Текст книги "Оппозиция(СИ)"

Автор книги: Ирина Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Ты чё? – Артём толкнул его в плечо.

– Да ничего. Не выспался.

Прозвенел звонок, зашла математичка.

Данил встал около своего места, приученный за столько лет.

В начале дня у них включали гимн. За пять минут до урока. И все стояли сонно, безразлично, но ровно – как учили.

Заиграла музыка.

Все встали по стойке смирно. Данил рядом с Артёмом. Олег – впереди них. Загородил собой всё.

И тут Данил увидел – прямо над головой их Светки – как они называли математичку – висел портрет президента. Данил как-то не замечал его раньше. А теперь – он как будто смотрел только на Данилу. Прямо на него. И Данил не мог отвести взгляд.

Портрет был знакомый -каждый знал его с детского сада. Сколько Данил себя помнил – у них был только один президент.

И сейчас он смотрел на Данилу так пристально и странно.

Как будто он – Данил – в чём-то провинился.

Он опять вспомнил людей на митинге. И вдруг понял, что их всех объединяло. Они были против него – человека на портрете. Значит, и он – Данил – тоже?

Этого он пока не знал.

Музыка отыграла.

– Садитесь! – сказала Светка.

Данил продолжал стоять.

– Сядь, ты чё, – Артём дёрнул Данилу за руку, – ты какой-то мутный сегодня.

Потрет скрылся за головой математички.

. . .

На перемене Оля не вышла. Данил ждал её около школьного музея, в закутке, где обычно все встречались. Но её не было.

Данил ходил взад-вперёд вдоль закрытых дверей музея и ждал.

Перемена кончалась, а Оли всё не было.

Данил достал телефон. Включил музыку.

Длинный медленный проигрыш на клавишах. И знакомый голос.

Ждал новостей, перемен и лета.

Знал, что впереди вопросы без ответа.

Устал гадать: "Что будет там?"

Сам. Решил, что дальше просто сам...

Разбитый на части, в поисках счастья,

Ветер в голове, всё дальше манит свет...

Разбитый на части, в поисках счастья,

Ветер в голове, и покоя нет...

И барабаны.

Пел и танцевал, пока никто не видел.

Звал ту, что любил и ненавидел...

Ей рисовал цветы и птиц,

Стёр губами соль с её ресниц...

– Ты чего такой странный сегодня? – Олег выдернул наушники Данила. Они выскочили из телефона и остались у Олега в руках.

Музыка резко оборвалась.

– Да нормально всё. – Данил убрал телефон. – Не выспался просто.

– А Оля где? – спросил Олег.

– Не знаю. Не пришла.

– Поругались?

– Да нет.

Олег всё не уходил. Стоял в проходе. Высоченный. Машинально наматывал на палец наушники.

– Ты где вчера был? – спросил.

– Да так, по делам ездил.

Олег явно отел что-то сказать.

– Слушай, я хотел спросить. Мне отец предлагает к нему переехать, на Сретенку. Когда школу окончу. Ты что думаешь?

– А ты?

– Не знаю. С одной стороны – центр. А с другой – тут мать. Он же без неё предлагает. Но там, конечно, другая жизнь.

– Не знаю, – сказал Данил, – жизнь как жизнь. Везде одинаковая. Без разницы.

– Ну не скажи. Там – квартира большая. Я, считай, один буду. Отец работает всё время. Ну баба его. И всё. А тут – что?

– А мать?

– Ну мать, да.

Он задумался. С матерью у него были отношения ещё хуже, чем с отцом. После развода она редко бывала дома, и Олег всё больше с няньками и репетиторами. Он уже привык к ним. Однажды в школу пришла не мать, а репетитор. И новенькие учителя не сразу это поняли.

Но всё-таки – уехать от матери.

Но Олег хотел сказать не только это – и всё ещё не уходил.

– Слушай, – начал он, – я хотел ещё спросить про Олю.

– Что – про Олю? – Данил напрягся

– Ну... Она...

– Что – она? – он разозлился, сам не понял отчего.

– Ты послушай. Ты бы не особо на неё рассчитывал. Отец говорит, она тебе не очень подходит...

– Отец? Твой? – Данил не знал, что ответить. Он усмехнулся. – Ему-то что?

– Да мы просто вчера говорили.

Данил разозлился.

– Слушай, отвали. Оля не девка твоего отца.

Данил хотел пройти, но Олег был выше и крупнее – он по-прежнему стоял в проходе.

