Текст книги "Река Зеро"

Автор книги: Ирина Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Вскройся истина – за единичный доказанный эпизод как самому опасному преступнику мне уготована пожизненная капсула на глубине. Путешествие в вечность в пограничном состоянии между сном и явью.

А таких эпизодов у меня под сотню.

Так близко от моей шеи лезвие еще не пролетало. «Лариосик» – мой рабочий псевдоним. Предполагаемый клиент узнает его в день заключения контракта. Чтобы в день исполнения с моей подачи забыть. Сразу и навсегда.

Я упираюсь руками в стену, как будто пытаюсь удержать равновесие после того, как первая же мысль со скоростью магнитоплана влетает с мою башку: валить.

Валить на хрен из города. Не замкнулся свет на столице. В конце концов, Нэнс – моя вторая родина. Восстановлю связи, уйду на дно. Буду примерным мальчиком. Что вы говорите, Ларион? Понятия не имею о ком вы. С какой стати? Я не даю согласие на использование данных с моего БИЧ. Да, я знаю про подобные нюансы в Законе, но я не уверен, что у вас найдутся веские основания для выдачи санкции.

Бред. Не в смысле «валить» – бред. Всё остальное. Если Департамент по контролю за особо тяжкими правонарушениями выйдет на контакт со мной, можно не сомневаться – за вескими доказательствами остановки не будет.

Отставить Нэнс. Долго, муторно и узлов столько, что цепляй любой и вытаскивай рыбку. Большую такую рыбку за метр девяносто.

Тупую, б…, такую рыбку, которая до последнего думала, что ее сладкая задница надежно прикрыта.

Уйти на дно – в прямом смысле можно и здесь. На крайняк – принять предложение Джоханны, и в Трезубце меня встретят как родного. Или Габи из Слепого – там примут как близкого родственника. Или в Блошином татуированная Сандра… ну, тут уже как дальнего знакомого. О портах для изгоев мне думать не хотелось. Пятьдесят на пятьдесят: могли по головке погладить, а могли не только, что послать, но и проводить. До ближайшего «колодца».

Входы-выходы везде имеются. Только дальше что? Вечно мыкаться по углам, ожидая, когда тебя возьмут за жабры? То, в чем я замешан, не имеет сроков давности. А если всплывет хотя бы часть, то…

«Поработать» с дамочкой? С ювелирной аккуратностью. И молиться о том, чтобы ниточка вела к конкурентам, а не в центральный Атриум с бронебойными стенами.

Опасно – насколько вообще способно вместить слово.

Но каков Нищеброд? Столько лет слаженной работы и открытого доступа, и что? Перекупили? Шантаж?

Я почти успокоился. Направления «работы» ясны, цвет зеленый… Ну, ладно – мигающий желтый. Но не красный точно – его бы мне увидеть не позволили.

Тут еще гонка в субботу. Петруччо с его грязными играми. Вот бы кто обрадовался, если бы я не явился.

Несколько раз я вдохнул и выдохнул, разглядывая шрам на предплечье, оставшийся от недавнего спирального перелома. Я как всегда не стал его сводить. Не первый шрам, портящий мою шкуру, и не последний. «Покоцанный» – такое определение дала мне однажды Магда. Она, правда, добавила: «люблю опасных мальчиков». Но в ее «люблю» член не введешь.

…Но каков, сука, Нищеброд?

…А на кого мне еще думать?

ГЛАВА 2. ГЕРТРУДА

Кровь капала из моего носа. Густые капли со звуком отбивались от напольной плитки. Хотелось бы услышать бодрое дзинь-дзинь, но вместо этого.

Шмяк. Шмяк.

И чуть позже уже в лужу – шлеп. Шлеп-шлеп.

– Герти, б…, Герти, б…, Герти…

Персиваль гонял слова по кругу. И синхронизируя картинку, носился вокруг меня с обреченным видом свидетеля конца света. Всё повторял без умолку, аккомпанируя себе стуком дверей шкафов. Наверняка пытался достучаться до бинтов или ватных шариков. Но поскольку Перси медикаменты не видел в упор, надежды на то, что они сами отзовутся, у меня не было.

