Текст книги "Оппозиция(СИ)"

Автор книги: Ирина Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Михайлова Ирина Евгеньевна
Оппозиция

Ирина Михайлова

Оппозиция

(повесть)

Воскресенье

(Данил)

Было ещё темно, когда Данил, стараясь не разбудить мать, пробрался на кухню.

Не включая свет, в полумраке, он наощупь нашёл чашку и сковородку. Свет шёл только от маленького окна, занавешенного полупрозрачной шторкой, давно не стиранной и в кухонных пятнах.

Данил старался не шуметь, но в мама спит чутко и слышит всё, что происходит в квартире.

– Даня, ты? – спросила она через дверь.

– Я. Спи, – буркнул Данил.

– Куда ты?

– В институт.

– Так рано?

Не было и семи утра.

– Надо.

Данил услышал, как мама перевернулась на диване – отвернулась к стене.

Он всегда отвечал ей односложно, почти не рассказывая о своих делах – и мама привыкла к этому и не приставала с расспросами. В этом Данил был похож на отца, и мама знала – его не переделать, как нельзя было переделать и его отца.

Конечно, никакого института не было. Данил придумал эти подготовительные курсы, чтобы можно было вечерами или в выходные "законно" пропадать из дома. Мама верила. И тому, что занятия так поздно, и тому, что бесплатно. Только один раз спросила.

– А почему тебя позвали? Ты что, так хорошо учишься?

– Гос. программа, – ответил Данил, – там всех звали. Акция такая.

Что такое акция, мама знала. Это значит, в рекламных целях. Чтобы привлечь внимание. И потому верила.

– А какой институт?

– Социальный, – к этому вопросу Данил не подготовился, поэтому сказал первое, что пришло в голову, – рядом тут.

"Социальный" действительно оказался рядом – в Сокольниках, но Данил пожалел, что ляпнул именно его. Во-первых, он был, как говорили, крутым, а во-вторых, недалеко от дома.

Но – что сказал, то сказал. Мама в Интернет не полезет. И больше спрашивать не будет.

Чайник – старенький, со свистком – зашумел на газу, готовый вот-вот засвистеть, но Данил успел поднять носик.

Среди груди маминых бумажек и газет, на подоконнике, нашёл банку с растворимым кофе.

Налил себе кипяток в чашку, положил ложку кофе, разбил на горячую сковородку два яйца.

Вышел в коридор, проверил сумку. Паспорт, деньги, проездной. Всё на месте.

"Как на войну", – подумал Данил и сам улыбнулся своей шутке.

Но ему было не смешно. Казалось, он и правда собирается на войну.

Мама опять перевернулась на диване – в маленькой двушке слышно всё.

Мама уже не уснёт, если проснулась. Будет лежать, лежать, пока не рассветёт, ворочаться.

Данил включил телефон, ещё раз прочитал в группе ВКонтакте:

"20 сентября в Москве пройдёт митинг оппозиции.

Нынешняя власть правит уже пятнадцать лет.

Итог этих пятнадцати лет – нищета, коррупция, страх, невежество, застой.

Засилье кланов и группировок. Жестокость.

Ложь. Ненависть.

Но они сделают всё, чтобы их власть не ослабела никогда.

Они будут передавать её друзьям, жёнам, детям.

Мы должны остановить возврат к крепостному праву.

Это наш долг".

Заторопился.

Съел яичницу прямо из сковородки – как делал всегда, пока мама не видит – залпом выпил уже остывший кофе. Ещё раз проверил сумку.

– Недолго, – крикнула мама.

– Ладно, – ответил Данил.

Включил на телефоне музыку, наушники в уши – и уже ничего не слыша, бегом побежал по лестнице. Третий этаж. Невысоко.

. . .

Данил учится в одиннадцатом классе. Даниле семнадцать лет. Он невысокий, худой. У него тёмные волосы и карие глаза. Он носит чёрные джинсы и синюю дутую куртку. Под курткой – толстовка с капюшоном. Кеды. Джинсы узкие книзу. Торчат белые носки. Сумка через плечо.

Так написали, если бы его подали в розыск. Если бы он вдруг пропал без вести. Если бы не вернулся домой.

Данил идёт быстро, руки в карманах, сердце бьётся в такт музыки.

На телефоне недавно скачанный альбом. И гремят барабаны.

