Текст книги "Талисман Белой Волчицы"

Автор книги: Ирина Мельникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 13

Солнце нырнуло за древние скалы, дневная жара пошла на убыль, и в воздухе терпко запахло коноплей, заполнившей берега оросительных каналов, через которые были перекинуты хлипкие деревянные мостки. На них двум пешеходам не развернуться, не то что конной коляске проехать. Поэтому Маша и Алексей благоразумно преодолевали их пешком, а Владимир Константинович брал под уздцы и осторожно переводил лошадь через скрипящее и содрогающееся под колесами экипажа сооружение.

Иногда учитель оглядывался и сконфуженно улыбался своим молодым спутникам. Не устали ли? Не сердятся ли на него за то, что уговорил их свернуть в сторону от дороги и проехать до целебного озера Чайзан-холь?

Но молодежь весело болтала, не обращая внимания на его виноватые взгляды. И Владимир Константинович облегченно вздыхал. Он понимал, что стоит Маше и Алексею очутиться на берегу озера, как тут же все неприятные впечатления от этой поездки исчезнут и останется лишь восторг от созерцания удивительной красоты ландшафта: высоких заснеженных горных пиков на горизонте и зеркальной, слегка вспаханной ветерком глади озера, лежащего в рамке лиственничной, простеганной молодым березняком тайги.

Коляска выехала на узкую каменистую дорогу, которая резво вбежала на крутой увал, и Владимир Константинович натянул поводья, останавливая лошадь.

– О боже! Какая прелесть! – воскликнула Маша. Она раскинула руки, словно пыталась обнять весь этот огромный мир: и лес, и горы, и озеро, а, возможно, за компанию и Алексея с дядюшкой, радостно засмеялась и, минуя подножку, спрыгнула на землю. И уже через мгновение, подобрав юбки, мчалась вниз к озеру по узкой тропинке, которая вилась между камнями и обрывалась у самой воды.

Алексей припустил следом.

– Маша, Илья, осторожнее! – крикнул им сверху Владимир Константинович, привязывая лошадь к кусту акации, чьи пыльные заросли затянули поверху увал. Алексей догнал Машу уже на берегу, за несколько шагов до воды. Схватил за руку и прошептал, задыхаясь:

– Разве можно так бегать? Вы же могли себе шею свернуть!

– Господи, какая проза! – засмеялась Маша, но руки не отняла. – Посмотрите, что за благодать вокруг! Вода, точно расплавленный янтарь, а тучи-то, тучи! – Она подняла лицо к небу. – Словно старинного письма иконы! Те же краски, те же тщательность и тонкость... – Она перевела дыхание и вопросительно посмотрела на Алексея. – Вы никогда не задумывались над тем, насколько старательно создавался мир, в котором мы живем, и как по-варварски мы с ним обращаемся? Мы ведем себя как дикари, живем одним днем, выстраиваем свой маленький, жалкий мирок и, если он рушится, воспринимаем это как вселенскую трагедию. И совсем не задумываемся над тем, что рушится и уничтожается гораздо большее... – Она внезапно замолчала, перевела взгляд за спину Алексея и недоуменно спросила: – А это кто? Тоже дядюшкин знакомый?

Алексей повернулся и увидел на вершине увала еще один экипаж, более солидный и богатый, чем коляска учителя. А по тропинке к озеру спускались два человека. Один, несомненно, был Владимир Константинович, а второй, Алексей даже скривился от досады, Михаил Кретов. С горы он сбегал почти вприпрыжку, лишь на самых крутых участках слегка тормозил и подавал руку учителю. Он что-то нес под мышкой, и через несколько секунд Алексей разглядел, что это тот самый туес, из которого Хатанга доставал свои находки, чтобы показать их Маше. Выходит, купец действительно скупал у старика древние вещицы, причем в нарушение закона, так как все найденное в курганах тот должен был сдавать в казну. Выходит, не сдавал... А если и сдавал, то самую малость, для отвода глаз...

Все эти мысли промелькнули в голове Алексея за считанные секунды: ровно столько времени понадобилось Михаилу, чтобы достичь берега. Причем последние метры он преодолел, не глядя себе под ноги, но зато не спуская глаз с Маши. И это очень не понравилось Алексею. Но девушке, видимо, тоже не пришлось по вкусу столь пристальное внимание. Она зябко передернула плечами и, когда Кретов поравнялся с ней, смерила его отнюдь не теплым взглядом.

