Текст книги "Берегись, Ангел! (СИ)"

Автор книги: Иоланта Палла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

— Но теперь вы померились? — нарушаю одно из основных правил — не задавать вопросов.

Нарываюсь ведь. А не могу остановиться. Желание узнать о Вороне больше, сильнее доводов рассудка.

— Все бабы зло… их создал нечистый, чтобы портить мужикам жизнь, — резко оборачивается, впивается в меня колючим взглядом. — И ты, Каринка, никакой благодарности, только позоришь меня.

— Вадим, извини, я не… — поднимает руку вверх. Морщится, как от зубной боли.

— Молчи. Не раздражай меня. Не могу слышать твой писк. Забыла, что могла сейчас за колючей проволокой срок мотать? Сколько тебе светило? Напомнишь? — подходит ко мне, нависает как коршун.

— Пятнадцать, — отвечаю одними губами.

— Тебя я спас от тюряги, а вот его не смог…

Глава 8

— Я буду всегда благодарна тебе за это, — говорю искренне. Если бы не Вадим, я бы никогда не выпуталась.

— Видел твою благодарность, — презрительно смотрит на меня. — Мужик пальцем поманил, а ты уже хвост распустила.

— Извини, — мне нечего на это сказать.

Знаю, как это выглядело со стороны. А на самом деле это еще хуже. Меня повело. Не отпускает. Даже сейчас перед глазами лицо Ворона, а внутри все скручивает от отчаянного желания, еще хотя бы раз вдохнуть его аромат.

— Считаешь, что ты нужна ему? — его улыбка режет воспаленные нервы. Только муж умеет улыбнуться так, что свет становится не мил.

— У меня есть ты. Мой спаситель, — говорю заученную фразу.

— Так и не научилась правдоподобно врать, — проводит рукой по моим волосам, хватает за прядь и резко тянет на себя.

Закрываю глаза, невыносимо видеть его взгляд. Страшно. Я никогда до конца не знаю, что ожидать от мужа. Он всегда превосходит мои самые жуткие ожидания.

Но сегодня он особенно странный. Разговорчивый. Обычно он ограничивается короткими приказами. Ему больше нравится, когда я сама признаю, себя жалкой и ничтожной.

— Я не вру, дорогой, — вымученная улыбка касается моих губ.

— Никита принял тебя за другую. За женщину, которой ты и мизинца не стоишь. За стерву, которая умела держать мужские сердца в своих маленьких кулачках. Один ее взгляд и мужики штабелями падали к ногам, — он говорит с придыханием, в темно-серых глазах загорается огонь. Сейчас он похож на одержимого. Той другой. Ревности у меня нет. Но есть удивление, что моего непробиваемого мужа мог кто-то так зацепить. Мне казалось это нереальным. — Ради таких мужики готовы совершать любые безумства. А ради тебя, — презрительно скользит по мне взглядом, и чем больше смотрит, тем сильнее лицо искривляется, — Об тебя разве что ноги вытереть… и то… надоедает.

Он умет бить наотмашь словами. Лучше бы реально ударил, чем вот так, медленное уничтожение личности. Но он не бьет. Нет. И при этом его слова заставляют корчиться в муках. Всегда острые как бритвы, прицельно точные.

— Так почему ты не с ней? — нагло спрашиваю. Боль придает сил. — Зачем тебе я?

Вздрагивает. Не знала, что могу его зацепить.

— Василисы больше нет, — голос пропитан страданиями, губы дрожат. Никогда не видела его в таком состоянии. В глазах океан отчаяния, он бушует, бьется о реальность и мучает его.

Вадим не отпустил ту женщину. Не знаю, способен ли муж на любовь, но к той, он явно испытывал какие-то чудовищные и разрушительные по своей силе эмоции.

— Прости, — отступаю на шаг. Я затронула что-то слишком личное, действительно болезненное. Но расплачиваться придется мне.

— Даже извиняться не умеешь. Ни о чем тебе не жаль. Ты домашнее животное, которое только потребляет блага, но так и не научилось ценить. В тебе нет ни благодарности, ни уважения, только страх… не человеческий… животный, — мотает головой, ему больно смотреть на меня, потому что хочет видеть ту другую. — Думаешь, Никита бы не распознал фальшь? С ним было бы по-другому? О нет, дорогая, — истерично хохочет, — С ним еще хуже. Он пол жизни по тюрьмам. У него остался только инстинкт выживания и жажда мести.