Минуту они смотрели друг на друга. Они дружили с детства. Неужели сейчас, как в каком-нибудь сериале, поругаются из-за девушки? Из-за Оли. Которую знают с первого класса. Но Олег не был похож на героя такого сериала. И Оля ему никогда не нравилась.

– Слушай, – сказал Олег, – я не претендую. Просто, если она тебя кинет из-за бабок, то...

– При чём тут бабки?

– Ну сам понимаешь. Думаешь, у отца моего было бы столько женщин без бабок? Такая жизнь. А Оля без денег не будет. Сам смотри.

– Тебе-то что?

– Я за тебя волнуюсь.

Олег отдал наушники – Данил взял их и сжал в кулаке.

– Разберусь.

Олег подвинулся – и Данил прошёл первый.

– Ну так что, ты бы переехал? – крикнул ему Олег.

Данил помолчал. А потом сказал:

– Нет.

Но потом добавил:

– А ты переезжай. А то девок не будет.

В классе написал Оле смс – "ты где?". Но смс не было доставлено. Может быть, кончились деньги.

Искать Олю по всей школе было бессмысленно. Она могла быть где угодно.

Данил закрыл глаза и лёг на парту.

– Ты чё, – Тёма опять толкнул его, – Светка смотрит.

– Плевать, – прошептал Данил.

Но никто на него не смотрел.

. . .

После школы Оля тоже не вышла.

Обычно они встречались после уроков во дворе у памятника герою войны – Василию Орлову. Танкисту. Им много рассказывали про него. Он был командиром 6-го танкового корпуса. Погиб в двадцать девять лет. Но Данил помнил не это. Он помнил, что его мать Мария отдала все свои драгоценности и награды мужа, чтобы построить на эти деньги танк. И этот танк назвали – родина-мать. Данил иногда думал об этом танке – фотографии хранились в их музее. И ещё думал об Орлове. Он был самым молодым танковым командиром и погиб на войне – в самом конце её.

И школа носит имя – В.Ф.Орлова.

Гимназия имени В.Ф.Орлова.

Так написано на вывеске.

Оли всё не было. Орлов стоял чистый после дождя. А Оли не было. И телефон её не отвечал.

Вторник

(Дима)

Дима позвонил неожиданно. Когда Данил почти добежал до «белого дома».

– Чё делаешь? – его голос в телефоне был уже таким знакомым, будто они вместе прошли какой-то длинный и опасный путь. – Пересечься не хочешь?

– Зачем? – Данил удивился. Но обрадовался.

– На акцию сходить.

Данил остановился.

– На акцию? А школа?

– Ну как хочешь. Пиши, если что.

Дима повесил трубку.

Данил замер. Акция. Настоящая акция. Как те, о которых пишут в Интернете. Данил стоял на одном месте, кругом торопились люди. На работу, на учёбу, по делам. А он стоял и не двигался. Акция. Это значит – плакаты, лозунги, менты, автозаки. Всё, о чём говорят вокруг.

– Чё ты встал? – какой-то парень толкнул Данила в плечо, – вали уже.

Его реакция была мгновенной.

– Сам вали! – руки Данилы вцепились в капюшон парня.

– Ты чё? – тот от неожиданности ослаб. Потом собрался с силами и попытался ударить Данилу в лицо. Но пакет со сменкой в его руке мешал.

Парень барахтался, как щенок, а Данил держал его крепко за руки. Он был старше и сильнее этого пацана – и не собирался с ним драться. Но разозлился – и не отпускал его несколько минут.

– Отпусти, – наконец, сказал парень.

– Ты в какой школе учишься? – зачем-то спросил Данил.

– В этой, – парень кивнул в сторону.

– Смотри. Надо будет – найду тебя.

И отпустил его.

Руки Данила дрожали. Парень побежал, смешно болтая сменкой. Данил посмотрел на него. Класс восьмой. Стало стыдно.

"Надо будет – найду. Вот сказал. Бред." – думал.

Идти в школу уже было поздно.

Набрал номер Димы.

– Всё, я свободен.

– Жду на Чистых.

. . .

На Чистых прудах всегда людно. Особенно сейчас, в час пик. Вторник. Люди бежали на работу.

Бежали – и ничего не замечали.

Дима стоял в центре зала. Знакомый чёрный дутик.

– Нам наверх, – быстро сказал он.

Он был какой-то нервный.

– А что будет? – спросил Данил.

Но Дима ему не ответил.

