Текст книги "День дурака"

Автор книги: Иосип Новакович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

18. Все несчастные семьи похожи друг на друга

После выздоровления Ивана их семейная жизнь продолжилась. Сначала они с Сельмой поглядывали друг на друга с осторожностью, но, рассмотрев все варианты, решили, что лучше всего остаться вместе и воспитать здорового ребенка. Во многом можно было винить войну, но теперь, после подписания Дейтонского мирного договора, пришла пора строить заново и страну, и семью. Из-за своих откровений Иван потерял главенствующее положение в семье. Но в этом отношении он просто последовал той модели, по которой в основном и строились семьи в их регионе.

В маленьких городках обычно главой семьи является жена (она оплачивает счета, растит детей, вызывает водопроводчика), а муж уклоняется от семейных дел (продувает деньги в карты и совершает основные педагогические ошибки, когда вдруг принимается шлепать отпрысков). По крайней мере, Ивану больше нечего было скрывать, ему не нужно было соответствовать высоким стандартам, поэтому он мог расслабиться и просто жить. Он даже радовался тому, что остался в живых, ведь снова был на волосок от смерти. Иван решил быть хорошим семьянином, насколько это возможно, чтобы внести свой вклад в семейное счастье, поэтому пошел в библиотеку и набрал там книг по психологии семейной жизни. Почти все они оказались американскими. Он листал страницы и восхищался сиянием белоснежных ровных зубов. Иван ничего не имел против Америки, и хотя, судя по американским сериалам, она казалась несколько вульгарной, это была могущественная держава, без которой в Европе ничего не происходило. В двадцатом веке в Европе разразились несколько войн, но каждый раз они заканчивались, после того как Америка основательно забрасывала бомбами горячую точку.

Иван купил несколько американских пособий по воспитанию счастливых, позитивно мыслящих детей со здоровыми зубами. Он согласился с идеей о том, что бить детей нельзя ни при каких обстоятельствах, а лучше манипулировать ребенком, устраивая так называемые «часы уединения», когда ребенок должен стоять в одиночестве в углу. Наградой за хорошее поведение должно быть выражение любви, а не неограниченный доступ к конфетам (несмотря на то что Американская ассоциация дантистов озолотилась бы от подобного проявления любви). А наказанием за плохое поведение должно быть отсутствие любви, но, разумеется, не вспышка ненависти и жестокости. Свою любовь нужно выражать мягко и рационально – в спокойные моменты, не тогда, когда ребенок сдергивает со стола скатерть вместе с фарфором или играет с зажигалкой в кладовке.

Иван очень нервничал, когда нужно было объясниться в любви к дочери, особенно в спокойные моменты. Намного проще дождаться эмоционального взрыва по какому бы то ни было поводу, Даже из-за битья, и тогда, пока слезы текут ручьем, проявить свою отцовскую любовь. Но если дочка собирает из кусочков картинку, то тирады о любви только собьют ее с толку. Иван мерил шагами комнату, пока Сельма не просила его уйти куда-нибудь в другое место, чтобы все домашние не свихнулись.

Иногда, правда, удобный случай проявить свою любовь все-таки подворачивался. Например, Таня запнулась о корень дерева в парке и свалилась на гравиевую тропинку, ободрав коленки. Пока она ревела, Иван посадил ее себе на колени и сказал ей (в третьем лице), что папочка ее любит. Девочка заплакала еще громче, и Иван не был уверен, что хотел бы, чтобы папочкина любовь ассоциировалась с разбитыми коленками. Насколько он понял, Таня была еще слишком мала для того, чтобы волноваться из-за вербальных проявлений любви.