— Он тоже ее любил? — вот зачем я это спрашиваю? Почему-то мне дико больно, что практически незнакомый мне человек любил другую женщину. Что со мной? Это же бред?!

— Боготворил. Она была для него всем. Как и для меня. Вася… Василиса… прекрасное и лживое создание… Что же ты натворила… любимая… единственная… неповторимая… родная моя… — он шепчет как в бреду. Смотрит в пустоту и хватается взглядом за тот образ.

Ворон называл меня этим именем. Он действительно перепутал. Сердце сжимается в болезненных судорогах. Он точно так же как и мой муж видел другую… А я… я никому не нужна… никогда не была… Как там Вадим учил… я никто… И это правда.

— Мне жаль… — шепчу, глотая слезы.

— Нет, это мне жаль, Каринка, — мотает головой, сбрасывает наваждение. — Что я пытался воссоздать ее образ. Обманывал себя. Ты в курсе, что я просил врачей сделать твою физиономию похожей на Василису, — хватает меня за подбородок и не дает отвести взгляд.

— Нет. Зачем? Это же… — задыхаюсь. Слезы душат.

— Глупо? — смеется. — Еще как. Но я не мог иначе. А ты должна мне ноги целовать, что подарил тебе внешность. Как бы ты выглядела без меня? А?

Молчу. Стараюсь не смотреть в его безумные глаза.

— Отвечай, Каринка! — трясет меня за плечи.

— Жутко… — всхлипываю.

— Почему?

— Из-за ожогов…

— Кто в этом виноват? — он упивается моей болью. Сам горит в аду, и хочет, чтобы я варилась в адском котле. Заставляет вспоминать.

— Знаешь, Вадим, — слезы высыхают, поднимаю голову и встречаю его взгляд, — Я бы сделала это еще раз, и еще. Я сожалею, что пострадала сама. Но тот дом, вместе с теми тварями я бы спалила еще раз. И мне действительно жаль, что там сгорели далеко не все.

Глава 9

— Карательницей себя возомнила. А на самом деле, просто крыша подтекает. Как, Каринка? Скажи как, мне после всего доверять тебе ребенка? — проводит пальцем по шраму за ухом.

— Я Марусе никогда вреда не причиню! И ты это прекрасно знаешь! — замираю, даже не дышу. Вадим слишком хорошо знает куда бить.

— Так же как своему отчиму? — глаза вспыхивают недобрым блеском. — После сегодняшнего твоего поведения, я сомневаюсь, что моей дочери следует находиться рядом с тобой.

— Нет, Вадим, — мотаю головой, уже понимаю, к чему он клонит. — Пожалуйста, нет! Ты же знаешь, что она для меня все. Лучшей матери тебе для Маруси не найти!

— Неужели? — отходит к столу. Наливает себе стакан воды. Не спеша пьет. Тянет время, заставляет нервы натянуться. — А я вот решил отправить ее за границу. Мне порекомендовали отличную няньку, при этом еще и педагога. Она уж точно даст больше, чем поджигательница, которая даже не раскаялась в своих преступления. И… — снова наливает себе воду, — Еще ко всем своим грехам, падкая на мужчин.

— Нет! Вадим! Прошу, Нет! Я не переживу! — понимаю, что даю ему козыри в руки. Но страх потерять Марусю сильнее.

— Ты понимаешь, — подходит ко мне, как хищник, который прекрасно знает, что жертва загнана в угол и не сбежит, — Что твоя жизнь вот тут, — проводит рукой перед моим носом. — И я не так много прошу. Всего лишь человеческой благодарности. Какой я праздник устроил. И что в ответ? — наклоняется, заглядывает мне в глаза. — Что, Каринка?

— Что? — с трудом ворочаю языком.

— Вот и я спрашиваю что?

— Спасибо, дорогой, — губы растягиваются в неестественном подобии улыбки.

