Текст книги "Щупальца спрута"

Автор книги: Иосиф Фрейлихман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА IX

После той памятной ночи, когда Матвеевы были усыплены сильной дозой снотворного, Владимир Петрович слег с тяжелым приступом грудной жабы, и его пришлось госпитализировать.

Когда он вернулся из больницы, Веры Андреевны не было дома. Возвратившись, она еще с порога увидела сияющую Ольгу и сразу все поняла. Мать бросила укоризненный взгляд на дочь, не предупредивши ее, поспешно разделась и прошла в комнату Владимира Петровича.

Матвеев лежал на высоко взбитых подушках. При виде Веры Андреевны его исхудалое, пожелтевшее лицо осветилось слабой улыбкой.

Заострившийся нос, глубоко запавшие, в черных кругах глаза, весь болезненный вид Владимира поразили Веру Андреевну. Сердце ее сжалось. Усилием воли она подавила волнение, подошла к нему и бережно поцеловала. Вера Андреевна знала, что жизнь его вне опасности, что самое страшное позади. И все же ее не покидало чувство страха за его здоровье. Поглаживая руку Владимира, Вера Андреевна с благодарностью вспомнила профессора Казанского. Именно ему, этому еще молодому, но одаренному врачу, они обязаны спасением жизни Владимира.

– О чем вы задумались, мама? – тихо спросил Матвеев.

Вера Андреевна посмотрела на него полными слез глазами и ничего не ответила. Матвеев понимал, что она чувствует себя виноватой перед ними за причиненное Лидией горе и глубоко страдает.

– Не надо, мама, – проникновенно заговорил он, – вам нельзя расстраиваться. Я почти совсем здоров. Вот увидите, скоро мы с вами танцевать будем. Лучше расскажите мне, как вы жили туг одна, без нас. Я все время просил Ольгу, чтобы шла к вам. Но она уверяла, что вы и в дом ее не впустите.

– Она правду говорила, Володя, – смахнув украдкой непрошеные слезы, сказала Вера Андреевна. – Ведь я здорова, могу сама управиться. А место Ольги было около тебя.

– Зря вы, мама, так беспокоились. Лучшего ухода, чем был в больнице, и желать нельзя. Я чувствовал постоянную заботу о себе. Главврач даже ночами звонил и справлялся о моем здоровье.

– Правда, Володя, профессор Казанский много сделал для твоего спасения. Я ему всю жизнь буду благодарна за это. А Ольга все равно должна была находиться около тебя. Иначе там была бы я. Ведь…

– Мама, звонят, – прервал ее Владимир Петрович. – Может быть, это Валентин Александрович? Очень хочется знать, что делается на заводе, – оживился он.

Но в комнату уже входили Ольга и Майя.

– Ну что, успели наглядеться друг на друга, влюбленная пара? – со смехом проговорила Ольга, крепко обняла мать и, не стесняясь подруги, поцеловала мужа.

Владимир Петрович внимательно посмотрел на Майю; месяц тому назад она выписалась из больницы Разрумянившись от быстрой ходьбы, Майя выглядела бодрой.

– Возьмите стул и садитесь поближе, Майя. Как ваше здоровье.

– Спасибо, Владимир Петрович, я уже совсем поправилась и чувствую себя прекрасно. А вы?

– Хорошо. Думаю, через день – другой подняться.

– Так я тебе и позволив – погрозила мужу Ольга. – Пока не разрешит профессор, и думать не смей!

– Ну, ну, – улыбнулся Матвеев. – Не успел очутиться дома, как уже семейная «тирания». Так как у вас дела, Майя? По-прежнему работаете в больнице?

– Да, разумеется. У нас такие хорошие, отзывчивые люди. Небольшая с виду рана долго не заживала… Вы бы видели, как они за мной ухаживали! Даже неловко как-то было.

– Ну, положим, не только работники больницы были внимательны к тебе. Твой верный рыцарь, помигай, каждый день бегал навещать, – Ольга лукаво покосилась на подругу.

Владимир Петрович с удивлением заметил, что Майя при этих словах смутилась и покраснела. Не понимая, в чем дело, он вопросительно посмотрел на жену, но та, пряча улыбку, переставляла безделушки на туалетном столике.

