Текст книги "Шмели и термиты"

Автор книги: Иосиф Халифман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Ктыря поместили в стеклянную банку, туда же посадили самую крупную шмелиху. Мгновенно вспыхивает яростная схватка. И вдруг ктырь, словно сраженный смертельным ударом, падает на спину. Шмель громко гудит. Впору подумать, он торжествует победу…

Что ж, выпустим победителя, незачем его томить. Пусть себе летит восвояси!

Шмель исчез, в банке с неподвижным телом ктыря воцаряются тишина и спокойствие. И тут только что бездыханный ктырь начинает еле заметно шевелить ножками в воздухе. Потом постепенно смелеет, встает на шесть ножек, и, окончательно воскресши из мертвых, симулянт вздымает крылья и взвивается.

Муха Конопс проникает в шмелиное гнездо почти как Мелитобии или Мутиллиды. Ее тактика напоминает увековеченную в сказаниях военную хитрость греков, осаждавших Трою. Потеряв надежду взять город приступом, греки спрятали своих лазутчиков, свой десант, во чреве деревянного коня, и троянцы сами доставили его к себе, это их и погубило. Конь вошел в историю под названием троянского…

Впору подумать, что самки мухи Конопс знакомы с Вергилиевой «Энеидой» или Гомеровой «Илиадой», в которых описана история осады Трои.

Конопс откладывает яички на шмелей, ос, пчел, атакуя свою жертву не в гнезде и не на цветах, а в воздухе, на лету.

Это на первый взгляд ничем не примечательное зрелище. Над кустом шиповника кружит похожая на осу муха Конопс., Широко раскрытые пунцовые венчики цветков издали приманивают к себе шмелей. Муха, по хоте, случайно сталкивается в воздухе с подлетающим шмелем и тотчас как ни в чем не бывало делает бросок в сторону. Шмель – тот будто контужен столкновением, падает в цветок, от головы до ножек содрогаясь. Проходит несколько секунд, прежде чем бедняга примется за то, ради чего прилетел: зарывается в золотую щетку тычинок. А муха, опять вынырнув откуда-то, взвивается, парит на невидимых крыльях, дожидаясь следующего шмеля, и опять сталкивается с ним в воздухе.

Тут-то начинаешь подозревать: пожалуй, воздушные столкновения не так уж и случайны.

Прикройте стеклянным стаканом шмеля, сшибленного мухой над цветком, отнесите домой и здесь обследуйте под бинокуляром.

На брюшке яичко. Мгновенное соприкосновение на лету двух хитиновых тел – столкновение, которое не всегда успеваешь и заметить, – и паразит примостил на шмеля яичко.

Личинка, выведясь из яичка, проникает в брюшко шмеля и в нем растет, постепенно поедая жертву, наконец, окукливается в полностью опустошенном ею брюшке. Паразит может закончить развитие даже в брюшке шмеля, давно наколотого на булавку и, кто знает, сколько месяцев хранящегося в ящике под стеклом.

Это в том случае, разумеется, если коллекционером изловлен шмель, уже начиненный зародышем мухи Конопс.

Такие шмели обычно кончают жизнь в гнезде. Тело погибшего рабочие уволакивают куда-нибудь в угол, где лежит всякий мусор.

Присмотримся к этому мусору: останки шмеля со спящей в них куколкой Конопс нетрудно опознать по округлому брюшку, у прочих оно маленькое, сморщенное. В гнездовом мусоре куколка и зимует. Хитиновый скелет жертвы, который послужил паразиту колыбелью, взрослое двукрылое покинет весной будущего года.

В шмелиных гнездах встречаются и смахивающие на комнатную муху Тахины, или как их называют еще, ежемухи. Тахины – живородящие. Они не откладывают яичек, но производят на свет личинок. Эти юркие создания проскальзывают к пакету с расплодом, а то даже и внутрь – на личинок шмеля. Тут личинка Тахины успокаивается и очень мало тревожит своего носителя, пока тот продолжает питаться и расти. Но когда он полностью раскормится и вот-вот начнет окукливаться, Тахина просыпается и быстро выедает изнутри жертву, затем, покинув ее хитиновую оболочку, пробирается в подстилку и в ней окукливается…

Но довольно рассказов о хищниках, паразитах, вредителях и прочих захребетниках! Отведем душу на знакомстве с еще одной двукрылой породой, которую только по ошибке относят к разряду недругов шмелиного племени.