Не сходя с места, я нащупала кухонное полотенце и прижала к носу. Кровь затаилась – на пол капать перестала, зато стала впитываться в сравнительно чистую ткань. Я повозилась левее и выудила с полки баночку с седативными препаратами, на которые подсела в последнее время. На очередном забеге Перси я как шлагбаумом остановила его, впихнув в руку лекарство.

– Успокойся, – посоветовала я.

Он уставился на баночку так, как будто я вытащила из мозгов собственный БИЧ и попросила посмотреть, не сломался ли он.

– Ты так спокойно говоришь, – зло сказал он и с размаху опустился на соседний стул.

– На тебя не угодишь, Перси, – устало выдохнула я. Голос был сиплым. Кровь застряла в носу и теперь, чтобы дышать, мне приходилось ее глотать. Жаль было сморкаться – вон ее сколько на полу. Целая лужа. А еще с полчаса назад она была частью меня и наверняка не планировала бегство. – Кричу, плачу, бьюсь в истерике – плохо. Не кричу, не плачу, не бьюсь в истерике – тоже плохо.

– Ты снова пыталась?

Светловолосый парень, сидящий напротив, задал очередной бестолковый вопрос. Волосы упали ему на лоб, практически занавесив лицо. И оттуда, из тени, на меня тоскливо смотрели два карих глаза.

– Снова. Опять. В который раз, – сказала я.

– Герти, у нас сегодня вечер синонимов? Мы же с тобой уже поняли, что такой метод не годится! Этот придурок не слышит тебя! Надо придумать что-то другое!

«Что-то» в предложении Перси имело одно значение. Ничего.

Я молчала. Внутри меня клубилась безнадежность. И те редкие просветы, которые мне виделись четыре года назад, постепенно затянула тьма.

– Давай начнем с чистого листа. И еще раз подытожим – может, мы что-то упустили, и оно всплывет, – напирал Перси.

Не дожидаясь моей реакции, он активировал свой БИЧ, вывел визор на общий доступ. Передо мной красочным калейдоскопом развесились графики и схемы соединительных амплитуд. Перси думал, что разноцветные синусы и косинусы помогут мне вычислить человека, который меня убивал.

А что думала я?

Я не хотела думать. Хотела лечь и умереть. И не имело значения, что, скорее всего, где-то там – далеко или близко, тоже умрет человек. Тот, в чьи сны я хожу как к себе домой. И до которого не могу достучаться.

Спарринговая поляризация нейронных полей.

Со мной случилось то, чего не может быть. Хочу думать – с нами: со мной и Максом-Лариосиком. Но до конца я не уверена, что болячка работает в оба направления.

– Что нам известно о нем, – в триллионный, в триллиардный раз бубнил Перси. – Макс – скорее всего Максим или Максимилиан. На тридцать два миллиона жителей Гэтвеста примерно двести пятнадцать с лишним тысяч человек.

Раньше я добавляла сюда «Лариосик» – не знаю, каким боком связаны два имени. Вполне возможно, мой нейронный близнец и не Макс вовсе. Потом я стала молчать – Перси не любил, когда его перебивают.

– Мы решили, что вы примерно одного возраста. Группа двадцать тире тридцать. Вряд ли больше.

Не мы. Не решили.

– Сильно сужает поиск. Остается всего сто тридцать с лишним тысяч…

Первое время меня вгоняло в прострацию расплывчатое «с лишним». Для кого оно лишнее, Перси? Кого ты оставляешь за бортом? Упущенное лишнее легко становилось моим приговором.

– Судя по характеру твоих травм…

Картинка на визоре сменилась. Вместо графиков возникла схематичная я – слава создателю, Перси внял моим мольбам и заменил меня правдоподобную на россыпь из толстых и тонких линий. Двумерный рисунок моего скелета пересекали красные отметины на ногах, руках, ребрах. Имелась одна и возле ключицы.