Сельма с энтузиазмом восприняла идею воспитания детей как маленьких американцев. Это определенно был новаторский подход для их городка. За несколько кварталов от дома, когда над крышами поднимался дымок, можно было слышать громкие крики детей, которых родители обучали искусству пристойного поведения. Они записывали уроки на неясной коже детей ремнями и ивовыми розгами, а порой и просто безо всяких прикрас – ударами кулака. Сельма накупила целый набор зубных щеток, и Таня теперь чистила зубы три раза в день, каждый раз две минуты, повторяя все замысловатые движения щеткой: вверх п вниз, по кругу, сзади, потом спереди. Казалось, чистка зубов по-американски еще более мудреное занятие, чем теннис по-чешски, и уж намного сложнее, чем теннис по-хорватски (примером которого является Иванишевич: мощная подача, дальше смэш по мячу или мимо, минимум очков и минимум мыслей).

Благодаря такому просвещенному воспитанию Таня выросла раскованной или, если говорить прямо, как обычно делали соседи, испорченной и плохо воспитанной девчонкой. Однако она действительно часто улыбалась, иногда и без причины, поскольку в отличие от большинства хорватских детей не страдала хроническими зубными болями.

Иван завидовал дочери. Как свободно она кричала! Какая спонтанность! В детстве Ивану разрешалось только открывать глаза и уши, но не рот, разве что в молчаливом удивлении. Когда к Долинарам заходил незнакомый Тане взрослый, она тут же начинала дергать маму за юбку или папу за бороду, карабкаться вверх по папиной ноге, орать что есть мочи папе в ухо, а потом спрашивать, больно ему или нет.

Ивану хотелось улучшить свою семейную жизнь. Он прочитал еще стопку американских руководств, на этот раз о том, как сделать жену счастливой. Чтобы умиротворить Сербию и Косово, потребовались американские и британские ВВС, а чтобы умиротворить и удовлетворить балканскую семью, потребовались американские наука и психология. После того как американцы второй раз продемонстрировали силу на Балканах, Иван превратился в поклонника Америки, хотя такая позиция была в диковинку среди сербов и почему-то даже среди хорватов, которые возмущались из-за того, что Америка позволила сербским силам разорить Хорватию, введя эмбарго на ввоз оружия, и хорватам стало еще сложнее защищаться. Большинство хорватов в те дни негодовали из-за того, что хорватские генералы, освободившие оккупированные сербами хорватские территории и устроившие этническую чистку, разыскивались Гаагским трибуналом как военные преступники, и хотя Хорватия выиграла войну, ни одного офицера или солдата нельзя было провозгласить героем. Иван обожал отчеты о боевых вылетах, взрывах, и даже когда американцы запустили ракету в посольство Китая, Иван посчитал это удивительной точностью. Теперь он читал книги по сексологии, например «Радости секса, часть 2». Благодаря чуду американской инженерной мысли он еще станет отличным любовником. Ивану не особо понравилась глава, в которой приводились шаблонные описания различных национальных предпочтений в сексе. Книга утверждала, что имитация изнасилования – это народная сексуальная забава в Сербии. Учитывая войну в Боснии и существовавшие там так называемые «лагеря изнасилования», Иван не возражал против подобного абсурдного утверждения. Hravtskijeb,то есть секс по-хорватски, описывался как имитация распятия мужчины. То есть партнер возлежит на кровати, расставив руки и ноги в стороны, а партнерша делает с ним что хочет. С чего они взяли, что хорватские мужчины пассивны? Так или иначе, может, и в этом была доля истины, и хотя у Ивана подобные пассажи вызывали раздражение, он дочитал эту книгу и прочел еще несколько, поскольку его миссия состояла в том, чтобы стать хорошим мужем.

В книге говорилось, что оргазм – это ключ к гармонии, и муж должен отплачивать услугой за услугу, то есть если жена делает мужу минет, то он обязан ответить куннилингусом, и вообще он должен первым инициировать оральный секс, и это он должен покупать свечи, а не считать это обязанностью жены, это он должен расставить свечи в спальне (Ивану эта идея показалась какой-то нездоровой, поскольку свечи в спальне напоминают бдение у гроба).

Иван смеялся над прагматичным подходом к семейному счастью, на его взгляд, все детали были изложены верно, но зато утерян сам смысл брака. Может, это похоже на американские войны: они все детали понимают правильно и бомбят точно, но вот только упускают смысл или даже вообще забывают, ради чего, собственно, затеяли войну. Иван не знал точно, в чем смысл брака, но ему казалось, что здесь требуется особая точность.

