, с таким трудом поступила, и вообще... Не отговорка это! Ксеня растила Марусю и училась. И снималась. Таскала дочку за собой под мышкой. А Маньке некогда своего ребенка кормить?!

– Не хочу говорить с тобой на эту тему, – с ненавистью сказала Ксения. – Маруся должна учиться. А время найти можно! Вы же с ней по гостям без конца шляетесь, Дашка вечно либо с одноразовыми няньками, либо со мной. Я не возражаю, я даже рада. Но не вали все на институт! На себя посмотрите! Каждый сам себе дирижер.

Петр тотчас злобно надулся, вроде творога с просроченной датой годности, как всегда после разговора с тещей, но пререкаться перестал, оставшись при своем мнении.

Сильно развившийся в России институт бабушек за последние годы явно сбавил свои темпы. Бизнесмены и преуспевающие граждане России приобрели отличную возможность зазывать в свои квартиры нянь и даже гувернанток – слово из дореволюционного лексикона. Так что начали формироваться и совершенствоваться несметные полки нянюшек, стремительно набирающие обороты и цены. Недавно и Маруся выступила с гражданской инициативой взять постоянную няню для Дашки. А что особенного? Очень просто! Множество фирм, где тебе в полчаса подберут сразу несколько вполне приличных, проверенных кандидатур с безупречными рекомендациями.

Вечером Ксения закатила очередной скандал дочери.

– Тебе на страшно отдавать ребенка в чужие руки?! Ты нарвешься на этих сомнительных няньках! До добра они не доведут!

– Но я ведь учусь! – провизжала в ответ Маруся. – Ты сама настаиваешь на этом институте! Тебе нравится мой совершенно дурацкий автодорожный. Тогда какой же выход? Я не могу!

– А через не могу! – прокричала Ксеня.

И мрачно задумалась. В последнее время она была постоянно раздражена. Причин для этого – как комарья в сырое лето. Только с Дашей и Денисом отдыхаешь.

Она сердилась на Марусю, поспешившую с замужеством и моментально родившую, на Петю, который не желал ради маленькой дочери расстаться с огромным и глупым догом, своей нежной привязанностью и страстью. И Маруся тоже обожала эту собаку, с которой надо гулять, мыть ее, кормить, и место ей нужно. А найди попробуй это место в их маленькой двухкомнатной квартире! И вообще, собака в доме – это не по Православию. Кошка – можно, а псину в квартире не держат. Но разве молодым что-то втолкуешь!

– Не понимаю людей, которые заводят собак! Гулять с ними да еще и убирать за ними! – однажды взорвалась Ксеня.

– А почему тебя не смущают люди, которые заводят детей? Ведь с детьми все то же самое – и гулять с ними, и убирать за ними, – с удовольствием парировала дочь.

Кроме всего прочего этот пес без конца лаял. Ксения удивлялась: дог – и лает?! Умная ведь собака, а тут... Или в данном конкретном случае дело не в собаке, а в хозяине? Уж Петра, видимо, никакая самая воспитанная и благородная псина выдержать спокойно не в силах.

Плохая из нее получилась теща, прямо никудышная.

А вот к ребенку, который просыпается в шесть и начинает плакать – мокро ведь, голодно, одиноко! – ни Маруся, ни Петя ни за что не встанут. Они желают спать до семи. Давить подушки по утрам до отказа. И пусть никто к Даше не подходит – ни к чему это хорошему не приведет. Ребенок должен приучаться к порядку.

Порядок... Да сами-то они знают, что такое порядок? Ни один, ни другой сроду за собой не уберут, если не попросишь, не вымоют, не сготовят. Лишь вечный вопль истомившихся душ: "Мама, мы к тебе заедем пообедать!" Или, как вариант, "Ксюша". Потому что последний муж Ксении, Глеб Морозов, точно такой же.

– Нет ужина? Не успела? А почему?

– Через почему! – окрысивалась Ксеня.

– А есть как хочется... Что же ты делала? Все игры, игры... Театры бесконечные...