Но Михаила, похоже, это совсем не смутило. Не поздоровавшись, он насмешливо произнес:

– Кажется, я здесь кому-то помешал?

Маша надела очки, которые до этого висели на цепочке у нее на груди, окинула Михаила строгим взглядом и подчеркнуто вежливо произнесла:

– Конечно же, вы нам помешали! Не поздоровались, не представились и достаточно бесцеремонно вторглись в разговор.

Михаил явно опешил и даже бросил взгляд в сторону Владимира Константиновича, слишком быстрый, чтобы учитель понял, что у него попросили помощи, но Алексей по глазам уловил это мгновенное замешательство и откровенно обрадовался: получил купчик отлуп по полной программе. Наверняка никто не смел говорить с Михаилом подобным тоном, вернее, выговаривать за столь мелкие, на его взгляд, проступки.

Но Михаил мгновенно оценил ситуацию и переменил тон:

– Простите за ради Христа, – он склонил голову в поклоне, – некому было Мишку Кретова отесать и на путь истинный наставить! Светским хитростям не обучен, ножками шаркать не умею. Так что принимайте какой есть! – Он прижал ладонь к груди. – Давайте, знакомиться, Мария Викторовна! – Он хитро блеснул глазами и расплылся в улыбке. – Я ведь пока с горки бежал, все про вас у дядюшки разузнал. Даже то, что вы древностями интересуетесь, – он кивнул на туес, который продолжал держать под мышкой. – Хотите, подарю?

– Что вы, не надо, – произнесла Маша и покраснела. – Я от незнакомых людей подарки не принимаю.

– А что ж нам мешает познакомиться ближе? – улыбнулся Михаил, и Алексей, несмотря на оставшуюся в душе неприязнь к купцу, должен был признать, что тот дьявольски хорош собой. Ни единой черточкой не напоминал он ни братца своего старшего Никодима, ни свою лупоглазую племянницу. От отца достались ему черные как смоль волосы, густые и волнистые, да крепкие скулы и подбородок. А от матери наверняка нос классической формы, с небольшой горбинкой, и глаза – большие, серые, отливающие в некоторые моменты почти небесной голубизной и потому особенно яркие на почти дочерна загоревшем лице.

Михаил подошел к ним вплотную и протянул руку Алексею.

– Здравствуйте, Илья Николаевич! Как ваши успехи по прижатию Тригера к ногтю?

Алексей с недоумением посмотрел на него:

– С какой стати я должен его прижимать? Он вполне удовлетворительно справляется с делами на заводе.

– Что ж тогда денег у меня просит на жалованье рабочим, если с делами справляется? – поинтересовался Михаил. – У меня на приисках подобных казусов не наблюдается.

– И вы отказали ему?

– И как только вы догадались? – весьма учтиво справился Михаил. – У меня ответ один: если не распорядился вовремя, не подсуетился, чтобы товар продать, пусть теперь выкручивается как может! На то он и управляющий, чтобы управлять заводом достойным образом.

– Но он весьма достойно управляет заводом. – Алексей почувствовал несомненную обиду за Тригера. – Производство отлажено, домны не простаивают, руду и уголь подвозят без перебоев...

– Произвести можно что угодно и сколько угодно, – произнес Михаил сухо и перевел взгляд на Машу, да так и не отвел его, хотя продолжал спорить с Алексеем. – Главное – товар сбыть! Товар продал, получил деньги, часть на жалованье пустил, другую – на станки и оборудование, а остальное – хозяину, чтоб у того на сердце повеселело. А пока изделия на складе, будь они хоть трижды золотые, никакой радости от этого не наблюдается.

– Но... – попытался возразить ему Алексей.

Но Михаил, по-прежнему не спуская взгляда с Маши, обнял его свободной рукой за плечи и неожиданно дружелюбно предложил:

– Давай оставим эти разговоры на потом. Что, у нас более приятных тем для беседы не найдется?

Сзади подошел Владимир Константинович.

– Извини, Миша, но мы спешим. Нам еще до Тесинска добираться.