– Наш парень увлекается спортом. Хорошая зацепка, правда? Сидя дома такие повреждения не получишь. За четыре с лишним года два очень серьезных перелома, растяжение связок голеностопа, выбитая коленная чашечка, предполагаю – ножевое ранение на бедре. Гематомы я не считаю.

– Лишнее, – выскочило из меня.

– Что?

Я отмахнулась. Когда всё началось и от навязчивых снов, которые я видела даже наяву, мы шагнули к выбитому суставу, я орала, выбрасывая в пространство фонтаны слез: почему я? Хочется неизвестному Максу жизни на грани – пожалуйста! Нравится быть постоянным клиентом в медблоках – слова против не скажу! Парень впадает в экстаз от выброса адреналина после каждой новой отметины, рубцующей кожу – и здесь я слабое звено!

Я без конца задавала одни и те же вопросы, пока круг не замкнулся, и оказалось, что я не могу добавить туда ни одного нового слова. Я ждала ответа – и он не замедлил явиться. Ближе к утру меня прибила к подушке боль в груди. Позже выяснилось, что у меня треснуло ребро. Так я перестала задавать вопросы и начала молиться. Праматерь, просила я, помоги мне пережить сегодняшний день. И ночь. Потому что ночное время суток не являлось залогом того, что я утром проснусь.

Без боли – поначалу добавляла я. Теперь я прошу о другом – если еще планируется мое испытание на прочность, то пусть уж сразу.

Не просыпаясь.

– Значит, он наверняка ходит в тренажерный зал или спортивный клуб. Семьдесят две с лишним тысячи человек. Более чем удачный результат.

Более – чем способно представить мое воображение.

– У нас в столице две тысячи девятьсот семьдесят четыре зала.

Не считая незарегистрированных. Не хочу вспоминать, во скольких я была. Мне казалось, что стоит Максу-Лариосику (чаще я называю его эМэЛ) появиться, я непременно его узнаю. Шестое-седьмое-без-нумерации чувство шепнет мне – это он. И дальше пусть будут другие проблемы. Новый уровень – новый квест. От визуального контакта до вербального – один шаг. Хочется верить, что моему найденышу тема нашей взаимозависимости будет интересна так же, как и мне…

Но я не верю.

Трудно искать черную змею в темной комнате, особенно, если она там есть. За четыре с половиной года я растеряла веру в счастливый конец. Она вытекла из меня с кровью. Со слезами, болью и страхом.

– Как я уже говорил, данные медблоков вскрыть невозможно. Конфиденциальность превыше всего. А так жаль, мы бы вычислили его в два счета.

Перси бубнит, вселяя в меня одновременно и спокойствие и тревогу. Схематичную меня на визоре давно сменила карта Гэтвеста. Дополненная россыпью мелких зеленых точек, она заполняет пространство столовой. От инверсионной варочной панели до стен, мерцающих установочным пакетом ночного города. Рядом со мной отливают люменом мои любимые карликовые пальмы, над головой мило порхает стайка голографических бабочек…

Я смотрю на свое левое предплечье, где неровной нитью тянется заживший шрам. Как и все остальные, я не стала его сводить. Я уже не пылаю энтузиазмом, как в первое время. Но пока еще надеюсь найти эМэЛ и предъявить свое тело как медицинскую карту его анамнеза.

Спиральный перелом – жуткая штука.

Перси бубнит, а я словно наяву вижу, как расходится кожа, выпуская наружу ослепительно белый обломок кости. Помню шок, от которого мои чувства отказываются видеть, слышать, чувствовать. Кровь – брызнувшая фонтаном, ручьем стекает вниз, пачкая одежду. Моя рука немеет, а я хочу умереть. Сразу. Бледная, не желающая понимать, почему небо не вняло моим мольбам и не отправило меня за грань и – боже-боже-боже я не смогу вынести эту боль!! Я опускаюсь на холодный пол в примерочной кабине торгового центра. На белых плитах в углу прилепился чей-то черный волос – длинный, прямой.