На все предложения остепениться

Только молчать и злиться,

А лучше кричать и кидаться,

Чтобы никогда не сдаться!

Пропитанный злостью и никотином,

Я навсегда останусь teen-ом:

Всегда семнадцать, всегда война

И вечный дождь с двух сторон окна.

Под музыку Данил идёт ещё быстрее. Музыка подгоняет. Сердце колотится. В венах стучит. Запись с концерта. Слышны крики людей.

Данил ещё не был на таком концерте, не прыгал в толпе, но он уже чувствует, как кровь начинает вскипать, и хочется бежать, бежать, куда – и сам не знает.

Мама скоро проснётся.

Данил представляет, как она встаёт, идёт на кухню, моет за ним сковородку, чашку, про себя ругается, что опять не допил кофе – "а он стоит денег, не выливать же", что заварил слишком крепкий – "сердце посадишь", что ел без тарелки – "безоблюдник", что оставил везде крошки.

Нет, за крошки не ругает. Просто собирает их тряпкой.

Звонит телефон. Это не мама.

Данил вытащил один наушник.

– Ну чего, удалось свалить из дома?

Голос в телефоне сонный.

– Ну я же сказал, что смогу, – ответил Данил. – В центре зала?

– Давай у метро. У палаток.

Данил познакомился с этим парнем в сети, в той самой группе, где было написано про митинг.

Данил не знал, как его зовут и как он выглядит. Он скрывался под ником, а вместо фотографий – картинки из Интернета. Но был очень активным. Писал комментарии и ставил лайки под всеми постами. Так и познакомились.

Данил подумал – а как он его узнает.

Остановился. Пишет смс.

"Как я тебя узнаю?"

На улице потихоньку рассветает.

Данил идёт по знакомому маршруту. Мимо старого полуразрушенного дома, где они по утрам встречаются с ребятами, мимо школы, в которой учится с первого класса, мимо длинного торгового центра с огромными рекламными щитами. К метро.

Остановился. Сердце никак не успокоится. Он прикладывает к нему руку. В ушах уже другая музыка, но такая же жёсткая и грубая.

Даниле не верится – неужели он поедет туда, будет вместе со всеми кричать лозунги, может быть, убегать от ментов. Нет. Это совсем не похоже на него. Но это он – он едет сейчас именно туда.

Захотелось курить.

Порыскал по карманам, поискал сигареты. Не нашёл.

Вынул один наушник, неуверенно подошёл к мужику с рекламными листовками.

– Не будет сигареты?

– Не рано? – мужик полез в карман.

Данил привык, что его принимают за совсем мальца, как выражается в школе физрук.

Мама говорит – из-за роста. И из-за того, что он такой худой. Тоже в отца.

Взял сигарету.

– Зажечь? – спрашивает мужик.

– Есть, – Данил отходит в сторону.

Закуривает. Руки сразу мёрзнут. Смотрит на телефон – смс.

"Я буду в чёрном дутике".

"В чёрном дутике", – Данил усмехнулся.

Так уже и не говорит никто.

Ещё смс.

"А ты?"

"В куртке и толстовка с капюшоном".

"Надо было взять кастет, – подумал Данил, – мало ли что".

Но тут же – "дурак, какой кастет, везде менты".

Кастет Данил купил на Савёловском рынке. Купил просто так – красивый, удобно ложится в руку. Сторговались на тысяче.

Уже стало совсем светло, но людей почти не было. Торговый центр открывался в десять – и только круглосуточный магазинчик с цветами работал. Женщина выбрасывала завядшие за ночь цветы, её смена заканчивалась – и она собиралась домой.

Данилу обожгла мысль – "Никто сейчас не знает, где я. Ни один человек".

Он опять приложил руку к сердцу. Но оно уже не билось так страшно. И музыка в телефоне стала мягче – началась медленная песня.

. . .

Данил вышел из стеклянных дверей на улицу, встал около палатки с пирожками. Из палатки доносилась восточная музыка, и небритый мужик, высунувшись в окошко, кричал своему приятелю:

– Скажешь – за эти сутки платить не буду. Завтра отдам.

– Прибьёт тебя, – ему отвечали так же криком.

– Э, не прибьёт.

И смех.

Данил поморщился.

Неприятно пахло сыростью, дешёвой едой, людьми.

Кругом очень шумно. Маршрутки. Такси. Крики, ругань.

Крытые лотки разбиты прямо на улице.