– Какой еще Тесинск? – повернулся к нему Михаил. – Куда это вы на ночь глядя поедете? Оставайтесь у меня на даче. Тут по берегу пройти не дальше сотни шагов. Вон за той скалой, – кивнул он в сторону заросшего кустарником утеса, – она и расположена. В доме два десятка комнат, выбирайте, кому что приглянется. Из обслуги, правда, только сторож да повар. Я на этот раз сюда один приехал, даже без Федьки. Вчера ногу, шельма, подвернул, так что оставил его пока в городе. – Он наклонился и опустил туес к Машиным ногам. – Мария Викторовна, голубушка, будьте милостивы! Говорят, вы большой знаток по этим безделушкам. Помогите разобраться, что к чему в этом хламе!

Маша смерила его негодующим взглядом.

– Как вы смеете называть это хламом? Вы за бесценок скупаете древние вещи, даже не понимая их истинной ценности. Я не удивлюсь, что и хранятся они у вас в безобразнейшем состоянии. – И добавила уже тише: – Если вообще хранятся...

– Ну насчет этого будьте спокойны! – усмехнулся Михаил. – Денег я на ветер не бросаю и счет им знаю. Возможно, я не настолько, как вы, Мария Викторовна, разбираюсь в древностях, но, будьте уверены, все, что мной приобретается, хранится надлежащим образом.

– Прекрасно, если так! – Маша протянула ему руку. – Прощайте, господин Кретов! Желаю вам успехов в приобретении и хранении ваших сокровищ! Одно только мне не понятно: что для вас собирательство древностей? Дань моде или желание прибрать к рукам все, что плохо лежит?

Михаил побагровел, но, против обыкновения, ответил достаточно мягко:

– К вашему сведению, Мария Викторовна, к моде я отношусь довольно прохладно и поступаю всегда так, как сердце подсказывает. – Он с вызовом посмотрел ей в глаза и вдруг лихо подкрутил густой черный ус и рассмеялся, явив свету полоску ослепительно белых зубов: – И больше того, сейчас оно мне подсказывает, что вы совсем скоро выйдете за меня замуж...

– А мне мое сердце подсказывает, – перебила его Маша, – что вы до неприличия самонадеянный человек. А я предпочитаю не иметь дела с самовлюбленными болванами, которые полагают, что их толстый кошелек – основа мироздания.

– Маша! – ахнул Владимир Константинович. – Выбирай, пожалуйста, выражения!

– Я их, дядюшка, как раз выбираю, – Машины глаза полыхнули августовской зарницей, и она закусила губу, – иначе твой приятель, любитель древностей, давно бы пожалел, что спустился на берег в одно время с нами. Что, ему другой дороги не было? – Носком туфельки она слегка толкнула туес, и тот свалился набок. Маша всплеснула руками и излишне испуганно вскрикнула: – Ах, какая я неловкая!

– Ничего, Мария Викторовна, мы вашу неловкость исправим, – как ни в чем не бывало вымолвил Михаил и, опустившись на колени, собрал вывалившиеся на землю предметы и аккуратно сложил их в туес. Не поднимаясь с колен, согнул голову в поклоне и подал туес Маше: – Все-таки не откажите в любезности, подскажите бедному коллекционеру, кто из нас внакладе остался – я или Хатанга?

К удивлению Алексея, Маша приняла туес, заглянула в него и улыбнулась скептически:

– По-моему, вы друг друга стоите! Вы ему заплатили сущую ерунду, а он вам подсунул сущую ерунду, хотя пара вещиц представляет определенную ценность, но это совсем не то, что он показывал нам. – Она подняла глаза на Алексея. – Старик по какой-то причине решил не продавать свои самые ценные находки. Или нашел более выгодного покупателя? – обратилась она теперь уже к Михаилу, который, поднявшись с колен, сосредоточенно отряхивал их от песка и бурьяна.

Тот оставил свое занятие, тоже заглянул в туес и недоуменно пожал плечами:

– Ничего не пойму! Я всегда платил ему столько, сколько он запрашивал. И даже ни разу с ним не торговался, хотя иной раз он и подсовывал мне чистое барахло с помойки, только столетней давности. Так что какой резон ему искать другого покупателя, если я скупал у него все, что он мог предложить?

– Но, возможно, более ценные находки он сдавал в казну? – предположил учитель.

– О чем вы говорите, Владимир Константинович? – скривился Михаил. – Там платят сущие гроши, да и не все подряд берут.

– А если лучшее он просто-напросто припрятал на черный день? – подал в свою очередь голос Алексей.

