Текст книги "«Черные эдельвейсы»" СС. Горные стрелки в бою"

Автор книги: Иоганн Фосс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Шестьдесят шестая параллель

Перед нами стоит посыльный. Мы не сразу заметили его в сумерках, опускавшихся над заснеженным лесом. Неподвижная белая фигура кажется частью зимнего ландшафта. Он стоит, прислонившись к ели. На нем маскировочный халат, накинутый на теплую куртку. На каску натянут капюшон. Правая рука покоится на стволе перекинутого через плечо автомата, который он держит параллельно земле. Даже теперь, когда он оттолкнулся от ствола ели, его лицо все так же плохо различимо. Лишь глаза поблескивают из-под края каски, когда он оглядывает нашу малочисленную группу.

Мы собрались на тропе, ведущей к линии фронта. Я начал докладывать: имя, звание и назначение. Посыльный жестом попросил меня говорить тише. Сам он тихим голосом поприветствовал нас и поздоровался со мной и моими четырьмя спутниками за руку. Я должен был вместе с ними отправиться на передовую, однако до этого моих спутников следовало определить на огневую позицию мунго, которая располагалась неподалеку. Наш новый знакомый указал куда-то вправо, где тропинка исчезала между стеной берез и елей у подножия высокого холма. Так я впервые услышал слово мунго, означавшее «миномет».

Пока мы собирали снаряжение, кто-то из солдат нашей группы случайно ударил прикладом винтовки о металлическую коробку противогаза. Посыльный быстро шагнул к нему, снял у него со спины винтовку и повесил ее на правое плечо солдата так, чтобы она стволом смотрела на землю. Я понял, что русские находятся совсем близко и могут услышать нас. Впервые за этот день я обратил внимание на то, как тихо вокруг. Замерзшая тишина показалась мне характерной для самой сути этой необычной пустынной местности. Посыльный молча указал нашей группе на тропу, и мы цепью двинулись в указанном направлении.

– Вон там, – сказал он, сопроводив жест кивком, – проходит линия фронта.

Я увидел лишь заснеженный холм с редкими деревьями, неподвижный и темный в опускающихся сумерках.

Огневая позиция минометного взвода была практически невидима. Лишь оказавшись перед глубокой бороздой, прокопанной в снегу, я заметил тщательно замаскированный вход в блиндаж. Посыльный и мои четыре спутника тут же нырнули в него. Я остался на какое-то время снаружи.

Мы привели с собой несколько мулов. Из тыла на передовую нам пришлось идти примерно два часа. Наши тягловые животные негромко фыркали. Навьюченные на них корзины со снаряжением поскрипывали и покачивались в такт размеренному шагу. Проходит несколько минут, и я впадаю в едва ли не гипнотический транс, охваченный монотонным мотивом песни, которую услышал в финском порте Оулу.

 
В Оулу мы сошли на берег,
Мечты свои в глубоком море утопив…
 

Песня самая простая, обычный романтический вздор, и выражает настроение тех, кто увидел себя вопреки всем страстным надеждам изгнанным в «глубокую задницу мира», в этот далекий заполярный край. Последний километр пути мы проделали пешком. Погонщики мулов остались, чтобы вернуться обратно на своих двоих, и подробно рассказали нам, как добираться дальше и в каком месте нас встретят.

Теперь, стоя перед входом в блиндаж в сгущающихся сумерках, я чувствовал, что еще не добрался до места. По крайне мере, так мне казалось. Это было сродни пребыванию между прошлым и будущим существованием. Я заметил этот контраст еще неделю назад, когда мы находились в море и следили за тем, как в ночи исчезает побережье Восточной Пруссии. Здесь, в Данциге, я был шесть лет назад вместе с Ником и остальными ребятами из нашей туристической группы. Мы отдыхали на пляже Пальмникена. Я нырял в море в поисках янтаря, нырял раз за разом и выбрасывал на берег, на жаркий песок, найденные кусочки, гордый и довольный. Покидая эти места на борту военного корабля, я понимал, что радостное время осталось в прошлом. Пришло время службы и исполнения долга. Мне казалось, что я навсегда оставляю на берегу какого-то давнего хорошего знакомого.