Вот так никогда в жизни не сказал бы первый муж Ксени, Валентин, Марусин отец. Или ей так только теперь кажется? В ее представлении он навсегда остался настоящим мужчиной. Настоящий мужчина... Что это значит?

– Звезда моя, ну-ка, давай, я тебе помогу, чтобы побыстрее!

И он открывал холодильник, высматривал в нем вчерашнюю картошку и с довольным видом бросал ее на сковородку.

– Видишь, а ты утверждала, что в доме ничего нет!

Да, Валентин...

Как злится иногда Ксения, узнав, что Маруся с Петей опять были у него в прошлое воскресенье! Запретить невозможно – взрослые, но каждый поход туда доводил Ксеню до отчаяния.

– Маруся, неужели тебе там интересно?

– Нормально! – бросает на ходу современная дочь.

– А Петя говорит, что тебе мешает институт! Что вы там делаете целыми днями?

– Играем в карты. Петя любит, – звучит лаконично в ответ.

Ну, конечно, карты, лото, домино, Петя ведь совершенно ничего не читает, а где Варвара, вторая жена Валентина – там и карты, и лото, и домино. Варвара – это исчадие ада, совершенно необъяснимое ни с каких позиций существо, не поддающееся ни малейшему определению, вне всякой логики и морали...

У Варьки никогда не готовится обед, не моются полы, не оттаивается холодильник. Она целый день только пьет чай и жует бутерброды. Чем живы у нее муж и Денис – понять трудно. Она не хочет ни работать, ни учиться, а Дениса, при любом удобном случае, подбрасывает Ксении, чтобы не мешал. Чему может мешать вечно сопливый, с непроходящим кашлем Денис – это ясно. Чтению.

Варвара с утра до вечера без перерыва читает, лежа на кровати. Книги она глотает, не запоминая ни автора, ни названия, ни содержания. Поднимаясь вечером с дивана с очередным романом в руке навстречу Валентину, она шатается, словно от головокружения. Кружение от чтива. В ее памяти бродят, часто попадая не в свою книгу, различные герои, путаются сюжеты, переплетаются диалоги, сливаются в огромное полотно пейзажи, люди чего-то хотят, ищут, добиваются...

Одна Варька ничего не хочет и не добивается. Потому что она уже своего добилась, и больше ей ничего не надо. Добилась она Валентина. Взгляд у нее мутный, неосмысленный, как у грудного ребенка, на веселые вопросы мужа она отвечает невпопад.

Но Валентин ничего этого замечать не хочет.

– Есть только две категории женщин, – сказал он Ксене, когда она попыталась обвинить Варьку в невнимании к Денису. – К одной относится моя жена, к другой – все остальные. И не пытайся говорить о ней плохо.

Шопенгауэр писал, что если человек без конца читает, то у него в голове нет ни единой своей мысли, а потому так остро необходимы чужие. Валентин плевал на Шопенгауэра.

Маруся иронически и выжидательно посматривала на мать.

– Так как же насчет няни? Ты довольно прилично получаешь – тыща баксов за один съемочный день.

– Отстаешь от жизни, Манька, за "Секретный отдел" я запросила больше, – угрюмо пробурчала Ксения. – Сторговалась на полутора тысячах. Каждый сам себе дирижер... Мне нужно зарядить мобилу. Где этот проклятый шнур, который втыкается ему в задницу?!

Маруся расцвела.

– Мамусик, ты у нас настоящий клад! Это ведь огроменный сериал! Ну, давай найдем хорошую няню! Шнур валяется в ванной. Его там Денис бросил.

– Хорошо, – мрачно сдалась Ксеня и погрызла сигарету. – Я позвоню Оле.