— Кислая рожа, вот она благодарность. А вои подруги… они пищали от восторга. Каждая готова была наплевать на своих мужей и побежать за мной, — он говорит медленно, смакует каждое слово. Очень спокойно. От каждого слова жуткий, липкий ужас расползается по венам.

Потому что у них вся жизнь вертится вокруг пафоса и денег. У них других ценностей нет. А был бы он им нужен, не имея копейки за душой? Сомневаюсь.

Но этого я Вадиму не скажу. Только не сейчас, когда итак хожу по тонкой ниточке. Одно неверное слово и он выполнит угрозы. Мне ли не знать, что муж слов на ветер не бросает. Он скор на расправу. Слишком скор.

— И я тебе благодарна, честно. Великолепный праздник, — стараюсь говорить максимально правдоподобно.

— Лгунья. Притворщица. Вертихвостка, — обвивает руку вокруг моей талии. Прижимает к себе. — Второй рукой проводит по моему лицу, очерчивает контур, — Я тебя создал. Все это мое. И никогда не будет иначе. А если мне надоест, знаешь, что я сделаю?

— Догадываюсь, — выдыхаю, в страхе облизываю губы.

— Я уничтожу неудачное творение, — прикосновения становятся еще ласковей. — Тем способом, который мне больше всего понравится. И самое смешное, о тебе никто не заплачет, никто не вспомнит. Ты никто. Тебя не существует. Ты никому не нужна. И только по моей прихоти, ты продолжаешь дышать. Ты на свободе, только потому что я так хочу.

Таким голосом говорят нежности любимому человеку, а Вадим уничтожает, режет по живому. Каждое его слово — правда. Это моя реальность. И другой не будет.

— Прости. Этого больше не повторится, — шепчу онемевшими губами.

Он проводит тыльной стороной ладони по моим губам. Хватаю его руку и целую. Подавляю внутренний протест, желание плюнуть ему в лицо, высказать все. Нельзя. Эта роскошь, которую я себе никогда не позволю.

— Врешь. Но я сделаю вид, что поверю твоей лжи, — резко хватает меня за волосы и оттягивает мою голову назад, — До еще одного промаха. А тогда… — отстраняется.

— Его не будет! — обнимаю себя руками. Как же холодно. Не снаружи, озноб внутри, и он никогда не пройдет.

— Будет, Каринка. И ты, и я это знаем.

Вадим идет в ванную комнату. А я продолжаю смотреть ему вслед. Самое гадкое — тут тоже он прав. Я на грани. Промах будет. Хоть я всеми силами буду пытаться его не допустить. Только если он захочет избавиться… он заберет у меня Марусю. Он уничтожит. И никто его не остановит.

Ворон… в голове возникает его образ. Горько усмехаюсь своим же мыслям. Зачем я ему? Он принял меня за другую. Вадим вон даже мое лицо по ее подобию сделал. Не знаю, что это была за женщина, но ради нее и Вадим и Ворон действительно были готовы на все. А из-за таких как я никто геройский поступков не совершает.

Я никто. Меня не существует. Есть только образ слепленный Вадимом. Повторяю его слова, горькие и правдивые. И Ворон погнался за прошлым. Но никак не за мной.

Потому выживание только в моих руках. Мне не на кого надеяться.

У меня есть Марусенька и ради нее я должна стараться. Сделать невозможное, но сохранить то немногое, что у меня есть. Ради нее живу. Или не только? На этот вопрос я не могу ответить. Нечто постоянно ускользает от меня. Что? У меня нет ответа на этот вопрос. И почему непонятная тревога ежедневно съедает меня изнутри. Ведь дело не только в Вадиме… Тогда в чем?

Скорее всего, просто жизнь в постоянном страхе дает о себе знать. Вот и лезут в голову странные мысли.

Ложусь в постель. Накрываюсь с головой одеялом. Даже не смываю макияж. Не жду, когда ванная освободится. Я уже сплю, пусть так думает. Главное, чтобы больше меня не трогал. Сегодня я не переживу его прикосновений. Нет!

К счастью, тут удача на моей стороне. Муж выходит из ванной. Долго с кем-то переписывается по мобильному. Засыпает на противоположной стороне кровати.