Боль накрывает меня бетонной плитой. Давит, сминая внутренности. Врывается внутрь, заполняя каждую мою клетку настолько, что непонятно – как она во мне помещается? Рядом, за дверцей меня ждет Перси, но я не кричу. У меня не хватает сил, чтобы кричать. Они все уходят на то, чтобы держать окровавленную руку. У меня в горле ужас, крик застревает в животе. Сердце трепещет, в ушах гул. В глазах красная кровь и белый обломок кости, до отстраненности острым зубцом вскрывающий мою кожу. Мне хочется запихнуть его обратно, но я до запредельной жути боюсь к нему прикоснуться. Я почти кричу, почти теряю сознание. И даже не догадываюсь что там, внутри меня прячется еще один обломок кости.

От воспоминаний меня трясет. Так сильно, что ходит ходуном стул подо мной, дрожь отдается в стол. До Перси, наконец, доходит. Он отбрасывает статистику, падает передо мной на колени. Его руки сжимают мои – испачканные в крови.

– Девочка моя, ну же, Герти. Делись, – шепчет он.

И после недолгих колебаний я делаю то, что отличает меня от всех остальных – включаю Перси в свой космос. Чтобы он почувствовал то же, что и я. Губы его белеют, в глазах стоит отражение моей боли.

Я – экспант. Большая редкость для нашего мира. Человек, способный транслировать свои эмоции. По крайней мере, меня с рождения уверяли, что так и есть. Потому что я – неправильный экспант. По идее, мне должно становится легче, просто обязано. Но я не испытывала облегчения никогда. С самой первой маминой просьбы «лучше бы уж у меня болело, тем у тебя!». Лучше не получилось – мы болели вместе. Чувство вины не позволило мне открыть правду. Я уверяла родителей, что мне становилось легче. Страшно было признаться, что я просто заставляю их страдать.

Вместе со мной.

С тех пор я вру.

Экспанты обязаны становиться на учет. Приравненные к оружию немассового поражения, они получают дополнение к оригинальной версии БИЧ – «Домового». Ту же программу, которая встраивается и заключенным, нарушившим закон. «Домовой» контролирует каждый шаг экспанта. Чтобы в случае несанкционированного выброса блокировать ментальный канал. Пожизненно ходить с контролером в голове – такой судьбе не позавидуешь. Мои родные сохранили тайну и оградили меня от участи подопытной свинки, которой не позволено и шагу ступить без санкции сверху. Где за любым неповиновением сразу следует наказание – болевой шок.

Я – не зарегистрированный экспант. Мама с папой, да Перси – мой друг с детства – вот и все посвященные. Те, кто хранит мою тайну.

В то время как я храню свою.

Ведь я – неправильный экспант.

– Полегче? – спрашивает Перси. В его глазах стынет отражение моей боли.

– Да. Спасибо, – привычно вру я.

Иногда мне кажется, что нейронная поляризация – наказание за то, что я делала со своими родными. И делаю до сих пор.

– Я рад. Девочка моя. Я так рад. Хоть какая-то от меня польза, – через силу улыбается Перси.

Слава создателю, не добавляет в конце «всё будет хорошо». Я не реву. Ничего серьезного сегодня не произошло – надо поберечь слезы. В чем я точно не сомневаюсь, так это в том, что они пригодятся. Завтра, послезавтра. Через пару месяцев, когда меня чуть отпустит страх. У меня не хватает сил бояться постоянно. И моим внутренностям тоже нужен отдых. Так было в предпоследний раз: мой мучитель дал мне возможность набраться сил перед новой болью.

Перси молча поднимает меня, ведет в ванную. Он не спрашивает, он выучил правила. Я, вяло переступая ногами, вхожу в распахнутую дверь. Позволяю снять с себя футболку, под которой ничего нет. Только мое тонкое, дрожащее тело.