Когда вышли из метро, Дима сразу достал сигареты.

Закурили молча.

– Проблем не было? – спросил, наконец, Дима.

– Нет, я никому не сказал.

Опять помолчали.

– А куда мы пойдём? – Данил не понимал, почему Дима так психует.

– Да тут недалеко.

Пошли по аллее. Мимо пустых лавочек, мимо прудов.

Данил здесь раньше не был, хотя это не так далеко от его дома – четыре станции на метро.

Остановились у памятника, который Данил раньше не видел.

– А что мы будем делать? – спросил он.

– Сейчас всё скажу.

– А ещё кто-то будет?

– Ну что ты пристал, – разозлился Дима. – Какая разница.

Он достал из спортивной сумки, которую нёс, две белые футболки и кучу листовок.

На футболках чёрным цветом была большая надпись – на одной стороне "Я НЕ БОЮСЬ", на другой – "ГОВОРИТЬ ПРАВДУ".

– А что на листовках? – Данил взял одну.

На листовках была нарисована женщина в красном плаще, связанная, с заклеенным ртом. Похожая на известный военный плакат – "Родина-мать зовёт". Только здесь была другая надпись – "Они продают твою родину". И на груди связанной женщины висела таблица – "продаётся".

Листовка была впечатляющая.

– Круто! – сказал Данил. – Сам сделал?

– Ребята помогли. Значит, план такой. Надеваем футболки, берём листовки. Расходимся по разным концам бульвара. Я – к метро. Ты – в другую сторону. Задача – раздать как можно больше материала. Раздал – возвращаешься к памятнику. На всё примерно два часа. Встречаемся здесь. Понял?

Данил скинул куртку. Надел на водолазку футболку. Чёрные длинные рукава торчали.

– Ничего? – спросил.

– Нормально!

Футболка была немного велика. И прямо на груди эта чёрная надпись – "Я НЕ БОЮСЬ".

Данил разгладил надпись, чтобы была виднее.

Дима тоже надел футболку и повернулся спиной – "ГОВОРИТЬ ПРАВДУ".

Куртки убрали в сумку, Дима повесил её на плечо – она явно стала тяжелей.

– Теперь самое главное. – Сказал он. – Чтобы ни происходило – друг к другу не подходим. Лозунгов не выкрикиваем. Ни с кем не говорим. На провокации не ведёмся. Если будут заговаривать – отходим на сто метров. Если не отстают – снимаем футболки и возвращаемся. Полицию видим – стоим спокойно. Подойдут, спросят – говоришь – у меня одиночный пикет. Согласования не нужно. Будут возбухать – не возражаешь. Запомнил?

Дима был очень серьёзный. Казалось, что он стал старше. Уже не тот пацан, который прыгал на митинге. Уже другой – взрослее и смелее. Он готов был пойти один на этот пикет. Данил бы ни за что не решился.

– А почему мы не можем пойти вместе? – спросил он.

– Потому что пикет одиночный. Двое – уже митинг. А за это – уголовка. Поэтому стоим по одному и не шумим. Всё понятно?

Данил слушал и не верил, что он здесь. Одиночный пикет... Уголовка... Лозунг... Так вот как всё это называется. А он тогда кто?

– Тебе ясно? – спросил Дима.

– Понял. Не кричать, не говорить, не ходить, по двое не стоять.

– Сверим часы.

На телефонах было десять часов.

– В двенадцать жду здесь. Давай ещё по одной.

Достали сигареты. На этот раз угощал Данил.

– И ещё, – добавил Дима, – если заберут менты – друг друга не выдаём и не оказываем сопротивления. Одиночный пикет не требует согласования. Но забрать могут. Не сопротивляемся, идём спокойно, сидим в отделении два часа – и домой. Они связываться с мелкими не будут – попугают и отпустят. Всё, пошли, – Дима бросил окурок.

Данил неуверенно пошёл к прудам.

– Не бойся, – крикнул ему Дима.

– Я не боюсь.

Но он боялся.

Данил медленно шёл вдоль прудов.

Он встал в конце бульвара – и просто стоял. Держал в руках листовки, ещё не решаясь начать их раздавать.

Даниле казалось, что все вокруг смотрят только на него. Но люди бежали мимо. Где-то маячили полицейские. Но они тоже не обращали на Данилу никакого внимания.

Данил сел на бордюр. Было холодно, но он сидел.

Достал телефон. Смс от Оли.

Заметила, что он не пришёл.