Ко мне сон не идет до самого утра. Перед глазами стоит Ворон. Откуда это наваждение? И еще во мне растет дикое желание увидеть его еще раз. И ведь знаю, какова цена этого желания. Расплата будет непомерно высокой.

К утру все же проваливаюсь в тревожный сон. Когда просыпаюсь, Вадима уже ушел. Из горла вырывается вздох облегчения. Чувствую, что его уже нет дома. Со временем я научилась безошибочно улавливать, когда муж где-то поблизости, а когда горизонт чист.

Иду в ванную комнату. Пытаюсь отмыть с себя события вчерашнего дня. Вот и праздник… ничего так подарочки. Как там отчим говорил: «Ты ошибка природы и не должна была родиться». Или выжить… Это я уже сама добавляю. Зачем я выжила? Потому что нужна Марусе? Или?

Выхожу из ванной комнаты, и тут же взгляд натыкается на белый конверт под дверью. Когда я уходила, его точно не было. Послание? От кого?

Наклоняюсь, поднимаю конверт. Руки дрожат, когда его открываю. Может не смотреть содержимое? Ничего хорошего там быть не может. Мелькает в голове мысль. Поздно. Я уже судорожно вглядываюсь в напечатанный текст:

«Хочешь узнать, где твой сын? Надо встретиться».

Перечитываю этот бред несколько раз.

Что за идиот написал это?!

И меня нет и никогда не было сына… к сожалению.

Глава 10

Никита

Еще во дворе слышу плач. Взбегаю по ступеням дома, ломать, крушить, защищать. Оторвать голову любому, кто посмел! В голове сотни мыслей, одна тревожней другой.

Открываю дверь, тревога играет на нервах. А я после сегодняшнего, и так как спичка, малейшая искра и взрыв обеспечен.

— Никита, я не хотела, простите меня! — в ноги мне падает Светка.

— Что случилось? — рычу. Оглядываюсь… ищу… Мне надо увидеть…

— Он сам! Он непоседа! Я только на минуту отвлеклась! — вытирает руками слезы и жалобно смотрит на меня, задрав вверх голову.

— Она в телефоне залипла, — из кухни раздается строгий голос Эльвиры.

Она выходит, как всегда в строгом черном платье, седые волосы забраны в идеальный пучок, морщинистое лицо выражает железное спокойствие. Смотрю на ее руки… вздох облегчения срывается с губ, и тут же сменяется тревогой.

Подбегаю к Эльвире, выхватываю из ее рук Марка.

— Откуда у него царапина на лбу? — осматриваю ребенка. Ссадина кровоточила, сейчас кровь уже остановилась. Малыш улыбается и обнимает меня маленькими ручонками.

— Папа!

— Папка вернулся! Скучал? — сильнее прижимаю его к себе.

Напугал же он меня. Если с Марком что-то случится — не переживу. С ним я стал параноиком. Он все, что у меня есть. Мой сын. Моя жизнь. Ради него еще топчу этот мир. И возможно еще ради… нет об этом пока рано думать.

— Дя! — малыш явно в хорошем расположении духа и царапина на лбу его не тревожит.

— Светка, на выход, — показываю пальцем нерадивой няньке на дверь.

— Но, Никита! Я старалась! Я все делала по правилам! Это же единственный промах! Не прогоняй меня! — складывает руки как в молитве.

— Бездарная работница. В шею гнать! — Эльвира стоит поодаль, скрестив руки на груди. Она Светку невзлюбила с первой минуты. Впрочем, ей никто и никогда не нравится. Она пропитана ненавистью, и поэтому она идеальная работница.

— Эльвира Семеновна, зачем вы так! Не наговаривайте на меня! — нянька с опаской косится в ее сторону.

— Вещи собрала и, чтобы через десять минут духу твоего тут не было, — испепеляет Светку взглядом. Нянька вздрагивает.

Эльвира в прошлом была надзирательницей в тюрьме. Я там мотал один из своих сроков. Трагические события нас связали очень крепко. И когда я встал на ноги, то первым делом забрал ее к себе. Более преданного и надежного сотрудника не сыскать. Эльвира не знает, что такое жалость, сострадание, ее невозможно подкупить. И как ни странно, она одна из немногих кому доверяю.