– Какой, к дьяволу, черный день? – махнул рукой Михаил. – С таким же успехом он мог бы откладывать деньги, что я ему плачу за древности, но они у него водятся ровно два дня. Первый день уходит на дорогу до ближайшего кабака, или шинка, второй – на пропой. Все спускается в один присест. Бывает, до двадцати дармоедов вокруг него вьются, а он их от доброты сердечной поит и кормит, пока все деньги у него не выдоят. Случается, что в грязь, а то и в снег выбросят без порток и рубахи. Я самолично его дважды из канавы подбирал, а Федька – так и всю дюжину раз. Отмоем, подкормим, оденем, а через несколько дней приезжаю, смотрю – он опять в рванине, босиком... Спрашиваю: «Что, опять сапоги пропил?» Так, поверите, никогда не сознается. На все у него один ответ: «Шайтан приходил, сапоги унес...» – Он вопросительно посмотрел на учителя, потом перевел взгляд на Машу и Алексея. – Ну что, принимаете мое приглашение?

– Прости, Миша, но ничего на этот раз не получится, – произнес Владимир Константинович мягко и, как бы извиняясь, улыбнулся: – Илье Николаевичу завтра рано на завод, а мы с Машей отправляемся на три дня на озеро Карасук, там стоянку эпохи неолита откопали, хотим познакомиться.

Михаил закусил нижнюю губу, но обиду постарался скрыть.

– Ладно, не получилось так не получилось, но в следующую субботу я непременно пришлю за вами экипаж. Дайте слово, что не откажетесь! – И посмотрел на Машу. – А вас, Мария Викторовна, попрошу оказать мне великую честь и посмотреть мою коллекцию. Я буду весьма благодарен, если вы поможете навести в ней порядок и если позволит время, то сделаете ее полное описание.

Алексей почувствовал сильнейшее желание повторить тот самый прием французской борьбы, который он применил против Михаила на пароходе. Но там все происходило в пылу схватки и было вполне объяснимо. Здесь же его могли попросту неправильно понять, да и как объяснять потом учителю, и тем более самой Маше, причину столь дурного поведения. Он сознавал, что описание коллекций – всего лишь предлог, который хитрый купчина придумал, чтобы чаще видеться с Машей. «Наверняка собрался приобщить и ее к своей коллекции», – подумал Алексей сердито, не решаясь признаться даже самому себе, что ревнует Машу к Михаилу. И не просто ревнует, а самым явным образом завидует, с какой непревзойденной лихостью купец нашел способ проводить с Машей гораздо больше времени, чем это удавалось ему.

– Машенька, – сказал Владимир Константинович. – Я считаю, тебе не стоит отказываться от предложения Михаила Корнеевича. Я видел часть экспонатов из его коллекции, и, надо сказать, они могут тебя заинтересовать.

– Хорошо, я подумаю, – ответила Маша достаточно сухо. – Возможно, я выберу время, чтобы осмотреть ваши коллекции, Михаил Корнеевич. – Она повернулась к Алексею и подала ему руку: – Илья Николаевич, помогите мне подняться по тропе. Там есть такие крутые участки, что мне на них не вскарабкаться.

– По обрыву лучше не подниматься, – опять вклинился в разговор Михаил. – Пройдите чуть левее, там есть тропа, которой я обычно пользуюсь. Она менее крутая и идет через лес. – Он посмотрел вверх, где оставались его экипаж и коляска Владимира Константиновича. – Там и на экипаже можно проехать...

– И что ж тогда не проехали, а оставили его наверху? – поинтересовалась довольно язвительно Маша.

– А чтоб с вами познакомиться! – подмигнул ей Михаил, а Алексей с негодованием отметил, как сильно покраснела Маша и, главное, не нашлась, что ответить этому бесцеремонному нахалу и выскочке.

Глава 14

– Денег в кассе тридцать семь рублей двенадцать копеек, – докладывал Тригеру накануне вечером в его домашнем кабинете Семен Петрович Столетов.

Генрих Иванович с утра прихварывал и против обыкновения впервые за последние годы на заводе не появился. Он сидел нахохлившись, накинув на плечи, несмотря на жару, толстую клетчатую шаль, и то и дело промокал и без того красный нос огромным носовым платком и часто оглушительно чихал, отчего Столетов вздрагивал и на мгновение, а то и два терял нить разговора.

