Текст книги "Шоковая терапия"

Автор книги: Ирина Градова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Как он там? – поинтересовался Кадреску, мокрый от пота и практически обессилевший.

– Кто?

– Да Артур же, Степанов!

– А…

Лариса лениво перекатилась на живот, открывая его жадному взгляду свою подтянутую загорелую попку с тремя светлыми полосками от трусиков. Ее круглые ягодицы заставили его почувствовать, что он, оказывается, не так уж и устал.

– Он ни черта не помнит из того, что произошло вчера! – ответила тренерша. – Представляешь – как корова языком… Показывал мне синяки, которые вы с Мишей ему наставили, и спрашивал, где это он умудрился так удариться.

– Не знаешь, куда его девала Анфиса после нашей драки?

– В изолятор, куда же еще?

– О, у вас есть изолятор – как в тюрьме?

– Ну, он вовсе не такой уж плохой – так, просто кровать, привинченная к полу, и мягкие стены.

– Круто!

– Слушай, а зачем тебе вообще все это нужно? – спросила Лариса. – В смысле, моча, кровь?.. Если Степанов и наркоман, для нас это значения не имеет, ведь деньги, как говорится, не пахнут! Он в любом случае приезжает сюда не от наркозависимости лечиться, а шлаки из организма выводить, заниматься гимнастикой и восстанавливать форму после тяжелых съемок. Так почему же тебя так интересует, не наркоман ли он?

Леонид ненадолго задумался. Разумно ли посвящать Ларису в детали расследования? С другой стороны, она ведь ему помогает, по мере сил…

– Я думаю, – медленно произнес он, – что смерть Рубина может быть связана с вчерашним происшествием.

– Как это?

– Судя по всему, у Татьяны Донской случилась неконтролируемая вспышка ярости. Я говорил с персоналом – она была не из тех, кто без причины устраивает истерики. Более того, с ее телосложением она вряд ли была бы способна нанести Рубину столь серьезные увечья, приведшие к его гибели. Артур Степанов также слывет человеком, не склонным к насилию, однако наркотики могли бы все объяснить.

– Думаешь, и он, и Татьяна… были наркоманами?

– Нужно провести анализ.

– А если ты что-то обнаружишь?

– Даже не знаю. Поживем – увидим… А что ты там говорила про корову и язык? – внезапно сменил он тему, приподнимаясь на локте и вдавливая тренершу в матрас.

* * *

– Значит, все же это квартирная афера?

Лицкявичус стоял у большого окна в гостиной своего дома, сцепив руки за спиной. На улице шел дождь, в комнате горели бра по обе стороны от дивана, на котором сидела я, и его профиль четко вырисовывался на темном фоне. В прошлый раз голову бывшего главы ОМР покрывала черная вязаная шапочка. Я думала, это из-за того, что во время операции волосы ему пришлось сбрить. Теперь шапочки не было, и я поняла, что ошибалась: его седая, слегка вьющаяся шевелюра осталась нетронутой. Только резко выделявшийся шрам за правым ухом говорил о перенесенной им хирургии: Шилов-старший, несомненно, просто гений! Несмотря на то, что Лицкявичус, должно быть, потерял после операции пять-шесть кило, его тело оставалось все таким же крепким и гибким, как и до нее. Надо признать, он быстро возвращался в форму, и это наблюдение принесло мне изрядное облегчение.

Вопросительный взгляд его прозрачно-голубых глаз заставил меня вернуться к действительности.

– Афера – это единственное, что приходит мне в голову, – ответила я, сообразив, что молчание слишком затянулось.

– Это плохо, – вздохнул он. – Хотя, наверное, глупо было бы надеяться на легкое решение проблемы!

– Простите, что зря потратила ваши деньги, – виновато сказала я. – Правда, вам не стоило покупать для меня такие дорогие билеты…

– Да бросьте, Агния, о чем вы говорите! Я ведь оторвал вас от семейных дел, лишил возможности отдохнуть в выходные, так должен же был хоть как-то компенсировать вам эти неудобства? Кстати, вам понравилось путешествие?

– О, да, оно было очень… познавательным.

– Рад за вас.