По пути на фронт мне запомнились странные эпизоды. Когда наш корабль маневрировал в водах какого-то архипелага близ Турку, мы с любопытством разглядывали с палубы многочисленные островки с красными домиками. Затем мы прибыли в порт Оулу. Все это было прелюдией к моей новой жизни.

В Оулу мы получили новое военное снаряжение, в том числе и зимнее обмундирование. Наша база находилась в лесу на окраине этого маленького города и состояла из деревянных одноэтажных строений. В воздухе стоял запах дыма от костров. Земля была присыпана первым снегом ранней зимы. В ожидании транспорта мы по вечерам собирались в столовой, где ели, пили и пели песни. Иногда к нам присоединялись ветераны из 6-го батальона нашей мотопехотной дивизии, находившегося здесь в резерве. (В отличие от горно-пехотных дивизий вермахта или других горно-пехотных дивизий войск СС, горная дивизия СС «Норд» сохранила до конца войны этот «дополнительный» стрелковый батальон. В конце 1944 года он был переименован в 506-й панцер-гренадерский батальон СС. – Прим. автора.) На третье утро нашего пребывания на базе я увидел первое пополнение, отправлявшееся на фронт. Это была группа решительно настроенных молодых добровольцев. Шанс попасть на передовую вместе с ними был крайне мал, на это никто из нашей учебной роты практически не мог рассчитывать. Прощальные слова, бодрые улыбки – и транспорт быстро исчезает в снежной пелене.

– Сигарету хочешь? – слышу я чей-то голос и оборачиваюсь. Передо мной встретивший нас солдат, бесшумно вышедший из блиндажа. Из мира грез я возвращаюсь в реальный мир.

– Спасибо! – благодарю я и даю ему прикурить, ладонью прикрывая огонь спички. Впервые за все это время у меня появляется возможность разглядеть его вблизи. У посыльного приятное, чисто выбритое молодое лицо и светлые волосы. Он всего на два-три года старше меня, но выглядит опытным, закаленным в боях солдатом. Его куртка расстегнута, и я замечаю ленточку Железного креста.

– Добро пожаловать в нашу часть! – понизив голос, произносит он. – Ты поступаешь в 14-ю пулеметную роту нашего батальона. Пулеметный расчет, в который я тебе отведу, находится в секторе другого горно-пехотного полка нашей дивизии. Там до Ивана рукой подать, метров сто пятьдесят. А вон там находится командный пункт нашей роты, – продолжает он и указывает в направлении, противоположном минометной огневой позиции. – Шеф хочет встретиться с тобой завтра утром. Я тебя отведу к нему. – Повернувшись, посыльный указывает налево. – Вон там озеро. Там же заканчивается участок нашего полка. На другой стороне озера начинаются позиции соседнего полка. Они тянутся далеко на север и упираются в болота и озера. Там всего несколько опорных пунктов. Это наш северный фланг. Справа проходит дорога, она ведет в Лоухи. Мы называем ее просто Дорога. Там располагаются остальные подразделения нашего полка.

Я понимающе киваю, хотя мне пока еще не все понятно. Я практически ничего не понял. Единственное, что я уяснил для себя – это то, что позиции дивизии хорошо замаскированы и находятся где-то рядом.

– Скоро ты во всем разберешься и запомнишь, где что расположено, – сообщает мне мой собеседник. – Пошли. И помни, двигаться нужно тихо! Тут у Иванов повсюду понатыкано снайперов, они отлично стреляют даже в темноте. – С этими словами он идет по тропинке, ведущей к вершине холма.

Неожиданно слышу пистолетный выстрел. В следующую секунду в небо с шипением взлетает сигнальная ракета, ярко осветив окружающую местность. На снег падают четкие черные тени берез и елей. Мы с моим провожатым застываем на месте, он – движимый опытом, я – страхом. Я вижу, что склон холма резко заканчивается, превращаясь во впадину, протянувшуюся в направлении соседнего холма. Я тщетно пытаюсь обнаружить вражеские позиции, которые якобы находятся всего в ста пятидесяти метрах от нас.