Сельма решила, что обращать внимание на свою внешность ей не нужно. Завоевывать мужа необходимости нет, у нее уже есть муж, не ахти какой, но все-таки муж. Она предпочитала тратить лишние деньги на одноразовые подгузники, а позже на кукол Барби, а не на юбки для себя. После рождения Тани и приема тетрациклина у нее очень испортились зубы, и Ивану больше не нравилось целоваться с женой, а ей это нравилось еще меньше.

Сельма тоже пыталась улучшить их сексуальную жизнь, и на их четвертую годовщину, о которой Иван забыл, подарила ему Камасутру. Он разорвал подарочную упаковку, на обложке увидел два тела, переплетенные вокруг огромного фаллоса. Иван воспринял подарок как оскорбление.

Когда они все-таки занимались сексом, это было так ново для Ивана, и он испытывал такое сильное возбуждение, что наступала преждевременная эякуляция. Иван не привык к ласке. В его детстве все прикосновения носили форму ударов, удушения или порки. Мать обычно наказывала его тогда, когда он этого совершенно не ожидал, а иначе он просто выпрыгнул бы в окно и убежал. Обычно он просто проходил мимо, и тут она ударяла его по шее или пинала. Учитель математики любил хватать Ивана за подбородок, чтобы приподнять его под нужным углом и влепить пощечину. Так что Иван с детства стал осторожным (он часто поворачивал голову, чтобы посмотреть, нет ли какой-то угрозы сзади), и хотя он полностью осознавал, что его осторожность приняла гипертрофированные размеры, но, будучи взрослым, измениться уже не смог. Пули и ножи, которые угрожали ему на войне, тоже не пошли на пользу. Он боялся малейшего прикосновения.

И чем нежнее было это прикосновение, тем сильнее нервничал Иван, иногда у него даже живот судорогой сводило. Часто Иван прижимал руки жены к подушке, чтобы избежать контакта с ее кожей, передавая все полномочия пенису. Но когда, возбуждаясь, она обвивала Ивана ногами, он тут же кончал, стискивая зубы и рыча, как брошенная собака.

У Ивана не было доказательств, что Сельма все еще его презирает, но он воображал, что так оно и есть. Иван знал, что воображение может быть продуктом его паранойи или, наоборот, паранойя – продуктом воображения, но это не утешало. Он боялся, что сойдет с ума. А в их городе не было «семейного консультанта» – обычно, кстати, разведенного, – а что касается психотерапевта, то поскольку Низоград несколько веков был частью Австрии то и психотерапия существовала лишь в форме психиатрии и применялась лишь к умалишенным.

После войны Иван не смог получить место учителя. Раньше он думал, что как только хорваты сами будут управлять своей страной, экономика станет процветать и появятся новые рабочие места. Хорватия станет южным аналогом Норвегии с фьордами вдоль всей береговой линии и рентабельными заводами с превосходной рабочей силой. Хорваты возвратятся из Германии и Австрии и с помощью своих замечательных навыков превратят Хорватию в землю обетованную. Однако экономики практически не существовало. Он и многие другие словенские хорваты винили хорватов, переехавших из Герцеговины, в том, что они захватили все стоящие рабочие места. Туджман и его герцеговинская команда присвоили все, что только можно присвоить. Путем закулисных переговоров все национальные заводы приватизировали, а оборудование тут же продали Турции и еще нескольким странам. Заводы остановились. У людей началась ностальгия по старой Югославии, и они практически хотели возвращения сербов. Чудесным образом металлургический завод в Низограде по-прежнему функционировал, возможно, только для того, чтобы наполнить долину ядовитыми газами и вредной для здоровья пылью тяжелых металлов. Ивану удалось получить работу на фабрике, так что на некоторое время он присоединился к рабочим, вдыхающим вредные выхлопы, прислушивающимся к свисту электрических искр от сварочного аппарата. На самом деле завод действительно что-то производил – бомбы и пушки для возможных войн против Сербии, Словении, Венгрии и остальных соседей Хорватии, почему-то Хорватия не могла с ними ужиться. В перерывах Иван ни с кем не общался и с суровым видом читал философские сочинения, задумчиво, но яростно дергал себя за бороду и ковырял в носу. И если философские доводы были особенно запутанными, то Иван стискивал зубы и выдергивал волоски из ноздрей так резко и безжалостно, что из носа капала кровь. Забыв о причине кровотечения, Иван задумывался, а не пора ли ему проверить гемоглобин. Рабочие смеялись над ним. Каждый день они приглашали его выпить пивка во время утреннего перерыва и считали его странным из-за того, что он отклонял их приглашения.