Часто вспоминался дворик из Ксениного детства. Совершенно заморенный, забитый асфальтом и бензином, полудохлый московский палисадник в самом центре. Садик не садик... Что-то невразумительное по сути и чудовищное по исполнению. Пара гаражей, воткнувшиеся в глухой мрачно-серый угол, и безумные деревья, каждую весну вступающие в жестокую борьбу за свою никому не нужную жизнь. Среди этих зеленых смельчаков, выживающих на грани отчаяния, часто играли три девочки из трех тесно прижавшихся друг к другу старых сталинских домов. Эпохально высокие потолки, танково-толстые стены – почти броня, символ страны Советов, зато крохотные окна... Летний холод подъездов и их зимняя жара... Три мамы сидели на скамейке, разговаривая. Они, как и дочки, были совершенно разные: одна высокая и полноватая, вторая – маленькая кубышка, и Ксенина мама – самая красивая, стройная, даже худая. Всех роднило одно обстоятельство: сумасшедшая, как любила повторять Ксенина мать, любовь к детям. Жизнь всех троих сосредоточилась на дочерях. Отдали их в один и тот же класс и купили одинаковые платья – словно залог их дружбы в будущем.

Олечка Лисова, высокая, в маму, блондинка, уже с младших классах стала сутулиться, смущаясь своего роста. Смазливенькая, несмотря на слегка выдающийся нос, Ольга не отличалась усердием и вниманием. А посему тройка стала ее главной победой за все пребывание в школе. С годами не родилось в ней пристрастия к какой-либо науке, только в старших классах она вдруг решила учить английский, зато потрясающе умело пользовалась шпаргалками и, стоя у доски, свободно улавливала подсказки даже с последней парты. Собственная неудачливость Олю никогда не огорчала. Она жила, ко всему едва притрагиваясь и ничем глубоко не поражаясь и не восхищаясь. Но очень любила своих подруг.

Ксеня тоже звезд с неба не хватала, зато всегда рвалась ввысь. Слизывала у одноклассников домашние задания. Перед контрольными договаривалась, чтобы ей подсказывали. Краснела от страха, что сама ни с чем не справится. Да еще новые учителя без конца неправильно произносили ее фамилию – Леднёва. Точно так же потом и преподаватели ВГИКа.

– Леднева, – поправляла она.

Они извинялись, и снова...

– Леднёва.

– Леднева! – кричала Ксения. – Без вариантов!

– Простите... – рассеянно отзывался очередной препод.

Очень некрасивая, худая и дисгармоничная, она быстро поняла, что жить с таким комплексом неполноценности нельзя. Он, в свою очередь, породит в ней злобу и зависть именно к тем, кто ей помогает – ведь они знали и умели больше нее. Ксеня взялась бороться с собой, со своими мыслями по поводу... Ну, и что же, пусть некрасивая! Не всем же СофиЛоренками быть! А потом... Потом все учителя дружно принялись ставить ей пятерки – за отца. Ксеня быстро догадалась, в чем тут дело. Дети за родителей не отвечают – якобы! – но родители должны отвечать за детей. И этот ответ папа Леднев держал мастерски.

Третья подружка, Наташа Моторина, маленькая и кругленькая, черноволосая и милая, оказалась самой способной среди троих девочек. Кроме того, она быстро наловчилась льстить учителям и заискивать перед ними, потому стала их неизменной любимицей, а с их подачи – бессменной старостой класса. Ната с детства выделялась спокойствием и рассудительностью, добротой и вниманием к окружающим. Говорила медленно, будто обдумывая слова на ходу. Она не интересовалась всем и вся – отдавала предпочтение математике и физике. Остальные предметы были для нее вынужденно-необходимыми. Две подружки детства всегда оставались при ней. Оля постоянно спрашивала жизненных советов и помощи, Ксеня больше молчала, завидуя Наталье больше, чем кому-либо другому. Но позже все резко изменилось.

В девятом классе Ольга принесла в школу театрально-киношную заразу.

В кино бегали скопом, на любой фильм. Дружно сходили с ума от Делона, Брандо и Тихонова. Восхищались Бардо и Кардинале.

Как давно это было... И абсолютно одинокий теперь, когда-то красавец Делон, горько признающийся, что снялся почти в семидесяти фильмах и не понимает, зачем и для чего... Нужен лишь человек рядом, единственный, до конца... просто близкий... родной... почему его нет?..