По его тону, как обычно, невозможно было понять, говорит ли он серьезно или с сарказмом. Но к манерам Лицкявичуса я уже настолько привыкла, что научилась не обращать на это внимания.

– А как там Леонид? – поинтересовалась я. – Узнал что-нибудь?

– И да, и нет. У него появились подозрения насчет того, почему Татьяна Донская могла напасть на Геннадия Рубина.

– Серьезно? Что за подозрения?

– Наркотики.

– Наркотики? В такой крутой клинике?!

– Тем не менее он оказался прав: в крови и моче одного из пациентов «Соснового рая» действительно обнаружены следы кокаина. Он взял пробы после того, как парень устроил дебош и покалечил несколько человек.

– Надеюсь, сам Леонид не пострадал?

– Не особенно.

– Считаете, Донская тоже находилась под кайфом, когда убила вашего друга?

– Если так, то вывод напрашивается сам собой: кто-то в «Сосновом раю» снабжает народ «дурью».

– Господи боже мой!

– Странно другое. Павел Кобзев разговаривал с ребятами из группы Татьяны, и никто из них не упомянул об этой ее «маленькой слабости».

– Ну, о подобных вещах вообще-то говорить вслух как-то не принято, – заметила я.

– Возможно, вы правы. В «Сосновом раю» она делала пластику и лечилась от депрессии. Депрессия – один из сопутствующих наркомании эффектов.

– Если в день гибели Рубина Донская находилась под действием наркотиков, она вполне могла вообразить себе невесть что и напасть на него просто так!

– Между прочим у Леонида возникла еще одна идея.

– Я слушаю.

– Он полагает, что, возможно, Геннадия убила вовсе не Татьяна.

– Кто же тогда?

– Если б знать! В клинике работают несколько подозрительных личностей – например, Денис Розбаш, тоже рефлексотерапевт, который спал и видел, как бы ему остаться единственным специалистом в «Сосновом раю».

– Конкурент Рубина?

– Именно. Или вот, скажем, Анфиса Караваева…

– Караваева? Это ведь она внесла залог за квартиру Ольги Малининой!

– Видите, сколько тут всяких странностей, Агния? Дело, похоже, гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд, а без использования возможностей ОМР трудно действовать так, как необходимо.

– А как именно необходимо? Что бы вы сделали, Андрей Эдуардович, если бы по-прежнему руководили Отделом?

– Во-первых, я бы добился разрешения на эксгумацию тела Татьяны Донской с целью установления наличия следов кокаина в ее крови и тканях.

– Разве в отчете патологоанатома этой информации нет? – удивилась я.

– Вскрытие не проводили.

– Как?!

– Агния, факт самоубийства установили сразу же, а в таких обстоятельствах проведение экспертизы не считается необходимым. Если бы, конечно, родственники настаивали, возможно, так и произошло бы, но это – не наш случай.

– Я так понимаю, к Толмачеву обращаться бессмысленно?

– Даже не напоминайте!

Лицо Лицкявичуса исказила гримаса брезгливости и отвращения.

– А как насчет Карпухина? – сказала я, подавшись вперед. – Может, он сумеет…

– Боюсь я его задействовать, – покачал головой бывший босс. – Он уже столько раз подставлялся из-за наших дел, а теперь ведь у него даже «прикрытия» в лице ОМР нет: чуть что, Толмачев скажет, что он ничего не знает и Карпухин действовал исключительно по собственной инициативе. Да и вам я тоже не хотел бы навредить: Кадреску ведь уволился, а вы…

– Не думайте об этом, Андрей Эдуардович! – перебила я. – Чем я занимаюсь в свое свободное время – мое личное дело.

– Боюсь, Толмачев так не считает.

Вошел Раби. При взгляде на нас он сокрушенно покачал головой.

– Лежать надо! – заявил он авторитетно, тыкая пальцем в Лицкявичуса. Тот недовольно поморщился и снова отвернулся к окну. – Если не лежать, – продолжал свою лекцию домоправитель, – совсем плохо будет, да?

Его странная манера – произносить это междометие в конце утвердительных предложений с вопросительной интонацией – всегда меня забавляла.

– Надоел он мне, – вздохнул Лицкявичус, – хуже горькой редьки!