Ракета гаснет, но вслед за ней в небо взлетает еще одна. В это же мгновение где-то внизу звучит пулеметная очередь, за ней другая. Затем начинается настоящий ад. С противоположного холма открывают огонь сразу два пулемета. Откуда-то слева им тот час же отвечает наш пулемет. Я по-прежнему стою в тени дерева, как какой-нибудь случайный прохожий, не имеющий никакого отношения к происходящему.

– В укрытие! Быстро на землю! – кричит мой провожатый и бросается в какую-то неглубокую яму. В ту же секунду я падаю на землю, мгновенно осознав, что мы оказались в зоне огня русских пулеметов. Пули звонко впиваются в стволы соседних деревьев. Я понимаю, что только что избежал преждевременной смерти. Я мог погибнуть, даже не успев поучаствовать в боях.

– Давай сюда! – кричит посыльный. Сделав несколько прыжков, я заскакиваю в его яму. Теперь пулеметные очереди сливаются с выстрелами из винтовок и автоматов. Мой новый товарищ ругается и указывает куда-то вниз.

– Видишь вон там окопы? Бежим туда. Не отставай! – шипит он.

Когда я выскакиваю из ямы и бросаюсь вперед, до моего слуха доносятся выстрелы из минометов. Я на мгновение застываю на месте. За первыми залпами следуют все новые и новые.

– Давай! Быстро! – кричит посыльный, и я вслед за ним прыгаю в окоп. Близость передовой с каждым мгновением приобретает для меня все более реальный характер. Все оказалось гораздо опаснее и серьезнее, чем я себе представлял. Это напоминает мне мое удивление, когда на первом же уроке бокса в лагере юнгфолька я получил массу синяков и ушибов.

Вражеский огонь усиливается. Снаряды взрываются по всему склону холма. Однако, несмотря на это, мой провожатый бежит вперед по лабиринту путей сообщения, в котором мы теперь оказались. Спотыкаясь и задыхаясь, я бегу следом за ним. Услышав свист очередного снаряда, бросаемся на дно окопа. На этот раз он разрывается совсем рядом, на бруствере.

– С тобой все в порядке? – спрашивает меня посыльный.

– Да, все нормально.

– Обстрел закончился, – сообщает он.

Я встаю и выглядываю из окопа. Там, где только что разорвался снаряд, зияет глубокая яма. Соседний с нами лес кажется уже тихим, как и прежде. Я чувствую боль за левым ухом и понимаю, что, падая, ударился о приклад винтовки.

Свернув в другой окоп, оказываемся перед входом в блиндаж. Спускаемся по ступенькам вниз и оказываемся перед грубо сколоченной дверью. Слышим, как внутри кто-то играет на губной гармошке. Мой новый товарищ улыбается и открывает дверь. Нас встречает солдат, оставленный следить за огнем в печке. Он один в помещении.

– Вот, оказывается, кто здесь! Молодец. Играешь на гармошке, в то время как снаружи черт знает что творится! – говорит мой провожатый и здоровается за руку с этим приземистым черноволосым человеком.

– Это я из-за шума, – отвечает тот и улыбается. – Он действует мне на нервы. Кто это к нам пришел? Наверно, пополнение.

– Верно. Знакомься, это Иоганн Фосс. Иоганн, это Гейнц Боймер, третий номер пулеметного расчета.

Мы обмениваемся рукопожатиями. Оглядываюсь по сторонам. Блиндаж предназначен для семерых человек, отапливается печкой и освещается карбидной лампой. У задней стены стоят несколько двухэтажных нар, сколоченных из досок. Стены сложены из бревен. Вижу аккуратную стойку для оружия, небольшой стол и две скамейки. По стенам развешано всевозможное снаряжение: боеприпасы, одежда и тому подобное. Среди прочего на шнурке, выходящем наружу, подвешены две гильзы от артиллерийских снарядов.