— Никита! — Светка хватает меня за ногу. — Мы так и не поговорили. Я не успела тебе сказать… что… — широко распахивает глаза.

— Стоп. Завязывай. Сгинь, — не даю договорить.

Очередное лживое признание в любви. Тошнит. Она и нянькой устроилась, чтобы ко мне ближе подобраться. Как и многие ее предшественницы. Сколько нянек сменилось, молодых, пожилых и опытных… уже со счета сбился. А все не то… Сыну мать нужна… горло сдавливает, раны внутри снова кровоточат. Физически ощущаю, как по телу пробегает знакомая волна адской агонии. Не смирился. Не отпустил. Голубка… единственная… дорогая… лживая… прекрасная… Что же ты натворила?

— Никитааа, — нянька вырывает из болезненных раздумий.

— Выход знаешь где, — бросаю не глядя и с сыном на руках поднимаюсь наверх.

Глажу Марка по голове. Белокурые шелковистые волосики, точно такие же как…

Снова о ней… все о ней…

До крови закусываю губу. Если бы не сын, я бы уже крушил стены. А он помогает держать демонов на цепи. С Марком нельзя срываться.

А после сегодняшнего вечера я на грани. Прошлое восстало, чудовищно болезненное, невероятно красиво… Прошлое резало, кромсало, и заставляло судорожно вдыхать запахи былого счастья. Оно издевалось, обвивало колючими шипами, поднимая из глубин памяти то, что убило во мне человека. Оставило лишь прогнившую оболочку.

Но есть Марк, и потому я стараюсь хотя бы внешне выглядеть человеком.

— К тебе посетитель, — Эльвира бесцеремонно входит без стука.

— Угу, — киваю. Сейчас сложно говорить, такое ощущение, что в горле тысячи лезвий, и они режут и режут без остановки.

— Ребенка я уложу, — забирает у меня Марка из рук.

— Ок, — киваю.

— Зря ты туда пошел, — в глазах удушающая пустота. У нее давно уже нет эмоций… завидую. Я бы тоже многое отдал, чтобы перестать чувствовать боль, которая сжирает меня день за днем.

— Отстань, — отмахиваюсь.

Эльвира руководствуется только логикой и холодным расчетом. А я сейчас сгусток нервов. Нам сейчас лучше держаться на расстоянии.

Она уходит. Отворачиваюсь к окну. Смотрю на небо. Черное, пасмурное, ни одной звезды. А ведь выглянет солнце, и небо станет светлее, голубые оттенки озарят мир, пушистые облака, обманчиво нежные, будут проплывать над нашими головами. Это все лживая иллюзия, как и глаза голубки, так похожие на небо… Манящие, притягательные и смертельно опасные. Ночь куда честнее, она не скрывает своей тьмы, а свет — это ложь и обман. Всегда.

— Накосячил ты знатно, Ник, — дверь открывается.

— Пришел мне нотации читать? — не скрываю ехидства в голосе.

— А у меня есть выбор? Кто тебе мозги вправит?

— Поздно, Бодь…

— Ты всех нас под удар подставил, сестру, племянников, — Богдан хмурится.

— Отвали, а, — усаживаюсь в кресло, откидываюсь, смотрю в потолок.

— И имя твоему безумию Василиса, — миллионы ядовитых иголок пронзают тело, меня подкидывает на кресле, только от одного упоминания ее имени.

Глава 11

Эти годы я как на электрическом стуле, приговорен к смерти, но приговор никто не собирается исполнять. Меня поджаривают раз за разом, заставляют корчиться в адской агонии и продолжать существовать.

Так не бывает… не может быть любовь такой. Держать за горло крепко, подчинять себе, истязать день за днем, годами… и не давать даже маленькой надежды на избавление.

— Не надо… — выдаю каркающий глухой звук.

— Ник, не узнаю тебя, — Бодя не унимается. — Столько ошибок, за такое кроткое время. Ты рекордсмен однако.

Сам же не так давно был в моей шкуре. Его битва за любовь длилась одиннадцать лет. Но в отличие от меня, у Бодьки были шансы на победу. Его любимая жива.