"Что делаешь? У нас скука. Химичка не уймётся. Достала уже. Спишь?"

"Ага. Лежу".

Он раньше не врал Оле. Маме – да. А Оле – нет.

Но сейчас Оля далеко.

"Спи. Я зайду после школы"

"А чего вчера не вышла?"

"Мама позвонила. Надо было к ней"

Значит, они ещё вместе. Данил улыбнулся. Всё вокруг стало казаться немного другим.

Было так странно, что он здесь. Всё казалось неестественным. Как будто это не он, а кто-то другой. Что он здесь делает? Зачем?

Ещё раз посмотрел на листовку. Потом на свою футболку. Встал. И насколько мог, вытянул руки с листовками в разные стороны.

Люди иногда оборачивались на Данилу. Что-то говорили друг другу, но шли дальше.

Данил боялся сделать шаг и превратить свой одиночный пикет в шествие. Он продолжал стоять на одном месте с раскинутыми руками. Он тут же замёрз без движения. Но от страха не чувствовал ничего, кроме желания поскорее уйти. Он сейчас ощущал себя революционером, про которых им рассказывали на истории. И одновременно государственным преступником.

– Реклама? – какой-то пацан, не многим старше Данилы, подошёл к нему вплотную.

Данил вздрогнул. Дима чётко сказал – не говорить и не стоять по двое. А может этот пацан – провокатор? И как только Данил сдвинется с места и откроет рот – этот тип тут же позовёт полицию.

Данил сделал полшага назад и протянул ему листовку. Парень взял её и просмотрел.

– А, я думал реклама.

И ушёл. Одна листовка была роздана. Осталось около ста – пятьдесят в одной руке и пятьдесят в другой.

Руки от напряжения быстро устали. Данил решил менять их. Опустил одну.

Людей стало прибавляться – Москва спешила по делам. И листовки стали расходиться. По домам, офисам, школам.

Кто-то фотографировал Данилу на телефон.

"Всё, я попал", – подумал он.

Но было почему-то уже всё равно. Он стал ощущать себя частью чего-то большого и важного.

Через два часа зубы стучали от холода, а руки онемели. Осталось листовок двадцать. Данил убрал их в карман джинсов и пошёл к памятнику.

Дима уже был там.

– Ну как?

– Замёрз ужасно. Вот осталось. – Он протянул Диме листовки.

– Оставь пока себе.

– А ты?

– Я даже раньше. Но я у метро стоял. Один докапывался – пришлось уйти к Макдаку. Но там даже народа больше. А ты чё футболку не снял? Я же говорил.

Данил деревянными пальцами стащил футболку и надел куртку.

– А что это за памятник? – спросил он, заикаясь от холода.

Дима посмотрел на памятник, около которого они переодевались.

– Да поэт какой-то. То ли киргиз, то ли казах.

Данил посмотрел на этого поэта. Прочитал на памятнике:

Абай Кунанбаев

Казахский поэт и мыслитель.

Поэт сидел на высоком камне. Глаза его были закрыты. Одну руку положил на книгу, другая просто опущена вниз. Сидел, словно задумавшись о чём-то, не обращая ни на кого внимания.

– Пойдём в Макдак. Есть охота, – сказал Дима.

. . .

В Макдональдсе немного согрелись. Взяли бургеры, колу, картошку – привычный набор. Нашли пустой столик. Сели у окна.

Данил смотрел на людей. Ничего и никто не изменился. И они сами – сидели в Макдаке и ели, как будто не стояли только что на одиночном пикете.

– В это воскресенье будет митинг. – Сказал Дима. – На Октябрьской. Пойдёшь?

Данил задумался. И всё смотрел в окно на людей. Какой-то оборванный грязный мужик стрелял у прохожих денег. Он был ещё нестарый, не инвалид. Но протягивал руку и грубым пьяным голосом кричал:

– Я есть хочу! Не надо денег, дайте поесть!

Сквозь открытую дверь его было хорошо слышно даже здесь.

– Тебе не хочется большего? – вдруг спросил Данил.

– Большего? Чего?

Данил наклонился к Диме, чтобы никто не услышал и прошептал. Он не хотел шептать, он хотел сказать открыто и громко. Но получилось только прошептать:

– Ты был на Болотной?

Дима замер и напрягся.

– А что?

– Ничего, – Данил покраснел. Неужели Дима может подумать, что он... Данил не мог подобрать слова. Сдаст его.