Ивана перевели со сварочного аппарата из-за проблем с легкими. Он без конца кашлял, и рентген показал наличие каких-то пятен. Как только он приступил к работе в администрации завода, пятна исчезли. Зато появились другие симптомы: целый букет проблем с пищеварением, и венец этих неполадок – геморрой.

Иван был в хороших отношениях с врачами: они хорошо его знали, презирали, но при этом любили. Как только Иван появлялся в дверях, врач – не осматривая ни анус, ни рот, ни грудную клетку – выкрикивал диагноз, а медсестра заполняла пару бланков, освобождающих Ивана от работы еще на неделю.

Сельма потеряла весь интерес к сексу. Иван подозревал, что причина не в том, что дома плохо а в том, что где-то еще хорошо.

Иван следил за женой, когда она ходила по магазинам, но видел ее только с женщинами. Но это неестественно для женщины с университетским дипломом не разговаривать с мужчинами, если только она не феминистка, а его жена феминисткой не была… Должно быть, она скрывает…

Иван придумывал повод, чтобы зайти к ней на работу – даже если Таня всего лишь раз чихнула утром, это могло стать предлогом. Он изучал все закоулки и щели окружного отдела градостроительства, чтобы понять, можно ли здесь заниматься сексом. Он мерил взглядом мужчин-архитекторов, и все они казались ему красавцами, хотя и слишком утонченными, женоподобными, возможно, даже геями. Вот этот худенький, посмотри, как он старается отвести взгляд, должно быть, это он! Нет, вот тот в темных очках!

Он знал, что его ревность – совсем не та здоровая ревность, которая может добавить браку пикантности, а губительное, болезненное чувство. Но болезненность всегда привлекала Ивана. Ее можно сравнить со свержением, крушением и, в более крупном масштабе, с восстанием анархистов. Всегда разрушение здания производит большее впечатление, чем его строительство: более сильное и экстатическое высвобождение энергии.

– Да, да, давайте с этим покончим! – время от времени ворчал Ивана, мечтая о свержении правительства. Он ненавидел националистическое правительство Туджмана. А еще мечтал о разводе.

Иван стал питать отвращение к собственной жизни, и солнечные лучи, ласкающие кожу, не приносили радости, он предпочитал холодный дождь или. еще лучше, грозу. У него было ощущение, что жена наставляет ему рога. Не важно, изменяла ли ему жена на самом деле, он все равно думал как обманутый муж – причем не находящийся в неведении, а все знающий.

И даже если Сельма не завела себе любовника, значит, он должен ее опередить. Он не будет обманутым мужем, уж лучше наслаждаться современным свободным браком. Когда он думал о том, что избавиться от предрассудков в браке будет так просто, то улыбался, хлебая суп, и все время с любовью поглядывал на Сельмины ключицы – тонкие и нежные, они прорисовывались под ее шеей, – и она даже спрашивала, в чем дело.

– Ни в чем! Просто иногда мужчина чувствует себя счастливым! Но как можно не быть счастливым с такой женой, как ты!

Жена смотрела на Ивана так, словно у него проявляются симптомы острого гепатита, хотя на самом деле он подозревал, что так оно и есть. Еще один повод пойти к врачу.