– Придется рассчитывать рабочих выписками. На золотых приисках издавна так делается. Вместо монет получают билет. – Бухгалтер произнес последнюю фразу, сам того не ожидая, в рифму и усмехнулся. – Все равно большую часть жалованья пропьют и прогуляют, а по билету мы какую-то долю отдадим провиантом, а остальное, что хотят, пусть получат в хозяйской лавке. Ежели Михаил Корнеевич откажет по какой-то причине, нажмем на Хорошилова. Он не посмеет отказаться.

– Вряд ли получится склонить к этому Михаила Корнеевича, – вздохнул Тригер. – Я уже пробовал с ним поговорить. Не дает он денег на жалованье. У него один разговор: «Крутись, как я кручусь!» Можно подумать, мы с ним в равных условиях. Он, если что, своими деньгами рискует, а я – чужими... – Генрих Иванович шумно высморкался и посмотрел на Столетова. – Провианту достаточно содержится на складах? Будем выдавать все жалованье провиантом.

– Неосмотрительно это, Генрих Иванович, ох неосмотрительно, – покачал головой Столетов. – В зиму без провианта останемся, а вдруг накладки какие, обозы не пройдут или товар не сумеем продать? Сами понимаете, за это вас по головке не погладят.

– Я и без вас это знаю, – махнул обреченно рукой Тригер, – но от голодного рабочего у огненной печи проку никакого. – И, раздражаясь, выкрикнул: – Что вокруг да около ходите? Говорите свои предложения!

– Да я все о том же Хорошилове. Раз Михаил Корнеевич отказывается по билетам товар выдавать, надавим на Хорошилова.

– Вряд ли получится склонить к этому Хорошилова, – усомнился Тригер. – Он и копейки в долг не даст без расписки, а тут столько товару!

– Статья пятьсот семьдесят пятая Горного устава, седьмой том Свода законов Российской империи, – глянул исподлобья на управляющего бухгалтер, – гласит, что всякие промыслы при заводах могут быть открываемы только с согласия их владельца. Поэтому вступать в спор с заводской конторой Хорошилову не с руки. Да и вы попусту не тревожьтесь, Генрих Иванович. Лавочник внакладе не останется. В первую очередь он спустит весь залежалый товар, да и ценою дороже, чем за наличные. Он еще спасибо нам скажет, вот увидите!

– Он-то, может быть, и скажет, – произнес задумчиво Тригер, – а как мне в лицо рабочим потом смотреть?

– А так и смотреть, – неожиданно жестко произнес бухгалтер, – в первую очередь должны соблюдаться интересы завода, а рабочих – во вторую. Завод кормит рабочего, а не наоборот. К тому же, если кто-то не захочет получать расчет выписками, можно пойти навстречу и рассчитаться товаром. Тогда и Михаил Корнеевич от товара не откажется, потому как, считай, двойную выгоду от него поимеет.

– Каким товаром? – не понял Тригер.

– Но мы ж об этом с вами говорили, – произнес укоризненно Столетов, – в крайнем случае можно рассчитаться заводскими изделиями. Печным литьем, к примеру. Рабочие могут сбыть его по деревням или в ту же заводскую лавку. Думаю, Михаил Корнеевич противиться не будет. А Хорошилов – тот вообще оторвет наш товар с руками. Сами посудите, на рубль выписки он рассчитается семью или восьмью гривнами. А железо наверняка примет в полцены... Но это лучше, чем ничего, Генрих Иванович. Вон на Абаканском заводе Пермикина почти полгода рабочих железом отоваривали. И ничего – как должное приняли. Амбары полны, рассчитаемся по жалованью без особых забот.

– Ухватами и гвоздями или табуретками? – скривился Тригер и снова высморкался в свой безразмерный платок.

– Экий вы, право, жалостливый, Генрих Иванович, – прищурился Столетов, – или домной легче управлять, чем копейкой?

Тригер промолчал, сделав вид, что основательно занят прочисткой носа, а Столетов участливо спросил:

– На казенном заводе, наверное, спокойнее было?

Тригер вновь не ответил, и тогда Столетов, хитровато подмигнув ему, добавил:

– На частном владении зато прибыльнее.

– Кому, как не вам, знать, что Никодим Корнеевич положил мне оклад жалованья вдвое против того, что мне отпускали из казны, – сухо, но с достоинством ответил управляющий. И бухгалтер понял, что Тригер не желает принимать на свой счет его прозрачные намеки.