Вид у него при этом был самый что ни на есть мученический. Я подумала, что, если бы не Раби, он вряд ли так быстро вновь оказался бы на ногах: домоправитель заботился о своем хозяине лучше, чем любая сиделка. Внезапно я поймала себя на странной мысли: жаль, что я не имела возможности сама ухаживать за Лицкявичусом, ведь, в конце концов, я медик, и у меня бы это всяко вышло лучше, чем у малообразованного Раби. Он, конечно, хороший человек и очень трепетно относится к моему бывшему начальнику, но, что ни говори, он – не специалист!

– Что он говорит, да? Надоел ему Раби, да?

Несмотря на плаксивый тон, которым были произнесены эти слова, лицо домоправителя отнюдь не выглядело обиженным.

– Чай будете? – спросил он, как ни в чем не бывало.

– Кофе будем, – буркнул Лицкявичус.

– Значит, чай! – усмехнулся Раби и быстро удалился.

– Ну, что ты будешь делать? – развел руками Лицкявичус.

Я рассмеялась. Он внимательно посмотрел на меня, и мне вдруг показалось, что сейчас я получу замечание, как первоклассница, которую угораздило сорвать урок. Почему под его взглядом я всегда испытываю неловкость? Не раз замечала, что в присутствии Лицкявичуса я веду себя как-то иначе, чем в обычной жизни, словно вынуждена следить за каждым своим словом или движением. Это тем более удивительно, что он никогда не вел себя авторитарно ни с одним из сотрудников Отдела: авторитет Лицкявичуса непререкаем, поэтому ему никому ничего не приходится доказывать. Так почему же я все время чувствую себя так, словно обязана что-то доказать ему?

Однако он ничего не сказал. Вернее, сказал, но совсем не то, чего я ожидала.

– А как у вас… вообще, Агния? В смысле, как дела… на работе, дома?

Видимо, вид у меня был настолько ошарашенный, что Лицкявичус тут же счел необходимым объяснить свой неожиданный интерес:

– Я загружаю вас работой, за которую вы не получите ни денег, ни благодарности от начальства, но мне немного стыдно, что я ни разу не спросил у вас об этом. Шилов не возражал против вашей поездки в Москву?

Он наступил на больную мозоль, и я закусила губу. Не скажу, чтобы Олег разозлился, но наши отношения стали довольно прохладными с тех пор, как я вернулась. Он ничего не говорил, а я не сочла нужным рассказывать о результатах своей поездки. В общем, мы оба старательно делали вид, что ничего не произошло.

– Все наладится… со временем, – ответила я нерешительно.

– Значит, все-таки проблемы есть, – покачал головой Лицкявичус. – Послушайте, Агния, мне очень жаль…

– Что мы теперь будем делать? – прервала я, боясь, что он может сказать или спросить что-то такое, из-за чего у меня и в самом деле могут появиться проблемы. – Я имею в виду «Сосновый рай», конечно же.

– Разумеется.

В голосе бывшего босса мне послышались нотки разочарования.

– Попробую добиться эксгумации тела Донской, – продолжал он. – Дело в том, что следствие с самого начала идет по неправильному пути, и это наводит на мысли о вмешательстве сторонних сил.

– Вы о чем? – не поняла я.

– Да о том, что Татьяна Донская не просто покончила с собой – перед этим она убила человека. Почему вскрытие Геннадия Рубина провели, а певицы – не сочли нужным? Да, самоубийц не вскрывают, но ведь ситуация неординарная, так почему бы не проверить, все ли в порядке было с девицей во время совершения ею преступления? Может, она находилась под кайфом и не соображала, что творит? Собственно, на эту мысль должно было навести хотя бы то, что телосложение Донской в сравнении с телосложением Рубина едва ли позволило бы ей так легко с ним разделаться! Павел сразу сказал, что человек, убивший Геннадия, должен обладать недюжинной физической силой, ведь он видел фотографии с места убийства.

– Наркотики придают человеку силы, – заметила я.

– Вот именно! Но следователь предпочел принять во внимание одну-единственную версию – об изнасиловании.

– Да уж, – кивнула я, – к тому же – версию, выдвинутую руководством клиники!

– Конечно, ведь им не нужен скандал, особенно больший, чем сам факт убийства.