Данил встал у одного из них.

– Привет!

Обернулся. Парень с чёрном дутике сам нашёл его.

– Привет, – ответил Данил.

– Курить есть? – сразу спросил парень.

– Нет.

– Купим?

– Мне не продают.

– Давай деньги. Мне продадут.

На вид ему было лет пятнадцать, и Данил сомневался, что ему продадут сигареты, но достал из кармана деньги.

– У меня сотня.

– Нормально.

Парень ушёл в магазин.

Какая-то женщина ругалась с продавщицей газетного киоска.

– Я вам дала шестьдесят, – говорила она, – а вы мне двадцать сдали.

– Да где шестьдесят? Вот пятьдесят.

– Да вон ещё десятка.

– Это не ваша десятка.

– А чья же?

Так, видимо, длилось уже долго. Наконец, продавщица замолчала – швырнула десять рублей на свои газеты.

– Подавись, – сказала она вслед ушедшей женщине.

Данил посмотрел на неё. Толстая некрасивая женщина в тёмно-синей форменной куртке, поверх которой накинута шерстяная кофта, сидела за кучей ярких журналов. Она недовольно взглянула на Данилу.

– Чего тебе?

Ему стало неловко. Он отвернулся.

И стало обидно – он только что отдал свои деньги незнакомому парню.

"Кинет, – подумал Данил".

– А зажигалка есть? Я не стал брать.

Данил обернулся – парень в дутике протягивал ему Винстон.

– Есть.

Закурили. Представились.

– Данил.

– Дима. Давно ждёшь?

– Только пришёл.

Данил опять посмотрел на женщину с газетами. Теперь она ела сосиску в тесте, какие продавали рядом и пила кофе из маленького пластикого стаканчика. Прямо над её головой висели журналы – выцветшие, обёрнутые в пакеты – их можно купить за полцены.

Даниле показалось, что он вышел из метро и оказался не в Москве.

У них – в Марьиной роще – такого нет. Хотя, тоже не центр. Но с тех пор как отстроили Райкин-плаза – большой торговый комплекс – все палатки снесли. Остались только магазины. Большие, красивые. Данил туда редко ходил. Только иногда с парнями в Перекрёсток – продуктовый магазин на первом этаже торгового центра – купить чего-нибудь по мелочи. Или, когда мать просила – за продуктами.

Но здесь – казалось, это другой город. И кругом грязь, шум, запах несвежих пирожков.

– Ну пойдём? – сказал Дима.

Данил не двигался.

– Что-то стрёмно, – он усмехнулся, чтобы казаться храбрее.

– Первый раз что ли?

– Ну типа того.

– Да ладно, всё нормально будет, – Дима похлопал его по плечу. – Пойдём.

Перешли улицу молча.

– Вон туда, – Дима показал на толпу людей посреди дороги.

Данил присвистнул. Он никогда не видел столько людей.

. . .

Улица перекрыта, по периметру – железные заграждения, какие обычно ставят на концертах. Войти можно только с одной стороны – и на этой стороне стоят полицейские в чёрной форме, берцах и касках, которые пацаны в группе называют "шары".

Стоят плотным рядом. Все чёрные и мрачные.

– Ничего себе, – сказал Данил, – какой контроль.

– А ты думал! – весело ответил Дима.

Ему, казалось, всё это нравилось. Он хотел быстрее попасть внутрь – к людям, к плакатам, к лозунгам. Но нужно было пройти через металлоискатель.

Полицейские стали обыскивать их. Данил открыл сумку – полицейский обшарил её. Достал паспорт, зачем-то пролистал его. Затем похлопал по карманам джинсов.

– Подними руки! – сказал отрывисто.

Данил послушно поднял. Он ощутимо больно похлопал по рёбрам и спине.

"Как на допросе", – подумал Данил и посмотрел на полицейского.

Он был очень высокий и большой. Как гора. Огромная куртка и тяжёлые берцы делали его ещё выше и больше. Казалось, ничто не может противостоять ему – он может противостоять всем. И Данил с ужасом думал, что ему придётся убегать от такого, как он, может быть, даже драться. И он не представлял – как это возможно.

Но полицейские ничего не нашли. Больше не сказали ни слова. Пропустили.

"Хорошо, что кастет не взял", – подумал Данил.

Они встали с краю около заграждения, в толпу пока не полезли.

Люди вокруг держали свёрнутые плакаты. Никто не разговаривал.