* * *

С утра у заводской конторы толпились рабочие. Судя по тревожным лицам и взволнованному гомону, пар еще клокотал внутри котла, но готов был вырваться наружу... Более всего народу сгрудилось на крыльце конторы, на дверях которой красовался список тех, кто подвергся по разным причинам штрафам за прошедшую неделю. Но не это привлекло внимание толпы. Штрафы в большинстве случаев волнений не вызывали. Всеобщее беспокойство разбудила небольшая приписка в конце объявления: «Денежное жалованье временно, из-за нехватки наличности, выплачиваться не будет. Те, кто имеет особую нужду, могут получить его провиантом со склада и изделиями по заводской цене».

Первым не выдержал худой мужичонка, с рябым лицом, в закопченной рубахе с прожженными рукавами. Он стянул с головы картуз и с досадой бросил его на землю:

– Это что ж, братцы, делается? При казне хоть хлеб досыта ели, а купец теперича на горло ногой?

Один из горновых, скроенный, казалось, из одних жил, со скуластым в густой черной бороде лицом, смачно плюнул прямо на объявление и припечатал плевок кулаком:

– Вот казенная печать, чтобы брюхо всем поджать!

– Эко ты, дядя Родион, – испуганно вскрикнул Никита, молоденький помощник горнового, – зачем ты так?

– А ну брысь! – замахнулся на него Родион. – Не мельтеши!

На крыльцо вышли Столетов и конторщик Рыбьев. Конторщик осмотрительно прятался за широкую бухгалтерскую спину. Взгляды рабочих ничего хорошего не предвещали. Того гляди, возьмутся за каменюки...

– Чего шумите? – прикрикнул начальственно Столетов. – Непонятно, что ль, написано? В кассе денег нет, так что хоть зашумитесь, хоть винтом завейтесь, жалованье нечем выдавать! Хотите без хлеба сидеть – сидите... А если кому приспичит, у кого нужда великая, милости просим в амбары товаром получить! Ведомости у кладовщика, иди и выбирай какой товар надобно. А чего орать попусту?

– Что ж твой товар, кусать прикажешь? – с глухой злобой в голосе произнес вальцовщик, в грязной робе и кожаном, прогоревшем в нескольких местах фартуке. – Так без зубов окажешься!

– Товар обменять можно, – вразумлял толпу Столетов. – На базар вынеси – с руками оторвут. По деревням то ж самое. Опять же в лавку к Хорошилову...

– К Хорошилову? – мгновенно сообразил помощник горнового. – Это пойдет! – Он проворно выбрался из толпы и помчался к амбару, чтобы попасть к раздаче товара первым. На бегу он чуть не сшиб с ног доменного рабочего Захара Бугатова. Тот хотел послать вдогон мальчишке крепкое слово, но только махнул рукой. И самому ведь тоже придется за товаром идти... Он поискал глазами в толпе Ерофея Матвеева. Вальцовщик о чем-то спорил с мастером своего цеха Захватовым. Пожилой, коренастый, могучего сложения Захватов стоял, сцепив руки за спиной, и на петушиные наскоки Ерофея лишь угрюмо кивал головой, то сверху вниз, соглашаясь, но гораздо чаще – слева направо, не соглашаясь.

– Что бузишь, Ерофей? – подошел к ним Захар и поздоровался с Захватовым. Тот молча кивнул головой, а Ерофей сердито произнес:

– За что, скажи на милость, Хорошилову такая воля дана? За топор по три гривенника за штуку дает, а у него в лавке они по восемь идут. Это ж сколько деньжищ он на нашем горбу заработает? – Он сплюнул на землю. – В амбаре мне их за полтинник отпустят. На мои три с полтиной жалованья, значитца, получу семь топоров. А Хорошилов выдаст мне взамен два рубля да гривенник в придачу. А сам возьмет столько, сколько я за неделю не получаю?

Захватов окинул его недовольным взглядом:

– Чего задираешься, Ерофей? Смотри, вызову урядника, загремишь «под шары» на пару дней, тогда и своих трех с полтиной не получишь! И к Хорошилову никто тебя не неволит идти. Хочешь – шагай в хозяйскую лавку. Там тебе на гривенник больше дадут, только через три дня. У них порядок такой. За сданное золото в кассу деньги через три дня на четвертый выплачивают и за товар заводской то ж самое. Так что выбирай или три дня с голодным брюхом сидеть, или подешевле, но побыстрее в лавку Хорошилову товар сдавать.