Изрезанная морщинами Бардо, занимающаяся животными. Потому что люди стали непереносимы...

В те времена интересные кинофильмы еще не наступали широким строевым шагом по экранам телевизоров, приходилось отлавливать кинохиты, искать, пробиваться на какие-то закрытые просмотры. И тогда для всех стало открытием, что Ксеня, некрасивая, с блеклыми волосами, острым носом и маленькими невыразительными глазками, всесильна. Или почти всемогуща. У Ксени – великий отец.

В те времена все в жизни определяла и направляла партия.

Ксения часто вспоминала фильм Самсона Самсонова "Оптимистическая трагедия". По пьесе Всеволода Вишневского. Там комиссара-дамочку спрашивал один красный латыш:

– Ты одна, комиссар?

И она отвечала вопросом:

– А партия?

Так что одиноких в те замечательные дни быть просто не могло. А если и попадались на пути-дороге отдельные личности-одиночки, то исключительно беспартийные, значит, по определению себя в жизни не нашедшие.

Отец Ксении, Георгий Семенович Леднев, себя нашел. Он стоял прямо у кормила власти – возглавлял одну из крупных газет Советского Союза. Кормило власти неплохо прикармливало и его, и всю семью Ледневых, но требовало такой самоотдачи и самозабвения, что Ксеня отца дома почти не видела. Он приезжал, когда он уже спала, и отбывал в редакцию, когда она еще не просыпалась. Была велика и ответственность: малейшая ошибка могла обойтись руководителю слишком дорого – потерей места главного. Поэтому отец привык разряжаться и заряжаться по воскресеньям с бутылкой в руке. И шутил:

– Нас из редакции вынесут зубами вперед.

Мать старалась не обращать внимания на эти "зарядки".

– Тяжелая у отца должность, – часто повторяла она. – Неблагодарная.

Неблагодарная-то почему? – думала Ксения.

– Знаешь, какой мужчина самый лучший? – хмыкнул как-то Валентин в ответ на Ксенины упреки. – Который уходит, когда ты спишь, и возвращается, когда ты его не ждешь.

Да, Валентин...

С ним Ксеню познакомил отец.

Благодаря тяжести его высокой должности Ксения получила редкую возможность получать контрамарки во все театры и на закрытые кинопросмотры. И весь класс начал смотреть Ксении в рот и лебезить перед ней – контрамарки выдавались обычно на два лица, и кто станет этим вторым, зависело целиком от ее выбора.

Она почуяла свою силу и власть – какое волшебное состояние! – и понемногу превратилась в капризного, избалованного ребенка, который сам не знает, чего хочет. Ксенины выверты и закидоны – одноклассники каждый раз, затаив дыхание, ждали, кого пригласит с собой редакторское чадо – быстро надоели всем без исключения. Все, кроме Оли, стали ее ненавидеть, но молчали – в кино и театр хотелось всем.

С детства Ксеня чувствовала себя никому не нужной. Мысль казалась странной, прилетевшей с одним из газетных самолетиков – их они так любили запускать в небо... Особенно преуспела в этом искусстве Натка, старательно лепившая «утиков», как она говорила, и метко выстреливающая ими в самую высь.

Почему Ксеня была ненужной? Ее усердно баловали, покупали дорогие игрушки и тряпки, возили на юга... Навсегда остался радостью часто вспоминающийся влажный морской запах желто-песчаной Евпатории. И еще ездили на дачу.

Однажды в зимние каникулы, после Нового года, они с Варькой бежали домой из гостей. Был шумный бестолковый сладкий детский праздник, липкие от конфет пальцы, севшие от смеха и крика голоса, уставшие от хохота губы... Взрослые просто изошли улыбками, глядя на сестер Ледневых.

"Это из-за отца", – понимала Ксеня.

Варька еще ничего не соображала. Возле дома она испуганно дернула Ксеню за рукав.

– Дурка, стой...

Сестры остановились.