В следующую секунду в блиндаж возвращаются остальные его обитатели. Первыми входят трое солдат в запорошенных снегом касках. Их лица раскраснелись от возбуждения. Все трое вооружены до зубов. Они ловко протискиваются в узкий вход. При свете лампы сверкают серебряные руны на правой петлице. Все начинают говорить одновременно, воодушевленные и возбужденные недавним коротким боем. Насколько я понимаю из их рассказа, русский передовой дозор несколько часов лежал прямо перед нашими позициями, ожидая возможности ворваться в наши окопы.

Один из этих троих, блондин по имени Шмидхен, с явно выраженным кельнским акцентом сообщает о том, что стоял в карауле и, заметив приближение противника, выстрелил из ракетницы. Ему повезло – он убил успевшего заскочить в окоп русского солдата. Второго русского он срезал автоматной очередью и задержал натиск остальных. Противник, понеся потери, отступил.

Солдаты снимают каски и ставят автоматы на оружейную стойку. Двое их товарищей все еще находятся в окопе. Одного из них они зовут Старик, имя второго – Генрих, это первый номер пулеметного расчета.

Я стою в глубине блиндажа возле коек. Меня пришедшие еще не заметили.

С автоматом на плече входит тот, кого называют Стариком. Он высок и худощав, глубоко посаженные глаза поблескивают из-под каски. У него большой рот, резкие морщины. Лицо кажется вырубленным из дерева.

– Всем внимание! – объявляет он и медленно набивает два подсумка магазинами для автомата. – Приказ шефа: все остаются на местах. Не разуваются, не спят, не пьют шнапс. Иваны могут снова оказаться здесь в любую минуту.

Он говорит с акцентом уроженца Верхней Силезии. При этом его кадык ходит вверх-вниз, перекатываясь под кожей. Старик – командир пулеметного расчета. Ему лет двадцать пять, он пришел на службу давно, еще до начала войны.

В тот самый момент, когда я собираюсь доложить о своем прибытии, он замечает меня.

– Эй, солдат, ты кто такой?

Остальные также только сейчас замечают мое присутствие. Мой провожатый уже ушел. Я делаю шаг вперед, отдаю приветствие по уставу и сообщаю, кто я такой.

Силезец окидывает меня оценивающим взглядом. Мы оба чувствуем разницу между старослужащим и новобранцем. Его поведение отличается спокойствием, он не проявляет ни радости, ни неодобрения в отношении моего прибытия. Мне кажется, что прозвище ему идеально подходит, потому что он самый старший и опытный боец взвода. Его грубоватое лицо также соответствует прозвищу. Похоже, что ему нравится уважительное отношение, с которым к нему относятся сослуживцы.

– Положи вещи на койку. Вон на ту, верхнюю слева. В случае опасности не выскакивай наружу, понял? Ни при каких обстоятельствах! – С этими словами он поворачивается к остальным: – Позаботьтесь о нем!

Я жму руки остальным солдатам и отвечаю на их вопросы о моем личном и служебном прошлом.

Таким был мой первый день на передовой. Сначала я оказался в тихом заснеженном лесу, затем последовали короткий бой и мирное знакомство с новыми товарищами. Мое прежнее умозрительное представление о новом месте службы приобрело четкие реальные очертания: зимняя природа, окопы, блиндаж, лица новых друзей. Здесь, в краю заледенелых болот и озер и покрытых снегов лесов, линия фронта проходит на шестьдесят шестой параллели, то есть в самом настоящем Заполярье. Здесь я встретил свою новую судьбу, начал новую жизнь, обрел новый дом: 3-й батальон.

День святого Николая

Ужасный грохот заставляет меня проснуться. Сегодня 6 декабря 1943 года. Вскакиваю и больно ударяюсь головой о потолок. Над верхней койкой, рядом с той, на которой я сплю, на месте потолка зияет развороченная взрывом дыра, через которую внутрь проникает скупой свет полярного дня. Снаряд, выпущенный из русского противотанкового орудия, упал на наши позиции и разметал в стороны крышу нашего блиндажа. Русские бьют быстро и точно. Все еще не отойдя ото сна, прыгаю вниз и торопливо обуваюсь. Собираюсь выскочить наружу. В следующую секунду раздается рокот нашего пулемета. Вслед за ним открывают огонь минометы.