"Какой-то молчаливый митинг", – подумал Данил.

Он поднялся на цыпочки, попытался рассмотреть сцену. Она была пустой.

Но люди продолжали приходить.

Приходить и приходить.

Проходить сквозь кордоны полиции, металлоискатели, молча вставать рядом с другими.

Данилу уже зажали с одной стороны – он прижался теснее к заграждению.

– А народ есть, – сказал он.

– А ты думал! Сейчас начнётся!

– Что начнётся? – спросил Данил. Но Дима уже не ответил. Он, точно щенок, вертелся вокруг себя, вставал на мысочки, подпрыгивал. Он уже был вместе со всеми. Он хотел туда – в самое начало толпы.

А Данил обернулся назад – откуда они только что пришли.

Входа уже не было видно. Везде чьи-то лица и спины.

Конца толпе не было.

Отступать назад – некуда.

Все мрачные, молчаливые, напряжённые. Ни одной улыбки. Точно пришли на какие-то массовые похороны.

И среди этих людей – Данил.

Ему стало не по себе.

Данил теснее прижался к заграждению. Если что – он в два счёта сможет перемахнуть через него. Но – куда?

Там – за заграждением – была уже другая улица.

А здесь – плотная жаркая толпа.

Попытался закурить. В толпе это сделать было сложно. Он зажёг сигарету и отставил руку вбок.

И случайно задел полицейского. Он был совсем рядом. В привычной уже всем чёрной форме. Он враждебно посмотрел на Данилу, но ничего не сказал.

Это был человек по другую сторону. Он видел всё, всех этих людей, но ничего не делал, не говорил, и, казалось, не думал.

Но Данила знал, что это обманчиво. Что он всё замечает и слышит. И прекрасно видит всех. И было не по себе рядом с этим человеком, так равнодушно следившим за всем. Он не внушал уверенность, только страх. Потому что Данил понимал – он пришёл сюда, защищать не их, а защищать от них. Ту улицу, которая была уже так далеко.

Дима стоял увереннее.

– Не бойся, – сказал он.

– Я не боюсь, – ответил Данил.

Вдруг загремела музыка.

Данил узнал эту песню. Он скачал её недавно и ещё не успел выучить слова, но уже знал музыку.

Вместо тепла – зелень стекла,

Вместо огня – дым,

Из сетки календаря выхвачен день.

Красное солнце сгорает дотла,

День догорает с ним,

На пылающий город падает тень.

Люди немного ожили. Кто-то рядом с Данилой стал подпевать, кто-то качался в такт, точно на концерте.

Толпа зашевелилась – и люди стали разворачивать листовки.

Плакаты и флаги взмыли вверх.

Экран на большой сцене зажёгся – и там показывали их – тех, кто пришёл сегодня сюда. Данил пытался разглядеть среди этой толпы себя. Но не мог. Слишком много лиц.

Музыка продолжала греметь над улицей и над толпой.

Электрический свет продолжает наш день,

И коробка от спичек пуста,

Но на кухне синим цветком горит газ.

Сигареты в руках, чай на столе – эта схема проста,

И больше нет ничего, всё находится в нас.

На сцену уже вносили микрофоны. А на большом экране люди размахивали в такт флагами и плакатами. Это были реальные люди. Не люди из новостей или передач. Это были люди, которые пришли сегодня сюда. И их было много – экран не вмещал всех.

Один плакат особенно бросался в глаза. Маленький белый лист бумаги, на котором большими чёрными буквами – "МЫ ХОТИМ ПЕРЕМЕН".

Словно повторяя припев песни.

Во весь экран.

"МЫ ХОТИМ ПЕРЕМЕН".

Плакат тоже качался под музыку. Наверное, тот, кто принёс его, подпевал.

Телефон Данилы зазвонил. Мама. Он сбросил звонок. Убрал телефон. Потом забеспокоился. Достал телефон и написал короткое сообщение.

"На лекции. Перезвоню".

Но мама звонит. А Данил скидывает и пишет смс.

"Я ещё в магаз. заеду в центр".

Он не знал пока, чем это всё кончится и когда.

Музыка резко оборвалась и на сцену вышел молодой парень.

Ему зааплодировали. Громко, но не долго. Скорее, для вида.

Все как будто ждали чего-то. Чего-то другого.

Данил не мог разглядеть его на сцене – было далеко. Но хорошо видел на экране.