19. Иван открывает для себя прелести измены

Но где он мог найти внебрачный секс? Одинокому мужчине познакомиться с женщиной легко, но женатому, да еще и в маленьком городке, подойти к девушке?! Это просто невозможно. Если ты не знаешь кого-то, то этот кто-то знает тебя в лицо и по слухам. И ты, разумеется, таким же образом знаешь большинство жителей города, но при этом число твоих знакомых невелико. В Низограде искусства знакомства не существует. Если ты садишься за стол с теми, кого знаешь, и теми, кого не знаешь, то никто тебя не представит. И нужно сказать что-то интригующее, чтобы завладеть вниманием незнакомки, и даже при этом она, возможно, не узнает тебя, встретив еще раз на улице. И, поприветствовав ее, придется навязываться: «Я хотел бы с вами познакомиться». Обычно это уж слишком, поэтому люди редко знакомились.

Иван знал нескольких секретарш на работе, но спать с ними весьма банально. А как познакомиться с настоящей дамой сердца?

Несколько недель Иван ломал над этим вопросом голову. Он выпивал с десяток яичных желтков в день, поскольку прочитал, что желтки содержат лецитин, улучшающий память. Но ему нечего было запоминать, если только вульгарные приемчики Алдо (Аллах, благослови его душу), как подцепить одинокую девушку на улицах Нови-Сада. И от этого, в свою очередь, Иван дрожал от ужаса, вспоминая, как увидел распятого Алдо в Боснии. Волна страха затопляла его, и он содрогался и кидался в туалет с рвотным позывом. А потом Иван уже не чувствовал жалости к Алдо, а беспокоился о себе – уж не посттравматический ли это синдром? Да, определенно, Иван заработал себе посттравматический синдром. Но разве можно доверять врачу, получившему образование при социализме, ставить диагноз и надевать смирительные рубашки на всех, кого он считает нежелательными «элементами», как на шизофреников? Нет, конечно, так что ну их, эти синдромы. О войне он думал больше, чем нужно, не получая удовлетворения, а об измене, наоборот, недостаточно. По крайней мере, измена – это способ занять себя, выход, когда ты не жертва, не объект, а действующее лицо, субъект, пусть и сбившийся с курса. Адюльтер – это форма биологической войны, причем более изощренная, чем война техническая и химическая, ставшая уже обыденностью. Допустим, он заразится хламидиями и притащит их домой – это будет неуловимая контратака против его брака. А еще хуже ничего не предпринимать, а просто сидеть и ждать, когда эти размышления задушат его.

Иван читал рассказы и романы, чтобы узнать, как знакомиться с красивой изысканной женщиной. Обычно за такими знакомствами ездят на курорт. Если у дамы есть собачка, то сначала нужно познакомиться с собачкой, кидая ей жирные ребрышки со своей тарелки. Когда собачка увидит тебя в следующий раз, то радостно завиляет хвостом, тогда можно наклониться, потрепать ее по шерстке и сделать пару комплиментов. И тогда совершенно спонтанно спросить даму, как ей удается содержать шерстку любимца такой блестящей и эластичной. В Низограде тоже был свой курорт с минеральными водами, но там такие игры будут слишком публичными, а на другой курорт с оплаченным больничным Иван сможет съездить только через полгода.

Большинство хорошеньких женщин Низограда замужем за окружным судьей, начальником полиции, каким-нибудь доктором или полковником. Иван любил докторов, поэтому соблазнять жену доктора не имело смысла. Однако к остальным он питал злобу. Но как познакомиться с их женами?

Ну, начальник полиции, положим, все вечера проводит в шахматном клубе. А его жена не кто иная, как Светлана, очаровательная танцовщица из «Форелевого рая». А сам начальник полиции не кто иной, как убийца Петра. Перед войной Вукич был коммунистом и выписывал политические журналы, напечатанные на кириллице, притворялся сербом, поскольку это помогло ему подняться по карьерной лестнице. А теперь он непоколебимый хорватский националист. Иван подозревал, что Вукич мог бы приспособиться к чему угодно – у этого человека не было ни стыда, ни совести.