По ошибке… Тут действительно ошибиться нетрудно. Волюцелла, речь идет о ней, сама настолько смахивает на некоторых шмелей, что и ее вполне можно считать «ошмелевшей», как заметил мой друг-шутник и любитель покаламбурить. Волюцелла не только внешне на них походит, а и летает похоже, похоже жужжит, даже так же закидывает вверх ножки в ответ на прикосновение к телу… Специально изучавший это явление биолог Е. Габричевский замечает: «Взрослые мухи Волюцеллы шмелеобразны и по форме, и по окраске, даже их цветовая географическая изменчивость параллельна таковой шмелей…» Мы уже сталкивались с тем, как на облике паразита отпечатываются черты его носителя. Разве не естественно увидеть в разностороннем подражании Волюцеллы шмелям свидетельство того, что и она паразит. Очевидно, подражание облегчает ей возможность пробираться в шмелиные гнезда, где ее сплошь и рядом действительно можно видеть и где она действительно откладывает яйца.

И ведь как? Даже убитая успевает посмертно выполнить назначение продолжательницы рода: извергнуть яички. А они липкие, сразу приклеиваются к месту, на котором отложены. Выведясь из яичек, личинки устремляются к сотам, к старым коконам.

Зачем? Вроде и гадать не приходится: чтобы поедать запасы корма, может, и расплод. Долго так и считалось: личинки Волюцеллы поедают личинок шмелей.

Однако присутствие мухи в шмелиных гнездах никак не отражается на силе и численности общин. Личинки Волюцеллы здесь прилежно пасутся в гнездах, выедая разный мусор, а в нем вполне достаточно питательных веществ. Вопреки всему, что думали о Волюцелле, она не вредитель, но санитар, поддерживает чистоту в дальних углах дома, оказавшего ей гостеприимство.

Разумеется, здесь упомянуты далеко не все заслуживающие упоминания двукрылые, но ведь надо хотя бы мельком бросить взгляд и на жуков из нашего зоопарка.

Очень любопытно познакомиться прежде всего с крошечным тычинкоедом – Антерофагом. Этот доставляет шмелям огорчение и неудобства совсем недолго, зато потом верой и правдой служит им, как и Волюцелла, убирая шмелиный дом.

Подобно многим другим существам, о которых здесь шла речь, крошка-жучок подкарауливает шмеля на цветке, но никаких яичек ни на шмеля не наклеивает, ни под перепонку на брюшке не вводит. Он сам, собственной персоной, будто на персональном грузовом вертолете, добирается куда нужно. По сути дела, Антерофаг тоже превращает шмеля в троянского коня, но в гнездо проникает не внутри насекомого, а на нем, только что не верхом.

Впервые этот – даже не скажешь пройдоха, пролаза, проныра, провора, и слова подходящего не подберешь, – встретился мне как-то на скабиозе. Пока шмелиный самец нежился на цветке, жучок не трогался с места, будто знал, что самец не обязательно даже к ночи возвращается в гнездо. Зато, едва на ту же головку, с ходу выпрямляя хоботок, чтоб проверить нектарники, стал опускаться рабочий шмель, жучок (он сидел в засаде с раскрытыми щипцами жвал), почти прыгнув, мгновенно сомкнул челюсти и зажал ими хоботок.

Шмель попробовал взлететь – где там! Свалился на траву.

– «Ошмеломил» беднягу! – посочувствовал наблюдавший нападение мой друг, любитель каламбуров.

Шмель неуклюже барахтался, стараясь подняться, и, неся на хоботке приставшего жучка, взобрался с ним на стебелек, вновь взлетел, но опять безуспешно: упал в траву.

Мы подобрали его и унесли домой, чтоб лучше рассмотреть. Жучок цепко держался за хоботок шмеля. Дома мы его определили: это был Антерофаг.