На широкой застекленной веранде маячило привидение. Такое темное загадочное и лохматое облачко... Плавало в неверных морозно-белых парах – мать открыла окно – и покачивалось. Как пьяный отец, недавно вернувшийся из редакции.

Сестры в страхе попятились – как громко скрипит снег-предатель! – и спрятались за углом. И так стояли, замерев, чтобы их видно оттуда не было, и боялись войти в дом. А подлое привидение качалось и качалось грязной тряпицей, явно не собираясь никуда исчезать.

И Ксеня подумала: если мама, забеспокоившись, что дети долго не возвращаются, выйдет на крыльцо, привидение может ее схватить! Нет, этого допустить нельзя. И, Ксеня, очертя голову, кинулась вперед и самоотверженно заголосила. Сзади пронзительно завизжала Варька. Привидение бросилось к ней с громким лаем и оказалось собакой Ледневых. Она стояла на веранде, встав на задние лапы и облокотившись на перила. Холодный пар и свет фонаря искажали мир, превращая в непонятный и призрачный.

Когда сестры все рассказали родителям, отец назидательно и важно (он всегда так разговаривал) спросил:

– А у вас не возникла мысль, что вы, советские дети, не должны верить ни в какие привидения, а должны смело идти вперед?

Ксения честно и искренне ответила:

– Не-ет... Мы так испугались... И никаких мыслей, что мы – советские дети,... Хотя потом я кинулась... Вспомнив о маме.

– Странно, – холодно заметил отец. – У меня бы обязательно возникла. Я советский просто на уровне генетики, на бессознательном уровне. И в вашей ситуации именно так подумал бы и действовал бы в соответствии. Потому что всегда уверен, на уровне аксиомы, что никаких привидений и ничего подобного быть не может, ибо я – советский человек, то есть человек самой лучшей на Земле и вообще единственно правильной веры, отрицающей все нематериальное.

Ксеня внимательно глянула на него и тихо отошла в сторону.

И впервые подумала, какой он сложный – ее отец. Видно, непростое у него поле, нервный он, и трудно ему расслабиться. Сжатый, судорожный человек. Оттого и с желудком у него дела неважные, мама говорила: предъязвенное состояние. Русокудрый, с вытянутой шеей, с голубыми круглыми напряженными глазами и таким же стиснутым ртом. Всегда мрачный, квадратнолицый, руки до колен...

Разговаривая, отец всегда как-то страшновато нависал над собеседником, не отрывая от него глаз с крохотными дулами зрачков.

– Сатанинский взгляд, – как-то сказал он о нем Валентин.

Ксения долго не спрашивала его, как он познакомился с Георгием Семеновичем. Но однажды поинтересовалась.

– Нас награждали, – отозвался Валентин. – Вручали премии. В большом ЦеКа. И был твой отец. Потом подошел ко мне, пожал руку, признался, что любит все мои роли... Так, слово за слово... Я пригласил его в Дом актера, он приехал...

Работал отец по-сталински. В тех еще, старых, былых традициях. Неутомимо. С огоньком. Ни в чем никогда не сомневался и не обманывался. Да и зачем? Когда все и так разжевано. Во времена его молодости даже самый тупой первокурсник обращался с заумной "проработочной" статьей, как с капустным кочаном, быстро добираясь до кочерыжки, до основы.

То поколение казалось Ксене удивительным. Оптимисты, жизнелюбы. Прошли войну. Отстояли свою землю. А тревога за страну обессмысливает, обесценивает страдания отдельной личности, обычного человека. Они растили детей. Верили в светлое будущее. В коммунизм, в мировую революцию. Только Богу там, увы, не нашлось места. Решили обойтись без Него.

Иногда отец мурлыкал себе под нос, Ксения слышала:

– Ты себе на носу заруби,

Нельзя продаваться за доллары,

Но можно – за рубли!

И еще:

– Вдруг сделалось светло.

Вдруг легче задышалося,

Вдруг радостней запелося,

Вдруг пуще захотелося

Работать во весь дух,

Работать по-хорошему,

По-русски, по-стахановски...