– О каком рыцаре ты говоришь?

– Перестань, Майка, притворяться. А лейтенант? Я все знаю.

– Лейтенант? – Майя еще не успела оправиться от смущения. – Он действительно навещал меня. Так это ж были визиты простой вежливости. Ничего необычного нет в том, что человек, спасший жизнь другому, интересуется его здоровьем. И потом приходил он всего два раза, а не ежедневно…

– Постой, постой! – перебила ее Ольга. – Ваша старшая сестра Клара Ивановна передавала от меня приветы? Ну вот она-то и рассказывала о нем. Я столько наслушалась, что не терпится взглянуть. Говорят, красавец, древнерусский богатырь.

Молча сидевшая Майя растерянно слушала подругу, А Ольга затеяла этот разговор неспроста.

После пробного полета, когда Степанковский узнал обо всем, он замкнулся и ни с кем не разговаривал на эту тему. За все дни болезни Майи Степанковский только раз навестил ее вместе с Надей. То ли впечатление от происшедших событий, то ли чувство вины перед Майей сковывало его, но он просидел всего десять минут и ушел. У Майи это посещение оставило горькое чувство. Ольга от души желала счастья подруге. Почем знать, может, этот влюбленный лейтенант и есть ее настоящее счастье.

Майя вспомнила встречи с Костричкиным в больнице. Быть может, Ольга и права. В голосе, в глазах Костричкина было столько теплоты, застенчивой нежности. Тогда ей казалось, что это проявление обычного сочувствия. Лишь сейчас она поняла, что глаза лейтенанта говорили о более глубоком чувстве. От этого стало вдруг очень хорошо на душе. Но мысль о Степанковском сразу погасила радость.

– Тебе, Ольга, все бы только подтрунивать. А мне вовсе не до шуток, – с грустью проговорила Майя. – И вообще, оставим этот разговор. Человек, наверно, давно и думать забыл о тех двух встречах.

– А я тебе говорю, – упрямо возразила Ольга, – что влюблен по уши. В первый день, когда тебя привезли, он как пришел утром так и не уходил до следующего утра. Можно было подумать, что тебе бог весть какая опасность грозила…

– А я и в самом деле была близка к смерти… Дело прошлое, можно не скрывать. Ведь пуля содержа па яд. Цели бы полковник Решетов вовремя не предупредил врачей, меня бы давно в живых не было…

Майя вдруг испуганно ахнула, глядя широко открытыми глазами на Веру Андреевну. Та смертельно побледнела и вся сгорбилась, точно придавленная непосильной ношей.

– Боже, какая же я дура! – воскликнула Майя и бросилась к Вере Андреевне. – Простите, дорогая, мне так больно видеть ваши страдания… Ведь нет у меня никого роднее вас. И вот я… – Майя так расстроилась из-за своей опрометчивости, что слезы готовы были брызнуть из ее глаз.

Вера Андреевна, как всегда позабыв о себе, принялась успокаивать девушку:

– Ну, полно, дитя мое, что поделаешь, – материнство не всегда только счастье. Иногда – это тяжкий крест. Я могу нести его лишь потому, что есть такие дети, как Владимир, Ольга, ты… Вот мне уж и полегчало.

Она ласково обняла Майю и увела к себе.

После выхода из больницы Майя часто бывала у Веры Андреевны и всякий раз замечала, что в комнате, по-прежнему сверкавшей чистотой, чего-то не хватало. Не было уюта, которому так радовалась Майя. Теперь же здесь вновь царила прежняя атмосфера душевного тепла. Она догадалась, что это вызвано возвращением Владимира Петровича.

– Как у вас хорошо, – тихо сказала Майя и поцеловала Веру Андреевну. – Давайте забудем, как дурной сон, все, что было…

– О нет, девочка моя, такое не забывается! – не дала ей закончить Вера Андреевна. – Знаешь, порой мне кажется, что это не моя дочь, не я носила ее под сердцем, не мои руки пеленали и баюкали ее. Чья же черная душа вытравила из нее человека?