Джинсы, клетчатая рубашка, куртка.

– А кто это? – спросил Данил.

– Да ты что! – Дима удивился, – его все знают.

– Здравствуйте, друзья, – начал он.

И все опять зааплодировали.

– Знали бы вы, как я рад вас всех видеть.

Люди зааплодировали сильнее.

– Уже несколько лет прошло с тех пор, как мы первый раз вышли на акцию протеста. Это был тяжёлый путь. И он не закончен. У нас с вами есть только два выхода – мы можем собрать чемоданы, сесть на самолёты, на поезда и оставить страну. Но есть и другой. Остаться, гнуть свою линию и продолжать сопротивляться. Да, сопротивляться опасно. Тех, кто сопротивляется в России, убивают, тех, кто сопротивляется в России, сажают в тюрьмы, тех, кто сопротивляются в России – бьют. Но нет сегодня ничего важнее, чем сопротивление. Каждый из нас – это то, как он сопротивляется. Мы уедем из России? Мы оставим нашу страну проходимцам? Это наша страна. Это наш город. И мы будем биться за свою страну, мы будем участвовать в выборах, мы будем выходить на акции протеста, мы будем рассказывать людям правду.

Он отчеканивал слова, и они невольно врезались в память.

Данил стоял как заворожённый.

– Друзья! – продолжал парень. – Нам предстоит долгий путь, но я уверен, что мы пройдём этот путь до конца. Это наш гражданский долг. И Россия будет той страной, которой можно гордиться. Безопасной для своих граждан. Не сегодня – завтра – это произойдёт. Потому что эта власть обречена. Будущее принадлежит нам.

Все стояли молча. Только где-то далеко – наверное, около самой сцены раздавались отдельные крики и возгласы.

– Сколько можно говорить, – сказал мужик рядом с Данилой, – Дело давай!

Данил посмотрел на него. Немолодой, одет в чёрное короткое пальто. Ключи от машины торчат из кармана джинсов.

"Что он забыл здесь?" – подумал Данил.

– Говорят и говорят. Дело, дело давай! – крикнул мужик сцене.

– Правильно, – сказали рядом с ним, – уже сколько лет ходим. Состаримся скоро.

Все стали ещё мрачнее – казалось, они ждут совсем другого.

Начался дождь, но люди продолжали стоять. Кто-то раскрыл зонт, но он мешал – и его закрыли.

Прошло часа три.

Но никто не уходил. И не думал уходить.

На сцену выходили разные люди. Данил никого не знал. Но они все говорили и думали одно и тоже.

"Судьи служат не праву, а власти, которая не хочет избираться по закону".

"Нам пятнадцать лет рассказывают сказки о том, как мы скоро здорово заживем. Вы всё ещё верите?"

"Правильно проводить митинги в Марьино, правильно проводить митинги в центре, правильно делать хоть что-то".

"Люди пришли сюда, чтобы показать, что они есть, чтобы сказать власти, что они устали это терпеть".

"Россия не должна жить в страхе и злобе. Россия будет хорошей, вот наш лозунг!"

"Россия будет свободной!"

"МЫ ХОТИМ ПЕРЕМЕН" – мелькало перед глазами Данилы.

Потом опять вышел парень в клетчатой рубашке.

– Спасибо огромное, что пришли. Я знаю, здесь было много шуток на тему того, что мы приехали в Марьино. Да, это так. Но не сомневайтесь. Мы приедем и к вам. Мы придём на запад Москвы. Мы придём на Восток Москвы. Мы придём в центр Москвы. Мы придём куда надо. Эта власть не навсегда. Товарищ! Верь! Взойдёт она! Звезда пленительного счастья! Россия вспрянет ото сна! И на обломках самовластья! Напишут! Наши! Имена!

Данил узнал Пушкина.

И ему вдруг показалось, что они стоят на той самой площади – 25 декабря 1825 года. И вот-вот должен выйти царь.

Но никто не вышел.

Данил смотрел на экран – огромная толпа никуда не расходилась. Люди угрюмо смотрели прямо перед собой, как животные в загоне, намереваясь либо ждать, когда откроются ворота, либо снести их.

Данил отошёл в сторону, насколько это было возможно. А люди, всё также молча, продолжали стоять и смотреть на пустую сцену и на экран над ней.

Наверное, нужно было расходиться.