И хотя Иван ненавидел сидеть лицом к лицу с Вукичем, но играл с ним в шахматы. После того как Иван выиграл у Вукича, тот пригласил его к себе после закрытия клуба. Они разложили шахматную доску из слоновой кости и эбенового дерева на кофейном столике, и хозяин крикнул своей жене Светлане, чтобы она принесла шоколадные пирожные.

Светлана вышла в розовой ночной рубашке с воспаленными глазами, поскольку долго читала какой-то страшный роман. Даже не взглянув на Ивана, она вынесла турецкий кофе и тут же скрылась в своей комнате. Хотя после того хоровода в «Форелевом рае» прошло всего лишь двенадцать лет, ее красота отчего-то поблекла. Грудь обвисла, в уголках губ пролегли морщинки, появился двойной подбородок, а глаза потускнели. Но все равно потянет, подумал Иван. В ней сохранилась какая-то соблазнительная уязвимость и мягкость. Ее пышная грудь, испещренная веснушками, и меланхоличность ее щек приглашали к изысканным ласкам.

Иван играл уверенно, снисходительно жертвуя своими фигурами направо и налево, чтобы освободить себе место для маневров. Начальник полиции пришел в дикий восторг:

– Чудесно! Я чувствую, мы играем на равных. У тебя современный открытый стиль игры, как у Карпова, мне это нравится.

– А вы знаете, что Карпов проводит лето в Хорватии? Он даже является членом Вуковарского шахматного клуба в знак солидарности с пострадавшим во время войны городом.

– За кого ты меня принимаешь? Конечно знаю. Я даже охранял его прошлым летом, когда он играл в Дубровнике. Но позволь заметить, этот парень настолько проницателен, что ему не нужна защита. Он своим взглядом может ключи плавить.

– Почему тогда он не вор?

– А ему и не требуется. Он получает все, что хочет просто ему нужно сосредоточенно об этом думать и смотреть не отрываясь.

– Может, и нам попробовать?

– Давай, но ничего не выйдет, гарантирую.

Но в этот момент Иван пробовал применить на практике хотя бы вторую часть карповской методики и буравил взглядом самоуверенный изгиб Светланиных бедер, когда она во второй раз принесла им пенящийся кофе и пирожные с орехами и сливками. Она подсела за их стол и вздохнула:

– Если бы я умела играть лучше… Ранко, почему ты со мной не играешь?

– Потому что играть с новичком скучно, – проворчал Вукич, который в этой партии проигрывал Ивану.

– Есть специальные компьютеры, которые играют в шахматы, – сказал Иван. – Вы могли бы с ними тренироваться.

– Фу! – фыркнул Вукич. – Она же баба, а компьютеры и шахматы не для баб. В шахматах нужны дальновидность и рациональность.

– Женщины могут играть не хуже мужчин, – возразил Иван. – Просто их не учат играть с детства, вот и все. В шахматных клубах нет женщин. А если бы они играли столько же, сколько и мы, то навострились бы лучше нас, потому что они не пьют.

– Докажи, – сказал начальник полиции.

– Как я могу доказать? Я же не женщина.

– Я мог бы пошутить по этому поводу.

– Лучше не надо. Я понимаю, что вам немного обидно за многократные проигрыши, но не надо злиться.

– А ты можешь вспомнить женщин-чемпионок.

– А как же сестры Полгар из Будапешта? Их три, и две гроссмейстеры, и время от времени они разносят в пух и прах старые символы мужской рациональности и выдержки, например Спасского.

– Спасскому место в музее.

– Это сексистское утверждение, – встряла Светлана.

– Какое именно?

– Что женщины не пьют. А что нам делать в этом городишке, если не пить? Просто вы, мужчины, пьете в барах, а мы – дома. Если бы мы жили в большом городе, то я бы брала частные уроки и показала бы вам. Но здесь… – Она тяжело вздохнула, и ее грудь приподнялась, при этом еще явственнее обозначилась ложбинка между грудями, от которой у Ивана перехватило дыхание.

– Ну, я… – Повернувшись к начальнику полиции, Иван прошептал: – Может, атакуем королеву?

– Пустая трата времени.