Года через два, приехав в Ленинград, я, как всегда, наведался в замечательную библиотеку Зоологического института Академии наук. Любая старая библиотека – чудо. Старая специальная библиотека – чудо из чудес. Здесь находишь иногда такие сокровища, которые и во сне не приснятся. Чистое наслаждение копаться уже в одном только каталоге не успеваешь выписывать шифры заманчивых сборников и статей, просто глаза разбегаются… И вот уже на стол ложатся первые книги из числа заказанных.

Среди них немецкий журнал «Натур унд фольк» с небольшой заметкой об Антерофаге профессора Карла Фриша. Ему пришлось усыпить шмеля с висящим на хоботке жучком, чтоб Антерофаг отпустил своего, в прямом смысле слова, носителя. На хитине шмелиного хоботка хорошо отпечаталась вмятина, оставленная жвалами тычинкоеда. Позже Фриш аккуратно приклеил его на то же место и так сохранил обоих в своей знаменитой Бруннвинкльской зоологической коллекции.

Бывает, Антерофаг промахнулся и не успел вцепиться в хоботок шмеля. Он пробует тогда повиснуть на одной из его ножек, может защемить жвалами и несколько волосков на груди шмеля. Описан хранящийся в одной коллекции экземпляр шмеля, в которого на цветке мальвы впились сразу два Антерофага: один висел на хоботке, второй на ножке. Представляете, каково было этому фуражиру добираться домой?

И с чего бы, казалось, жучку «безбилетным зайцем» пробираться в шмелиные гнезда? Антерофаг и сам довольно прилично летает. Вполне мог бы, как делает Пситирус, разыскать вход в гнездо и пожаловать сюда. Тут остается только гадать. Возможно, жучок для кукушкиного приема, как говорится, «носом не вышел», обоняния не хватает, чтоб найти гнездо. На цветке он шмеля чует и даже отличает шмеля-самца от самки и фуражира, которые, как правило, сразу возвращаются в гнездо.

Пусть насекомое только что вылетело из дому и еще ничего не успело собрать, нападение жучка заставляет его повернуть обратно, словно один вес ноши побуждает сборщицу прекратить полет. И вот жучок доставлен в шмелиный дом. Здесь он находит себе пару; самки его откладывают яички, из них выводятся, как положено, личинки. Они шмелиному расплоду не вредят: кормом для них служит мусор в гнездовом хозяйстве шмелей. Личинки растут, окукливаются, а закончив развитие, улетают. Надо отдать им справедливость: улетают они сами, не тревожа уходящих на промысел сборщиц. Но, может быть, вес пассажира задерживал бы вылет шмеля из гнезда, как он заставляет его сразу вернуться в гнездо, пусть зобик и корзинки еще пусты? Так или иначе, из шмелиного гнезда жук отправляется в воздушное путешествие на собственных крыльях.

Добравшись теперь до поздних летних цветов, Антерофаг опять дожидается шмеля и на нем проникает в гнездо, и опять самки откладывают здесь яички, а из них выводятся личинки, которым теперь, однако, предстоит зимовать. Они зарываются под соты и только весной возобновляют развитие – окукливаются, через какое-то время созревают и выходят взрослыми жучками. Эти опять сами улетают на цветки, едят пыльцу, поджидают шмелиных фуражиров…

Итак, мы уже знаем: есть мухи, они засылают в шмелиные гнезда яички; есть жук, его шмель сам приносит домой… А вот еще два жука – один из числа нарывников Мелоид, второй из числа Ксенид – эти пробираются в дом шмелей и не в виде яиц, и не взрослыми, но в возрасте крошечных личинок. Правда, личинки не совсем обычные.