– Получается, у нас уже налицо два случая беспричинной агрессии… Ну, во всяком случае, один – точно беспричинный.

– Чай! – зычно объявил Раби, вкатывая в гостиную свой неизменный стеклянный столик.

* * *

– Ну, и как вы объясните ваши действия, Агния Кирилловна?

Толмачев возвышался надо мной, словно Каменный гость, и при этом выглядел скорбно, как тень отца Гамлета. Кстати, стоит заметить, что «возвышался» он лишь потому, что я сидела, а вообще-то Толмачев ниже меня сантиметров на десять! Невысокие мужчины всегда вызывают у меня чувство неловкости. Кажется, они ненавидят весь мир только потому, что он взирает на них свысока. И особенно, как показывают мои наблюдения, эти люди не любят высоких женщин – возможно, именно это является одной из причин стойкой неприязни Толмачева ко мне?

– Вы о чем, Денис Васильевич? – невинно поинтересовалась я.

– А то вы не понимаете! Как я должен рассматривать ваши штучки? С какой целью вы ездили в Москву?

– С туристической.

– Издеваетесь?!

– Что вы, Денис Васильевич – никоим образом! Я и в самом деле давно там не была, а тут случились выходные, и…

– И билеты, совершенно случайно, вам купил Андрей Лицкявичус, да?

– Откуда вы знаете? – опешила я.

– Вика, если вы еще об этом не забыли, работает на меня, а не на него!

Господи, неужели Вика «заложила» нас? В это мне как-то совершенно не верилось!

– Я все равно не понимаю, каким боком это вас касается, – холодно сказала я. – У меня выдались несколько свободных дней, и я решила провести их в столице нашей Родины – что в этом плохого?

– Значит, вы утверждаете, что отдыхали, а не работали в Москве?

– Помилуйте, как я могла работать, если вы не давали мне никакого задания?! – развела я руками.

– Отвечайте, Агния Кирилловна: вы и Лицкявичус – любовники?

Я потеряла дар речи, а Толмачев, словно не замечая моего состояния, продолжал:

– Как еще объяснить вашу поездку? Либо вы работаете на Лицкявичуса, несмотря на то, что он отстранен от должности и я сейчас являюсь вашим непосредственным начальником, либо он купил вам билет в Москву, чтобы… ну, в общем, сами понимаете. Если вы работали, это значит, что в Отделе творятся нехорошие дела: я ни за что не поверю, что остальные ваши коллеги с этим не связаны! Кто вам помогает – Никита? Павел Кобзев? Кадреску швырнул заявление мне в лицо, словно я какой-нибудь… мальчик в коротких штанишках! Если вы за моей спиной пытаетесь провернуть какую-то афе…

– Хорошо, – быстро перебила я Толмачева. – Вы меня поймали: мы с Андреем Эд… Мы с Андреем – действительно любовники.

– Я так и знал! – обрадовался мой новый начальник. – Это все проясняет. И это также позволяет мне подать рапорт «наверх» о вашем служебном несоответствии.

– И чему же я «не соответствую»? – вздернула я бровь.

– Высокому статусу работника Отдела медицинских расследований.

– Вы о моем… э-э… моральном облике, что ли?

Я едва сдерживала смех: наш разговор напоминал вызов «на ковер» в партком лет этак сорок-пятьдесят тому назад!

– Агния Кирилловна, вы же замужняя женщина!

И тут я по-настоящему испугалась. Черт, а ведь он прав! Что, если этому поганцу взбредет в голову передать мои слова Шилову?

– Послушайте, Денис Васильевич! – резко поднявшись, рявкнула я. – Вы кто – церковный батюшка, чтобы делать мне выговоры насчет моей личной жизни?! Я никому не позволяю обсуждать свои дела, а уж вам-то – и подавно! Если вы добиваетесь того, чтобы я ушла из ОМР – не дождетесь, пока не сможете представить более весомых доказательств моего «служебного несоответствия», чем интрижка с бывшим шефом. Кстати, не забывайте, что меня пригласила в Отдел вице-губернатор, и я, если потребуется, пойду к ней на прием и расскажу, что, с тех пор, как Лицкявичус ушел, мы не вели ни одного сколько-нибудь серьезного дела. Ваша цель – разогнать ОМР?