Преодолеть можно практически все, только один бой заведомо проигрышный — со смертью.

— Вам ничего не угрожает. Ты за этим пришел? — огрызаюсь.

Злюсь на него, что он увидел мою слабость. Нельзя никому показывать уязвимые места, даже мужу своей сестры. Путь отчасти я ему и доверяю, но душа всегда должна быть закрыта. Это только моя черная пылающая бездна. Никому ее не отдам. Да… я безумец, если лелею даже боль о ней.

— Твой папаша сбежал. И ты считаешь, угрозы нет? — аналогично рычит в ответ. — А я ведь говорил, не верь ему, не ведись. Надо было прибить его, когда он был у нас в руках.

— Он не мой папаша! — тошнота подступает к горлу, при одном упоминании о Льве Ползунове, которого я практически всю жизнь считал своим отцом. А так называемый папаша, сделал все, чтобы тюрьма стала мне вторым домом. Эх… если бы только это… Ползунов сделал вещи куда хуже… И его ждут мучения, так, что будет молить о смерти и избавлении. Точно также как я сейчас, варюсь в своей агонии. Только смерть я не зову, мне есть для кого жить. Есть еще зачем топтать эту землю.

— А что это меняет? Он от этого стал менее опасен? — Бодя морщит нос. Ползунов издевался над его женой, три года держал ее под замком, едва не заставил выйти за него замуж. Хорошо мы вовремя с Бодькой вмешались, поломали гниде планы.

Как там сестрица его называет — таракан. За огромные усы, которые живут своей жизнью. Так он и по сути таракан, живучий и подлючий.

— Я его достану. Занимайся своими делами, — отмахиваюсь. Нет у меня желания с ним говорить. Не хочу никого видеть. Особенно после сегодняшнего дня.

— Ты хоть успел что-то из него выбить, прежде чем он тебя вокруг носа обвел? — еще и издевается гад. Как быстро Бодька забыл, как валялся на дне, пытаясь забыть ту единственную, что проросла в его сердце.

Только ему повезло. Сеструха у меня зачетная. Добрая, ласковая, верная — идеальная женщина. От нее не будешь ожидать ударов в спину. Лиза само очарование, и все у нее на лице написано.

А моя голубка… ангел с виду… белокурые волосы, огромные голубые глаза, в которых паришь на крыльях, и искренне веришь, что летишь в небесах. А на самом деле, ангельская внешность скрывает демонессу, и ты не успеваешь опомниться, как тебя с невинным видом, рассказывая о любви, поджаривают на медленном огне. А голубое небо превращается в дорогу из раскаленных углей. И ты понимаешь это и все равно не сворачиваешь, идешь дальше… позволяя творить с собой все, только бы еще раз прикоснуться, ощутить запах, быть рядом.

Так не бывает… Хочется вопить и призывать на свою голову все муки ада, лишь бы она вернулась. Вытерпеть все, зная, что голубка предаст снова и снова, будет истязать с ангельской улыбкой. Но она не будет. Больше нет… Ее больше нет… И я до сих пор это не принял. Не смог отпустить. Похоронить. Она продолжает господствовать у меня в душе. Там она по-прежнему жива. Она моя…

Кого я обманываю? Она никогда не была моей…

— Дороги ведут к Вадиму, — нехотя признаюсь.

Еще одна скользкая дорожка. Не стоит впутывать Бодьку. Но он знаком с моим братом, вместе меня вытягивали из-за решетки.

— И его жене? — пытливо заглядывает мне в глаза. — Карина, если не ошибаюсь…

— Карина, — киваю.

— Или? — выгибает бровь, поддается вперед. Ох, и любопытный.

— Без или, — отрезаю.

Вспоминаю голубые глаза… не те, совсем не те.

Когда впервые увидел, во мне ожила надежда… я так хотел поверить, что голубка вернулась…

Ползунов взял когтями за живое, словил меня на крючок. Закинул наживку, а я и рад проглотить… Мечта… моя хрупкая иллюзорная мечта, я не даю ей разбиться. Не могу позволить. Пусть голубка живет… хотя бы в моей памяти.