Но вдруг кто-то крикнул:

– Россия будет свободной!

Этот крик прозвучал так странно и страшно над тишиной огромной толпы, что все поневоле вздрогнули и посмотрели друг на друга.

Разные люди. Взрослые. Хорошо одетые. Живущие в квартирах. Приехавшие на машинах. С семьями и работой. С деньгами.

Они все смотрели друг на друга. А Данил – на них.

Потом крикнул кто-то ещё.

– Россия будет свободной!

Потом ещё.

Потом ещё и ещё.

И вдруг вся толпа закричала в один голос, в один момент.

– Россия будет свободной! Россия будет свободной!

Застучали в ладоши – три раза под каждое слово – Россия! Будет! Свободной!

Одно слово – один хлопок. Россия.

Будет.

Свободной.

И вся толпа – за одним этим выкриком – повторяла как эхо в горах.

– Россия будет свободной.

И Данил стал повторять за ними. Сначала тихо. Потом громче и громче. И, наконец, заглушая собственный голос.

Толпа развернулась, как по неслышному приказу, и пошла к полицейскому заграждению, скандируя.

Данил пошёл вместе с ней.

– Началось! – крикнул радостно Дима.

"Началось", – подумал Данил.

Его сердце сильно билось. И от того, что пошло хоть какое-то действие. И от того, что он был частью этого действия. И от музыки, и от людей, и от слов, которые теперь постоянно звучали в его голове. От всего.

Он шёл и кричал, пока не упёрся в полицейский кордон. Дальше – улица. Дальше идти так – с криками и плакатами – нельзя. Он резко остановился и в упор посмотрел на людей в чёрной форме.

Полицейские ничего не говорили. Они тупо и устало смотрели на происходящее. Казалось, им глубоко плевать на всё, они будут действовать в зависимости от приказов, но самим им хочется оказаться по ту сторону митинга, где ничего этого нет.

Но что там – по другую сторону митинга – Данил разглядеть не мог. Дома, свет в окнах, машины ездят, люди ходят, собаки лают.

Он обернулся назад – толпа всё ещё шла и скандировала – "Россия будет свободной".

"Но Россия, – думал Данил, – это там или здесь?"

Он посмотрел на полицейских, которые уже стали напряжённо, но привычно, без суеты, вставать теснее по периметру заграждения, образовывая чёрный квадрат, развернулся и пошёл в сторону толпы.

А прямо над ними летал вертолёт.

. . .

– Как в институте? – мама ещё не спала, когда Данил наконец-то добрался до дома.

– Нормально. – Он часто врал и уже сам себе верил. – Долго что-то шло. Потом ещё в магазин поехал. Короче, долго.

Мама никогда не засыпала, если его не было дома. Она ждала, во сколько бы Данил не приходил. Лежала у себя в комнате, без света, но всё равно смотрела на телефон и каждый час набирала ему – узнать, едет ли. Привычка.

И только когда Данил оказывался дома, выключала телефон.

– А о чём сегодня рассказывали? – обычно мама не спрашивала. Данил даже растерялся.

– Да о всяком. Про общество. Про государство.

– Интересно?

Данил задумался.

– Да, – сказал он. – Я буду ходить.

– Ходи. Может, возьмут.

– Да не знаю. Там сложно всё.

– На столе еда – курочка есть, сыр. Погреешь.

Мама всегда всё оставляла ему на столе. В холодильнике не найдёт, не станет искать. Поэтому – на столе, среди маминых немногих вещей: лекарств, газет, телепрограмм – которые она тоже оставляет, чтобы не забыть: выпить, прочитать, посмотреть.

Телепрограмма... Данил раздражённо берёт одну.

"Кто их только печатает. Никто и не покупает уже", – швыряет в сторону, прямо на пол.

Мама покупает. И отмечает ручкой – что надо посмотреть, не забыть. Но никогда не смотрит. Некогда.

– Или тебе погреть? – мама кричит уже из комнаты.

– Не, я сам.

Сам – это значит будет есть всё холодное. Мама знает, но вставать не хочется. На работу рано.

– Мам, – Данил постучал в комнату, – ты не спишь?

– Засыпаю. А что? – голос уже сонный.

– Ничего. Просто.

Данил приоткрыл дверь. Заглянул. Маленькая комнатка – чуть больше, чем у Данилы. Диван с мятой простынёю. Рядом с диваном стул с горой вещей.