Напомним, что в мире насекомых больше всего распространен четырехступепчатый путь превращений – метаморфоз: из яичка – личинка, из личинки – куколка, из куколки – совершенное насекомое, иначе – имаго. Что касается Мелоид и Ксенид, они проходят метаморфоз усложненный, многоступенчатый, и к тому же сильно растянутый во времени. Он и называется сверхпревращением – гиперметаморфозом (из яичка – личинка, которая, линяя, удивительно меняется по форме и повадкам, из личинки последнего возраста – куколка, из куколки – имаго). Самые молодые, из яичка вылупившиеся личинки, и представляют собой триунгулина – каждый немногим больше запятой на странице, которую вы сейчас читаете. Иногда эта живая запятая так же неподвижна, как запятая в книге. Но стоит появиться на цветке мохнатому, пушистому насекомому – пчеле, шмелю, – триунгулин тут же оживает. Обмануть его проще простого. Поднесите к цветку кисточку из мягких волосков, и к ним прильнут, замерев, блестящие черные запятые: они «клюют» на пушистость приманки.

Дальнейшее развитие происходит уже в шмелиных гнездах, где личинки питаются расплодом хозяев, а потом запасами меда.

Приключения и превращения триунгулинов Мелоид в гнездах некоторых пчел с непревзойденным терпением проследил, затем описал Жан-Анри Фабр в «Энтомологических воспоминаниях». Здесь напечатаны и его увлекательные мемуары о Ситарисе и Майке, к которым мы отсылаем интересующихся с тем большим правом и основанием, что, в общем, то же происходит и с Мелоидами у шмелей.

Пример жизни этих жуков навел ученых на серьезные размышления. «История триунгулинов, – признают крупнейшие знатоки мира насекомых, – несомненно, одна из наиболее назидательных глав в учении об инстинктах животных. Можно, пожалуй, только удивляться, что наблюдаемые явления не привлекли еще к себе внимания исследователей сравнительной психологии. Серия действий одно за другим, каждое однажды, и только однажды, в течение всей жизни выполняется этим живым атомом, никем не обученным и не имевшим никакого опыта. Сами же действия по своей природе и сложности таковы, что мы заранее должны бы отвергнуть их целесообразность. А между тем именно эта цепь странных актов и ведет к нужным результатам…»

Такие же странные и тем не менее целесообразные акты осуществляются и в шмелиных гнездах.

Достаточно и рассказанного, чтоб убедиться в том, как сильно влекут к себе жуков шмели и их гнезда. А ведь мы даже не назвали еще пятьдесят с лишним других видов жесткокрылых, так или иначе вторгающихся в жизнь шмелиной общины и ее создателей.

…В гнездах шмелей нашлась приманка и для бабочек. Гусеницы моли (а моль – бабочка!) выгрызают восковые соты. Странное занятие? Конечно, ведь воск совершенно несъедобен. Да, почти для всех живых существ воск несъедобен, но в пищевом тракте гусениц моли обитают микробы, расщепляющие воск. Они извлекают из него вещества, которыми питаются гусеницы. Разъедая восковые сооружения, моль губит соты и когда сильно размножится, то делает жизнь шмелей в гнезде невозможной.

Осталось сказать еще о ближайших родичах пауков – клещах, которые сплошь и рядом наводняют шмелиные гнезда. Один из клещей так и называется Паразитус бомборум, по-русски «шмелиный паразит». Перезимовавшая шмелиха бывает густо покрыта мельчайшими коричневыми точками. Это – клещи. Их может быть столько, что под ними окраска опушения совсем неразличима. Позже, когда выведутся рабочие шмели, эти же клещи перебираются на них, кишмя кишат в подстилке.

– Кого здесь только нет?! Не скажешь, что шмели живут отшмельниками! – буркнул все тот же любитель каламбуров, разглядывая под увеличительным стеклом гнездовую подстилку…

Но под простым увеличительным стеклом не рассмотришь протозойного одноклеточного паразита Нозема бомби. Чтоб его увидеть, требуется микроскоп и подготовка препаратов.

Нозематоз – опасная болезнь. Но еще более тяжелое заболевание шмелей вызывает червь Сферулярия из числа паразитов-нематод. До сих пор неясно, как личинки нематоды проникают в брюшко шмелихи: через хоботок и пищевод, сквозь межкольцевые перепонки или иначе? Установлено только, что Сферулярия, почти не меняясь до весны и ничем себя не проявляя, сидит в теле шмелихи. А когда та начинает посещать первые цветки, нематода оживает. Да как быстро развивается! Не имея зимой и в начале весны миллиметра в длину и двух сотых миллиметра в толщину, она в короткий срок увеличивается чудовищно!