На котором узловатыми морскими червяками белеют нити шрамов.

Не моих шрамов.

Я не хочу рассматривать себя в зеркале. Я знаю, какой меня видит Перси: высокую, стройную девчонку с ёжиком белых от рождения волос. Я слишком молодо выгляжу, и поэтому у меня бывают проблемы с допуском во взрослые места. Тогда меня выручает штрих-карта визуального допуска, в которой значатся все двадцать прожитых мною лет. Шестнадцать – на грани безоблачного счастья. В моем лице нет ничего выдающегося. Средний лоб, темные в противовес волосам брови, небольшой нос, высокие скулы и толстые, искусанные в кровь губы. Я стою с закрытыми глазами. А если я их открою, Перси обязательно с состраданием поймает взгляд серо-голубых глаз.

– Иди сюда, – мягко уговаривает Перси.

Мой близкий друг включает душ, настроенный сразу на тот комфорт, который я люблю. Я не сопротивляюсь – переступаю низкий бортик и принимаю теплый дождь на плечи. Он тонкими пальцами постукивает мне по спине, по голове – и тоже не спешит заверять, что всё будет хорошо.

– Девочка моя, любимая, – дыхание Перси прерывается, но я знаю – сегодня он не будет настаивать на сексе. Поэтому я принимаю ласку его губ, скользящих от затылка по позвоночнику, вниз.

Мои руки ищут опору – я стою лицом к стене, разглядывая черные в искрах кафельные плиты. Мой взгляд цепляется за нить шрама на левом предплечье – два месяца прошло, я почти восстановилась. Благодаря иммунным био-модуляторам. Скоро мои гонорары перестанут покрывать стоимость лекарств. Но главное – не болит.

Счастье, когда не болит.

Мои глаза закрываются. Чувствую только руки Перси, обнимающие меня за плечи.

Прерывистую дорожку поцелуев по линии роста волос.

Тепло его губ, захватывающих кожу.

Прикосновение языка, касающегося мочки уха.

Шумное дыхание на шее, от которого у меня бегут мурашки.

Я подставляю спину под острожные касания его рук. Кончики его пальцев гладят мою талию, чертят круги на животе вокруг пупка. Сильные ладони сжимают мои бока, словно проверяя, изменилась ли моя форма. Мне нравится ощущать контуры своего тела, обрисованные ласковыми касаниями. Перси возбужден, но всеми силами старается не показывать, деликатно отодвигая нижнюю часть тела подальше от моей задницы. Но я хочу тесных объятий – прижимаюсь к нему всем телом, впитываю едва уловимый стон. Он еще не знает, как расценивать попытку сблизиться, поэтому несмело гладит мою грудь, намеренно не касаясь вершин. Он вдавливается мне в спину, губами захватывает кожу на затылке. Из меня вырывается расслабленный выдох и почему-то лишь усиливает беспокойство.

Пока я застываю на перепутье, не в силах двинуться ни одну, ни в другую сторону – рука Перси ныряет вниз, горячая ладонь накрывает бритый лобок.

– Белоснежка, – выдыхает Перси.

Наше кодовое слово. Одно из тех словечек, значение которых понятно нам двоим. Только ему известно, что в интимной зоне я также ослепительная блонд. С моей точки зрения, на свете нет ничего противней платиновой поросли на лобке. До полного исчезновения волос руки не доходят. Или язык Перси, который уверяет, что белая растительность вполне в его вкусе. Иногда я позволяю ему ее видеть.

Но не сейчас.

Раньше, на заре наших отношений, я пробовала экспонировать на него свой оргазм, но у меня ничего не получилось. Когда подходило время, от моей сосредоточенности не оставалось и следа. Догадываюсь, что Перси до сих пор думает, что я его обманываю и попросту не хочу делиться.

– Белоснежка моя.

Слово-пароль снимает табу в моей голове, открывает доступ во вселенную, где секс заменяет любовь.