Данил постоял немного. Мама почти сразу засыпает – устаёт на работе. В её комнате тишина и темнота. Только часы тикают. Данил бы не смог с ними спать. Обязательно бы отключил.

– Посмотри, у меня вчера что-то будильник не сработал. – Говорит мама. – А мне завтра вставать.

Данил берёт мамин телефон. Старенький Самсунг. Ещё из первых – С 100. Сейчас уже такие и не купишь. Отдал кто-то из подруг. Данил много раз предлагал ей поменять на другой, но она отказывалась.

"Мне главное, чтобы звонил".

И всё. Больше и не нужен.

Экран целый, кнопочки видно.

Данил повертел его в руках. Завёл будильник на шесть утра – мама вставала за час до него – и отдал обратно.

Потом прошёл в свою комнату. Сел на разложенный диван – никогда не собирал его. Обои – он помнит их ещё с детства – коричневый ромбообразный узор – рябили в глазах. Компьютер – отец купил – включён. Открыта страница ВКонтакте.

Мигает сообщение.

"Спокойной ночи", – от Оли.

"Спокойной ночи", – машинально в ответ.

"Завтра увидимся. Целую"

И много-много смайлов.

Данил долго сидел и смотрел на мигающий экран. А видел тех людей, которые были сегодня.

Понедельник

(Олег)

Утром перед школой всегда перекуривали.

Встречались около дома белого цвета, который так и называли – "белый дом". Он казался очень старым – вот-вот развалится. Двухэтажный, но целые окна остались только на втором этаже – на первом забиты или разбиты. Дверь подъезда не закрывается, хотя домофон есть. Но, видимо, когда-то сломался – да так и осталось. По всему корпусу трещины.

– Ты чё так долго? Опоздаем же. – Олег был недоволен. Он не любил опаздывать в школу по понедельникам, когда на первые уроки приходил куратор – пересчитывать класс.

– Проспал, – Данил пришёл позже всех и теперь отчитывался перед Олегом, как перед учителем.

– Давай быстрей, – Олег злился.

Торопился. Наступил белыми кроссовками в лужу, выругался.

– Теперь хрен отмоешь.

Хотел отряхнуть их рукой, но бросил – всё равно так не ототрёшь. Легче матери дать вечером – постирает. Или новые намутить. Отцу можно сказать – потерял, порвал, украли в раздевалке. Неважно. Да вообще плевать он хотел.

Во дворе этого дома лавочка – крашеная-перекрашенная. Но гораздо целее и новее, чем сам дом. И они собирались около неё.

Данил, Олег, Артём. Вся их компания.

Дом стоял за выцветшим железным забором. Когда-то забор был зелёный – кое-где сохранилась краска. Вместо ворот огромная дыра. Через неё и проходили.

Во дворе тихо, спокойно, никто не увидит. Раньше здесь был детский сад – поэтому и забор. Чтобы дети не убегали. Но сейчас никакого детского сада не было. И Даниле интересно – кто там живёт. И живёт ли. Но в окнах иногда горел свет – значит, кто-то всё-таки был. Но кто? Вечерами дом наводил ужас. Забитые окна, косой забор, свет на втором этаже – и никого. Но утром – это обычная двухэтажная развалюха.

Сигареты обычно у Данилы. У Олега нельзя – проверяются карманы. Артём часто не ходил на первые уроки.

Данил достал две пачки – вспомнил, что вчера одну купил Дима.

– Откуда две? – спросил Олег.

Он всё любил контролировать и знать.

– Да вчера купил. Одна моя.

Достал три штуки. Закурили.

Теперь пять минут можно было расслабиться и не торопиться.

Лавочка была мокрая от вчерашнего дождя, поэтому на неё не садились – только кинули сумки.

– Отец вчера приезжал, – сказал Олег.

– И чё он? – спросил Артём.

– Да ничего. – Олег зевнул. – Орали с матерью друг на друга до ночи. Потом уехал.

– Денег оставил?

– Вон, – Олег показал кошелёк. В кошельке мелькали тысячные.

У Олега давно был кошелёк. Данил носил деньги в рюкзаке. Артём – в карманах.

А Олег складывал купюры отдельно, мелочь – отдельно. Отец обещал сделать ему банковскую карточку, как только Олегу исполнится восемнадцать.

– Ого! – Артём присвистнул, – сколько отвалил.

Олег пожал плечами.