Ерофей крякнул и, махнув рукой, направился вслед за Захаром в амбар. Сквозь толпу, запрудившую все подходы к воротам амбара, продирался Родион. Одной рукой он прижимал к животу большую чугунную сковороду, а в другой нес связку ухватов.

Толпа потешалась над каждым благополучно вынырнувшим из глубин амбара.

– Ишь, Родион, блинов захотел!

– Женка ему такое замесит, каждый блин шаньгой покажется!

– Куда столько ухватов поднабрал?

– А ему женка кажный день ухватом лысину чешет... Ломаются почем зря!..

Каждый выбирал тот товар, который легче сбыть. Охотнее всего брали сковороды, лопаты, вилы, вьюшки, тазы.

Захар не хотел идти по слободе с узлом кухонной утвари, поэтому взял связку топоров. На его четыре рубля пришлось восемь штук.

Ерофею по его заслугам пришлось семь топоров, да гривенник остался еще должен в кассу завода с прошлого раза.

– На работе тяжело, – примерил он на вес свое «жалованье», – а нести гораздо легче.

– Говоришь, тяжело? – усмехнулся Захар. – На вальцовке стоишь, прямого огня не чуешь! А горновым у печи не пробовал?

– Хрен редьки не слаще, – вздохнул Ерофей. – Работа тоже горячая.

– Куда уж горячее, – вздохнул Захар и, оттянув ворот, показал обезображенное шрамом плечо. – Видал? Дважды крещен. Водой и огнем, как Никола-угодник.

– Осталось только медные трубы пройти, – рассмеялся Ерофей, хлопнул приятеля по здоровому плечу и подмигнул ему: – А может, золотые?

И, расхохотавшись уже на пару, вошли в лавку Хорошилова. Здесь было не протолкнуться от массы желающих поскорее сбыть свой товар. Шум и гам стоял невообразимый.

– Креста на тебе нет! – кричал на лавочника патлатый мужик с рыжей всклокоченной бородой. – Чего изгаляешься, ирод? Бери уж так, задарма! Чё долго мучиться деньгу отсчитывать!

– Даром мне твоего товара не надо, – спокойно отвечал лавочник, – у меня своего добра полная лавка. Твой товар – мои деньги! Не берешь цену – отходи!

– Василь Силантьич, – надрывался Никита, уцепившись за прилавок. – Накинь хоть по пятачку...

Захар и Ерофей протиснулись к прилавку, выложили каждый свою связку топоров. Хорошилов пощелкал по лезвию одного из них.

– Хорош товар! Беру все по три гривенника за штуку, – но, встретив мрачный взгляд Захара, посмурнел и неохотно произнес: – Ладно, за все пять с полтиной, но ни копейки больше!

Он высыпал на прилавок горсть полтинников.

Захар и Ерофей быстро разделили деньги соразмерно количеству топоров.

– Бог смерти не даст – богатым будешь, – сказал Захар лавочнику, заворачивая деньги в тряпицу и пряча ее за пазуху...

Тот ничего не ответил, лишь окинул его хмурым взглядом.

Вечером к Захару прибежал Ерофей.

Захар сидел на крыльце, тачал себе новые ичиги.

– Сидишь себе? Мастеришь? – насупившись, спросил Ерофей. – А там казаков понагнали. Того гляди, начнут нашего брата нагайками охаживать.

Захар отложил ичиг в сторону.

– Что случилось?

– Литейщики отказались работать. Пришли в мастерские, а работать не стали. Тригер приехал, уговаривал, совестил, просил подождать, пока товар не продадут. Говорит, баржу одну у Кретова сожгли посреди реки, теперь пока из Североеланска новую под железо пригонят, потом погрузят, потом назад потянут, это ж не меньше недели пройдет... Так что до первого настоящего жалованья сколько воды утечет. Того гляди, еще сентябрь железо будем в лавку сдавать или харчами жалованье получать.

– Как ты думаешь, Тригер не врет?

– Тут уж ни убавить, ни прибавить. Немец слово свое завсегда держал. Думаю, и сегодня он все по-честному по полочкам разложил, дескать, не меньше месяца пройдет, прежде чем продадут весь товар...

– Хорошо, пошли, – поднялся во весь свой немалый рост Захар, – посмотрим, что за события творятся в нашей слободе.