Я разворачиваюсь, вдавливая твердые соски в его грудь. Он на вдохе ловит мой рот, с таким напором ныряет туда языком, что у меня перехватывает дыхание. Одной рукой он подхватывает мою ягодицу. Моя нога привычно оказывается у него на бедре.

Я высокая, Перси выше меня всего на полголовы. Нам удобно заниматься сексом в душе. Всё во мне раскрыто – и объятия, и бедра и губы. Он ищет меня и входит не с первого раза. Я опускаю руку и направляю его в себя. Прерываю поцелуй, откидываю голову и готовлюсь получить удовольствие.

Потом Перси с чавкающим звуком начинает ритмично в меня толкаться, и все мысли вылетают у меня из головы.

***

«Много лет назад суша была повсюду. Прямо из нее росли деревья и дома, по ней ходили люди и животные. Земли было так много, что по ней прокладывали дороги с рельсами и поезда могли ездить между городами. Также люди могли передвигаться на личных транспортных средствах, которые назывались автомобилями. Все виды людей любили Океан. Чтобы на него посмотреть, приходилось долго ехать на транспорте. Сухопутные люди любили общаться с морскими. Постепенно климатические условия изменились, и суша исчезла. Теперь мы все живем в Океане, и нам не приходится долго ехать, чтобы на него посмотреть. Я с мамой была на батискафе и видела, что внизу всех домов под водой есть этажи. Там красиво светятся медузы, плавают рыбы и русалки. Я хотела бы стать русалкой и плавать между домами, но я не могу дышать под водой. Моя мама говорит, что мы все скоро уйдем под воду, из которой вышли. Я люблю свой мир!»

Если бы я не отпустила себе лимит на слезы, то непременно бы расплакалась. Приятно временами выуживать из БИЧ воспоминания под грифом «Счастливое время». Раньше, до того как мне исполнилось шестнадцать, у меня имелось и «Несчастливое время». Последние события расставили другие приоритеты и толкнули двух моих непримиримых врагов в объятия друг другу. Они отлично поладили и временами выбрасывают на поверхность такую вот душераздирающую зарисовку. Пятый класс лицея, я зачитываю сочинение перед классом. Одиннадцатилетняя девочка, притягивающая свет. Мои длинные волосы собраны в хвост на затылке и всем видно, какая я умная. Слева хихикает Перси.

«Сегодня у нее не пасутся стада говядины и свинины, – громко шепчет он».

«И баранины, – подсказывает кто-то».

Класс смеется. Будут подкалывать меня до конца всех лет обучения – с начала первого класса лицея, когда я и выдала странную фразу, потому что так сказала мама. Мясо в рационе всегда считалось редкостью, в отличие от рыбы. В далеком далеке, на пороге осознанных воспоминаний, я, впервые увидев кусок мяса на тарелке, задала резонный вопрос «что это». И получила ответ.

«Говядина, – сказала мама. – Они раньше паслись на лугах, тучными стадами».

После она утверждала, что просветила меня насчет коров и свиней. Но в моем сознании так и отложилось – то, что подается в виде мяса, вся эта свинина с бараниной – много лет назад весело скакала по лугам. Такие вот огромные куски на ножках. Меня не интересовал внешний вид допотопных животных. Тем более что послепотопные водились в изобилии. Мясо давно выращивалось в пробирках, не имело ножек и рожек, и было ли по вкусу тем самым, что скакало по полям – неизвестно.

Я вижу на видео себя, уже перескочившую через этап слез и взаимных оскорблений на следующий уровень. Только себя, без общего плана одноклассников. Одиннадцатилетняя я закатываю глаза и изображаю уставшую от жизни взрослую.

Без разрешения снимать других нельзя. Память не удержала, но наверняка отказалась Китальмина. Она прочила себе карьеру супер-звезды и поэтому не хотела, чтобы в будущем кто-то заработал на ее детских записях.

К слову, вслед за нами с Перси, Кити перебралась в столицу и достигла определенных успехов в мини сериалах собственного сочинения. И исполнения. Наверное, можно считать карьеру состоявшейся – записи нарасхват. Во всяком случае, ее гонораров с лихвой бы хватило на лечение. Смайлик.