По-ленински, по-сталински

Без устали, с огнем...

Отец прошел Великую Отечественную от звонка до звонка. В разведке. Уцелел по счастливой случайности. Так выпало на долю.

Как-то Ксеня спросила его:

– А вы пленных немцев на допросах били, пытали? Или, правда, по-благородному обходились, несмотря на то, что фрицы наших истязали?

Отец усмехнулся.

– Отвечу тебе честно. Мы, русские, действительно не агрессивны по природе. Но, конечно, меры мы принимали, что лукавить... Вот что мы делали. Дадим пленному немцу хорошо поесть: от пуза хлеба и – селедочки соленой. Ешь сколько хочешь, немчура! А потом – вот тебе питьевая вода и запей соленую селедочку опять же, сколько хочешь! И тут мы его на допрос вызываем. До окончания которого в туалет выходить не положено. И будь спокойна: все немцы, как миленькие, благополучно раскалывались, проблем с показаниями не было. Но никакого битья, никаких пыток. Так что и по закону мы оказывались чисты.

У сестер была пластинка со сказкой про Буратино. К которой присобачили другой конец, чем в оригинале, где герои нашли свой театр. На той пластинке из Ксениного детства весь сюжет сказки сохранили, кроме концовки. Герои нашли якобы не театр, а дирижабль. И он понесет их в необыкновенную страну, где старики счастливы, как дети. Эта страна называется СССР.

Первая дочка родилась у Ледневых очень поздно, когда они, наверное, совсем отказались от всяких надежд иметь ребенка. То ли матери не рожалось, то ли отец сначала хотел добиться высокого положения и почестей... Правды Ксеня так никогда и не узнала.

Хотя мать была намного моложе отца, да и поженились они, когда он уже занимал видный пост.

В одиннадцатом классе Оля неожиданно пожаловалась Ксене:

– Знаешь, у меня есть своего рода фобия или комплекс, как уж лучше назвать... Когда звонит телефон, а трубку берет мама и слушает долго-долго, не говоря ни слова, у меня начинает проваливаться сердце. Потому что так бывало много раз. И каждый раз по телефону наша классная докладывала маме, что я учинила: нахватала двоек, поругалась с литераторшей или физичкой, прогуляла, опоздала на первые уроки... Вот и сохранились эти страхи – а вдруг опять на меня жалуются, и я снова что-то сделала не так...

Ксеня вздохнула.

Как трудно жить на Земле... А кто тебе обещал, что будет легко?..

– Фобия... У меня тоже завелась некоторая. И тоже с детства. Я боюсь провернуть дома какую-нибудь инициативу, если там кто-то болтается, кроме меня. Даже Варька. Например, хочу снять занавески и поменять их местами в комнатах, или передвинуть кресла, или переставить книги – и жутко боюсь... Я всегда была чересчур инициативной, а это, как известно, наказуемо, и при всех моих затеях мама меня всегда резко одергивала: "Ты что делаешь?! Тебе кто разрешил?!" И хотя сейчас я вроде выросла, и теперь мама мне так говорит очень редко, все равно я невольно стараюсь провернуть свои новшества в одиночку. Придут – увидят... Это ладно, ничего, – она задумалась. – А у тебя... Ты просто исходи из реальности – мы взрослые, и даже если ты что-то натворишь, и тебе будут звонить, то теперь к телефону будут просить сразу тебя, и говорить на эту тему будут только с тобой, а уж никак не с твоей мамой. Без вариантов.

Ольгу совет выручил. Она потом благодарила за него подругу, а вот Ксения... Что могло ей пригодиться в жизни?..

4

Почему-то Ксеня особенно четко и ярко запоминала знакомства. Видно, новые люди оставляли в ее памяти отметины на всю жизнь. Ставили свое собственное клеймо.