Старик уже натянул на себя куртку с капюшоном. Надев на голову каску, он быстро хватает автомат и ловкими движениями набивает карманы ручными гранатами.

– Парни, похоже, что дело дрянь. Быстро собираемся! – кричит он и выскакивает наружу.

Генрих выбегает вслед за ним, и они оба устремляются к пулеметному гнезду. Я выскакиваю из блиндажа вместе с остальными, бегу по окопам, пригибаюсь при каждом выстреле из миномета. В такой обстановке в приказах нет особой необходимости. Каждый знает, что ему делать. Мое место второго номера пулеметного расчета рядом с Генрихом.

Боймер, находящийся в нашем пулеметном гнезде, стреляет короткими очередями, поворачивая в стороны стоящий на треноге пулемет. Вражеское противотанковое орудие молчит. Его не видно, потому что оно хорошо замаскировано. Русские минометы продолжают обстреливать нас. Наши минометчики отвечают им. Мы видим, как снаряды падают на вражеские позиции. Крыша пулеметного гнезда сбита взрывом русского снаряда, но ни Боймер, ни пулемет нисколько не пострадали. Вместе с пулеметчиками 12-й роты он отбил наступление русского передового дозора, прорвавшегося на левом фланге. Мы с Генрихом занимаем места рядом с ним и видим фигурки в белых маскировочных халатах. Они отступают и быстро скрываются в глубокой борозде, которую заранее, еще ночью, выкопали в снегу. Три неподвижных тела остаются лежать на земле неподалеку от нашего заграждения – рядов колючей проволоки.

Огонь на время прекращается. Вражеский дозор скрывается в лесу. Мы быстро меняем раскалившийся ствол пулемета. Я достаю новую патронную ленту из коробки и вставляю ее в приемное устройство.

– Все целы? – раздается у меня за спиной чей-то голос.

Я оборачиваюсь и вижу караульного офицера.

С ним обершарфюрер Шапер, командир нашего взвода. Оба в полном обмундировании. На груди автоматы, на головах каски с зимним камуфляжем. Внешне оба являют собой полную противоположность. Унтершарфюрер Маннхард – командир 12-й роты нашего полка. Мне еще ни разу не приходилось встречаться с ним. Он красивый стройный молодой мужчина, на мой взгляд – ровесник Филиппа. По ходам сообщения он передвигается ловко и грациозно.

Сейчас у меня появилась возможность разглядеть его ближе. Из-под каски блестят полные решимости глаза, свидетельствующие о силе воли и целеустремленности. Шапер, напротив, коренастый, невысокого роста человек с грубым лицом. Типичный крестьянин из Нижней Саксонии. У него облик фермера-трудяги, расхаживающего в резиновых сапогах по мокрому от дождя полю, засаженному свеклой.

– Так точно, унтершарфюрер! – отвечает наш Старик.

Маннхард торопится, он озабочен важными вопросами. Сколько человек было в неприятельском дозоре? Сколько русские потеряли убитыми? Как они были вооружены? И самое главное – где русское противотанковое орудие?

Старик указывает на какое-то место впереди, на другой стороне низины.

– Вон там, как раз возле вражеского пулеметного гнезда. Раньше его там не было, наверное, они оборудовали огневую позицию совсем недавно. Все произошло совершенно неожиданно. Боймер увидел их через телескопический прицел только тогда, когда они стянули маскировочную сетку с орудия и принялись обстреливать нас.

Маннхард подходит к стереотрубе и принимается разглядывать холм, откуда совсем недавно нас обстреливало русское противотанковое орудие.

– Несколько дней назад они проделали такой же фокус с 1-м батальоном, – сообщает он.

– Как вы полагаете, что они задумали? – интересуется Старик.

– Пока не знаю, но попытаюсь угадать. В любом случае, в следующий раз ваша огневая точка, пожалуй, станет их первой целью. Послушай, с этого расстояния русские разобьют ваш блиндаж в щепки. Попробуй не дать им такой возможности. Уничтожь это орудие, чтобы из него они больше не выпустили ни одного снаряда. Не своди с них глаз! Я попрошу помощи у наших мунго. – С этим словами он удаляется.