Дима опять задумался. Он сегодня не был таким спокойным и весёлым. Казалось, он решает какую-то задачу и не может решить. Он пристально смотрел на Данилу.

– Не был, – наконец, сказал он.

Он всё ещё смотрел на Данилу, точно проверяя – можно ли ему верить. И видимо, решил, что можно, потому что сказал:

– Но мои друзья были. И чуть было не сели. С отцом ездили их из ментовки забирать.

– А отец тоже с тобой?

– Пока работал – нет. Некогда было. А сейчас...

– А что сейчас?

Дима отвернулся. Наверное, не хотелось говорить. Но сказал.

– Он год уже дома.

– Пьёт? – почему-то спросил Данил.

– Нет. Заболел. Травма была на работе. Какой-то козёл котёл не закрыл.

– И что?

– Что... Пол руки как не было.

– И?

– Ушёл по производственной травме.

– Платят?

– Платят. Шесть штук в месяц.

– И как же вы?

– Мать работает. Я тоже скоро пойду. После девятого в строительный колледж. Там стипендию будут платить. И со второго курса на работу. Хочешь – со мной.

– Да не знаю. Не решил ещё. А ты был в ментовке? – опять шёпотом, но уже не таким, спросил Данил.

– Нет ещё. Сам не попадал. А ты?

Данил покачал головой.

– И как там? – опять спросил.

– Где?

– На Болотной...

Данил произносил это слово вполголоса.

– Ты чё, испугался? – Дима опять напрягся. – Слиться хочешь?

– Нет. Не хочу.

– Что ты с этой Болотной! Ты думаешь, на Болотной всё закончилось? – Дима даже как будто усмехнулся. – Всё только начинается.

Он сказал это так торжественно и громко, что Данил вздрогнул.

– Что начинается? – спросил он.

– Протестное движение, – сказал Дима. – Протесты. Мы.

Теперь всё это обрело название. Протестное движение... Протесты... Мы...

Но он тогда – кто?

Дима больше ничего не говорил. Он смотрел в окно.

За окном шли новые люди, которым можно было раздать оставшиеся листовки. А под столом лежала сумка с футболками. Данил задевал её ногами.

Пьяный мужик всё не унимался. Он теперь сидел на асфальте и всё повторял и повторял как молитву:

– Я есть хочу! Дайте есть. Не надо денег. Купите еды.

Гамбургер уже не хотелось. Данил думал было отдать его этому мужику, но передумал. Перед Димой было неудобно.

Вспомнил, что пора домой. Что, наверное, зайдёт Оля. И надо притвориться больным.

– Спишемся! – в метро Дима пожал ему руку.

Это значит – друзья.

Только дома Данил вспомнил, что забыл отдать листовки.

Он спрятал их в ящик своего стола. Под фотографию отца.

Среда

(Отец)

Отца Данил знал не очень хорошо.

Он много работал и приезжал редко. И всегда неожиданно.

Осенью – в конце ноября. Работа заканчивалась, и отец приезжал.

Отец делал ремонты. Иногда строил загородные дома. Иногда очень далеко от Москвы. И ездить домой часто не мог.

Уезжал на объект в марте, когда сходил снег – и приезжал в ноябре, когда становилось невозможно работать. И до следующего марта сидел дома. Так и жил – полгода на работе, полгода – дома.

Про работу отец не рассказывал – кому строит, что строит.

– Дача и дача, – говорил он, – обычная.

Но Данил так не думал. Об обычной так не говорят. Отец никогда не брал его с собой, хотя было лето, и никогда не говорил точно, куда едет.

– Под Воскресенском. Тебе о чём-то скажет? – говорил он матери.

– Хоть адрес оставь. Мало ли.

– Тебе сообщат, если что.

И всё. Больше ничего. Только – "тебе сообщат, если что".

Отец работал один. У него были напарники, но никто не выдерживал его характера.

"У меня, когда он смотрит, гвозди гнутся, – говорил один, – не могу с ним работать".

Поэтому отец всегда был один. Часто говорил сам с собой. Привыкал, наверное. Всё лето на объекте – как Робинзон Крузо. А с людьми молчал. Дома – и двух слов не скажет. Мать говорит, что Данил – в него. Такой же угрюмый. Всё – молчком.

В свои проблемы отец никогда никого не посвящал. А проблемы были. Данил знал.

Однажды отцу не заплатили. Он приехал домой почти без денег. Мама спрашивала. Отец молчал. Несколько дней ходил мрачный и злой. Потом уехал. Приехал через несколько дней с деньгами.