Она тогда сидела на подоконнике, свесив ноги во двор – в их полудохлый заморенный псевдосадик – и грустно курила. Думала о своей несчастной жизни. Мечтала, чтобы именно в ее несчастную жизнь ворвалась первая артистическая слава. Чтобы грела, нежила, убаюкивала. Чтобы постоянно натыкаться взглядом на улицах на свое лицо и читать-перечитывать: "В главной роли – Ксения Леднева"... Чтобы увивались вокруг актеришки, льстили режиссеры и операторы, писали поклонники... И жизнь больше не оставалась несчастной и одинокой.

Они шли через темный двор, часто напоминающий Ксене провал, но куда? – отец и незнакомый Ксении высокий, какой-то размашистый человек. И дружно подняли головы вверх на жалко вспыхивающий, подрагивающий на весеннем ветру сигаретный огонек.

Неизвестный громко ахнул. Ксеня не пошевелилась.

– Она всегда так сидит, – объяснил отец. – Когда мается дурью. А ею она мается почти всегда.

Незнакомец смотрел на Ксеню, задрав голову. Долго стоял и смотрел. Отец недоуменно топтался рядом. И вдруг длинный тип пришел в себя, гаркнул: "Ё-моё!" и метнулся к подъезду. Отец поспешил за ним. Ксения не шевелилась. Сигарета нервно помаргивала.

Отец восхищался Валентином. Говорил:

– Он читает стихи так артистично и выразительно, что они в любом случае нас впечатляют, независимо от содержания!

Ксеня хмыкала.

– То есть, по-твоему, он может прочитать даже "бу-бу-бу, бу-бу-бу", но – с такой интонацией – что все от этих стихов впадут в восторг и замрут под огромным впечатлением?..

Когда-то Ксения не знала, не представляла себе, что такое дом. Потом ей стало казаться, что это просто большая мама. Потом она начала слышать-видеть-ненавидеть: ненавидела она насильные кормежки и поздние возвращения отца. Потом Ксениным домом стали книги. Но читать – значит думать чужой головой вместо своей собственной. Привет Шопенгауэру! И какое-то время книги думали за нее, а потом ей это надоело.

В последних классах и на первых курсах ВГИКа все опять стало не так – Ксене казалось, что она живет на улице. Ксеня возвращалась домой и словно ничего не узнавала. `Дома не было нигде – кругом одни до`ма, здания, а все они – на одно лицо, и не угадаешь, который среди них для тебя настоящий.

С Валентином дом стал – Валентин.

Какой счастливой она была тогда... Потому что открыла для себя, что такое любовь.

Жили они весело и бурно. Гонорары всегда радостно прогуливали, просаживали в ресторанах.

Но современный человек любит делить и делиться. Это свидетельствует о широте его натуры. И вот мы делим. Сначала постель, дом, деньги, обеды, заботы, обязанности, радости, печали... А потом вдруг все кончается – кончается все и всегда неожиданно, ждут с нетерпением одного лишь начала – и начинается совсем другая дележка. Пока что мирная.

– Вот эта вилочка тебе, а эта – мне. Эта книжечка тебе, а эта – мне. Эта комната твоя, а эта – моя... Тебе – половина, и мне – половина...

Позже может возникнуть и скандал: что-нибудь не поровну поделили, а современный мужчина стоек и не даст так просто сбить себя с толку.

Они быстро разделились на абсолютно разных, чужих и враждебных друг другу людей, которые не хотят больше видеть друг друга.

Неровный брак – называл их семью отец.

Только Ксеня когда-то сильно ошиблась в том, что их развод – это конец. Валентин – великий актер и гуляка – слишком часто нуждался в Ксениной тайной помощи и не стеснялся к ней за этой помощью обращаться. В основном поддержка касалась денег – и Ксения всегда одалживала. Так, чтобы не узнала вторая жена Валентина. А Глеб молчал.

Валентин...

Афиши восхищенно кричали: "В главной роли Валентин Оленев!". Хоть и бретер, бонвиван, гаер и лютый, бесконечно циничный волчара по глубинной своей сути – при всем при том человек, несомненно, в высшей степени талантливый. Конечно, игрок и, прежде всего – игрок, не верит ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай, настоящей боли у него, во всяком случае, теперь, нет, есть лишь "эстетика" и конъюнктурные экзерсисы на "соблазнительные" темы, но дар пластический, изобразительный, гармонический, актерский – огромный.