Толмачев смотрел на меня, широко раскрыв глаза, словно видел впервые в жизни. Совершенно очевидно, он никак не ожидал подобного нападения и уж тем более упоминания имени вице-губернаторши всуе, и я испытала настоящее удовольствие, наблюдая за тем, как цвет его обычно красноватого в прожилках сосудов лица постепенно багровеет. Краем глаза я заметила мелькнувшую в проеме двери рыжую шевелюру в разноцветных дредах: судя по всему, Вика подслушивала нашу беседу.

– Вы… вы понимаете, кому угрожаете? – хрипло спросил он.

– Я вовсе не угрожаю вам, Денис Васильевич, а просто предупреждаю, что, в том случае, если я права насчет ваших планов, мы не позволим им осуществиться так легко, как вам бы хотелось! Что же касается моей личной жизни, то никогда не смейте больше заговаривать на эту тему ни со мной, ни с кем бы то ни было, иначе я скажу, что вы… что вы… – я судорожно собиралась с мыслями и вдруг, неожиданно даже для себя самой, выпалила: – Я скажу, что вы домогались меня на рабочем месте!

Глаза Толмачева едва не вывалились из орбит. Он открывал и закрывал рот, и мне вспомнилась фраза из диккенсовской сказки «Сверчок на печи»: «…Он чувствовал себя, как молодой лосось на вершине большой египетской пирамиды…» Ну, молодым нового главу Отдела никто бы назвать не решился, но рыбу, выброшенную из воды, он напоминал – всем своим видом. Так и не дождавшись его реакции, я развернулась на каблуках и зашагала к выходу. Едва я вышла в коридор, как кто-то вцепился в рукав моего плаща. Это оказалась Вика. Бешено вращая глазами, она потянула меня в конец коридора, где располагался закуток, ведущий к туалетам и не просматривавшийся со стороны офиса.

– Что за дела, Вика?! – возмущенным шепотом спросила я, вырываясь из ее цепких лапок. – Какого черта ты разболтала Толмачеву о билетах?

– Это не я, Агния, честное слово! – до хруста заламывая пальцы, прохныкала девушка. – Но откуда ж мне было знать, что он полезет в мой ноутбук в мое отсутствие?!

– Что?! Он шарил в твоем компьютере?

– Ну да, меня чуть кондратий не хватил!

– А как же… господи, Вик, но ты же такая аккуратная, почему вход не запаролила?! Что еще Толмачев мог узнать, ты хоть можешь себе представить?

– Да это ж не мой личный ноут, а местный, я на нем секретной информации не держу. Подумала – ну какая беда, если билеты я закажу отсюда, да кому какое дело?!

– Как видишь, Толмачеву – даже очень большое дело!

– Когда я ему об этом сказала, он на меня набросился с криком, что вся техника здесь принадлежит Отделу, а значит, только он имеет право ею распоряжаться. Он не позволял заказывать билеты, потому что это никак не связано с работой… Толмачев прочитал нашу переписку с Андреем Эдуардовичем насчет Москвы и решил, что я веду подрывную работу!

– Глупости какие!

– Я больше никогда, клянусь чем угодно…

– Да ладно, Викусь, – уже успокоившись, пробормотала я, сожалея о том, что напала на девушку ни за что ни про что. – Проехали!

– А это правда… ну, то, что вы сказали Толмачеву?

– Я уже и не помню, о чем ты – я ему столько всего наговорила, самой страшно!

– Про вас и… про Андрея Эдуардовича? Что вы с ним… это?..

– Вика, ты что?! Я сказала это только для того, чтобы он не заподозрил нашего участия в этом деле – твоего, Павла и Никиты! А что мне было делать, интересно, если Толмачев подумал, что мы работаем над делом без его ведома? Он может настучать на вас, натравить на всех своих высокопоставленных приятелей, и тогда Отдел разгонят к чертовой бабушке! А так… Теперь он будет считать, что у нас с Андреем Эдуардовичем интрижка. Конечно, в этом тоже ничего нет хорошего, но все лучше, чем обвинение в «подрывной деятельности», как ты сама выразилась. Не думаю, что Толмачев понесет эту ложь дальше: ею руководство не удивишь, тем более что Лицкявичус сейчас моим начальником не является, а потому нашу с ним «любовь» к делу не пришьешь! Кстати, будь Толмачев хоть чуток поумнее, то спросил бы себя: почему ты заказала билет только для меня, а не для меня с Лицкявичусом вместе? Знаешь, как я тебе сочувствую, Вика, ведь тебе приходится терпеть присутствие этого чванливого осла целыми днями!