Бросил на стол:

– Триста. Больше не будет.

– Полгода работал и только триста? – мама не поверила. Отец обычно привозил в два раза больше.

– Я же сказал – больше не будет.

– Ты что, кому-то должен?

Но отец молчал.

А вечером Данил увидел у него на макушке кровь.

– У тебя голова пробита, – сказал он, – надо к врачу.

– Ерунда, – отец махнул рукой, – кровь вытекла, значит, ничего не будет.

Тогда он и начал пить.

Нет, пил он всегда. Но последние пять лет кодировался.

А тут – запил.

Отец пил не по-чёрному, не на улице, не так, как другие отцы. Дома – тихо, спокойно. Но пил.

Данил каждый день выносил пустые бутылки и приносил новые.

– Что, опять? – спрашивали соседи, – насколько теперь?

– Не знаю, – Данил пожимал плечами, – пока вот.

И кивал на бутылки.

– Сильно?

– Ну, так...

Отец никого никогда не слушал. Только свою маму – бабушку Данилы.

Данил часто слышал:

– Ты что, мать хочешь в гроб загнать? Она уже плоха стала – ей не много осталось.

И тогда отец слушался.

Но она умерла.

И в тот раз, осенью, некому было его остановить.

Тогда его стал останавливать Данил.

– Пап, ну поехали. Врач ждёт. Все ждут, – Данил уговаривал отца поехать в наркологическую.

Наркологический диспансер находился рядом с домом – на Сущёвском валу. Надо было пройти всего полтора километра. Но идти отец не мог.

– Да я сам остановлюсь, – говорил он, – дай мне ещё недельку.

– Нет, нельзя неделю. Надо сейчас. Пойдём.

– Сейчас... – отец пытался одеться, – а как мы пойдём?

– Тут недалеко, дойдём.

– Нет, я не пойду. Я не дойду.

– Ну давай на маршрутке.

Данил говорил с ним, как с ребёнком. Тихо. Уговаривал. Но отец был упрямый. Если чего не хочет – ни за что не будет делать.

– Ну пап, – продолжал Данил, – пойдём.

Данил тоже был упрямый. И не сдавался.

Отец оделся.

Он сидел на кровати. Невысокий, худой, в новой, но уже грязной куртке на молнии. Опустил голову, сжал виски руками.

– Голова болит, – сказал он тихо. – Давай покурим сначала. Принеси сигареты.

Данил поискал сигареты в сумке отца. Сходил в ванну – где обычно курил отец.

– Нет нигде, – крикнул.

– Посмотри в куртке, в кармане, не могу сам.

Данил подошёл к отцу. От него пахло перегаром и одеколоном – отец с утра пытался побриться. Залез в карман его куртки, достал пачку сигарет.

– Зажги, – сказал отец.

Руки у него дрожали.

Данил нашёл зажигалку. Зажёг сигарету. Раскурил. Дал отцу.

Отец задымил. Пепел упал на пол. Данил побежал за пепельницей.

Отец сидел и курил. Весь красный. Вены на висках вздулись – вот-вот лопнут.

– Плохо мне что-то, – сказал и хотел лечь на кровать.

Но Данил быстро заговорил:

– Вот и пойдём. Там лучше станет.

Через час отец согласился.

Была зима. Скользко. Отец шёл с трудом. Держался на ногах еле-еле. И через триста метров упал.

– Нет, я не дойду.

Данил попытался его поднять.

– Давай до метро дойдём – там маршрутки есть.

И они прошли ещё триста метров до метро.

На остановке было полно народу – скоро должен был быть Новый год. Было очень холодно. Данил надел отцу шапку.

Данил боялся одного – встретить кого-нибудь из школы.

А потом, вдруг, ему стало плевать. Это был его отец. Он пил, потому что ему не заплатили. Он закодируется – и всё будет хорошо. Остальное неважно.

– Пап, – сказал Данил, – не пей больше.

Он держал отца за плечи, чтобы тот не упал ещё раз.

– Не буду, Дань. Хватит. Просто сволочи, понимаешь? Кругом только сволочи. Тебе жить. Мне уже всё равно.

– Пусть сволочи, а ты не пей.

– Не буду, Дань, не буду больше. Мутно мне. Мутит что-то.

На обратном пути было хуже.

– Он должен заснуть минут через тридцать. Надо его уже будет уложить, – сказала врач.