Он жил в высоком кирпичном доме на Шереметьевской – сразу после моста, напротив Ашана.

Жил с матерью – отец после развода приезжал редко. Но метко. Оставлял кучу денег.

Раньше Олег приглашал на них в бильярд – он занимался им с детства.

Они приходили в клуб. В его клуб. Точнее, отца. Но Олег был там своим.

Они заходили, как показывают в фильмах. Олег здоровался с официантами, спрашивал, как дела, не приедет ли сегодня отец. И если всё было нормально – то оставались там до ночи. И сидели как взрослые. Пили, курили, играли.

Данил обычно чувствовал себя неловко, но Олег – друг. Значит, всё нормально.

Олег учился не очень хорошо. До восьмого класса не учился вообще. Дрался. Огрызался. Прогуливал. Пока с ним не поговорил отец.

При всех – учителях, одноклассниках – громко и коротко:

– Я тебе что тут, деньги кую, что ли? Не будешь в школу ходить – оставлю с голой жопой. И как хочешь. Я таких сопляков, как ты, от любой бабы наделаю. Понял?

Олег понял.

Сжал кулаки, но промолчал. Отец словами не бросался.

И он стал соображать, что нужно делать, чтобы хорошо учиться, с кем из учителей лучше не ругаться, а на кого можно наплевать. Где можно найти ответы к тестам по ЕГЭ и где найти сами тесты. У него всё было схвачено.

И стал взрослеть.

Он был высоченный, выше всех в классе, хорошо одевался, носил модную дорогущую сумку через плечо с логотипом QUER.

И всегда знал всё лучше всех. Он стал всё больше походить на отца. Даже говорить стал также.

– Ладно, пошли, – скомандовал Олег и бросил сигарету.

. . .

Куратор был уже в классе.

– Почему опоздали? – куратор стоял в дверях со своим знаменитым списком.

Он записывал всех опоздавших. Что он делал потом с ним – неизвестно. Но попадать не хотелось.

– Да мы.. – начал Олег.

– Давайте на места, – он никогда не дослушивал. Просто записывал фамилии.

Олег тихо выругался – если узнает отец, опять будет разговор. Последний год отец особенно наседал. Поступление, все дела. Он уже подобрал ему институт, обещал оплатить, но сказал – "хоть один косяк".

Данил сел и достал телефон. Вчерашняя ссылка тут же открылась.

"Несколько тысяч человек пришли вчера на митинг в Марьино".

И фотография – люди под дождём стоят толпой с плакатами.

– Чё это? – спросил Артём. Они сидели вместе.

– Да фигня всякая, – Данил спрятал телефон.

Ему не хотелось говорить.

Он вспомнил вчерашних людей. Они шли спокойно, хотя вокруг была полиция. Они все были с разных концов Москвы, кто-то из области. Но их всех что-то объединяло.

А он – Данил – сидел здесь, в этом классе, в котором проучился почти одиннадцать лет. Сидел как чужой. И никому не мог показать эту статью в своём телефоне. Олег бы смеялся. Артём бы ничего не понял. А кто ещё? Одноклассники?

Данил огляделся вокруг. Все заняты своими делами. Кто-то что-то списывал, кто-то копался в планшете, кто-то спал. Нет, он никому не мог бы сказать.

Разве что.

Оля?

Она подошла неслышно и села на соседнюю парту.

– Ты почему так поздно пришёл вчера? – спросила.

– Да ездил там по делам.

– Пойдём на подоконник.

Они всегда там встречались на перемене.

– Скоро звонок, – Данил не хотел. – Не успеем.

Оля слезла с парты. Наверное, обиделась.

– Ладно, заходи за мной потом.

И ушла в свой класс. Она училась в десятом.

Нет, Оле тоже не мог бы.

Да и что говорить? Ничего вокруг не изменилось. Все занимались своими делам так, как будто ничего не произошло. Да ведь ничего и не произошло.

И уроки идут – как положено.

Куратор ушёл. И все тут же зашумели. Данилу раздражал этот постоянный шум. На уроках, на переменах, в столовой, в туалетах. Все всегда говорили громко, одновременно, никого не слушая.

Больше всех сейчас шумел Олег. Он показывал ролик в Интернете и пытался что-то рассказать, перекрикивая его.

Данил уже жалел, что не вышел с Олей на подоконник. Опустил голову на руки и закрыл глаза.