Текст книги "Талисман Белой Волчицы"

Автор книги: Ирина Мельникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 8

Фон Тригер был из остзейских немцев, из нищих дворян. И карьеру свою начинал с нищенской чиновничьей должности, но потом по воле случая попал на Тесинский завод, женился на дочери местного богатого купца, и незаметно, поначалу ни шатко ни валко, но его карьера пошла в гору. И ныне он пребывал в должности управляющего и даже совладельца завода, получая по копейке с каждого рубля прибыли.

Генрих Иоганн Тригер был чрезвычайно рад, что его наконец-то избавили от стеснительных рамок казенной сметы и от унизительных процедур согласования своих действий с высшим начальством по каждому вопросу жизнедеятельности Тесинского железоделательного завода. После его продажи в частные руки, как производства для казны обременительного, Тригер повел дело смело, не оглядываясь на кого-либо и оттого с небывалым дотоле размахом. И не жалел денег, вкладывая их в производство. И затраты оправдывали себя, обращая каждую копейку, пущенную на развитие завода, в гривну.

Для начала он повысил оплату за подвоз угля и руды – и запасы на угольном складе и рудном дворе стали расти день ото дня. И хотя доменная печь с ее бездонной глоткой съедала все очень быстро, ни разу не случилось, чтобы завод лихорадило из-за недостатка сырья или топлива.

Дальше – больше, чтобы привлечь рабочих с окрестных деревень, ввел сдельную оплату труда на добыче руды, угля на ближайших к заводу копях, заготовке леса, и народ повалил... Впервые в истории завода очереди выстраивались в его конторе с раннего утра – столько было желающих поработать в цехах и в подсобных производствах. Правда, пришлось повздорить с управляющими золотыми приисками, терявшими лучших своих рабочих по милости Генриха фон Тригера, но и этот вопрос он уладил, поклявшись не переманивать опытных мастеров и маркшейдеров, лишившись которых прииски понесли бы значительные убытки.

Затем пришел черед новых станков, которые он выписал из Европы, а стены нового механического цеха росли буквально на глазах. Но более всего мечтал фон Тригер о приобретении паровой машины. Река Тесинка зимой сильно мелела, а то и вовсе перемерзала, поэтому водяное колесо часто не работало.

Но бухгалтер завода Столетов, с короткой бородой клинышком и большими залысинами над широким бугристым лбом, нависшим обрывом над маленькими, глубоко сидящими глазками, остудил его пыл. Оказывается, затраты были слишком велики и денег оставался самый мизер – только-только рассчитаться с рабочими за две недели.

Тригер возразил Столетову. Он точно знал, что на складах скопилось без малого три тысячи пудов железа, да еще литья, да еще изделий разных...

– Да, на складах много запасов и железа, и литья, – согласился с ним бухгалтер. И пояснил: – Август на дворе. До зимы все не вывезти и не продать, придется оставлять до весны. Сено не на сеновале, а в стогах, деньги не в кассе, а в амбарах, – заметил он глубокомысленно. А когда Тригер велел ему выдать вексель, со столь же спокойным выражением лица пояснил, что подобного права на выдачу векселей заводской конторой не предусмотрено. И это оговорено в специальной доверенности, выданной основным владельцем завода – Никодимом Корнеевичем Кретовым...

Столетов озабоченно почесал обширную плешь на затылке, тесно смыкавшуюся с залысинами на лбу, и посмотрел на сильно погрустневшего управляющего.

– Весьма тревожно мне, Генрих Иванович, по поводу расчета с рабочими. Что будем делать, когда деньги в кассе иссякнут? Проволокой да топорами рассчитываться будем, или гвоздями?..

Все это без утайки изложил управляющий заводом подпоручику Илье Николаевичу Полетаеву, который приехал по письму обиженных рабочих, и это после того, как фон Тригер объяснил им ситуацию на заводе, попросив их потерпеть до ликвидации временных трудностей. Вроде согласились, разошлись с собрания молча, но без явных признаков недовольства. Знали ведь не понаслышке, что управляющий свое слово держит, действует без обману... И вот тебе! Письмо! Несправедливое, обидное!

Алексей по глазам немца понял, насколько тяжело он переживает напрасные обвинения, но тем не менее оправдываться не стал, просто повел приезжего ревизора по цехам. Чувство гордости за сделанное превысило чувство обиды. И Генрих Иванович тотчас преобразился, воспрянул духом и даже повеселел от радости, когда Алексей одобрительно отозвался о переменах на заводе.