Она, привычная ко всему и ничему не сочувствующая и не удивляющаяся, вколола что-то отцу, дала таблетки, завёрнутые в бумажку. И что-то писала в карточке.

Данил следил, как она быстро и непонятно пишет.

– А мать где? – спросила она, не отрываясь.

– Работает, – ответил Данил.

– Доедешь один?

– Доеду.

Отец сидел, бессмысленно смотрел в одну точку.

В маршрутке он стал засыпать. Данил сидел с ним на переднем сиденье около водителя. Отец бормотал какую-то ерунду. Вспоминал друзей, которых уже нет.

– Вот Вовка хороший мужик. Много чего у нас с ним было. И ничего – выжили.

Дядя Володя, как называл его Данил, давно уже умер. Но Данил молчал.

– Ты знаешь Володьку? – спросил отец громко.

– Знаю.

– Так позвони ему, на, – отец стал искать мобильник по карманам, – скажи, я сейчас приеду.

Мобильник не находился. Отец вывернул карманы – из них посыпалась мелочь, бумаги какие-то, номера телефонов. Отец всегда записывал номера телефонов на листках. Привычка.

– Где мой телефон? Ты взял? – крикнул водителю.

Водитель молчал и не реагировал.

А потом отец резко вырубился – как по голове дали.

Вся маршрутка это видела.

– Справишься? – спросил водитель около метро.

– Пап, вставай, мы ещё не дома.

– Мне сказали, спать, – бормотал отец, – чего тебе надо? Кто это? – он как будто не понимал, где находится, – а?

– Пойдём домой спать.

Маршрутка стояла дольше обычного, пока Данил с водителем не разбудили отца и не выгрузили его из салона.

Никто из людей не возмущался – начиналась праздники – и картина была привычная.

– Дойдёшь? – спросил опять водитель.

Данил посмотрел на него. Немолодой уже, русский, небритый, худой – одни кости. Видимо, сам запойный. Устроился работать в машину – хоть просохнет.

– Дойду, – сказал Данил.

– Пусть мать фенозепам купит. Три дня проспится, будет как огурчик.

– Я знаю.

Данил знал, что такое фенозепам. Врач именно это и дала. Фенозепам, снотворное и что-то ещё. И три дня отец будет лежать – не есть, не говорить, почти не вставать. Но главное – не пить. Только воду, просыпаясь на несколько минут.

Так и пролежал.

А через три дня:

– Дань, жрать охота. Сделай, а.

И Данил делал – варил пельмешки или грел суп, если мама оставляла.

Отец выходил на кухню, ел, потом долго сидел в ванной – отмокал, брился. И выходил уже другим человеком. Только небольшие порезы на подбородке говорили о ещё слабых руках. И мутный взгляд не скоро ещё прояснялся окончательно.

Почему-то именно сейчас – в конце сентября, когда начинает немного подмерзать, Данил вспоминает всё это.

С конца сентября Данил ждал отца. Когда был маленький:

– Мам, а папа сегодня приедет?

– Не знаю, пока не звонил.

Постарше:

– Когда будет?

– Кто ж его знает! Не докладывал!

И совсем недавно, в последний приезд:

– Мам, отец мне звонил. Сказал, заскочит. Я останусь дома?

– Ну жди, оставайся.

. . .

В октябре у отца День рождения – ему было бы сорок семь лет.

Данил открывает ящик стола – на него смотрит фотография молодого отца. Он достаёт её и откладывает.

Под ней – листовки.

Пересчитывает. Двадцать шесть штук. Семьдесят четыре раздал.

Данил берёт шестнадцать.

Шестнадцать надо раздать сегодня.

Шестнадцать антиправительственных листовок. Шестнадцать листовок, призывающих сменить власть, разрушить режим, убрать президента. Шестнадцать листовок, и за каждую можно получить уголовный срок.

Данил смотрит на фото отца. Потом на эти листовки. Обычные, распечатанные с цветного принтера.

Страшно.

"Интересно, а можно узнать, с какого принтера напечатали? – думает он. – Ерунда, принтеров сейчас полно. А можно узнать, с какого компа? Да чушь".

Он сложил эти листовки, сунул их в карман.

. . .

Уже было около шести часов – многолюдно. С тех пор как открыли метро и построили торговый центр – людей прибавилось.

"Нет, в своём районе не буду. Стрёмно", – подумал Данил.

Спустился в метро, проехал одну станцию – вышел на Достоевской.