– Как вы думаете, Агния, Андрей Эдуардович скоро вернется? Потому что если нет, то что я здесь делаю? Что мы все тогда здесь делаем?

– Уверена, что вернется, – твердо ответила я. После сегодняшнего разговора у меня не осталось надежды на то, что Толмачев уйдет без боя. Нет, он сделает все, чтобы Лицкявичус остался не у дел, но он не учитывает один немаловажный фактор – нас, а мы, в свою очередь, тоже сделаем все возможное, чтобы наш прежний босс вернулся на свое место!

* * *

Леонид собирался ехать домой: выходные закончились, и ему предстояла встреча с Настей. Он и сам не знал, чего хочет. С одной стороны, приятно видеть девушку, хлопочущую по хозяйству, слушать ее милую болтовню о новом заказе и странных клиентах – она так забавно умела описывать смешные ситуации, происходящие с заказчиками… С другой, Леонид все острее ощущал, как вокруг него словно сжимается стальное кольцо, и оно мешало ему дышать полной грудью, ограничивало его свободу движений и мыслей. Всю жизнь он жил, не оглядываясь, а теперь появился человек, перед которым ему следовало отчитываться в своих поступках.

С тяжелым вздохом Кадреску застегнул сумку. Тихий шорох заставил его обернуться. Из-под двери торчала какая-то бумажка. Леонид распахнул дверь и выглянул в коридор – никого. Он с сомнением поглядел на лежавший на полу листок. Вот так возьмешь ее в руки, откроешь, а там – сибирская язва! Или оспа. Или… Взъерошив свои густые волосы пятерней, Леонид все же решился поднять записку и развернуть ее. Текст был напечатан на принтере: «Проверьте этих людей». Дальше следовал список из полудюжины фамилий.

– Ну, – пробормотал Леонид себе под нос, – и что это все должно значить?

Кадреску никогда не доверял подметным письмам. Кто мог подбросить записку – и почему именно ему?

* * *

– Ну, как здоровьечко, Андрей Эдуардович?

– Не дождетесь!

Карпухин удовлетворенно кивнул, одобрительным взглядом окинув высокую, худую фигуру приятеля. Тот художественно выдохнул сизые колечки дыма в потолок. Карпухин с удовольствием втянул ноздрями вкусный дым от сигареты Андрея.

– Угостить?

– Нет, мерси – я бросаю, – вздохнул майор. – Раби, – обратился он к застывшему в позе суриката на сопке домоправителю, – принеси-ка нам кофе и чего-нибудь существенного вроде мяса, лады?

Майор был единственным человеком из окружения его хозяина, с которым Раби не осмеливался спорить. Поэтому он растворился в темноте коридора, едва тот высказал свои пожелания.

– Выглядишь вполне здоровым, – продолжал Карпухин, плюхнувшись в кресло, жалобно пискнувшее под его немалым весом. – Как насчет того, чтобы вернуться к работе?

– Ты какую работу сейчас имеешь в виду?

– А то ты не понимаешь! – развел руками майор. – Толмачев совсем твоих ребят замордовал, знаешь? Леонид ушел, Павел одной ногой в дверях, да и Агния…

– Что – Агния?

Карпухин внимательно изучал лицо Андрея.

– Ты не думаешь, что она долго не выдержит? Она у нас дама деятельная, а Толмачев ее к делам вообще не подпускает, да и дела-то, честно говоря, плевые.

– Она не говорила, что у нее с ним проблемы, – заметил Андрей. – Наоборот, сказала, что все в порядке…

– А что ты ожидал услышать? Ты у нас, так сказать, болящий, она – добрый доктор…

– Ты мне расскажешь или хочешь, чтобы я сам выяснил?