– Вера Андреевна, – мягко сказала Маня, – ведь вы знаете, где она росла и воспитывалась. Ничего другого от нее нельзя было ждать. А может, она еще и не настолько виновата, – желая утешить Веру Андреевну, нерешительно продолжала Майя.

– Спасибо тебе за твое доброе сердце, но… Преступления ее так чудовищны, что не оставляют места никакой надежде… – Вера Андреевна с невыразимой тоской прижала к горлу руки, точно желая удержать стон – А ведь оттого, что она оказалась шпионкой, она не перестала быть мне дочерью. Это мой ребенок, понимаешь? И вот именно моя дочь причинила столько горя, а могла причинить еще больше, если бы они опоздали.

– Не могли они опоздать, Вера Андреевна, потому что им помогает весь народ. Пошли же вы в Комитет в поисках правды, хотя речь шла о вашей дочери… А Надя? Тоже ведь решилась рассказать о своих подозрениях Крылову. И она обязательно довела бы дело до конца, если б ее не постигла тяжелая болезнь. А вот я смалодушничала… не решилась… Никогда не прощу себе этого! Может, этим вы помогли спасти жизнь многих людей, да и самой Лидии. Я верю, что она опомнится. Она ж совсем молодая. Будем надеяться, что ей помогут стать на правильный путь.

Вера Андреевна слушала Майю и сама начинала верить, что, может, и в самом дел еще возможно вернуть дочь на путь раскаяния… Исстрадавшееся сердце матери вновь забилось надеждой…

Когда Майя собралась уходить, Вера Андреевна привлекла девушку к себе:

– Скажи, Майя, была у вас с Валентином беседа после того, как ты выписалась из больницы?

– С того дня, как они с Надей навестили меня, я его больше не видела, – не сразу, с усилием проговорила девушка.

– Прости, но я спрашиваю об этом не из праздного любопытства. А какие у тебя отношения с лейтенантом?

– Что у меня может быть с ним? Просто дружба, если можно так назвать участливое внимание к больному человеку. Нет, Вера Андреевна, ничего между нами нет. Это все фантазия Ольги…

– Давно ли ты видела лейтенанта? Тебе неприятен этот разговор? Не сердись на меня…

– Да нет, что вы… Разве я могу на вас обижаться! А лейтенант в последний раз звонил с месяц назад. Спросил, как здоровье, и попрощался. Ему нужно было куда-то торопиться.

– Он что, совсем уехал?

– Не знаю. А это имеет какое-нибудь значение?

Вера Андреевна вместо ответа прижала Майю к груди и ласково поцеловала.

ГЛАВА Х

Белгородова после встречи с дочерью пришлось срочно отправить в больницу. Пережитое им сильное нервное потрясение вызвало припадки, напоминавшие эпилепсию. Больной отказывался принимать пищу и быстро терял силы. Недуг принял угрожающий характер. Срочно был назначен консилиум.

Врачи собрались у постели больного. Белгородов лежал, вытянувшись на койке. Его неподвижный взгляд был устремлен в потолок. В редкие минуты, когда болезнь ослабляла тиски, сжимавшие его измученное тело, он замирал в изнеможении, боясь шевельнуть пальцем…

– Покажите историю болезни, – тихо попросил высокий кареглазый человек.

– Пожалуйста, профессор, – полковник Дьячков поспешно подал ему папку.

– Так, так… – протянул профессор Казанский, просмотрев заключение врачей, и передал историю болезни дальше.

– Сегодня, значит, двенадцатые сутки? – спросил он.

– Так точно… – главврач спохватился. – да, Павел Львович. Невропатологи находят ярко выраженный случай эпилепсии. Я не разделяю этого мнения.

– Любопытно, – вскинул на него глаза Казанский. – Каково же ваше мнение?

– Видите ли, по своему характеру припадки сильно отличаются от обычно наблюдаемых при эпилепсии, У больного как-то конвульсивно сводит конечности; он не теряет сознание, но говорить не может…

Казанский внимательно осмотрел больного. В этом изможденном, с посиневшими губами и глубоко ввалившимися глазами человеке было трудно узнать Белгородова. Когда Павел Львович посторонился, уступая место другим врачам, больной рывком подался вперед, губы его беззвучно зашевелились. Казанский наклонился над постелью.