Мы наблюдаем за тем, как Старик разглядывает местность через стереотрубу, медленно поворачивая ее справа налево и обратно. Генрих ищет русское орудие через телескопический прицел. В тяжелом напряженном молчании проходит час. Три тела убитых русских солдат перед проволочными заграждениями по-прежнему лежат в мертвой неподвижности. Начинает смеркаться – день в этих широтах короток. Становится еще холоднее. От холода не спасают даже теплая одежда и обувь.

Сменяю Генриха, он уступает мне место за пулеметом. Не успевает он отойти в сторону, как я замечаю русское противотанковое орудие прямо перед собой. С него медленно сползает маскировочный экран, и над бруствером появляется ствол.

– Вот он! – одновременно вскрикиваем мы со Стариком.

– Огонь! – рявкает мой старший товарищ. В направлении цели устремляется первая очередь трассирующих снарядов. Четко вижу вражеское орудие в перекрестье прицела и открываю огонь. Представляю себе, как пули попадают в щит орудия. Пробить его они не могут, несмотря на относительно небольшое расстояние. Ответ следует почти мгновенно. Первый снаряд попадает в крышу нашей огневой точки и частично сносит ее. Второй снаряд до нас не долетает. Если третий угодит в амбразуру, то нам конец. Генрих подбегает ко мне, занимает мое место за пулеметом и поливает длинными очередями расчет русского орудия. Третий снаряд тоже падает мимо цели, однако наша смертоносная дуэль еще не закончена.

Раздаются выстрелы наших минометов. Вижу, как сразу четыре снаряда разрываются вокруг русского орудия, затем еще один и еще. Старик наблюдает за происходящим через стереотрубу и приходит в возбуждение от удачных попаданий наших минометчиков.

– Прекратить огонь, Генрих! – неожиданно кричит он. – Орудия больше не видно. Похоже, оно уничтожено.

Возникает пауза. Не успеваем мы заменить ствол, как Генрих обнаруживает второй неприятельский дозор, находящийся пока на довольно большом расстоянии от нас, но приближающийся с той же стороны. Мой товарищ разворачивает пулемет и нацеливается на белые фигурки, двигающиеся на нас под покровом сумерек.

– Не стрелять! – предупреждает Старик. – Пусть подойдут ближе!

Через несколько секунд он кричит:

– Внимание!

В следующее мгновение прямо перед нами раздается очередь, выпущенная из русского автомата. Старик тут же отвечает на нее выстрелами из своего автомата, опустошая целый магазин. Один из трех русских солдат, залегших перед нашим проволочным заграждением, вскакивает, явно пытаясь прорваться на наши позиции. Старик слишком поздно замечает его, но все-таки успевает выстрелить. Русский падает и валится на землю, зацепившись одной рукой за проволоку. Поднятая вверх, она как будто символизирует бессмысленную храбрость ее владельца.

В следующее мгновение мы обрушиваем вал огня на наступающего противника. Ничейную землю поливает смертоносный град пуль и мин. Иванам удалось внедриться на нее довольно далеко, но, несмотря на их храбрость, им приходится откатиться назад.

Минометный огонь неожиданно прекращается.

– Смотрите! – кричит Старик. – Наверное, сейчас следом за ними бросится 12-я рота! Глазам своим не верю! Вот же дьяволы!

Я вскакиваю и, выглянув в амбразуру, вижу фигуры наших солдат, устремившихся по безлесному заснеженному пространству налево от холма в направлении русского дозора. Они уже совсем близко и вот-вот рассекут отряд противника надвое. Слышу громкий голос Маннхарда, приказывающего своим людям на левом фланге окружить неприятеля и отрезать ему пути к отступлению. После этого все происходит со стремительной скоростью. Выстрелы, крики, окружение русского отряда. Наши солдаты уже готовы отогнать к нам в тыл окруженного врага, когда снова открывают огонь русские минометы.