– Все из-за этих треклятых билетов в Москву! Толмачев прознал о том, что тут без тебя не обо-шлось, вызвал Агнию на ковер и устроил ей допрос с пристрастием.

– Черт, как он узнал-то?

– Сейчас речь не об этом. Просто для сведения – чтобы ты опосля себя дураком не чувствовал: Толмачев вынудил Агнию признаться, что вы с ней… ну, что у вас…

– Что ты там бормочешь? Что там – у нас?

– Роман у вас, вот что! – выпалил Карпухин, не отрывая испытующего взгляда от собеседника.

Андрей, в этот момент делавший глубокую затяжку, едва не проглотил сигарету. Захлебнувшись дымом, он закашлялся и согнулся в три погибели. Майор принялся отчаянно хлопать его по спине.

– Ч-что… т-ты… с-сказал?! – просипел Лицкявичус, наконец отдышавшись.

– Да ладно, а то ты не знаешь, что все думают?

– Да кто – все-то?!

– Ну, Толмачев… Ладно, не пугайся ты так, Агния это ляпнула просто потому, что боялась, как бы он не прижал остальных. Твое «самостийное» расследование могло выплыть наружу, а это, сам понимаешь, дело серьезное, и Толмачев не преминул бы за него уцепиться!

– Он… что… В смысле, она так и сказала – про нас?

– Прямым текстом. Там, знаешь ли, вопрос стоял так: либо вы – любовники, либо – ты за его спиной ведешь расследование, используя силы ОМР. Вот она и выбрала наименьшее из двух зол, понимаешь?

Андрей тяжело опустился в кресло напротив.

– Ну, – пробормотал он, спустя насколько секунд, – и что нам с этим делать?

– Просто хотел, чтобы ты знал, – пожал плечами майор. – И чтобы между вами не возникло… неловкости, что ли? Но ты же меня не для того вызвонил, чтобы узнать последние сплетни? Помощь тебе требуется, да? Иначе почему я здесь после работы, злой и голодный?

Словно по мановению волшебной палочки, Раби в этот момент вкатил столик, на котором красовалось большое блюдо с восхитительно пахнущими куриными ножками, запеченными с чесноком и красным перцем, в окружении риса и овощей. Морщины усталости на лице Карпухина разгладились при виде этой умиротворяющей картины, и взгляд его заметно потеплел: он приметил небольшой графинчик с прозрачной жидкостью, примостившийся на краю столика.

– Я же за рулем, горе ты луковое! – проговорил он строгим голосом.

– Я тебя отвезу, – сказал Андрей. – Можешь расслабиться.

– А тебе уже можно машину водить?

– Вот как раз и проверим.

– Ну, так что мне для тебя сделать?

– Вот, взгляни, – и Андрей положил на диван рядом с майором листок бумаги с набранным на компьютере текстом.

– «Петр Аникеев, – прочитал он, усиленно орудуя челюстями и мысленно благословляя кулинарные способности Раби, – Алена Руцкая, Евгений Смолкин…» Слушай, я их знаю? Звучит знакомо…

– Петр Аникеев – известный футболист…

– О, так это он – «звезда» «Зенита»?!

Андрей кивнул.

– Алена Руцкая – телеведущая, а Евгений Смолкин…

– Это тот артист, который играл в… – майор щелкнул пальцами, прося подсказать ему название фильма.

– «Смертельном транзите».

– Точно – в последнем блокбастере Руслана Дамайкулина! Слушай, это же все известные люди – что за бумаженция, а?

– Леонид мне это перекинул по факсу: кто-то подсунул записку с этими фамилиями ему под дверь в «Сосновом раю».

– Во как… Интересно!

– И, похоже, опасно, – добавил, нахмурившись, Андрей. – Если Кадреску подкинули эту писульку, значит, его расспросы не остались без внимания. Может, его уже раскусили?

– Если бы так, то, наверное, он уже вылетел бы из клиники, – покачал головой Карпухин. – Но кто-то его вычислил – в этом, боюсь, ты прав. И он хочет, чтобы мы проверили этот список?

– Здесь так написано.

– Ладно, ладно… А на предмет чего проверять-то?

– Шут его знает! Ты просто попробуй хоть что-то выяснить, только особо не усердствуй, ведь твоему начальству, как и Толмачеву, это может не понравиться.