Грустный.

Слезы ручьем.

– Закрыть, – я отдаю БИЧ голосовую команду, и визор схлопывается, послав мне воздушный поцелуй.

В отличие от Перси, я не встраивала себе в горло голосовой имплант – мне без разницы, пусть все слышат мои команды. Сейчас я объясняю решение принципом, но на деле установка возможна после восемнадцати лет, когда голосовые связки полностью мутируют.

На тот момент я трогать себя боялась, чтобы не причинить лишнюю боль. Я зависла в пограничном состоянии на грани сна, реальности и боли. После того, как мне выбило коленную чашечку – в то время как я садилась в вагон магнитоплана, чтобы навестить маму. Чудом я удержалась на ногах и не рухнула в воду с двадцатиметровой высоты.

Чтобы хоть как-то определиться в жизни, я закончила курсы. С поддержкой Перси, разумеется. Я дизайнер по голографическому оформлению помещений со специализацией био-модулятора. Мои бабочки живые. Они парили надо мной, невесомым касанием крыльев задевая лицо, пока я – за редким исключением – два года пролежала на диване, ожидая смерти. Я боялась вставать, двигаться. Мой спарринговый синдром лишал меня надежды на будущее.

С того самого первого дня, когда я провалилась в странный сон такой степени правдоподобности, что впору было становиться на учет. Мне снился некто. Силуэт мужчины неясен, вокруг я вижу туман. Отдельные детали бросаются мне в глаза – истекающий кровью торс. Мужчина говорит, обращаясь к себе: «Ты сам виноват, Макс, дело с самого начала воняло дерьмецом». И размытая дождем фигура, не удержав равновесия, падает с крыши. Я вижу разбросанные в полете руки и капли крови, алой паутиной скрывающие тело. Силуэт спиной входит в воду, и пятно бледного лица постепенно растворяется в глубине.

Без боли – тот единственный первый раз обошелся для меня. Видимо, не хватило бы сил пережить то, что пряталось за глубоким шрамом под сердцем. До сих пор не знаю шкалу собственного болевого порога. Да и откуда? Хорошо воспитанная девочка из благополучной семьи – вся история болячек состояла из ушибов и царапин. Той несчастной ночью, от которой я веду свое новое летосчисление, я проснулась с сильно бьющемся сердцем. И полным ощущением того, что я умерла. Несколько позже под моей левой грудью обозначилось и новое приобретение в виде постепенно обретающего форму рубца.

Помню долгие походы по медицинским блокам, из которых я узнала много нового о своем теле и мозгах. Помню глубинную, по слоям диагностику БИЧ. И как апофеоз моих метаний, консультацию в Академии НБИЧ-патологий, где у Перси обнаружился дядя по папиной линии.

Плотный брюнет с крючковатыми пальцами и странной, однобокой улыбкой с первой минуты нашего с Перси появления в кабинете, щурился на меня всё понимающими глазами.

– Деточка, меня порадовало, что вы умудрились откопать давно забытый термин. Если мне не изменяет память, он упоминался несколько раз. И то, только опираясь на труд Захер-Малиновского. Около-научный труд, заметьте. Полвека назад он написал фантастическую рукопись «НБИЧ-фобии будущего как приговор человечеству».

– Однако многие фобии, из тех, что он описал, стали реальными болезнями. – Перси сделал то, на что я не решилась – перебить профессора.

– Не преувеличивай, Перси. Ты же помнишь новейшую историю, верно? Полвека человечеству хватило, чтобы перестать воспринимать БИЧ как врага и завершить модернизацию. Отсутствие чипа стало восприниматься как отсутствие ноги, к примеру. Но прошло еще больше лет до появления Адама, который родился, как вы знаете, с БИЧ. В то время разделение материнского био-чипа приравнивалось к чуду. А что теперь? Мы все, как я называю в шутку – чипо-рожденные.