Спустя какое-то время в лесу снова стало тихо и темно, так же, как и утром. Приближался вечер, и мне предстояло заступать в караул. К нам подошел Старик и сообщил, что с нашей стороны потерь не было. Я глубоко затянулся своей первой сигаретой и почувствовал, что тревога уступает место радостному ощущению того, что я нахожусь там, где всегда хотел быть в грозные годы войны.

Вернувшись в блиндаж, солдаты приходят в небывалое воодушевление. Прибыла почта. В условиях нашего тесного жилища письма из дома становятся всеобщим достоянием. На столе рядом с карбидной лампой стоит бутылка коньяка, часть нашего месячного пайка. Письма и фотографии идут по кругу. Кто-то занимается чисткой оружия. Я радостно разглядываю полученную от родителей посылку. Открыв ее, я не верю своим глазам. Это предрождественские подарки, которые в детстве я привык получать дома утром 6 декабря: шоколад, печенье, орехи, еловая веточка с крошечными красными игрушками, нож, записная книжка. На этот раз мне прислали маленькую книгу – «Под осенней звездой» Гамсуна. Подумать только! Посылка проделала путь в четыре тысячи километров – на пароходе, поезде, грузовике и на спине мула. Самое удивительно, что она прибыла вовремя. Это настоящее чудо.

Снаружи становится еще холоднее, мороз крепчает. В блиндаже жарко натоплено, печка раскалилась докрасна. Наше настроение поднимается еще больше после второй бутылки коньяка. Старик управляет всеобщим весельем, запевая песни, которые мы тут же подхватываем, рассказывает анекдоты. Он требует анекдотов и от нас и высказывает одобрение или осуждение в зависимости от степени их непристойности.

– Знаете анекдот про двух блох? – спрашивает он. – Нет? Никогда не слышали? Тогда я вам его расскажу. Значит, так. Встречаются две блохи в бороде у мотоциклиста. «Нравится тебе здесь?» – спрашивает одна. «Жить можно, но каждый раз, когда он едет на мотоцикле, возникает жуткий сквозняк! Это просто безумие какое-то!» – «Если хочешь знать мой совет, найди себе молодую бабенку и поселись как можно скорее у нее подмышкой. Жить будешь в свое удовольствие, в тепле и спокойствии». Вторая блоха так и поступила. На следующий день она сбежала, но через пару недель вернулась обратно. «Как поживаешь, подружка? Последовала моему совету?» – «А как же! Приползала я в подмышку к молодой бабенке и неплохо пожила, как ты и говорила. Но однажды я обнаружила место получше, совсем рядом, тоже среди волос, теплое и уютное. Превосходное место! Замечательное!» – «Рада слышать, подружка. Но скажи, почему же ты там не осталась?» – «Да я и сама не знаю. Однажды я снова оказалась в бороде мотоциклиста!»

Следует взрыв смеха. Мы с Генрихом смеемся более сдержанно, чем остальные. Мы моложе наших товарищей, и нам не слишком нравятся подобные соленые шутки. По кругу снова идет бутылка коньяка, звучит новая песня. Боймер заводит грустную мелодию на губной гармошке – любимую песню Шмидхена о браконьере, его дочери и хозяине леса. В следующем куплете все герои умирают. Шмидхену нравятся такие песни. За одной грустной песней следует другая. Боймер умел великолепно играть на таком простом инструменте. Те из нас, кто не знают слов, воспроизводят лишь мелодию. Старик, у которого изменилось настроение, неожиданно замолкает. На его лице появляется печальное выражение. Внезапно он встает и, понизив голос, просит:

– Не надо больше, я не могу это слышать.

– Не будь занудой, Старик! Споем еще! – кричит Шмидхен и порывается запеть что-то новое.

– Я сказал, хватит! – рявкает Старик и ударяет рукой по столешнице. – Довольно! Завтра у нас будет хлопот полон рот. Нам нужно восстанавливать крышу. Пора спать!

С этими словами он выходит наружу. Прежде чем Шмидхен успевает что-то сказать, Генрих крепко хватает его за руку, давая понять, что следует успокоиться. Наша короткая вечеринка закончена.