– И как, по-твоему, мне это сделать? Я ведь и ребят своих привлечь не смогу…

– Привлеки моих – Никиту, к примеру.

– Тебе мало Агнии?

– Ее больше вообще нельзя трогать, пусть отдыхает. Чем дальше Агния будет держаться от Толмачева, тем лучше.

* * *

Тяжело опираясь на трость, Никита одарил девушку белозубой, немного стеснительной улыбкой. Это всегда срабатывало так, как надо: девичьи сердца мгновенно таяли при виде милого парня, похожего на большого плюшевого мишку с красивыми глазами, а его физический недостаток возбуждал сочувствие и ликвидировал любой намек на подозрение. На самом деле в трости, в сущности, необходимости не было: Никита испытывал неудобства лишь после долгой ходьбы или бега – только тогда легкая хромота и тянущая боль давали о себе знать. А ведь все могло обернуться иначе – там, в Южной Осетии…

…Они развернули полевой лагерь. Медикаментов и перевязочных материалов не хватало, несмотря на бодрые рапорты военного начальства начальству еще более высокому. Вот и отправились в рейд двое врачей и двое сопровождающих из ОМОНа. Надеялись разжиться чем-нибудь в местной больнице, которую обстреливали трое суток подряд, а этим утром, видимо, решили, что хватит зря снаряды тратить, и замолкли. Собрав все, что только было можно, из уцелевшего больничного добра, рейдеры двинулись в обратный путь, однако будто их сглазил кто-то: едва они вылезли из укрытия, как обстрел начался с новой силой. Кровля, уже поврежденная многочисленными обстрелами, обрушилась и погребла под обломками всех четверых. Начальник полевого госпиталя, пославший ребят в больницу, испугался, что с него спросят за гибель врачей, а потому не стал высылать спасательную экспедицию, предпочтя сделать вид, что он ничего не знает, а потом сказать, что они проделали все это по собственной инициативе. Почти сутки Никита и выживший омоновец Мишка Горелов провели под завалом, поддерживая друг друга вялой беседой. Потом Мишка замолчал, и Никита понял, что он остался один. Помощь пришла неожиданно, но узнал он об этом лишь две недели спустя, очнувшись в госпитале ГУВД в Москве. Тот день, когда Лицкявичус, дядя Андрей, приехал в полевой лагерь с инспекцией, стал его вторым днем рождения. Андрей не только настоял на спасательной операции, но и не дал пожилому усталому хирургу оттяпать Никите ногу. На войне ведь заботятся в лучшем случае о жизни пациента, а качество этой жизни мало кого интересует под шквальным огнем вражеской артиллерии: жив – благодари бога и врача! Несколько повторных операций и год реабилитации сделали свое дело. Трость теперь ему почти не требовалась, но эффект, производимый ею на окружающих, не позволял Никите окончательно от нее отказаться. Вот и сейчас она «сыграла», как положено, и симпатичная полноватая девушка вся так и растворилась в волнах сочувствия и симпатии к нему.

– Видите ли, я большой поклонник Аникеева, – продолжал Никита прерванный разговор. В течение паузы, пока девушка отвечала кому-то по телефону, он успел обдумать, как лучше «подъехать» к интересующей его теме. – Хожу на все матчи. А вот позавчера «Зенит» со Швецией играл, а Аникеева что-то видно не было…

Ее звали Галей, и она работала помощником руководителя пресс-службы команды «Зенит». Никита представился курьером и даже принес пакет, набитый всяким рекламным хламом. Галя оказалась девушкой сердобольной и долго сокрушалась, что ему приходится бегать по городу с больной ногой. Никита рассказал жалостливую историю о себе – бывшем военном, комиссованном по ранению. Затем, воспользовавшись своим природным обаянием и больной ногой, он напросился на чашечку кофе. Галя поддавалась на его уловки так легко, что Никита даже испытывал угрызения совести. Однако дело – прежде всего.

– Да, он хороший парень, – согласно кивнула девушка. – Петя сейчас вообще не играет, у него проблемы… Только я тебе этого не говорила! – Она испуганно посмотрела на Никиту, округлив и без того больше серые глаза.