– Профессор, быть может, и диагноз спарринговая поляризация через несколько лет будет восприниматься как норма, – вставила я, но под ложечкой уже всасывалось в кровь болезненное отчаяние.

– Деточка… Герти, я рад что вы сами себе поставили диагноз, но смею вас заверить – если бы! Если бы такое было возможно, в мире началась бы паника, размерами не сравнимая ни с чем. Знать, что где-то существует партнер, от которого ты зависишь, и который зависит от тебя… Люди боялись бы выходить из дома, боялись бы двигаться и, как следствие, жить. Так и представляю бесконечные форумы по поиску спарринг-близнецов. Кто вчера сломал руку, отзовитесь…

– Дядя, нам не смешно.

– Догадываюсь, Перси.

– А если, – тихо сказала я, – вынуть из меня БИЧ…

Не знаю, кто меня за язык дернул. Профессор посмотрел на меня и глаза его блеснули пониманием: словно он имел все основания сомневаться в моих умственных способностях и тут – бинго! Картинка сложилась.

– Наука же не стоит на месте, – затараторила я, стараясь сгладить впечатление. – Может, появилось что-то новое.

– Деточка, если бы можно было пересадить мозг, мы бы с вами не разговаривали.

Профессор рассмеялся, ожидая, что Перси его поддержит.

Перси поддержал меня, и мы смолчали.

– Дядя, может, есть предположения? О характерах травм.

– Стигматика – как одна из.

Мы с Перси синхронно фыркнули. Как правило, психосоматика – первое и единственное из того, что диагностировали в центрах патологий.

– Ничего смешного, молодые люди, поверьте. У меня наблюдаются две женщины с характерными симптомами. Если вы помните религиозную тематику – праматерь сожгли на костре, предварительно раздробив кости…

– Дядя! Мы помним мифологию. Без уточнений, если можно!

Перси повысил тон. Меня, после сломанного ребра и ключицы, словами уже не достать.

– Да-да, прошу прощения. В любом случае, я предложил бы тебе, деточка, понаблюдаться в центре. Если травмы проявятся, мы будем способны по характеру и истории составить карту. Седативные препараты помогут снизить…

– Жить в медицинской палате? – дрогнувшим голосом уточнила я.

– Другого выхода я не вижу.

– А если… Если предположить, что мой диагноз верен…

– Если такое предположить – то, безусловно, необходимо найти твоего спарринг-партнера. Пока… Вы еще не убили друг друга.

Его смех – раскатистый, громкий – до сих пор звучит в моих ушах.

Отрицание.

Непонимание.

Понимание.

Смирение.

Не просто этапы – время, когда жизнь промчалась мимо.

Даже сейчас я не оставляю попыток достучаться, хожу к предполагаемому Максу-Лариону в сны, пытаясь узнать что-то новое. Назначаю ему встречу – всегда в одном и том же месте. Со мной здороваются в Блошином квартале и спрашивают, когда же я перееду к ним окончательно. И спасибо Перси за поддержку. Без него, наверное, я бы сломалась.

Иногда я слетаю с катушек. Я захожу к Максу в сны и впадаю в истерику: ору, ругаюсь, хватаю его за горло. И только пару раз я пыталась с ним связаться в реальности. У меня крайне редко получается – войти к нему в голову, чтобы донести простую мысль. Впрочем, до мысли дело не доходило. Я едва успевала выпалить фразу, не надеясь, что буду услышана. Подобные действия чреваты для меня – из меня льется кровь. Наверное, мой организм пытается ускорить мучения и быстрее довести до логического конца. Так было и вчера, когда зачем-то вместо назначения очередного свидания я бросила ему безнадежное «Лариосик, есть дело». Лариосиком он назвал себя дважды и тогда я всерьез засомневалась – а того ли мы ищем?

Я близка к отчаянию. Что бы я ни делала – мне до него не достучаться.

Может, вскрытые вены или выстрел в мою голову заставит его призадуматься?