Шмелиха, поначалу вроде не реагировавшая на вторжение паразита, теперь заметно меняется. Она уже с трудом и как-то неуклюже летает. Вот эти-то шмелихи и бросались нам в глаза весной. Зараженные нематодой, они летают, летают, посещают цветки, кормятся пыльцой, пьют нектар, но так и не наберутся сил, чтобы заложить общину. Тем временем в брюшке шмелихи созревают яйца нематоды. Их тысячи, из них выводятся подвижные зародыши, они быстро распространяются в теле насекомого и приводят к гибели шмелих, так и не основавших семью.

Тысячи молодых нематод, погубивших шмелиху, покидают ее тело, и происходит это чаще всего там же, где шмелиха зимовала; не заложив нового гнезда, она обычно возвращается именно сюда. Поэтому на местах, пригодных для зимовки шмелих, летом кишат легионы самок нематод. Самцы – те недолговечны. А самки медленно перемещаются, дожидаясь, когда начнут прилетать шмелихи, ищущие места для зимовки. Тут нематоды атакуют их.

Прогулка по зоологическому саду, в котором обитает свита шмелей, может быть, и затянулась, хотя мы чуть ли не бежали по его дорожкам и аллеям и далеко не обо всем интересном, что можно здесь встретить и узнать, успели рассказать.

Герой настоящей книги, как мы могли убедиться, связан с бессчетными живыми помощниками (вспомним хотя бы мышей, в чьих гнездах он поселяется) и кормильцами (вспомним тлей), но также и с живыми капканами, силками, сетями, ловушками – бедствиями, которые разбросаны на разных этапах его жизненного пути.

Но раз уж мы вели речь о недругах шмелиной породы, то приходится напомнить, что не всегда им может быть отведено место в зоологическом саду. Кое-кого надо определить в сад ботанический. Взять, к примеру, паразитические грибы Аспергиллюс кандидус или Боверия бассиана. Это одни из самых злостных, непривычно говорить такое о растениях, но что ж поделать, если они действительно одни из наиболее опасных погубителей шмелиного рода. Они вредят не каким попало шмелям, а лишь зимующим шмелихам. Много лет изучая биологию Бомбус, доктор Андре Пувро, работающий на известной станции в Бюр-сюр-Ивет (Франция), пришел к заключению, что большую часть шмелих уничтожают во время зимовки именно два названных растительных хищника. Датские шмелеведы Я. Скоу и Норгаард Хольм выявили уже пять видов грибов, поселяющихся на живых, усыпленных предзимними холодами шмелихах. Такие шмелихи обречены. Пораженные грибом, они превращаются в пучок белесой или зеленоватой плесени. Доктор Скоу, к слову сказать, считает, что в условиях искусственной зимовки химия и антибиотики могут прийти на помощь шмелихам, защитить их от прожорливых грибов. Но это пока только предположения и надежды…

Так или иначе было бы ошибкой совсем скрыть эту страницу естественной истории Бомбус.

Всем, кто хочет поближе познакомиться не только с открытой, но и со скрытой жизнью природы, следует помнить коротко рассказанные здесь сюжеты неисчерпаемой «Шмелиады».

Продолжение следует

Но лето быстрое летит,

Настала осень золотая.

А. Пушкин. Евгений Онегин

«..Вы не успели подумать о том, долго ли это продолжится, а оно уж и кончилось…

А. Гончаров. Фрегат «Паллада»

…Их жизнь проходит сейчас на наших глазах, в эти самые минуты.

В. Тендряков. Онега

Ы ПРЕРВАЛИ рассказ на том, что благоденствующая шмелиная община начала пополняться длинноусыми самцами. Вслед за ними приходит черед покидать колыбель и молодым шмелихам. Они могут быть и помельче и покрупнее. Коконы крупных сразу выделяются: объемистее не сплетают ни личинки рабочих, ни самцов.

Не в каждом гнезде выводятся к концу сезона и самцы и шмелихи. Бывает, последние коконы начинены одними самцами, иногда, наоборот, одними шмелихами. Если новое пополнение семьи состоит из насекомых обоего пола, то шмелих все же раза в два меньше, чем самцов.