– Вы что-нибудь хотите сказать? – участливо спросил он.

Белгородов часто закивал головой, но так и не смог вымолвить ни слова. Вдруг он схватил пальцами локоть профессора, сжал три раза. Что это? В партизанском отряде этот жест означал условный сигнал. Казанский с возрастающим удивлением вглядывался в лицо больного.

«Кто же это может быть?» – терялся в догадках профессор.

– Будьте добры, напомните фамилию больного, – взволнованно спросил он.

– Белгородов Василий Захарович, – подсказал Дьячков.

– Василий, друг дорогой! Так вот как довелось нам встретиться… Ничего не скажешь, вовремя сводит нас судьба… – Казанский обнял и расцеловал больного…

* _* *

…Бой длился уже вторые сутки. Занимая все новые позиции, партизанский отряд наносил большой урон неприятелю, но и сам нес тяжелые потери. Было много раненых. Они затрудняли маневренность отряда, сковывали его действия. Под охраной небольшой группы, возглавляемой коммунистом Игнатом Мелеховым, командир партизанского отряда отправил раненых в безопасное место. Сопровождал их врач Казанский.

Отряд продолжал бои, а Мелехов глухими тропами уводил раненых все дальше и дальше. Когда они уже были у самой цели, разведка натолкнулась на небольшой отряд немцев, неведомо как оказавшихся здесь. Завязалась перестрелка.

В самую гущу обоза ворвалось несколько гитлеровцев во главе с офицером. Казанский и трое раненых вступили в неравную борьбу. В это время группа Мелехова, прижав немцев к реке, методично уничтожала их, не подозревая о том, что происходит у нее в тылу. А здесь немецкий офицер, сбросив навалившегося па него партизана, с пистолетом в руке ринулся на Казанского. Врач, защищая раненых, не заметил немца. Он увидел его только тогда, когда между ним и офицером метнулась фигура одного из раненых. Одновременно раздалось два выстрела. Мгновение спустя немец свалился с простреленным черепом. Казанского своим телом прикрыл раненый партизан Василий Белгородов. Голова и лицо его были забинтованы. Только один глаз был виден на залитом кровью лице…

И вот Василий сейчас лежит перед ним… сраженный непонятным недугом, беспомощный, изменившийся до неузнаваемости.

– Ничего, ничего, Василий, – взволнованно говорил Казанский, – мы тебя быстро поставим на ноги. Ты меня слышишь?

Больной кивнул головой. Присутствуйте врачи удивленно переглянулись. За все время это была первая реакция больного на обращение к нему.

– Это мой старый товарищ по партизанскому отряду. Вместе фашистов били. Но при каких обстоятельствах он оказался здесь? – обратился Казанский к главврачу.

– Его доставили в тяжелом состоянии, Что с ним было до этого – не знаю. Здоровьем Белгородова очень озабочен полковник Решетов.

Казанский с минуту молчал.

– Полагаю, коллеги, вам будет небезынтересно узнать о прошлом больного. В истории болезни мы ничего об этом не найдем, ибо вам известно, в каком состоянии его сюда доставили. Между тем, без учета этого прошлого болезнь действительно кажется загадочной. Белгородов в свое время, находясь в партизанском отряде, был тяжело ранен в голову. При ранении он сознания не терял. Но судороги и потеря речи были отмечены и тогда. Вам теперь станут понятны явления, характер которых совершенно правильно определил доктор Дьячков. Надо думать, Белгородову пришлось пережить какое-то сильное потрясение, вновь вызвавшее это состояние.

Консилиум пришел к единому мнению: у больного не эпилепсия, а травматическая энцефалопатия, и назначит курс лечения. Перед уходом Казанский отвел в сторону Дьячкова.

– Мне этот человек дорог, – сказал он. – С вашего разрешения, я буду его посещать.

– Ради бога, профессор, мы будем только признательны вам.