Достоевская не такая людная. Данил вышел из метро на Суворовскую площадь, прошёл к Театру российской армии. Большое здание с пятиконечной крышей. Отец говорил, что раньше этот театр назывался Театром советской армии, а ещё раньше – красной. И что во время войны, чтобы укрыть театр от бомб, сшили специальный купол в форме звезды и накрыли крышу театра.

Данил встал у памятника Суворову. Суворов смотрел прямо на театр. И Данил смотрел тоже. Огромная растяжка с рекламой спектакля "ПОЛА НЕГРИ" висела напротив.

В театр стали заходить люди.

"Спектакли начинаются в семь, – подумал Данил. – Сейчас или никогда".

Включил музыку на телефоне, чтобы всё заглушала, чтобы ничего не слышать.

В одном рюкзаке сникерс и Маркс,

"Оборона" и Леннон на поцарапанной R-ке,

Но самое главное – искры в глазах

И этот свет вряд ли быстро померкнет.

Огонь желания лучшего мира,

Агония власти, так надоело,

двести листовок, язык как рапира

И тёмной ночью он шагает на дело.

Под музыку собраться с силами было проще – и он пошёл прямо к людям.

Они брали листовки, привычно не обращая на них внимания, думая, что это реклама спектаклей, какие обычно раздают перед спектаклями.

Люди брали листовки, складывали в сумки, чтобы посмотреть в театре или дома.

"В театре откроют, а там..", – ему было весело от этой мысли, как будто он здорово всех перехитрил.

"А что там?" – вдруг подумал он и замер.

Все эти люди, приехавшие на дорогущий спектакль на машинах, неужели им будет дело до каких-то там листовок?

Данил остановился как поражённый.

Он потратил листовки зря. Никто не захочет их читать. Всё напрасно.

Он хотел уже было забрать свои листовки обратно, отобрать их у людей, которым только что раздал, но было поздно. Все уже зашли внутрь.

От обиды чуть не заплакал. Но взял себя в руки.

И пошёл домой пешком. Мимо гостиницы Славянка и мимо Екатерининского парка – почти бегом от этого театра.

Но он был и горд за себя. Он был совсем один – без Димы – и смог это сделать.

Он точно знал одно – отец бы его поддержал.

Четверг

(Директор)

В школьной раздевалке душно и грязно. Она решётками отделена от коридора – и такое ощущение, будто в тюрьме. Все толкаются, смеются, ругаются. Выясняют отношения. Потом жизнь затихнет на время – но перед первым уроком особенно буйно.

Данил стоит с Олей, загородившись развешанными куртками.

– Ну что, в субботу? – Данил обнимает её.

От волос вкусно пахнет. Мягкие, длинные.

– Давай. Только я на ночь не смогу. Давай днём.

– Давай.

– А где? У меня родители.

– Я что-нибудь придумаю.

Так можно постоять ещё минут пять – потом прозвенит первый звонок, и все побегут.

Данил провожает Олю до её класса.

– В столовой встретимся, – она целует его в щёку.

Данил остаётся в коридоре. Сейчас прозвенит звонок на гимн. Но Данил не хочет идти. Стоять и смотреть на этого президента на стене. После митинга, после акции, после листовок.

Звонок звенит. Данил остаётся в коридоре.

– Бегом в класс, – мимо идёт куратор.

Он каждое утро обходит свои владения.

Данил с ненавистью посмотрел на него, но зашёл в кабинет. Сел.

Зазвучал гимн. Все встали.

Россия – священная наша держава,

Россия – любимая наша страна.

Могучая воля, великая слава -

Твоё достоянье на все времена!

Данил продолжал сидеть. И все постепенно стали смотреть только на него.

Музыка уже давно звучала – а Данил всё сидел, опустив глаза, и смотрел в пол.

От южных морей до полярного края

Раскинулись наши леса и поля.

Одна ты на свете! Одна ты такая -

Хранимая Богом родная земля!

Куратор подошёл к нему.

– В чём дело? Когда звучит гимн – мы встаём.

Данил встал. Куратор отошёл.

"Каждый день встаём как овцы, – думал Данил, – каждый день смотрю на этот портрет. Каждый урок. Хватит".

Президент по-прежнему висел на стене. Такой уже знакомый. Других президентов Данил не знал. Только этого. Данил вдруг подумал, что если бы этот президент вдруг умер, то людям бы ничего не сказали – и он продолжал бы висеть вот так на стенах.