Шмелихи (об этом уже говорилось) упитаны по-особому. Дело не в том, что им досталось больше корма. Здесь важны не количество, не объем, не сама по себе масса питательных веществ, поглощенных личинкой, а то, каковы эти питательные вещества.

Из оплодотворенного яичка, отложенного шмелихой, выводится личинка, способная, как мы знаем, развиться хоть в рабочего шмеля, хоть в полноценную шмелиху. Недавно доктор Роберт Плоурайт (США) проследил, в какой именно момент решается будущее женской личинки. Оно зависит, оказывается, от числа рабочих шмелей в гнезде ко времени, когда для личинки начался третий возраст, то есть после первых линек.

Если в гнездо шмелихи, засеявшей яичками один только первый пакет, перенести ранней весной побольше коконов с рабочими шмельками из других гнезд, так, чтоб на каждую вылупляющуюся личинку в пакете приходилось достаточно гнездовых и летающих за кормом рабочих, то уже из коконов первого пакета – значит, весной – можно получить полноценных шмелих. В природе количество рабочих, необходимых, чтоб превратить личинку в шмелиху, накапливается постепенно, подготовляя созревание общины, переход ее от воспитания все новых и новых рабочих к произведению на свет продолжателей шмелиного рода.

Для такого перехода должен измениться весь с весны сохранявшийся уклад жизни, при котором чем многочисленнее семья, тем больше яичек откладывает шмелиха.

И уклад действительно меняется.

Пусть чаши полны меда, а старые коконы забиты пыльцой, пусть рабочие полностью разгрузили шмелиху от забот по дому, она все равно начинает откладывать меньше яичек. Часть их не оплодотворена, из них выведутся самцы, из других, оплодотворенных, могут выводиться и рабочие шмели и шмелихи. Но так как число личинок в пакетах теперь перестало возрастать, то на каждую личинку в третьем возрасте приходится больше рабочих шмелей.

Тут вспомним еще раз шмелей, жующих жидкую жвачку, и на несколько минут задержимся, чтоб получше рассмотреть строение шмелиной нижней челюсти: ее лопасти пересечены изогнутыми складками – щелями, обе густо усажены по краям мелкими волосками. По этим-то складкам выделяется секрет желез, воздействующий на «обсасываемый» рабочими шмелями корм. Когда до личинок в переломном возрасте доходит такая пища, то из оплодотворенных яиц развиваются не рабочие, но особо упитанные, с исключительно развитым жировым телом шмелихи. Они-то и станут в будущем основательницами или продолжательницами.

Велика ли каждая из них? С ноготок! Но мы уже видели, что в разгар лета влияние гнезда, основанного в крошечной норке, распространяется на многие тысячи кубических метров, заполненные высокими кронами шумящих листвой деревьев, на километры тенистых лесных полос и живых изгородей, на гектары лугов и полей, покрытых цветущими растениями.

И на этом огромном трехмерном пастбище, вдоль и поперек прошитом шмелиными воздушными тропами, одному существу, будь оно величиной со всех шмелей общины, сложенных вместе, – этакий фантастический шмель-гигант – ни за что бы не прокормиться по-шмелиному. Общину выручают ее многокрылость, ее многожвалость, ее многоротость. Сотни крыльев разносят фуражиров к сотням цветов. Сотни тончайших, извивающихся язычков способны добраться в хранилища нектара, скрытые в венчике, куда другой язык не проникнет, и здесь вылизать капельные брызги. Сотни крошек жвал способны разгрызать пылинки цветня, который никакими щипцами и щупиками не ухватить.

На сотнях тех же крыльев эти брызги и пылинки сносятся в гнездо, к сотам. Их шишковидная масса оплетена плотным клубком движений, перемещений, совершаемых в душной тесноте сотнями ножек, колец брюшка, голов, язычков, усиков. В этот клубок словно спрессованы миллионы метров, налетанных фуражирами в просторе воздушного пастбища.