Они шли по цехам, и везде было видно, что работа спорится. Все были заняты делом и не слишком обращали внимание на начальство. К частым визитам Тригера привыкли и знали, что он сердит бывает лишь по двум случаям – если видит, что кто-то слоняется без дела, или из-за нехватки сырья для доменной печи, когда приходится гонять ее с неполной нагрузкой.

Воздух в цехах был тяжелый: горьковато-едкий от горнового дыма, он был пронизан лязганьем, грохотом, скрежетом и звоном металла.

Возле пышущей жаром доменной печи Тригер остановил высокого мастерового со следами подпалины в курчавой русой бороде, в длинном брезентовом фартуке с проплешинами, оставленными раскаленными брызгами металла, и в войлочном капелюхе, из-под которого по-разбойничьи сверкали веселые голубые глаза.

– Ну что, Захар, выполнит к завтрашнему дню твоя печь месячный урок?

– Все как есть по уроку, ваше благородие, – расплылся в улыбке мастеровой, – остатнюю плавку в ночь выдадим...

– Придем посмотрим, – пообещал Тригер и кивнул на Алексея: – Вот Илья Николаевич еще не видел огненного чугуна. Смотри, слово дал, Захар, не осрамись перед гостем!

– У нас без осечки, – мастеровой сдернул с головы капелюх и вытер им покрытое обильным потом лицо, – вы мое слово знаете, Генрих Иванович!

Низкое помещение плющильного цеха несоразмерно с высотой потолка было широким и длинным. Небольшие окна в массивных, красного кирпича стенах смотрелись крошечными бойницами в крепостной стене. В дальнем конце цеха коптили и плевались раскаленными искрами три печи для разогрева металла.

Длинные языки пламени вырывались из смотровых щелей. Возле печей сновали люди, закопченные, черные, под стать стенам и потолку.

Алексея все время тянуло прокашляться. Горький чад разъедал горло и легкие, и он подумал, каково здесь работать мастеровым изо дня в день по десять-двенадцать часов, дышать едким дымом, каждую минуту рискуя быть обожженным или придавленным тяжелыми чушками металла...

Середину цеха занимали прокатные станы. Тригер подвел Алексея к одному из них. Из-под валков метнулась к ним огненная полоса, но невысокого роста мастеровой, крепкий и широкоплечий, ловко перехватил ее длинными клещами и снова загнал под валки.

– А если промахнется? – справился Алексей, наблюдая, как ловко вальцовщик орудует своим неуклюжим орудием.

– Бывают, – вздохнул Тригер и повторил: – Бывают смертельные случаи, и довольно часто. Поэтому из вольнонаемных охотников мало находится. Употребляем для работ каторжных.

– Этот что ж, тоже каторжный? – удивился Алексей, так как внешним своим видом мастеровой на каторжника никоим образом не смахивал.

– Что вы, – махнул рукой Тригер, – Ерофей – из поселенцев. Из Златоуста за мелкие провинности сослан, а нам в самый раз пришелся. Семьей здесь обзавелся. Яблони выращивает, а огурцы и арбузы у него первые в слободе, да, пожалуй, и во всем Тесинске.

После цехов и мастерских прошлись по амбарам, и Тригер с удовольствием показал ревизору тесно уложенные штабеля и бунты разносортного железа и литья. Проходя мимо, Тригер без запинки называл, сколько и на какую сумму хранится здесь готовой продукции.

Управляющий Алексею понравился. При внешней своей непривлекательности: маленькой, зауженной кверху голове с редкими белобрысыми волосами, красном безбровом лице и горбатом тонком носе, чей кончик, казалось, касался верхней губы, Тригер был очень толковым управляющим. И хотя от прибыли получал самый мизер, интерес к производству проявлял неподдельный: все говорило за то, что дела завода идут в гору, и в первую очередь благодаря его стараниям, упорству и во многом немецкой щепетильности и аккуратности в делах.

Он велел принести в свой кабинет бухгалтерские книги и, излагая состояние заводских финансов, в записи и отчеты почти не заглядывал, что еще раз упрочило Алексея в мысли, что дело свое Генрих Иоганнович, или, как его звали на заводе, Генрих Иванович, знает прекрасно и рассказывает о заводе не для того, чтобы заезжий ревизор им подивился. Он действительно гордился своим детищем, которому отдал без малого двадцать лет своей жизни.