– Хорошо, тогда короля. Это еще более прямой удар. А вы знаете, что слова шах и мат происходят от арабских шейх и маат, король и смерть, что значит «мертвый король»?

– И что?

– А то. Шах.

– Да ты меня просто пощекотал, не более.

– Ах так, тогда мат!

– Мама дорогая!

Через неделю Иван натолкнулся на Светлану рядом со старой библиотекой, и пока они стояли в потоке влажного воздуха, исходившего из библиотечного подвала, напоминающего подземную тюрьму, Иван спросил:

– Как поживает господин Вукич?

– Уехал из города на неделю. Какое-то собрание.

– Хорошо живет. Коммунистические привычки тяжело отмирают, не правда ли? Думаю, наше правительство просто обязано обанкротиться.

– Уже обанкротилось. Мне ужасно скучно. Ну, вы понимаете, нельзя же все время только читать.

– Я мог бы давать вам уроки игры в шахматы.

– О, было бы здорово!

Она пошла прочь, а Иван остался стоять в потоке влажного воздуха, который заносил раскрошенные крылышки мух и сухую паутину ему в нос. Он восхищался покачиванием ее широких бедер и узкой юбкой на пышных ягодицах, через которую виднелись резинки высоких трусиков, скользившие все ближе и ближе друг к другу, словно крылья аиста, и Иван начал задыхаться, как от приступа астмы. Он пошел на восток в облака хмельного пара, которые вылетали из пивоварни через заграждение из колючей проволоки, в ворота под огромным железным гербом Хорватии – красные и белые клетки, напоминающие шахматную доску, – где красный цвет клеток терял свою яркость на фоне ржавчины.

В шахматном клубе, постукивая ногами по полу, на котором мазут покрывал целые поколения пыли и пепла, сплавляя их в сажу, напоминавшую асфальт, Иван продемонстрировал Вукичу несколько игр из книги «Пятьсот изысканных матов».

– Ах ты, старый пес, так вот как ты это делаешь! Неудивительно, что ты у меня выигрываешь, – книжек начитался! – воскликнул Вукич.

– Ну, – улыбнулся Иван. – Я не учил ничего специально, просто мне нравятся блестящие комбинации. Смотрите.

И он показал одну из комбинаций по памяти:

– Будь я проклят! Можешь показать еще раз? – Вукич, который упился до полусмерти, тупо смотрел на него. – Господи, да ты прирожденный учитель! Кстати, моя жена говорит, что ты и ее будешь учить!

Иван покраснел, но решил, что при таком плохом освещении начальник полиции ничего не заметит.

– Иван, ты у нас такой умный. Странно, что ты не преподаешь. Но посмотрим, как можно это исправить.

Когда они встали, Вукич расцеловал Ивана в обе щеки, обнял его, и смесь паров белого вина и несвежего табачного дыма пролетела мимо ноздрей Ивана прямо ему в ухо.

Иван рыгнул.

Ранко Вукич, по-видимому не возражавший, чтобы Иван проводил время с его супругой, смотрел кинохроники, пока Иван обучал Светлану. Иван мог бы чувствовать какую-то вину перед Вукичем, если бы не утратил все уважение к нему. Как можно уважать кого-то, кого ты запросто можешь перехитрить в игре?

Когда Вукич уехал из города на очередной съезд для распития газировки – причем это показывали по телевидению, чтобы народ увидел, что руководители трезвы, – Иван зашел к Светлане. Она приветствовала его ароматом гвоздичного масла с влажной ноткой французского лосьона на прохладной коже щек. Эти лосьоны получали из китового жира, и Иван снова вспомнил пророка Иону, который провел в чреве кита три дня и три ночи, поскольку идентифицировал себя именно с ним. Как Иона хотел увидеть падение Ниневии, так Иван с радостью наблюдал за бомбардировками НАТО. И если бы Иона жил в наши дни, то он, без сомнения, полюбил бы НАТО, и сам стал бы работать на разведывательное управление Великобритании или ЦРУ.

Иван нервничал все сильнее и, склонив голову к шахматной доске, искренне пытался играть. Пока он показывал Светлане, что такое вилка, она то скрещивала ноги, то ставила их рядом, сверкая блестящей кожей.