Сколько для всего этого требуется времени? Ни один шмель не живет столько, чтоб успеть выполнить подобную работу. Общину же выручает снова ее многомушность. Сама она в средних широтах существует меньше четырех тысяч часов, а впитывает в себя пятьдесят, подчас даже сто тысяч часов отдельных шмелиных жизней.

К тому же час жизни шмеля неправомерно отождествлять с нашим – с часом жизни человека. Отмечая исключительную быстроту некоторых движений насекомых, Карл Фриш приводит такой пример: «Комнатная муха делает около двухсот взмахов крыльями в секунду… Чему удивляться, если муха так легко от нас ускользает, не дает себя прихлопнуть! Поразмыслим над этой юркостью. Может быть, просто чувство времени у нашего насекомого отлично от того, что присуще нам? И одна секунда представляет для мухи срок, в течение которого можно, двести раз взмахнув крыльями, уйти от опасности?»

Между прочим, и шмель делает от 180 до 240, значит, в среднем около 220 взмахов крыльями в секунду, то есть процентов на десять больше, чем муха, о которой писал Фриш…

А сто тысяч часов, сконцентрированных в жизни шмелиной общины, оставляют за собой к тому же, подобные шлейфу рассыпавшейся кометы, десятки, а нередко и сотни молодых шмелих, способных прожить еще многие тысячи часов.

Вот что производит во всех четырех измерениях гнездо, которое основал весной шмелек с ноготок!

Итак, из коконов начали выходить молодые шмелихи. После молодых шмелих в общине редко кто еще выводится. А старых рабочих шмелей становится все меньше. Семья начинает увядать, как отцветшее однолетнее растение. Такое растение развилось из одного-единственного проросшего зародыша – семечка. Росток может раскуститься, образовать несколько стеблей, в свое время они увенчаются цветами; созреют семена, и листья на однолетнем растении начинают увядать, оно чахнет. Жизнь, поднявшаяся из одного семени, уходит, будто перелившись в новые семена.

Пору, когда в общине появляются самцы и молодые шмелихи, можно рассматривать как ее цветение.

Сыновья старой шмелихи, выйдя из коконов, уже через два – четыре дня покидают родной дом, обычно навсегда. Лишь немногие задерживаются, продолжают обогревать последний пакет с дозревающими в нем сестрами. Вообще же молодые самцы не только выводятся раньше, чем молодые шмелихи, но и из гнезда улетают, как правило, в более молодом возрасте. А покидая дом, не утруждают себя круговыми полетами, головой к гнезду. Пока будущие невесты еще сидят в гнездах, женихи уже нашли дорогу к венчикам цветов, здесь и ночуют.

Еще до того, как невесты проснулись в шелковых колыбелях коконов, шмелиные женихи Бомбус лукорум, праторум, горторум делят свое время между пребыванием в душистых цветках и плетением огромной воздушной сети. Несколько дней натягивают они ее над участками, где вскоре будут совершать свои лётные прогулки молодые шмелихи в новеньких бархатных нарядах. Сеть, сплетаемая шмелями, невидима и неосязаема, она связана из нитей не более плотных, чем те, из каких соткан плащ короля в андерсеновской сказке. Но нити шмелиной сети чудеснее: невидимые и неосязаемые, они действительно существуют.

Первым обратил внимание ученого мира на эту сеть Джорджи Дарвин – девятилетний сын знаменитого Дарвина. О том, что это был именно Джорджи, стало известно совсем недавно. В 1885 году, когда Чарлз Дарвин впервые опубликовал небольшую заметку о странных полетах шмелей, он только коротко сообщил: «8 сентября 1854 года один из моих сыновей видел нескольких шмелей, влетавших в углубления у основания ствола большого ясеня…»

Только через сто с лишним лет доктор Р. Б. Фримен напечатал в «Вестнике Британского музея естественной истории» полный текст всех заметок из дарвиновского дневника полевых наблюдений, относящихся к полетам шмелей. Здесь-то и сообщено имя сына. «Джорджи, – говорится в первой записи, – наблюдал многих шмелей (думаю, все одного вида), прилетавших и жужжавших у подножия старого ясеня».