– Полагаю, Илья Николаевич, теперь вы сами сумеете заключить, на пользу или во вред заводу мои введения. – Генрих Иванович закрыл книги. – Самая главная моя цель – увеличить прибыльность завода. Очень скоро каждая копейка не просто окупится, а еще и солидный доход принесет...

– Весьма похвально, Генрих Иванович, что вы так печетесь о процветании завода. – Алексею очень не хотелось спускать приятного ему человека с небес на грешную землю, но в его задачу входило нечто другое, и это нечто ему сейчас надлежало выполнить, что он и сделал незамедлительно, заметив: – Но все-таки, что могло породить то письмо, по которому я должен доложить в управление горных разработок и рудных дел? Могу ли я встретиться с жалобщиками, чтобы побеседовать с ними о причинах, вынудивших их обратиться за помощью?

Лицо Тригера покраснело еще больше. Он нервно забарабанил пальцами по обложке самой толстой бухгалтерской книги. Лоб у него сморщился, явив две глубокие поперечные морщины, а нос клювом навис над подбородком. Генрих Иванович расстроился, и расстроился нешуточно.

– Я не знаю, кто из моих рабочих мог сподобиться написать подобную петицию, тем более я лично встретился со всеми и объяснил временные трудности. Раньше было намного хуже, и в цехах угарно, и работали от темна до темна, я ввел две смены, повысил жалованье, оказывается, мало, надо больше... – Он озадаченно покачал головой: – Не повышал – молчали, повысил – жалуются...

– Возможно, кто-то слишком грамотный появился в цехе или в мастерских, который воду мутит? – осторожно поинтересовался Алексей.

Тригер молча покачал головой и недоуменно посмотрел на Алексея.

– Вряд ли... Грамотных на самом заводе раз, два – и обчелся. Тех, что едва буквы в слова складывают, десятка два наберется да мастера... Они пограмотнее, но чтобы петицию составить в управление... Нет, таковых на заводе не имеется! – сказал он твердо и для убедительности пристукнул кулаком все по той же книге...

– А в конторе? – настаивал Алексей.

– В конторе? – поразился Тригер. – С какой стати им подобное фискальство? Они у меня знают, что за ревизорские штрафы в первую очередь своими лбами рассчитываются. Я виновников прежде в конторе ищу, если на заводе что случится.

– Ладно, – сказал устало Алексей, – давайте эту канитель оставим на завтра. Я еще раз пройдусь по цехам, поговорю с мастерами и рабочими. Возможно, что-то прояснится...

– За две недели жалованье рабочим и конторе мы выдали, – разложил на столе пасьянс из бумаг бухгалтер завода Столетов, – в кассе осталось тридцать целковых наличности. – Он вздохнул и посмотрел на Тригера. – Как ни крути, Генрих Иванович, – придется выдавать жалованье изделиями.

– И что ж, они эти изделия кусать будут? – поинтересовался управляющий. – Они ж мне прежде голову откусят.

– Я вас понимаю, – почти страдальчески сморщился Столетов, – но пока мы соберем баржу, отгрузим товар и доставим его в Североеланск, не меньше двух недель пройдет, а товар ведь еще продать надо.

– Я буду разговаривать с Михаилом Корнеевичем, – сквозь зубы проговорил Тригер, – у него хоть и малая доля в заводе, но ведь он тоже хозяин...

– Вряд ли он поможет, – махнул рукой Столетов, – у него своих забот хватает с приисками! Разве только позволит товар в свою лавку сдать...

– Что ж, он сам у себя будет товар покупать? – поразился Алексей, приглашенный Тригером на встречу с бухгалтером, где они решали в очередной раз, как выкрутиться и выплатить жалованье рабочим завода.

Тригер отвел глаза в сторону, а бухгалтер выразительно закатил глаза к потолку.

– Что поделаешь, Илья Николаевич! – вздохнул Тригер и вытер платком пот со лба. – Недовольство будет опять! – Он, будто лошадь, отгоняющая слепня, помотал головой и снова тяжело вздохнул. – Мы ведь по своей, заводской цене товар выдаем, а в лавке за него выплачивают раза в полтора, а то и два меньше. – И совсем тоскливо добавил: – Не сносить мне головы, Илья Николаевич, чувствую, не сносить!

– А нельзя разве у Никодима Корнеевича немного наличности попросить под тот товар, что вы собираетесь продать в Североеланске? – спросил Алексей.