– А можно повторить? – Она легонько дотронулась до его руки, словно случайно, а потом быстро отдернула руку, словно поймала себя на чем-то постыдном. Иван испугался.

– Ой, прости, – сказала Светлана. – Я надеюсь, тебе не больно.

– Нет-нет, конечно, нет. На самом деле даже приятно.

– Странные у тебя понятия о приятном, раз ты так испугался.

– Я не испугался.

– И как выйти из этого цугцванга?

Иван показал, как это сделать, а Светлана провела кончиками пальцев над его рукой, словно лаская, и сказала:

– Подожди-ка, а нельзя слоном…

Кончики ее пальцев застыли в сантиметре от костяшек его пальцев. И тут статическое электричество от ковра пробежало между Светланиной рукой и кожей Ивана потрескивающими розовыми искрами. От волн электрического напряжения его кровь забурлила, и Иван ощутил эрекцию. По еле робкого замешательства Иван набросился на нее, скинув шахматные фигуры на пол. Она жадно припала к его рту, увлажняя свои пересохшие губы. Иван прижал ладони к груди Светланы, словно хотел защититься от ее материнской власти, а потом сорвал шелк телесного цвета, обнажая соски, и несколько секунд сжимал ее грудь. Его руки скользнули вниз по животу и сквозь треугольник волос к холму Венеры. Вскоре Иван и Светлана уже занялись древнейшим из дел, слившись в доисторическом акте. Они спускались по эволюционному древу, становясь все более гибкими, безвольными, влажными, пока их не закружило водоворотом и не унесло в подводное царство холодного эроса.

Иван не знал, как объяснить случившееся, но почему-то все получилось, и после бурных занятий любовью он нежно ласкал Светлану, словно дергал за самую тонкую струну скрипки, играя пианиссимо в темпе адажио.

Светлана и Иван на «ауди» Вукича поехали в горные леса. Спустились по пологому склону через глухую дубраву, пока не вышли на зеленый луг, где легко дышалось. От яркого света зрачки Ивана сузились, и пару секунд он ничего не видел, кроме ослепительного сияния, словно склон укутан снегом. В воздухе пахло тысячами трав и цветов, сильнее всего шиповником. Его глаза скорее осязали, чем видели, – их приятно ласкали луговые ветры.

Целое семейство ветерков гонялось друг за другом, резвясь в траве. Один скользил вдоль холма, второй кружился, словно дервиш, подхваченный дыханием веселых демонов. Ветра раздували Светланины медные волосы, ворошили опавшие с дубов листья, снова скользили по лугу, причесывая траву, но держались подальше от леса, где розовые свиньи, громко чавкая, с хрустом жевали желуди.

Трава не переставала блестеть, изменяя свой оттенок в зависимости от направления ветра, который гнул ее то в одну, то в другую сторону, и она то поглощала, то отражала солнечный свет.

Светлана и Иван нырнули в эту траву, словно в озеро, укрытое пленкой ряски. Крошечные луговые жители сновали под спинами и кусали их. Уколы ос, муравьев и пауков лишь подливали масла в огонь их страсти, разгоравшийся на безумно влажном ветру. Когда они со стонами кончили, внезапно полил дождь, освобождение от гула накладывающихся друг на друга ветров. Светлана и Иван встали и оказались лицом к лицу со стадом овец, молча смотревших на них. Двое пастухов задумчиво курили трубки под одиноким персиковым деревом с грубой корой. Когда любовники прыгнули в густую траву, то не заметили ни души, а теперь сотни глаз застыли на их покрасневшей коже, на которой от укусов насекомых алели десятки сосков, лишенных молока. Иван и Светлана убежали в лес и нырнули в грязный ручеек, чтобы успокоить зуд от этих новых сосков, а потом возились в глине, намазывая ею друг друга, а потом шаря пальцами по коже и прилипая друг к другу со вздохами и стонами, скользкие и охваченные возбуждением. А потом мылись в прохладных водах ручья.