– Спасибо. Я попрошу вас срочно сделать пункцию. Посмотрим, что покажет анализ спинномозговой жидкости. Соннотерапию продолжайте, это поможет укрепит: истощенный организм.

* _* *

– Ну как настроение, Василий Захарович? – присаживаясь у койки, спросил Казанский.

Белгородов благодарно посмотрел своим единственным глазом на профессора.

Со дня консилиума прошло больше двух недель, но Белгородову качалось, что это было вчера. Большую часть суток больной спал. Сейчас он был гладко выбрит. Усы, как прежде, закручены кверху, щеки заметно округлились.

– Спасибо тебе, Павел Львович, – Белгородов взял руку профессора в свои и пожал. – Здоровье поправляется, а вот в душе боль неутешная. Такое горе меня постигло, что не дай бог никому…

– Не думай об этом, Василий, – мягко попросил Казанский.

– Ну, вот, опять ты не даешь мне поговорить. Ничего не знаешь, а рассказать не разрешаешь. Да здоров я уже! Так дай мне облегчить душу. Не могу я больше.

– Успокойся, Василий, я все знаю.

– Знаешь? Откуда? – изумился Белгородов.

– Полковник Решетов рассказал. Поэтому давай договоримся: ты об этом не только не говоришь, но и не думаешь даже. Окрепнешь окончательно, тогда и обмозгуем все. Я сейчас советовался с лечащим врачом. О» считает, что тебе уже можно выписываться из больницы.

Белгородов молчал. Он всей душой жаждал поскорее избавиться от осточертевшего ему больничного режима. Но когда такая возможность представилась, он вдруг испугался. При мысли об одиночестве в неуютном номере гостиницы, где он останется наедине со своими думами, ему становилось не по себе. Будто читая в душе друга, Казанский, положив руку ему на плечо, сказал:

– Выписывайся, Василий, и навсегда прощайся с мрачными думами. – Казанский собрал в кулак свою бородку. Этот жест сразу напомнил Белгородову партизанский отряд. Перед тем как принять какое-нибудь решение, Казанский обычно собирал бородку в кулак. – Жить будешь у меня. – И, опережая возражения Белгородова, закончил:

– И не думай упрямиться – не поможет! Это решено. Жена будет очень рада тебе. А когда все у тебя наладится – живи, где хочешь, езжай, куда хочешь. Итак, готовься в путь.

ГЛАВА XI

У Казанского Белгородова ожидали с нетерпением. Жена Павла Львовича, Варвара Михайловна, и сын Миша, шустрый, курносый мальчишка с рыжей копной волос, торжественно готовились к этой встрече. Бывших однополчан Казанского здесь всегда встречали с искренней радостью. А к Белгородову, кроме того, семья питала глубокую благодарность – ведь он спас Павла Львовича от верной смерти. Миша сгорал от нетерпения поскорее увидеть отважного партизана.

Когда в квартиру вошел Белгородов, в комнате наступило минутное молчание.

– Ну, что вы точно сонные! – весело крикнул Казанский. – Принимай гостя, Варя.

Белгородов слегка растерялся. Невольно вспомнились те тревожные дни, когда до партизанского лагеря долетела весть о гибели всей семьи врача. Почему-то Белгородов представлял жену Казанского совсем иной Сейчас перед ним стояла невысокая, чуть-чуть располневшая, но все еще стройная женщина. Ее большие серые с зеленоватым оттенком глаза блестели. Матовые щеки оживлял легкий румянец, а капризные, слегка накрашенные губы приветливо улыбались. Так вот какая жена у Казанского! Хороша, ничего не скажешь!

– Раздевайтесь, Василий Захарович, – подавая гостю руку, пригласила она. У нее оказался приятный грудной голос. – Паша столько рассказывал о вас, что мне кажется, будто мы знакомы и дружим, по меньшей мере, лет двести, – она улыбнулась, и ее тонкий чуть вздернутый нос покрылся мелкими морщинками.

Где и когда он видел это лицо, подумал Белгородов, перебирая в памяти всех своих знакомых. Весь вечер он не мог избавиться от этой навязчивой мысли.

Царивший в квартире уют, выпитое с друзьями вино разбудили в душе Белгородова притихшую было тоску. Его мысли вновь вернулись к Лидии. Как она сейчас?