– У Никодима Корнеевича? – Столетов усмехнулся язвительно и окинул Алексея взглядом, словно сомневался в его умственной полноценности. – Купец первой гильдии Кретов деньги давать не любит. Он их получать любит. Вот если б Генрих Иванович заявил о том, что сей момент готов внести в кассу приличное количество кредитных билетов от прибылей завода, Никодим Корнеевич всенепременно бы обрадовался, а взять из кассы и отдать на расходы даже в счет товара... Нет, такое в нашем деле невозможно. Никодим Корнеевич копейку сегодня не в пример дороже ценит, чем завтра.

– Но это ж неразумно, – удивился Алексей, – вложить такие деньги в завод и не найти пустяка на жалованье. Это ж все равно что рубить сук, на котором сидишь...

– Помилуй бог, какой сук, – засмеялся Столетов, – Никодим Корнеевич этот завод за бесценок купил. А при оформлении купчей так и сказал: «Будет барыш – хорошо, не будет – тоже не беда! Свою цену я всегда за него возьму, так что внакладе не останусь! Еще с руками оторвут!»

Тригер обвел тоскливым взглядом конторские книги, громоздившиеся на столе, словно искал у них совета и помощи. Потом махнул рукой и вышел из кабинета.

Столетов проводил управляющего взглядом, затем перевел его на Алексея и усмехнулся слегка презрительно, кивнув в сторону двери, за которой скрылся расстроенный Тригер.

– Разбаловала Генриха Ивановича казенная служба. Привык, чуть что, руку к губернской казне тянуть. Эко диво рабочих расчесть! И денег не так уж много потребно! – Он заглянул в глаза Алексею и произнес тихо, почти шепотом: – Со дня основания завода не было еще подобной несостоятельности. Ясно дело, избаловали людишек. Дак ведь в государственной казне денег побогаче, чем в кассе у Никодима Корнеевича. Конечно, к новым порядкам не всех враз приучишь. Расчет надо произвести, чтоб осложнений не было. А то опять жалобами засыплют. – Он хитровато улыбнулся и подмигнул Алексею: – Вы ведь по этой части у нас появились?

– А что, у вас есть сведения по поводу жалоб? – в свою очередь справился Алексей. – Или вы предполагаете, что они непременно появятся?

Тот пожал плечами:

– Кто знает? Пока особых жалоб не наблюдалось, но последние события, смею заметить, могут повлиять на настроения рабочих. – Он приблизил бугристое лицо почти вплотную к лицу Алексея, а глазки-буравчики, казалось, просверлили его насквозь. – Как бы казаков не пришлось вызывать? А?

Алексей отодвинулся и с неприязнью посмотрел на бухгалтера:

– Думаю, что не в ваших интересах доводить дело до казаков.

Бухгалтер прищурился, в маленьких глазках мелькнули и пропали насмешливые огоньки. И Алексей подумал, что Столетов далеко не так уж прост и стоило, наверное, присмотреться, нет ли каких подводных камней во взаимоотношениях между управляющим и бухгалтером завода. И поэтому решил сменить тему разговора.

– Вы давно на заводе?

Столетов пожал плечами:

– Недавно, второй год. С того момента, как его приобрел Никодим Корнеевич. Он ведь взамен небольшой доли на «Неожиданном» третью часть заводских акций уступил Михаилу, чтобы тот попутно за заводом приглядывал. Сам он небольшой любитель далеко из города выезжать. Так что у Михаила свой интерес на заводе, правда, не шибко он его проявляет, больше на приисках пропадает.

– Выходит, до этого вы на Кретовых работали?

Столетов несколько странно дернул головой и в упор посмотрел на Алексея.

– На них, не на них, какая разница! – и, низко склонив голову, принялся собирать конторские книги в стопку. Затем подошел к высокому шкафу и разложил их по полкам. Даже спина его в этот момент излучала неприкрытую неприязнь и нежелание продолжать разговор.

Алексей, удивившись столь неожиданной перемене в настроении бухгалтера, продолжал допытываться:

– Так вы прежде где служили?

Спина бухгалтера напряглась, он захлопнул дверцу шкафа, запер ее на большой навесной замок, заклеил отверстие для ключа полоской бумаги, поставил сверху лиловую печать и лишь после этой достаточно продолжительной процедуры изволил повернуться и произнести недовольным тоном:

– До этого, как вы изволите интересоваться, Илья Николаевич, я служил у господина коммерции советника Карнаухова в пароходной компании «Восход», пока ее владельцем не стал Корней Кретов.