Ползунов сыграл на этом. Указал неверные координаты… запутывал… хотя… зацепка есть, не все просто с этой Кариной. Но главное — она не голубка. В ней нет огня. Она послушная, запуганная, другая…

Василиса бы никогда не позволила вить из себя веревки. Это она мужиков в тугой узел скручивала, но никак не наоборот. И демонеса в ней ни при каких обстоятельствах бы не пропала. Это ее суть. Ангел и демон два облика одной голубки.

— Вадим также был на ней повернут? — продолжает свой допрос Бодька.

— Удивительно, если бы было наоборот, — усмехаюсь, во рту горечь. — Он даже пошел дальше меня. Воссоздал ее образ. Перекроил лицо Карины.

— Чего? — Бодя присвистывает.

— Да, он мне сегодня рассказал, — делаю судорожный глоток воздуха. Каждый вдох — это режущая боль. Так всегда… привык… я так и не научился жить без ее запаха.

Глава 12

— Вадим землю рыл, чтобы тебя освободить. Я с ним работал, да и сейчас по бизнесу частенько пересекаемся, — протягивает задумчиво. — Твой брат тот еще фрукт, но за нашу команду. Ползунов и ему крови попил предостаточно.

— Да, мы зарыли топор войны, вроде как, — соглашаюсь.

Были времена, мы с братом готовы были горло друг другу перегрызть. Все из-за нее…

Васька отбирала разум, подчиняла себе. И делала это все без видимых усилий, играючи.

Ее жизненный путь покрыт тайной мрака… как и смерть… Слишком много тайн она унесла с собой.

Хотел забыть, попробовать жить дальше, но понимаю, пока все не распутаю, покоя мне не будет. Пока есть хотя бы маленький шанс, что моя дочь жива… я буду ее искать.

В то, что Васька могла выжить, практически не верю… Ползунов мутит воду, отравляет нам жизни, так было всегда. А вот в то, что он причастен к ее смерти — это факт. И он заплатит. Кулаки сжимаются, внутренности скручиваются в тугой узел, во мне больше нет крови, только ненависть…

Все, что осталось во мне от человека принадлежит моему сыну. Нашему с Васькой… А ведь была еще и девочка. Я был уверен — малышка не выжила. А вот Ползунов, будь он неладен, посеял зерна сомнений.

— Вадим так же рыщет в поисках своего папаши. Так что, тут он на нашей стороне, — Бодя говорит уверенно. Чувствую, что он неплохо относится к моему брату. Хотя всегда очень осторожен с людьми. Чем Вадим заслужил его доверие?

Как выяснилось не так давно, биологически Вадим мне не брат. Он родной сын Льва Ползунова, я же плод его мести. Я сын женщины, которой он был одержим. А моя мать любила другого человека, от него забеременела, но из-за козней Ползунова, они расстались. Лев подстроил мою смерть в роддоме. Мать была уверена, что я не выжил. Позже вышла замуж за отца Богдана, и воспитывала его как родного сына. Так что Бодьке досталась вся нерастраченная материнская любовь. А и еще моя сестра, дочь того человека, которого безумно любила моя мать.

А мне достался Ползунов. Он подделал документа так, что я оказался его сыном. А по факту источником мести. На мне он отыгрывался за все свои неудачи. На мне срывал злость. Доставалось, конечно, и Вадиму. Его Ползунов тоже за что-то ненавидел.

Так что с Вадимом мы связаны сильнее, чем кровные узы. Нас навсегда связывает ненависть к монстру, взрастившему нас. И… одержимость одной женщиной… Да, такая, что ни он, ни я, до сих пор не можем в себя прийти.

А кого она любила? Кого бы выбрала? Была ли Васька способна на любовь? Никогда мне не найти ответов на эти вопросы. Так же как и не разгадать тайн ее души. Поздно… слишком поздно… Нет ее больше…

Сердце сжимается в кровавых судорогах. Никогда мне с этим не смириться… не принять…

— У него свой внушительный список к Ползунову. Но ты прав, цели у нас сходятся, — отворачиваюсь.