– Василий Захарович, – заговорила Варвара Михайловна, заметив, что Белгородов вдруг помрачнел. – Мы говорили как-то с Пашей, что отпуск вы должны провести обязательно вместе с нами. У нас прекрасная дача в Приморске, на самом берегу. Отсюда всего три часа езды машиной. Мне бы очень хотелось, чтобы вы были с нами. Паша давно мечтает об этом. Будем загорать, кататься на лодке.

– Вряд ли смогу я составить вам компанию, – насупясь, ответил Белгородов. – Мне сейчас не о развлечениях думать надо. – Он поднялся и взволнованно зашагал по комнате.

– Ты не прав, Василий, отдых тебе сейчас необходим. Это я тебе как врач советую.

– Что попусту толковать? – с легким раздражением сказал Белгородов. – До отдыха еще так далеко…

– Ну, что вы, Василий Захарович, – не поняв его, возразила Варвара Михайловна. – Выгляньте в окно, уже яблони зацвели. Через месяц смело можно к морю ехать. И знаете что? – она лукаво улыбнулась, а Белгородову снова показалось, что он уже видел эту улыбку. – Паша мечтает, чтобы с нами поехал Мелехов, – продолжала уговаривать Варвара Михайловна. – Ведь не виделись столько лет. Соберутся старые испытанные друзья. Как это будет чудесно! Решили, Василий Захарович?

Белгородов ничего не ответил. Он сел напротив Казанского и молча стал набивать трубку. Странно, лицо Варвары Михайловны, такое привлекательное, почему-то ассоциировалось в сознании с какими то тягостными воспоминаниями. Белгородов так углубился в свои думы, что даже не ответил на обращенный к нему вопрос.

Миша, не сводивший с Белгородова влюбленных глаз, с чисто детской непосредственностью вдруг обхватил ручонками его шею и крепко поцеловал.

– Дядя Вася, поедемте с нами, – взмолился он. – Я вам подарю удочку и будем удить рыбу… Ну пожалуйста. – Он глядел в лицо Белгородова и с нетерпением ждал ответа.

– Хорошо, детка, посмотрим, – уклончиво ответил Белгородов.

Он прижал к себе ребенка и почувствовал, как к горлу подкатывает ком и на глаза набегают непрошеные слезы. Наступила тишина. Павел Львович выразительно посмотрел на жену. Та поднялась и увела Мишу спать.

– Ох, Павел! – вырвалось у Белгородова горестное восклицание, – хоть бы знать, что совершила дочь, как велика ее вина…

– Подробности мне не известны, – осторожно начал Казанский. – Знаю только, что она покушалась па жизнь девушки. Это случилось в семье Матвеева – директора номерного завода.

– Кто-нибудь погиб? – Белгородов побелел.

– Нет, – поспешил успокоить его Казанский. – Но Матвееву пришлось полежать в больнице с обострением стенокардии.

Белгородов подавленно молчал.

– Вот что, Павел, – после длительного молчания решительно произнес он. – Завтра отправляюсь в Комитет и попрошу, чтобы меня принял полковник. Я должен еще раз поговорить с Людой…

Но полковник Решетов смог принять Белгородова только на третий день. Он ободрил Василия Захаровича:

– Дочь ваша ведет себя хорошо, следствие идет нормально. Пока вам не следует видеться. Постарайтесь скорее окрепнуть. Кстати, товарищ Белгородов, я хотел вас видеть вот по какому поводу. Нам уже дважды звонили из вашего треста. Там обеспокоены вашим долгим отсутствием. Очевидно, вы им очень нужны. Я бы советовал вам съездить домой. Наведете порядок на работе, отвлечетесь от всего. А потом, месяца через два, берите отпуск и приезжайте к нам. Я вам даю хороший совет.

Стараясь угадать, что кроется за этими словами, Белгородов ответил:

– Спасибо, товарищ полковник. Я подумаю над вашими словами. До свиданья.

– Желаю вам всего хорошего, – попрощался Решетов.

Через семь дней Белгородов самолетом улетел домой.