– И что ж, господин Кретов не оставил вас в компании или вы по собственному желанию ее покинули? – не отставал Алексей от бухгалтера.

– Ну вы, право, форменный допрос снимаете, Илья Николаевич, – неожиданно добродушно проговорил Столетов. – Разве для дел завода имеет какое-то значение, где я прежде работал, – главное, чтоб дела шли в гору. А у нас они потихоньку-полегоньку с места сдвинулись. – Он перекрестился. – Генрих Иванович большого ума и осторожности человек. Если б еще понятие имел, что теперь завод в частном владении, а не в государственном. А частный хозяин – он каждой копейке цену знает, просто так на ветер их не бросает.

– Кто на ваше место пришел в компании и кого вы здесь сменили, когда устроились на службу в заводоуправление?

Столетов пожевал нижнюю губу, почесал кончик носа мизинцем и задумчиво произнес:

– Старый Кретов на компанию мало внимания обращал, а вот сынки у него оказались позабористее. После смерти батюшки они приняли ее в наследство и тут же всех служащих поменяли в одночасье. Особенно Никодим свирепствовал. Михаил – тот дальше, он меньше в дела вникал... Ну, одним словом, после двадцати лет безупречной службы оказался я вдруг на улице. Спасибо Анфисе Никодимовне. Это она по доброте душевной устроила меня на завод бухгалтером, иначе хоть с голоду подыхай... – Он высморкался в большой носовой платок и печально посмотрел на Алексея. – Большой души женщина, Анфиса Никодимовна! Подобрала меня, отогрела, на завод привезла. Папенька ее, Никодим Корнеевич, шибко меня не хотел поначалу, осерчал даже, когда Анфиса о своем решении заявила. Покричали друг на друга, ногами постучали, но потом папенька ее смирился. Вызвал меня, смерил грозным взглядом и велел: ступай, дескать, и работай, но чтоб ни одной копейки мимо моего загашника не уплыло. Вот я и стараюсь, чтобы не уплыло.

– А что, у Анфисы Никодимовны своя доля в заводе есть?

– Да какая там доля, – рассмеялся Столетов, – одни слезы, а не доля! Столько же, сколько и у Генриха Ивановича, – копейка с рубля!

– И почему ж Никодим Корнеевич так свою дочь обидел, Семен Петрович? Не хочет с ней доходами делиться?

Столетов не ответил, а вдруг изменился в лице и перевел взгляд за его спину.

И в то же мгновение Алексей разобрал слишком хорошо знакомый ему тягучий голос с легкой хрипотцой:

– Меня никто не обижал, а доходами он не хотел делиться со своим зятем, моим супругом.

Алексей оглянулся. Анфиса Никодимовна собственной персоной вплыла в комнату бухгалтера и застыла за пару шагов до Алексея. Она была в кожаных, расширенных в бедрах мужских штанах, высоких, до колена, сапогах с изящной колодкой и в расшитом крученым серебряным шнуром белом кирасирском колете. В руках она держала цилиндр и плетку, из чего Алексей сделал вывод, что барышня заявилась в контору с верховой прогулки. Только спрашивается: на кой ляд ей вздумалось пожаловать в контору, когда Алексей почти уже выудил у бухгалтера все, что на данный момент его интересовало?

Он смерил Анфису недружелюбным взглядом, но склонил голову в приветствии, мысленно пожелав ей провалиться в тартарары.

Женщина вздернула бровь, нервно ударила хлыстом по цилиндру и с вызовом посмотрела на Алексея. Рот ее как-то неестественно перекосился: левая его сторона пошла вверх, а правая – вниз.

– Откуда вы здесь взялись? Кто вас приглашал?

Алексей выпрямился и медленно, почти не разжимая губ, процедил сквозь зубы:

– Я представитель губернского корпуса горных инженеров и нахожусь здесь по сугубо казенным делам, а не ради собственного развлечения.

Анфиса вновь ударила хлыстом по цилиндру, одарила Алексея яростным взглядом и, крутанувшись на каблуках, толкнула дверь кулаком в перчатке и скрылась с глаз долой. Можно было вздохнуть с облегчением, но этот выпад хозяйской дочери сказал Алексею многое, и прежде всего то, что жизнь в Тесинске ему сладкой не покажется.