Неприятно признавать, что я в должниках у брата. Несмотря на наше соперничество в прошлом, позже он сделал очень многое для меня. Не забывал в тюрьме. Помогал на воле. Даже за делами присматривал. В общем, оберегал он меня. Как никто и никогда…

Возможно, чувство вины… или нечто другое… А может, я просто разучился видеть хорошее в людях. Постоянно какая-то выгода мерещится.

— Не любишь быть в должниках, — Бодька хитро мне подмигивает.

— А кто любит? — огрызаюсь.

— Ты еще глаз на его женушку положил. Не прочь ведь забыться с копией? — пытливо на меня смотрит, норовит под шкуру залезть.

— Тебе заняться нечем? Так хочется в чужом белье ковыряться? — подхожу к окну, сжимаю подоконник до хруста костей. — Бодь, езжай в столицу к жене. Займись своей жизнью.

Друг не так давно переехал в столицу. Там он вырос, там его друзья и семья. Но очень часто наведывается ко мне. Я бы сказал слишком. Хочет вернуть должок, что помог им с Лизой воссоединиться. Только меня его забота уже утомлять начинает. Еще и подкаливает, гад. Не со зла… но на больные мозоли все равно наступает.

— Поеду, — кивает. — Но скоро назад. Чую, заварушка тут намечается. Я буду рядом, — говорит серьезно, в глазах уверенность.

— Я знаю, что могу на тебя положиться, — поворачиваюсь к нему. Стараюсь говорить максимально миролюбиво. Из последних сил сдерживаю демонов. Раны слишком кровоточат, сегодня все бьет прицельно, в сердцевину нутра… мои демоны чуют кровь и боль, облизываются, хотят полакомиться. — И если будет необходимость… позову… Но сейчас я сам разберусь… У тебя семья, дети, цени счастье и лови каждый момент.

Иду к двери.

— Я бы рад. Но угроза, Ник! — его голос ударяет мне в спину.

— Нет угрозы, Бодь. Битва начинается не на твоем поле. Лизке привет передай, — открываю дверь.

— Вот сам и передай. Сколько уже не звонил.

— Непременно, — киваю и закрываю дверь.

Выдыхаю. Когда зверь в бешенстве, ему противопоказано любое общение. Только одиночество… или враги…

Вылетаю из дома. Запрыгиваю на байк. Мчу по трассе… за город… прочь. Ветер в лицо, скорость… А перед глазами ее лицо… Васька…

Эх, Бодька… прав ты. Не прочь я с Каринкой забыться. Что-то в ней определенно есть. Снова у нас с братом вкусы совпадают. Он для себя слепил, а я уже заглядываюсь.

Глава 13

С моей стороны снова черная неблагодарность. Вадим сделал для меня очень много. Он реально хочет восстановить былую дружбу. Он рисковал собой, вытягивая меня. Еще есть многое, чем я ему обязан. У меня долг перед братом, не денежный, гораздо серьезней.

А я снова… на одни и те же грабли. Ради кого? Каринка? Кто она такая? Откуда взялась? Понятия не имею. Надо пробить. Зачем? Чтобы отобрать у Вадима игрушку и усложнить и без того непростую ситуацию?

Надо выкинуть ее из головы. Она не голубка. Она бледная копия.

Вадим нашел себе утешение. А я что другую не найду? От этих мыслей злость становится только сильнее. Клокочет внутри, требует выхода.

Заезжаю в лес. Ночь. Темнота. Никого. Идеальное место.

Спрыгиваю с байка, подхожу к дереву и начинаю его нещадно молотить.

Не лучший вариант… но в зал на тренировку нельзя. Никто не должен видеть меня в таком состоянии.

Зверь ранен, он зализывает раны в одиночестве.

Бью дерево со всей дури. Одно. Второе. Третье…

Руки в крови. Не чувствую боли. А так хочется физической заглушить душевную. Хоть ненадолго почувствовать себя живым человеком.

Только нечего не осталось. Нет этого человека во мне. Есть боль… она помогает мне дышать и двигаться… она движет мной и подчиняет. Без нее уже не будет меня, но и с ней не могу.

— Васька! Зараза! Отпусти меня! — кричу в пустоту. Отчаянно. Дико. С надрывом.

В ответ ощущаю, как цепи только сильнее сжимают сердце.