Когда Ксения узнала, что у Валентина будет ребенок от другой, то стала устраивать ему некрасивые сцены, бурные истерики, слезливые скандалы. Маруська в испуге забивалась в угол подальше. Чего Ксеня хотела тогда – чтобы он ушел или остался? Чего добивалась слезами – чтобы он женился на другой, растил своего второго ребенка или чтобы отказался от них двоих ради Ксении и Маруси? Где лежали границы его порядочности, к которой она пыталась обратиться? Порядочность...

Ксеня и сама до сих пор точно не знает, чего хотела тогда. Наши желания... Что значат они для окружающих? Ей было безумно жалко себя и запуганную, притихшую Марусю, и то маленькое, неизвестное существо, которое собиралось появиться у безмятежно и надменно взирающего на мир Валентина.

В поступках Ксении не было логики, слов она не обдумывала, мыслей не взвешивала – покричала, и вроде полегчало на миг.

Но ведь и Валентин не выглядел счастливым. Пожалуй, этот чересчур настоящий мужчина сам растерялся перед случившимся, и его растерянность оказалась так велика, что Ксеня неожиданно стала его жалеть. Ну что ж, теперь у него будет двое детей. И никто ни в чем не виноват. Не ищите виновных. Запаситесь терпением и спокойствием, чтобы жить.

Но жизнь хоть и коротенькая, а терпения не хватает. Вечно ждать хорошего и верить в хорошее, которого нет сегодня и не было вчера – кто сумеет доказать себе, что оно вдруг наступит завтра?

Каким несчастным казался Ксении Валентин! Какие измученные глаза на Валькином худом лице смотрели на нее с бесконечным отчаянием! Он стал совсем седой. И чем больше жалела его Ксеня, тем туже затягивался, закручивался этот узел, который долго никто не хотел рубить. Наверное, в представлении Валентина настоящий мужчина так и должен себя вести. Возможно, он еще помнил о давнишней своей любви к жене и Маруське... Он тщетно пытался поделить себя между двумя семьями. Современный мужчина любить делить и делиться. Современный мужчина любит отдавать. Это свидетельствует о широте его... Ни о чем это не свидетельствует. Бесцветная перспектива...

И никто ни в чем не виноват. Так получилось. И оборвалось все само собой, в одно мгновение, почти безболезненно. Настоящая боль появилась уже потом, значительно позже, словно отошел наркоз. Любое событие – всего-навсего чистая вода без вкуса, цвета и запаха, которую судьба внезапно выливает на наши головы. И все зависит от души, способной сделать происшествие прекрасным или тяжким, милым или горьким.

Тоска не давала ни вздохнуть, ни выдохнуть, но судьбу не обскачешь. Это без вариантов. И лучше жить одной, чем с человеком, который тебя не любит и которому ты в тягость. Ночи наваливались – странные, такие глубокие, до мурашек по спине... какие-то отчаянные, сверхреальные погружения в мгновения прошлого, провалы в раскаленные моменты судьбы, как горячие точки войны. Или это были предвестники скорого расставания со всем прошедшим, или отчаянный поиск смысла в прожитом.

Валентин, наконец, устал от крика (новая его дама сердца тоже не молчала!) и двойственного своего несуразного положения. И они разошлись.

И Валентин – великий актер на сцене и в жизни – женился на младшей родной Ксениной сестре Варваре, на этом исчадии ада, этом не поддающемся никаким нормам и принципам морали существе...

– Ты дурка! – твердила чересчур правдивая Варька. – Таких, как ты, и бросают, поняла? Ты же Валентина сама отпустила! И нечего зря ломать веники. А смотри, какая я – не работаю, ребенок, нас с Дениской нужно содержать, одевать, кормить. Вот пусть мужик и зарабатывает! А ты – самостоятельная, все сама можешь! Чего тебя не оставить? Больно много вас нынче развелось...