Внимательно осмотрев подножие ясеневого ствола, о котором сообщил Джорджи, Дарвин ничего похожего на ход в шмелиное гнездо не обнаружил. Но пока он рассматривал все вокруг, опять подлетел шмель, проник в углубление у основания ствола, потом вышел, поднялся вверх и исчез, пронесясь между двумя большими ветками.

Сколько ни рылся Дарвин в траве вблизи загадочного места, хода в гнездо он так и не нашел, зато убедился, что шмели появляются один за другим через короткие промежутки, иногда минуты через две, и, пожужжав в полный голос, сразу улетают.

И что всего удивительнее, подчеркивал Дарвин в своих заметках, шмели появлялись с одной стороны, жужжали и, словно уговорившись, улетали по одной и той же воздушной тропинке; лишь некоторые, вместо того чтоб исчезнуть в развилке, облетали основание ствола и скрывались в том же направлении, что и предыдущие.

Несколько дней спустя у Дарвина были на заметке уже и другие столь же загадочные места. И все разные: то ветка какая-нибудь, то камень, то совсем голый участочек на склоне канавы, то листок плюща… Обдумывая увиденное, Дарвин пришел к мысли: открытые им «места жужжания» – так назвал он их для краткости – точки какой-то длинной цепи.

Тогда отец призвал на помощь детей – пятнадцатилетнего Вилли, одиннадцатилетнюю Этти, известного нам Джорджи и Френки, которому шел всего восьмой год. В более поздних наблюдениях участвовала и крошка Пенни. Дарвин расставил детей на «места жужжания».

Увидев подлетающего шмеля и услышав его гудение, каждый должен был сразу и громко крикнуть:

– Шмель здесь!

Сам Дарвин стоял последним и слушал.

– Здесь!

– Здесь!

– Здесь!

Вновь и вновь прослеживая таким образом трассу, Дарвин составил карту полета и убедился: шмели летают словно по границе большого круга. Время от времени то один, то другой уносился в сторону, припадал к цветку, подкреплял силы нектаром, а заправившись, вновь ложился на проторенный курс.

И на следующий год церемония в точности повторилась. В полевом дневнике Дарвина вновь появилась запись, на этот раз от 23 июля:

«Джорджи и Френки видели вчера и дня два-три тому назад несколько шмелей на «точках жужжания»…

Наблюдения продолжались еще 5 лет. И каждый год с середины июля до конца сентября, особенно в жаркие часы, шмели облетали точку за точкой, совершая бóльшие или меньшие круги со скоростью примерно 10 миль в час.

В разные годы не только маршруты полетов, но и расположение «мест жужжания» оставались, в общем, неизменными. Даже повороты производились сходным образом.

«Я был поначалу очень поражен и никак не мог найти объяснения этому», – писал Дарвин. Впоследствии он высказал предположение, что у разных видов свои летные повадки: одни предпочитают летать повыше, другие пониже, – кто вдоль живых изгородей, вдоль придорожных канав, от одного заметного дерева к другому… Потому и маршруты из года в год не меняются.

…Заметку о наблюдениях за полетами шмелей Дарвин несколько лет продержал в ящике стола и напечатал впервые не в Англии, а в Германии, на немецком языке. Многие этой публикации не заметили. И когда в 1949 году сотрудники Ротгемстедской агрономической опытной станции Д. Фри и К. Батлер опубликовали книгу о шмелях, они написали в ней, что первым стал изучать полеты шмелиных самцов немецкий натуралист А. Франк. В доказательство приведена ссылка на его статью 1941 года.

А. Франк действительно узнал о летной карусели шмелей много нового. Нанося цветные метки на шмелей Бомбус гипнорум, он смог подсчитать, что в течение дня, да и день-то был облачный, один шмель совершил по замкнутой кривой 77 кругов. Другой – на этот раз Бомбус террестрис – за полтора часа успел проделать 35 кругов, каждый протяженностью 275 метров. Но то не был непрерывный полет: на круг приходилось 27 остановок в точках, разделенных чаще всего расстоянием от 5 до 15 метров; правда, один раз шмель проделал без остановки 33 метра, иногда же он приземлялся очень часто – через 30–40 сантиметров.