Старик по-прежнему не возвращается. Скоро настанет очередь Генриху заступать в караул. Мне хочется узнать о странном поведении Старика, и я спрашиваю об этом.

– Похоже, – отвечает мой товарищ, – что он не любит такие песни. Они действуют ему на нервы.

Затем Генрих рассказывает мне историю о Салле и роли Старика в случившемся. Он говорит, что рано или поздно я все равно узнаю о ней, по крайней мере, какие-то намеки, которые меня наверняка удивят. По его словам, Старик воевал в ударной группе, которая была предшественницей нашей дивизии. Их перебросили из южной части Норвегии на новый участок фронта в северную Карелию. Это было в конце июня 1941 года, когда там начались боевые действия. Поскольку это была моторизованная часть, абсолютно не готовая к боям в лесах, ее первым заданием стал захват нескольких высот в пустынной местности между деревушкой Салла и советско-финской границей. В интересах безопасного проведения операции, обошлись без предварительной разведки местности. Не успела часть добраться до подножия холмов, как на нее обрушился плотный огонь русских минометов и пулеметов, расположившихся на господствующих высотах. Наших солдат прижали к земле. Неожиданно в сухом лесу вспыхнул пожар. Генриха тогда в той части не было, но ему рассказывали, что картина была жуткая. Все вокруг охватило огнем и заволокло дымом. Сверху летят осколки снарядов. Пулеметные очереди прошивают каждый квадратный метр пространства. Потери среди наших солдат и офицеров увеличиваются с каждой минутой. Связь обрывается. Товарищей Старика охватывает паника, начинается беспорядочное отступление. Старик, зная, что рискует сгореть в пожаре, оставляет своих товарищей, и мертвых, и раненых. После того как Салла была взята, обнаружены сотни обгоревших тел. Старик до сих пор не может забыть жуткие крики, доносившиеся из охваченного огнем леса. (Об этом случае, свидетельствовавшем о неготовности боевой группы СС «Норд» к первому бою, более подробно рассказывается в книге «Семь дней в январе» Вольфа Цепфа. – Прим. автора.)

Генрих заканчивает рассказ и подбрасывает дров в печку. Его профиль четко вырисовывается в отсветах огня. Рассказ о крещении огнем, которое испытала дивизия, придает его бледному лицу какое-то печальное и даже мрачное выражение. Мы уже успели сблизиться с ним и часто говорили по душам. Он родился в Восточной Пруссии, в Кенигсберге, и добровольно поступил на службу в войска СС сразу по окончании гимназии. Несмотря на присущий ему идеализм, он был скептиком. В его словах я отчетливо услышал удовлетворение от того, что послужной список нашей дивизии далеко не всегда был победоносным.

Немного помолчав, он продолжает:

– Позднее дивизия отлично воевала и в 1942 году была преобразована в горную дивизию. Старик получил Железный крест. Он все еще переживает из-за случившегося. Сомневаюсь, что он когда-нибудь успокоится.

Мне предстоит в полночь сменить Генриха в карауле, и поэтому я решаю немного поспать. Ложусь на койку и прикрепляю к стене еловую ветку, полученную из дома. Прореху в крыше немного залатали. Завтра утром мы основательно займемся ее ремонтом.

Примерно в это время я познакомился с унтершарфюрером Маннхардом.

Я находился в карауле. С минуту на минуту меня должны были сменить. Шел снег. Небо немного прояснилось, но стало очень холодно. Началось суровое время года, когда природа немеет от холода и солдатам по обе стороны фронта приходится бороться с общим врагом – беспощадными морозами. Даже малая небрежность в обмундировании может вызвать обморожение пальцев, носа, ушей. Караульные обычно стоят на еловом лапнике. На ногах у них войлочные сапоги, на руках – массивные рукавицы. Они одеты в утепленные штаны, подбитые мехом куртки с капюшоном, маскировочные халаты. На голову натянута шерстяная маска-чулок с прорезями для носа и глаз. В зимней экипировке мы больше похожи на пожилых рыночных торговок, чем на молодых солдат.